Неоконченный рассказ

Этот эпизод произошёл зимой, стояли лютые морозы, в поезде было неимоверно холодно. Но мне необходимо было ехать в Ленинград в ЛОМО (Ленинградское оптико-механическое объединение). В четырёхместном купе я ехал один, по-видимому, в такую погоду не каждый решится покинуть хорошо отапливаемую квартиру. Выехал-то я утром в воскресение. И тут на одной из остановок, ко мне в купе подсел пассажир тоже, по-видимому, куда-то спешащий. У меня на столике в купе стояла початая бутылка водки и закусь, а пассажир добавил к ним свою бутылку и довольно большой кусок свежесолёного сала. Сало в такую погоду было как «манна небесная». Сало согревало лучше всякой водки, - а с водкой, хоть на Северный полюс!

Когда мы выпили и закусили, то почувствовали, как по телу прокатилась приятная теплота. Мы добавили ещё немного и познакомились. Он возглавлял какую-то наладочную организацию и выехал срочно на аварию. У него с собой была даже портативная рация. Мы разговорились, и я рассказал ему, что тоже в молодости работал в наладке и даже бывал в зонах у заключённых - тогда ведь многие предприятия, особенно их нулевой цикл, строились силами заключённых. Мой попутчик задумался, а потом сказал, покачав головой.

Да тяжёлое было время…, а Вы знаете, у меня ведь тоже была в молодости совершенно необычная встреча с ворами карманниками на их «малине». Расскажу всё по порядку. Я учился в металлургическом техникуме на электромеханическом отделении и был уже на втором курсе. Учился я хорошо, был почти отличником, но экономические, а особенно политические дисциплины слегка отставали. И вот весной пятого марта сообщили, что умер Сталин. Это сообщение было «как обухом по голове». А у меня, к тому же, перед этим, произошёл неприятный случай. Мы отмечали новый 1953 год и я, почему-то сам не знаю, как это пришло мне в голову, когда произнесли традиционный тост за Сталина, вдруг сказал, что Сталин уже старый и скоро умрёт. Нас было в компании не много и все были свои, как говорится надёжно проверенные, но, не смотря, на это все растерялись и даже перестали пить. Но потом «…постепенно оправились…» - как у Владимира Семёновича Высоцкого, и продолжили пьянку. Но это моё высказывание о Сталине засело у меня в голове. И хотя никто мне не напоминал о моём необдуманном, случайном высказывании о Сталине, оно меня постоянно тревожило. К марту месяцу я уже начал о нём забывать. И тут «как гром с ясного неба» - умер Сталин. Меня это настолько «ошарашило», что я растерялся. Все вокруг начали плакать: как же жить дальше, что же делать, как быть - какой-то массовый психоз. А у меня навязчивая мысль, что я знал это заранее и даже предсказал. Это состояние трудно передать словами, но я чувствовал себя, как белая ворона, как волк на псарне! Был у нас в техникуме военрук, который начал организовывать растерявшихся учащихся. У бюста Сталина поставили, что-то типа поста у знамени военной части. Двое учащихся стояли на вытяжку не шелохнувшись, у бюста Сталина. Стоять так нужно было, пятнадцать минут, а потом на пост заступала следующая двойка учащихся. Начали составлять списки - кому, когда дежурить. Мне это почему-то стало так противно, что я не знал, куда мне деться. У меня от этого всего начало бросать то в жар, то в холод. И я сверху донизу покрылся потом, несмотря на прохладу в фойе техникума. Такого у меня в жизни никогда не было. Я начинал чувствовать, что вот сейчас упаду, если не сяду, на что ни будь. Я подошёл к стулу и сел на него, уставившись в одну точку отсутствующим взглядом. Пот с меня тёк ручьями. По-видимому, я был бледен как полотно. Ко мне подошёл военрук и спросил что со мной? Я почти его не слышал. Он повторил громче. Я что-то пробормотал об отравлении. Военрук отправил меня в медпункт и опять начал заниматься списками присутствующих. Я пошёл в медпункт - туда была очередь. Мне предложили сесть. И я сел на предложенный стул. По-видимому, мой вид говорил сам за себя. В медпункте мне сделали укол и сказали, чтобы я пошёл в общежитие и полежал не менее часа. Общежитие было рядом, но в другом доме в том же дворе. Я попросил, чтобы мне дали справку для военкома, об освобождения меня то дежурства. Мне медсестра без всяких разговоров написала такую справку. Я «поплёлся» к военкому и показал ему эту справку. Он мне сказал, чтобы я шёл в общежитие и не болтался под ногами. Как не странно, но мне уразу же стало лучше, и я тут же исчез с его