В далёком тылу

К началу войны Кольке было восемь лет. Семья была большая - отец, мать, дедушка с бабушкой и пятеро ребят. Жили они в доме, в котором было две комнаты, одна из них одновременно служила также кухней и прихожей. Электричества и радио не было, поэтому о войне узнали только после обеда. А с утра вся семья была в сборе, мама, как всегда по воскресеньям, настряпала и напекла пирогов, и казалось, так всегда и будет - уютно, спокойно, сытно.
К осени забрали в армию отца. Прощаясь на полустанке с родными, отец поднял на руки Кольку и поцеловал его. Нежности в семье были не приняты, поэтому поцелуй отца показался Кольке настолько горьким, что он разрыдался.
Народ российский терпеливый, Война идёт и год, и два, и четыре бесконечных года, а люди работают, ох как работают, растят детей, учат их. Если в доме плачут - наверное пришла "похоронка". Все годные мужики и парни из посёлка были призваны в армию и мало кто вернулся домой. Не избежала беды и Колькина семья, отец Иван Егорович, артиллерист, пал смертью храбрых в боях на Курской дуге. Малограмотная мать осталась со стариками и кучей детворы.
По карточкам выдавали по З00 граммов хлеба на иждивенца и по 500  на работающего. Работала только старшая сестра. В 1941 году она закончила десять классов и устроилась работать в леспромхоз. "Иждивенка" мать трудилась с четырёх часов утра до темноты. Несмотря на то, что сенокоса не давали, или отводили неудобья, держали корову. Одно время была овечка Фаина, откармливали поросёнка Борьку. Несколько куриц бродили по двору. Около дома был огород на 20 соток, где росли картошка и разная овощь. Так что работы хватало всем.
Копать землю в огороде Колька не любил. А вот сенокос - это да! Собирались капитально, на несколько дней, потому что идти надо было далеко, за Стафеевский лог. Главным здесь был дед. Он готовил косы, грабли, вилы. Мать собирала картошку, квашеную капусту, солёное сало, хлеб. Бригада отправлялась в путь - дедушка, мать и трое подростков. Косить траву - дело нелёгкое. Помаши-ка большой,"взрослой" косой с раннего утра до обеда, а потом, передохнув часика два, до вечера. Как ни странно, больше устают ноги, находясь всё время в напряжённом состоянии. Да и спина болит, и руки ноют. Да и от деда отставать стыдно, хоть он и могутный дед. Однако дело ребячье - после работы сбегали на речку, искупались, поели у костерка и опять всё хорошо. Сгребать сено легче, но уж больно жарко. Солнце палит вовсю, за ворот рубахи попадает сено, пот льёт градом. Да ещё оводы со слепнями норовят вцепиться в любое оголённое место. Но всё равно на сенокосе весело! В свободные минуты можно собирать бруснику, грибы. А когда идёт дождь - все влезают в балаган , покрытый толстым слоем сена. И под тобой много сена. Сено запашистое, ароматное. Дождь шумит за балаганом, а дедушка рассказывает побывальщины из своей длинной жизни.
Ребята, как могли, помогали взрослым. Старший брат пристрастился к  охоте и, хотя и не часто, приносил домой то рябчика, то косача, а то и зайца. Младший брат научился профессионально играть в "чику" и "об стенку" и выигрывал деньги даже у взрослых парней. А Колька начал зарабатывать игрой  на гармошке. Он ещё до войны осваивал отцовскую однорядку. Видя большое желанье и успехи внука, дед купил ему двухрядную "хромку". И вскорости Колька играл не только "улошную" или "цыганочку с выходом", но и вальсы, фокстроты и танго.
Вечером в субботу и воскресенье Колька берёт под мышку хромку и идёт в клуб. Это длинный бревенчатый сарай с высоким крылечком посредине. Сo стороны улицы окна клуба наглухо заколочены - там зрительный зал, в котором два раза в месяц одноногий Гешка, зав. клубом, киномеханик и баянист в одном лице, показывает кино. Здесь же по праздникам бывает торжественное заседание жителей посёлка и перед ними выступает сам председатель поссовета. Не шибко грамотный, он иногда в речи делает географические ошибки (в 1944 г. он говорил, что наши войска продвигаются всё дальше и дальше на восток), а иногда - и политические (например "Наша Красная Армия никогда не была и не будет победительницей").
Но сегодня не праздник и "кина не будет", поэтому будут только танцы. Если Геша не пьян, то танцы начинает он, играя на баяне (Колька давно присматривается к Гешкиному баяну и даже подобрал уже на нём песню "Спят курганы тёмные"). Но сегодня Гешки не видно, и дядя Миша, старик, исполняющий при клубе почётные обязанности билетёра, контролёра и сторожа, приветливо здоровается с Колькой, пожимая ему руку, и начинает пускать в зал публику, взимая с каждой персоны три рубля. К концу вечера он возьмёт себе комиссионные, ещё какие-то отчисления, а остальные отдаст Кольке. Скамейки в зале сдвинуты к стенам. Звучит первый вальс.
