Карате

Андрюха Щелкунов в Чиханово – первый греховодник и алкаш. Но, если б не второе, то на первое у него ума бы не хватило. Он так и говорил: «Меня, пьяного, девки любят!» Да видать, дело тут не только в пьянке. Трезвый-то он тише воды, ниже травы. А как напьётся – хоть святых выноси! Чуть не полдеревни баб обиходил. Ну, оно понятно, когда вдова или там девка незамужняя. Такить и семейные бабы с ним умудрялись. Вон, у Кольки Никанорова – шестеро. Из них четверо – рыжие, в Кольку, а двое, погодки, – чёрные, как цыганята. Любка, жена, уж как божилась, дескать, не виноватая, природа так сделала, да кто поверит? Чёрные да кудрявые, чисто Андрюха Щелкунов. Ну, чё тут говорить. Не выгонять же теперь. Живут потихоньку. Только Колька топор в сенях держит на виду. И за баню курить ходит с вилами. Курит, а сам из-за бани на ворота поглядывает. На всякий случай. Вдруг гость незваный!

Народ уж как бы и попривык к Щелкуновым подвигам. Нет, оно конечно, остепенить-то пытались. И не раз. Так-то мужикам зазорно признать, что Щелкун с ихними бабами хороводит. Дак они вроде как за общую совесть и чтоб за деревню плохого не говорили. Соберутся впятером, а то и вдесятером, окружат Андрюху. Ну, мол, всё, пришла тебе расплата! А тому чё – кулаки что твоя голова. Раз махнул – двоих нет. Другорядь махнул – ещё трое лежат. Ему, конечно, тоже доставалось. Оглоблей или жердью. Кулаки-то у мужиков до его морды не долетали. Как хряснет оглобля, Андрюха матюкнётся, но тут уж берегись! Не, убивать-то не убивал. Маленько рёбра поломает, скулу свернёт или зубы выбьет. И всё. До смертоубийства сроду не доходило. Ни разу.

Так-то Андрюха добрый. Купит с получки конфет, идёт по улице, ребятёшек угощает. Особенно чернявых. Вдруг свой какой-нибудь? Ребятёшкам радость, Щелкуну отдушина, семьи-то своей нету.

Ну-к, ладно, это всё присказки. Слушай, чё потом было.

Прислали, значит, к нам в школу учительницу молодую. Поселили в Краюхиной избе. Туда всегда всех новеньких селили, пока жильё не дадут. А чё, изба ещё добрая, стёкла вставят, и всё, живи. Вот. Поселилась, стало быть,
учителка, обживается. Председатель ей дров привёз, завхоз домашнюю утварь выдал. Чтоб не с нуля жила.
 
А Щелкун за это дело прознал. Что ты! Свеженька тёлочка нашему бычку! Заваливает, значит, к учителке. Морда красная – поддал уже, как без этого.
– Здорова, – говорит, – красавица! Доставай стаканы, знакомиться будем! – и ставит пузырь на стол.
– Здравствуйте, – учителка отвечает, – присаживайтесь, – а сама один стакан Андрюхе подаёт.
– А чё, второго нету, штоли?
– Извините, я не пью.
– Чёита? Больная, штоли?
– Нет. Просто не пью. Не хочу.
– Все пьют, она одна не хочет! Самая умная, штоли? Давай, говорю, стакан! – Щелкун прямо побагровел.
– Нет, спасибо. И прошу вас, уходите. Я не заслужила такого к себе отношения!
– Ах ты, сопля! Строит тут из себя! А ну-ка, посмотрим, што у тебя под юбкой!

Полсекунды и… Щелкун отлетел кувырком к печи, долбанувшись в неё головой. Через минуту уж сидел на полу, тупо вертел глазами и шевелил рукой челюсть, проверяя, не сломана ли.

Немного погодя, Андрюха встал и, качаясь, вышел вон. Он так и решил, что кто-то из парней за печкой прятался, а он и не заметил. Но кто? Ведь наподдали так, что он враз с ног слетел! Из деревенских Андрюху так шибануть никто не смог бы. Тут силища нужна, а у местных кишка тонка. Кто мог? Кто? Конечно, обидно было до невозможности. Ну, ничё, ничё. Он с ними разберётся. И учителку накажет. Не бывать по-ихнему!

На другой день Андрюха столкнулся с учителкой прямо на улице.
– Здравствуйте! – улыбнулась ему во весь рот.
– Ну привет. Чё надо?
– Вы шапку у меня оставили и вот это, – учителка достала из клеёнчатой сумки Андрюхину шапку и пузырь.
– Ну чё… Спасибо, – буркнул Андрюха, напялил шапку на голову, сунул пузырь в карман фуфайки и пошёл дальше.
– Извините, если чем обидела! – донеслось ему вдогонку.

«Гадюка! Ишь! Стерьва!» – Щелкун шёл по улице и злился. На себя злился, на того, кто по морде его звезданул, а пуще всего злился на учителку. «Вот же шмакодявка сопливая! Лыбится, поганка! Небось, на всю деревню ославит теперь! Ну, ничё. Ничё. Дай срок! Я тя саму ославлю! Я те устрою свадебну ночь!» – Андрюха уже придумывал, как отомстит учителке.