глаз. Придя в общежитие, я лёг на кровать и сразу же уснул. По-видимому, здесь необходимо более подробно рассказать о нашем отдельном общежитии. Наше общежитие находилось в двухэтажном домике посередине двора. В этом домике на втором этаже, на так называемых антресолях, отдельно от общего большого общежития находилось, пять комнат. В каждой из четырёх комнат стояло по четыре кровати, а в пятой - была как бы общая столовая, эта комната была самая большая. В этой столовой мы учащиеся техникума завтракали, обедали и ужинали, а также отмечали все праздники, дни рождения, в общем-то, жили как бы отдельно от общежития. Нами руководил, вернее, вёл нас один из старших учащихся, Андрей, в то время уже учившийся на последнем курсе техникума. Он в то время уже начинал писать дипломную работу. Жили мы, в общем-то, вскладчину почти как при коммунизме, но не партийном, а житейском. По-видимому, этот коммунизм в чем-то можно назвать анархизмом, но в хорошем смысле этого слова. В наше анархическое общество отбирал нас Андрей. Андрей был старше нас лет на десять, прошёл почти всю войну в десантных войсках и разведке, был дважды ранен, но не тяжело, имел массу наград, но толком мы не знали каких. Был, кажется, даже Герой Советского Союза, но в этом я не уверен. Хотя со мной он был более откровенен, чем с другими. Я жил с ним в одной комнате. Остальные двое ребят его побаивались, а у меня с ним были почти дружеские отношения. Меня прозвали с его «красного словца» молчуном. Я действительно никогда не сплетничал и всегда «хранил чужую тайну». Вообще-то, Андрей прекрасно разбирался в людях. Приведу такой пример: Ещё до смерти Сталина наш военрук, фамилии и имени отчества я его не помню, но они были русские, начал «гонять» нас на строевую подготовку. Заявился он и на наши антресоли в отсутствие Андрея. Прокричал зычным голосом - подъем! И добавил пару «ласковых слов». Мы, конечно же, вскочили «ошарашенные» и нечего не понимающие и после быстрого умывания, не завтракая, побежали «на построение». Кое-кто подумал, что это война. Но в главном корпусе общежития гремела музыка. И поэтому все успокоились и начали ворчать. Но военрук превратился в военкома и «лёгким матом» прекратил споры. Мне это всё очень не понравилось, но я смолчал. Нас он «гонял» по пустынным улицам, с тяжёлыми трёхлинейками с просверленными отверстиями в казённой части ствола, два часа. Трехлинейные винтовки были без штыков. Штыки военком, возможно, снял, от греха подальше. Мы проходили мимо общежития, не помню уже какого института, в нём было тихо. Я сказал об этом идущему радом со мной учащемуся, но военком гаркнул - прекратить разговорчики! Я внутренне взбесился, но смолчал. На следующее утро он опять заявился на антресоли к нам, но я уже выяснил у заведующего учебной частью, что это личная инициатива военкома и техникум к ней никакого отношения не имеет. Я никому ни чего объяснять не стал, но когда все убежали на построение, остался на антресолях. Через пару минут прибежал злющий военком и заорал на меня матом, я ему ответил тем же. Он позеленел от злости, но тут в комнату неожиданно вошёл приехавший откуда-то Андрей. Военком заткнулся на полуслове. Андрей очень внимательно с лёгким презрением посмотрел ему в глаза. И сказал ему совершенно спокойно, но с такой интонацией в голосе, что даже у меня по коже побежали мурашки, назвав при этом военкома презрительно Давыдовичем, с ударением на последнем слоге. После чего добавил, чтобы через пять минут здесь были все мои, и чтобы он, Андрей, его больше здесь никогда не видел и о нём ничего не слышал. Опять ставший военруком Давидович растерянно удалился. Андрей расспросил, как это всё произошло, и я ему подробно всё рассказал. Он сказал, что я правильно поступил, что всё выяснил в учебной части и что не стал выяснять отношения, пока всё не узнал. Но зря ответил матом на мат, этим только унизил себя и дал этой сволочи лишний козырь. Это был очень мудрый совет! Но почему Андрей назвал Давидовича сволочью, я выяснять не стал. Я же был по выражению Андрея молчун, и возможно за эту черту характера он меня и выделял среди других. Не знаю, так ли это, но другой причины я не нахожу. А познакомились мы с ним таким образом. Тогда ещё не было отдельного общежития на антресолях. Я сдал вступительные экзамены и меня определили в общежитие, назвав номер комнаты и сказав, что моя кровать находится слева от окна. Я вошёл в комнату и увидел, что