Лонгфелло

                Подарок для моей возлюбленной Надежды Савченко, по - привычке : чутка для Толоконниковой и, как антик, самый дэцл - Бабкиной
     Эзоп, здоровенный мужичий и оглоед в лаковых коцах с Кузнецкого, заметил и всемилостивейше повелеть соизволил, сгибая указательный палец, испачканный чем - то коричневым, возможно, шоколадом " Шугарпова ", странной красотки, ни с того, ни с сего покончившей виртуальную жизнь самоубийством, выбравшей наивернейшую дорогу, но не на х...й или в пиз...у, как можно было бы заподозрить, памятуя двух дополнительных адресатов сказочки, а в удушливые объятия доктора Геббельса, дислоцирующегося в двадцать первом веке в Москве, на Шаболовке, с приданной в усиление пидеристическо - еврейской шоблой раскумаренных боливийским коксом обезьян под чутким целеуказанием послужившего всем Познера, полного и явного тезки небезызвестного Емели, конечного идиотического пункта человеческого развития, когда эшелоны, подойти нас к престолу сказателя. Мы подошли, послушно и пресмыкаясь, нашептывая " аки - каки " и молясь Бегемоту, зорко оглядывая пораженное чумой пространство, шевелившееся плотным покровом крысиных орд, возникало стойкое предубеждение, что крысы, маленькие и гибкие зверьки с усами и хвостами, не просто так, а проще простого. Мы - это я, в обработке стебанутого Гоблина, скота в сапогах, не дарующего милости скачать ирландскую комедию по причине циничного чувства отвращения от одного только гласа вышеупомянутого вертухая Пучкова, укравшего наименование у Кужегот Фенаминыча нумеро дуо, ротастого мордача краснорожей направленности и общей алкоголической сущности, свихнувшей недоразвитый разум многоизвестного Тита Лукреция Карра, задолбавшегося донельзя не обнаруживать истину и свободу ни в чем, ни в вине, ни в косвенном умысле, ни в неочевидных мотивах вероятных поползновений в сторону бескозыристых фуфаечек, постеленных для амортизации и улучшенной прыгучести лобковых вшей, упоминавшихся незадолго до смерти неким Хоем или Клинских. Мы - это в знак уважения прежних заслуг Алины Лимоновой, обратившей презрение дедовских методов, негодных и негодяйских, на самое себя, утратившей доверие и достоинство игр разума ничтожным калоедством и философическим дежа - вю, скушным без буквы " чи ", с коей, как известно, начинается фамилия русского солдата, предавшего всю Красную Армию, разгромившего самолетом и Нюрой полк НКВД и взявшего в итоге итого, а именно : всю Германию до западной зоны оккупации, начинающейся сразу же и рядом, ибо и дабы. Ибо - это то есть, но с из...вом, мол, зырьте, люди и людишки, каковские слова ведомы. Ибо. Ну, а дабы - это как " аки - каки ", но с Аккерманом Приозерно - Одесским, сортировочной станцией всякого уважающего себя бронепоезда, обнаружившего запасный путь к выходу прямо рядом со стеклом и окном троллейбуса, спешащего на Восток, к мертвому Цою. Все очень просто, как видите.
     - О, скажи, величайший мудак и поэт, - начал вопрошать седастый Эзоп, раскачиваясь из стороны в сторону, - отчего ты начал босяцким жаргоном ? Где куртуазность прилично моменту ? Где осклабленный щедро утюг ? Марсельезистый шаг и шуршанье конфетных оберток ?
     Присев на ступеньку, я, отринув множественность, привычно оборотясь трубадуром из Труа Лангедокского закурил и ответил по порядку и в плепорцию.
     - Босяцкая речь, о, Эзоп, о, гнида и просто напев, она отнюдь и не так уж. А если точнее и непредвзято : не от чего, а почему. Потому, что вышли мы все из подворотни. Промозглой, сырой, ленинградской. Краснознаменной. Архипелагом сожравшего сопли старика с бородой. А проще : на х...й.
     - Не в рифму ни х...я, - кашлянул Эзоп, сбиваясь с темпа и размера древлегрецкой стопы, - но по теме.
     - Иншалла, - как всегда скромно согласился я и продолжил.
     - Куртуазность была да и вышла, слилась потоком в дренаж, к копытам мерзотных ублюдков, что шарят шершавыми рылами в жопе у Эрнста. Я кровью блевал от счастья и спорта, я желчью хлестал и плакал всю ночь, как маленький мальчик, взявший пустую обертку. Спросив : " Ты дурак ? ", точнее, " Ты дура ? ", не мог я поверить в этот размен. Клянусь, о, Эзоп, сие не гордыня, не признанье, не понт, но читая себя, возвращаясь назад, листая, смеясь, ухмыляясь, открывая свои старинные сказки я пожимаю плечами и снова не в силах поверить встаю и прошу Розенберга : " О, Розенберг, поясни, отчего ? Ведь видно, что я наилучший. Особенно в месте моих юморков, писать из могилы очень смешно ".
     - И чо ?
     - Да ни х...я, - вздохнул я, - молчит святой Альфред. Продолжим, что ль ?
     - Рци, - кивнул Эзоп.
     - Утюг сдан в чермет, а люди в газовку, лишь мертвые и мертвецы, со мною, во мне, надо мной, скребутся промерзшей землей, ожидают. Марсельеза - аллонзанфанпатрия ? Неактуально. Мертвый Джемаль и мертвые зайцы. А конфетки - бараночки съели ежи, они жрут любую херню, но чаще говно, рассуждая о парадигмах, терсясь и стеная, реготно вольготно, именуя себя оппозитце без окончаний, нету концовки и не было в плане, и целей таких никогда не стояло, а в центре мишени всегда и навечно : желание жрать, сидя в тепле, жопу свою сберегая для внуков, понты колотя, воняя отрыжкой, поганой отрыжкой шестерок Суркова, странного типа с Ким Кардашьян, боюсь показаться льстецом, но - знает. Умеет и никаких. Раз эта помойка гниет, а крысы работают смело, и не грозит, не еб...т и по х...й, то я, пожалуй, пойду.
    Я встал и пошел своей дорогой. В ад, конечно, куда же еще.