Три ночи подряд Щелкун, почти трезвый, караулил у калитки учительской избы. Видел, как гас в окошке свет. Но никто к ней не приходил. И не уходил от неё никто.

На четвёртую ночь он всё-таки решил проверить наверняка. Как только свет погас, Андрюха постучал в окошко. Занавеска отодвинулась, послышался голос учителки:
– Кто там?
– Дак я это, Андрюха Щелкунов. Поговорить бы…
– Кто по ночам разговаривает? Днём приходите. Да и не о чем нам с вами говорить. Вы уже всё сказали.
– Открой, а то хуже будет! Щас притвор вырву! Ты меня ишо не знашь!
– Не хулиганьте, пожалуйста!
– Ну всё! Допрыгалась! Щас! Щааас! Я те устрою!

Андрюха вырвал штакетину из калитки, стал ею выламывать дверь в сени. Дверь, запертая изнутри на крючок, не поддавалась. Потом вдруг резко распахнулась. На пороге стояла учителка.
– Ну, что ещё придумал?!
– А, сопля! Иди сюда! – Андрюха откинул штакетину, – вот ты и попалась!
И опять он, ничего не успев сообразить, схлопотал сперва по зубам, и, тут же, промеж ног. Андрюха скрючился от боли, аж затошнило.
– Ну вот, это тебе сразу и за соплю, и за калитку. Видно, прошлого раза мало. Мало, спрашиваю?!
– Норма, блииин!!! – Андрюха, согнувшись, поплёлся со двора, кряхтя и матюкаясь.

Теперь-то он понял, кто его отоварил в тот, в первый раз. Учителка! Вот эта пигалица! В тот раз он не заметил, крепко, видать, выпивший был. А тут точно ясно стало, что она. И ловко-то как – «кхы-кхы!» – и готово!

Такого позора было не перенести. Хорошо, что фонарь на улице далеко, а изба на отшибе, авось никто не видел. Но, в самом деле, не убивать же девку. Ну, не дала, что за беда! Зато ведь какая молодец! Кто против Андрюхи в деревне устоит? Да никто! На толпу драться ходил, и то сдюжил. А тут – клоп в ночнушке. Эх, девка! Вот прямо слов нет, как зауважал её!

На другой день, после работы, Андрюха пришёл к учителке. Вернее, к избе. Починил калитку, наколол дров. Она не выходила. Посмотрит из окна и своими делами занимается.

Дрова доколол уж на третий день. И в поленницу сложил. Сарай починил, крылечко. Прясла местами завалились. Поднял, прибил. Что мог – переделал. Но в избу не просился. И она не звала. Узнал у людей, как её зовут. Ирина Алексеевна. А как узнал, сбегал в магазин, купил кило пряников и прямиком к Ирине. Постучался тихонько в окошко.
– Можно, Ирина Алексевна?
– Чего это вдруг?
– Такое дело. Извиняться пришёл. Дело прошлое, набедокурил тут у Вас.
– Так вроде бы и расплатились сполна?
– Дак чё, я вот тут принёс… Не-не! Не водка! К чаю, вот, – Андрюха протянул кулёк с пряниками.
– Что с Вами делать! Ну, ладно, проходите. Ноги вытирайте, я пол помыла.

Они пили чай и говорили о пустяшных делах. Потом Андрюха снова извинялся, а Ирина осторожно спросила, не повредила ли ему чего. Андрюха понял, о чём вопрос, но виду не подал, только улыбнулся.

По деревне слухи поползли. Одни бабы говорили, что новая учителка Андрюху Щелкуна приворожила тайным приворотом. Другие – что эта, новенькая, просто блудня городская, нафуфыренная, вот Андрюха и повёлся. Третьи просто плевали Ирине вслед, ничего не говоря. Главное дело, мужики радовались. И парни тоже. Хоть теперь расслабиться можно, баб и девок своих не караулить. Да и участковый успокоился, забот ему поубавилось.

А Андрюха съездил в район, прикупил себе костюм-тройку, галстук и туфли лакированные. Оделся весь с иголочки и пошёл к Ирине, предложение делать. Только Ирина не приняла его предложение. Сказала, что подумает. И думала два года. За это время Андрюха с водкой завязал. Насовсем. Даже слово Ирине дал – ни капли. А ещё новый дом поставил, пятистенок. Мотоцикл купил. С коляской. И чё ты думаешь? Согласилась она замуж за него пойти.

Сколь уж годов с того времени прошло, а только недавно Ирина Андрюхе своему рассказала, как это так ловко она его шибанула тогда. Отец, говорит, её обучил. Штука такая есть особая, карате называется. Вот Ирина этим карате Андрюху и укоротила. Но, видать, на пользу пошло. Живут, слава Богу, душа в душу. Двоих ребят родили. Ладно, чё, пускай живут, лишь бы мир да лад в семье. Остальное – приложится.