на моей кровати лежит мужик и внимательно смотрит на меня. А у меня уже выработалась привычка, если кто-то внимательно смотрит на меня никогда не отводить глаз, а спокойно и даже безразлично выдерживать взгляд. Он спокойно смотрел на меня, а я на него. Так продолжалось около минуты. Он улыбнулся и спросил, что я забыл в его комнате. Я ответил, что меня сюда поселили после сдачи вступительных экзаменов, и назвал койку, на которой он лежал. Он спросил меня, нужна ли мне именно его кока? Я же ответил, что мне подойдёт любая, лишь бы она была свободной. Он ответил, что койки все свободны, кроме той на которой лежит он. Я спросил, могу ли я занять койку справа от окна. Он ответил, что я на ней могу расположиться до окончания техникума. Я его поблагодарил и сел на свою уже заправленную кровать. Вот таким образом мы с ним познакомились, да и, наверное, в какой-то степени подружились. Но вернусь ко дню смерти Сталина. Я проснулся оттого, что кто-то, тряс меня за плечо. Я проснулся и увидел, что около кровати наклонившись надомной, стоит Андрей. Он спросил, где остальные учащиеся я сказал, что они в холе техникума и ими «заправляет» Давидович, так мы стали называть военрука, когда мы были одни. Андрей сказал мне, что я очень неспокойно спал и что-то бормотал во сне, будто бы Сталина убили. Он очень внимательно и как-то отстранённо посмотрел на меня. И потом сказал мне, что всё может, быть, может, быть, Сталина и убили. Зря он связался с евреями, преждевременно попытался прижать их, время ещё не настало. А когда оно настанет, никто не знает. Их высший клан, высшая каста формировалась не одно тысячелетие и они сильнее всяких Гитлеров и Муссолини. И самое страшное заключается в том, что они, управляя деньгами, управляют всем миром. Возможно, в мире есть и другие силы, например, Черчилль, и ему подобные. Так что твои предположения в отношении смерти Сталина не лишены смысла. Времена наступают трудные и их нужно пережить. Мне пришлось повидать многое, но осторожность, а не трусость, и холодный расчёт, иногда даже оправданная жестокость, а не глупая и недалёкая месть определяют многое. Запомни на всю оставшуюся жизнь месть это одно из самых низменных чувств. И ещё, человек это пока ещё слегка развитое животное, но это ты поймёшь не сейчас, а со временем. Всё это я говорю, чтобы успокоить тебя. Жизнь пока ты воспринимаешь слишком непосредственно, хотя, судя по всему, до многого интуитивно догадываешься, вот от этого такое тяжёлое и противоречивое состояние психики. Тебе с Давыдовичем сегодня лучше не встречаться. Так что пойдем со мной, но запомни сам для себя, да и для других тоже, и как минимум на срок не менее десяти лет, что ты ничего не слышал и не видел. Кстати то, что ты увидишь сегодня, откроет тебе на многое глаза, и думаю это, пригодится тебе в жизни, но это ты решай сам. Так что перед тем как идти, ты хорошенько подумай. А я, пока не открываясь Давидовичу, разведаю обстановку. Не исключено, что твоё участие в исчезновении из техникума необходимо. Так и получилось Давидович «перекрыл» выход из техникума. На вахте стояли два старшекурсника с красными повязками на рукавах и записывали в журнал, кто, зачем и куда выходил из техникума. Узнав об этом, я окончательно принял решение идти с Андреем, тем более ему необходимо было моё участие. Когда мы подошли к вахте, один из дежуривших там спросил, куда и зачем мы идём. Андрей как-то безразлично ответил - мене нужно вот его проводить в больницу и сказал, чтобы я показал справку. Я, доставая справку, слегка покачнулся как бы, теряя равновесие, и Андрей тут же меня поддержал, взяв меня за плечи. Таким образом, мы без всяких записей прошли через вахту. Выйдя из техникума, Андрей сказал, что помнит на черных рукавах такие же красные повязки, но со свастикой в белых кругах. Когда мы шли по городу то видели поток мужчин и женщин, шедших в центр города к памятнику Сталина. Женщины поголовно плакали и причитали, повторяя на кого их, оставил товарищ Сталин, и как они брошенные им будут жить дальше. Мужчины тоже шли хмурые у некоторых из них на глазах тоже были слёзы. Было заметно, что они все не обращают внимания на то, что вокруг них происходит. Глядя на них, после разговора с Андреем, у меня к ним было смешенное чувство жалости и обиды на них. За такую преданность совершенно чужому человеку, которому до каждого из них в отдельности, ему, Сталину, не было ни какого дела. Но самое