Кавалеров мало. Девушки привычно танцуют друг с другом, вернее с подружкой. Робко, краснея от неловкости, пробуют танцевать молодые парни. Мальчишки в дальнем конце зала дымят самосадом и дядя Миша кричит строго: "Прекратите куренье в заду." С блаженной улыбкой на слюнявых губах крутится посредине площадки поселковый дурачок Ким. Бабушка Кольки зовёт его Пим, или Пимко. Гордо ведёт свою даму школьный военрук Саша. Он недавно демобилизован по ранению, носит военную форму и пользуется большим успехом у девушек и женщин. С ним может соперничать по сердечным делам только Петька Усольцев, вор в законе, отдыхающий в посёлке после очередной отсидки. Он танцует лениво, с горящей цигаркой во рту. Чтобы не держать на весу правую руку, он большим пальцем зацепился за бюстгальтер на спине девушки.
Соседские бабы-солдатки часто приходили к матери Кольки: "Катя, отпусти Кольку, пусть он нам поиграет". "Ну пусть идёт, только не допоздна". И Колька шёл на день рожденья какой-нибудь Маньки, или Нюрки, как они друг друга называли. Кольке они казались старыми. А ведь им было по 30, самое большее пo 40 лет. Измученные тяжёлой работой в леспромхозе и на лесопилке, заботами по дому и детьми, они в редкие часы отдыха, в кругу своих подруг изо всех сил стараются, чтобы было весело, чтобы было, как до войны. На столе брага, к концу войны стали гнать самогон, нехитрые постряпеньки. Сами бабы принарядились, некоторые даже чуть подкрасили губы. Из мужиков один Колька.
Веселятся бабы отчаянно. Поют, пляшут. Из новых песен самая любимая - "На позицию девушка провожала бойца". Они знают множество частушек и могут плясать целый час, выдавая по очереди частушки:
        Милый в армию уехал,       
        Я сказала: точка -            
        Никого любить не буду      
        Эти три годочка. 
        Моего милёнка ранили,
        Бежала ала кровь.
        У кого поднялись руки,
        Так того накажет бог.
        Кути-кути на пшеницу,    
        Кути-кути на овёс.               
        Милый в армию уехал
        Петуха с собой увёз. 
        Из-под сахара мешок,
        Из-под соли сумочка.
        Милый в армию уехал -
        Отдыхает куночка.
Самая молодая из бабёнок, но уже потерявшая мужа на фронте, спев свою частушку:
         У меня милёнка два
         Два и полагается:
         Один ходит за водой,
         А другой стирается,
вдруг заплакала. Колька смутился и перестал играть. Женщины начали успокаивать  подругу, а заодно и  сами поплакали.
Пронёсся слух, что завтра будут отоваривать сахар по карточкам. С раннего утра у магазина очередь. А вдруг не хватит сахара? Мать разбудила Кольку:
   - Иди, постой в очереди. Я со скотиной управлюсь и тебя сменю.
    По-осеннему холодно, но народу возле магазина много. Сидят на крылечке, на завалинке, стоят кружком. Криков, брани не слышно. Бабы судачат о своих делах, подшучивают над дедом Макаром:
- Ты чего, Макар, не  женишься?
- А для чо жениться-то? Вашего брата, бабья, и так в достатке.   
- Да врёшь ты всё. Поди уж женилка не стоит.   
Бабы хохочут, дед сердится:
- Погодите вот. Остатних мужиков добьют на фронте, так ещё придёте ко мне портки мои понюхать.
Женщины, даже получившие "похоронные грамоты", не верили, что их мужья, сыновья или братья убиты. Гадали на картах сами, были и признанные гадалки. Большой верой пользовались приезжие колдуны, ясновидцы. Однажды мать взяла с собой Кольку, и они отправились к соседке Настасье, у которой в это время жила чертознайка, как её называли солдатки. Высокая женщина средних лет в каком-то чёрном балахоне остро взглянула тёмными глазами на мать и согласилась погадать. Она встала посредине избы, распустила длинные чёрные волосы, закрыла глаза и стала кричать, что-то вроде: Зранко зрана, фус эк янс! Фус, фус! Затем она начала разговор с отцом Кольки: Иван Егорович! Где вы сейчас? Выйдя из транса, она рассказала, что отец жив, живёт в большом доме у реки, но дать весть о себе не может.
Зимой было хуже. Зимы в годы войны были холодные, злые. Мёрзли взрослые в телогрейках, мёрзли ребятишки в фантастических одеяниях, бегом одолевая дорогу до школы (уроки велись при любых морозах). Но больше всего думалось о бойцах на фронте - как они переносят такую стужу в окопах? В фонд обороны женщины вязали носки и варежки, девушки добавляли в посылки кисеты и записки. Утешало только, что русский мороз очень не нравится вшивым фрицам.
А летом жизнь была лучше. Подрастала зелень в огородах, Колька с братьями и друзьями копали саранки, ели молодые сосновые побеги - пестики, "от пуза" пили берёзовку, бегали за грибами и ягодами. Сначала земляника, потом черника, черёмуха, брусника, клюква. Много купались, играли в войну, изредка делали набеги на чужие огороды, в основном за огурцами. Но интереснее всего были поездки в ночное с лошадьми.
К вечеру друзья бежали на конный двор. Знакомый конюх дядя Яшa доверял мальчуганам пасти коней ночью и иногда даже не ездил с ними. Ребята садились на "своих" лошадей и гнали табун на луга. Старая  телогрейка на худую хребтину лошади, стремена из мочала - и это уже не Колька, а Чапай в бурке скачет с саблей в руке навстречу белой коннице. А как восхитительны ночи у костра! Пересказываются прочитанные книжки, рассказываются страшные истории, мечтается о будущем. Кем будут эти мальчики с чёрными от печёной картошки усами и пытливыми глазами? Что их ждёт через 10, 30, 50 лет?