потрясающее было в том, что они настолько были глубоко опечалены, что не замечали ничего происходящего вокруг. Создавалось впечатление, что идёт куда-то какой-то поток зомби. И этот поток человеческих тел вызывал чувство чего-то потустороннего, нереального. Андрей, внимательно за мной наблюдая, спросил, осознаю ли я коллективный психоз зомбированных друг другом людей. Я подумал и ответил, что, пожалуй, осознаю, но и сам в отдельные моменты готов чуть ли ни примкнуть к ним. Но в такие моменты мне становится страшно, а чего я не пойму. Он сказал, что в психологии, есть такая наука, есть такое понятие коллективного безответственного. То есть если он правильно понимает, это и есть, говоря проще, коллективный психоз. Война тоже коллективный психоз. И для того чтобы стравить людей друг с другом, необходимы отдельные государства. И не исключено, что вот такие Давидовичи, и создают некую обстановку в странах, чтобы люди начинали ненавидеть друг друга по тем или иным признакам. И на этой ненависти разжигать в этих странах коллективный психоз. Люди легко подчиняются приказам и, не задумываясь, выполняют их. А русские «долго запрягают», но когда их запрягут, рвут путы и тогда их уже не остановить. А вот запрячь русских можно, но очень осторожно, что и делают эти самые Давидовичи. Но и они часто попадают в ситуацию, когда русские замечают заблаговременно путы и рвут их вместе с Давыдовичами. Так что у простых Давидовичей служба опасная и неблагодарная и им, судя по всему, приходится «таскать каштаны из огня», которые поедает их высшая каста прирождённых ростовщиков, выращенных ещё Моисеем. Так что наш Давидович мелкая сошка, и его при случае легко сдадут, управляющие миром ростовщики. Но кроме них уже известных в мире есть и другие силы пока ещё плохо понятные и хорошо законспирированные. Опять дам тебе некоторую «наводку», Уинстон Черчилль, и может быть не только он, а кто разбирайся сам, тебе это может пригодиться в жизни. Посиди на этой скамеечке, а я пока схожу по своим делам. Вернусь я быстро, замёрзнуть не успеешь. Я глубоко задумался и не заметил когда вернулся Андрей. Он с не обидной насмешкой спросил у меня, не уснул ли я? А потом сказал, что «делу время, а потехе час». Мы свернули в переулок, и подошли к бревенчатому дому, стоящему на отшибе. Когда мы подошли к дому нас уже ждали двое стоящих у дверей. Один из стоящих недовольно спросил, кого Андрей привёл с собой. Я сразу же напрягся, но тут же взял себя в руки. Но, судя по всему, Андрей заметил мгновенную перемену в моём поведении и слегка улыбнулся. Но было не понятно чему, то ли моему мгновенному напряжению, то ли словам встречающего нас человека. Было очевидно, что Андрея здесь хорошо знают, и возможно даже уважают. Андрей сказал, что прихватил меня с собой на «экскурсию» и меня они могут не опасаться, а для меня это необходимо, чтобы я правильно понял происходящее вокруг, да и жизнь в дальнейшем тоже. Старший из встречающих очень внимательно начал смотреть мне в глаза, как бы гипнотизируя, я глаз не отводил и безразлично смотрел ему в глаза. Он усмехнулся и спросил у Андрея, не его ли это выучка. Андрей ответил, что это было до него, и добавил, что вот потому-то он и захватил меня с собой. Мы вошли в тёмный коридор, а второй человек из встречающих остался на улице. Вокруг ничего не было видно, и одной светлой щелочки. Судя по всему, именно он, встречавший нас человек, простучал сложный ритм по полу - ударов пять или шесть, а может и семь, я посчитать, да и повторить этот ритм бы, не сумел. Открылась крышка в полу, и тусклый свет осветил лестницу идущую вниз. На лестнице нас встретил неприветливый мужик и повёл вниз по лестнице. Спустившись вниз по лестнице метра на четыре, мы увидели три двери в небольшой, вроде бы, прихожей. Мужик встретивший нас открыл дверь налево, и мы вошли в небольшой подземный зал неплохо освещённый. В зале стоял биллиардный стол, на котором навалом лежала груда бумажных денег. Мне стоило больших усилий, чтобы скрыть своё удивление. И тут я обратил внимание, что на меня все внимательно смотрят, а Андрей слегка улыбается, если бы я его хорошо не знал, я бы мог и не заметить его улыбки. Но эта улыбка показала, что он доволен моей реакцией на происходящее. И тут я боковым зрением заметил, что тот человек, который нас встретил на улице, пытается поймать мой взгляд. Я очень спокойно начал смотреть ему в глаза. Он, не отводя взгляда, кивнул, потом обратился ко всем находящимся в зале, сказал, что привёл меня на «экскурсию» и что я свой и чтобы меня не боялись и не стеснялись, а продолжали работать. Меня усадили на стул и сказали, чтобы я подождал возвращения Андрея, он придёт минут через десять или пятнадцать. Все ушли, и я остался один на один со всеми находящимися в зале. В зале кроме биллиардного стола стояло несколько стульев, на трёх из которых, сидели размалёванные девицы и записывали что-то в конторские книги, после моего прихода они писать перестали. Кроме них в зале находилось ещё два парня. Они тоже внимательно меня разглядывали. Так продолжалось около минуты. Потом я сказал, что я им мешать не буду, а подожду здесь возвращения моего товарища, а потому они могут заниматься своим делом. Один из парней подошёл ко мне и сел рядом на стул. Он внимательно смотрел на меня, а я на него совершенно безразлично, как на столб. Он сказал, что знает меня, я пожал плечами и сказал, что вижу его первый раз. Он сказал, что может быть и так. Но он знает, что я учусь в техникуме и живу на антресолях вместе с Андреем, которого он не знает, но видел здесь, да и не только здесь и не раз. Я спросил, какое это отношение имеет ко мне. Он ответил мне: - что к тебе никакого, но прямое отношение к Томарке с вашего курса. Я сказал, что она насколько я знаю, нормальная девица. Она может быть и нормальная, сказал он, но «не дала» вашему военруку. Я сразу сообразил, что он знает меня, ведь это я одному сломал руку, я другому выбил челюсть, защищая её от двух хулиганов. Так это военрук «натравил» на неё этих двоих, спросил я у него. Знамо дело он, он ещё и уговаривал нас «пописать» тебя, да «пахан» сказал, если тронем тебя, он нас за яйца повесит. Так понял, кто такой ваш военрук, но помяни моё слово, не долго ему ходить по нашей земле, скоро скопытится. Ну, бывай и не кашляй, мужик ты что надо, только жаль, что не наш. Он поднялся и ушёл. Постоянно в зал заходили молодые ребята, сдавали деньги девицам, те записывали в конторские книги, по-видимому, сданную сумму денег и бросали на биллиардный стол. Ко мне подошёл ещё один парень, наверное, тоже знавший заочно меня, присел на стул и начал рассказывать, что сегодня «потрясающий улов» фраера распустили нюни и чуть ли не сами отдают деньги и «работать» не надо деньги сами «идут в руки». Нас «щипачей» на всех не хватает, так как сегодня никогда не фартило, всё прёт на дурку, так никогда не было, любой бы фраер тут управился. Меня так и «подмывало» спросить, а не жалко ли ему этих людей. В, общем-то, идиотов. И тут я себя поймал на мысли, что совершенно по-другому смотрю на смерть Сталина, да и на всё окружающее меня, я как будто бы заново родился и понял, что я нахожусь среди глубоко зомбированных людей. Как по одну сторону, это подвальное помещение, так и по другую сторону, это улицы. Вот так нисходит прозрение. Я как бы освободился от чего-то связывающего меня по рукам и ногам, и понял, что никакие «офицерские погоны» не заменят внутренней свободы, свободного от себя, а точнее, от самого себя и окружающего, в общем-то, внутренне свободного человека. С точки зрения человека жёстко «завязанного» в общественные рамки это эгоизм, но как объяснить с детства слепому человеку, что такое Солнце, хотя оно его и греет, но он его никогда не видел, и в этой своей жизни не увидит. Но это уже некоторые философские отступления от основной темы рассказа. Но тут неожиданно заработала рация - вызывали по рации моего попутчика. Его ждала автомашина на ближайшей станции, которая уже была недалеко. Выяснилось, что в связи с морозами произошла авария на высоковольтной линии электропередачи, возможно обрыв провода, и помощь моего попутчика необходима для быстрейшего устранения этой аварии. Я сидел разочарованный, рассказ, как говорится, обрывался на полуслове. Но попутчик успокоил меня, сказав, что коротко успеет закончить рассказ, то есть подвести основные итоги происшедшего. И так, на следующий день мы вернулись в техникум, никто там о нас не вспоминал, всем было не до нас с Андреем. Андрей с отличием закончил техникум и поступил в Московский ускоренный институт, в котором учатся всего два года, а потом защищают диплом. В начале следующего учебного года в городском парке, переходящем в лес, нашли труп Давидовича. Но установить причину смерти не смогли, сломаны шейные позвонки, но следов никакого насилия нет, возможно, упал и сломал себе шею, но я-то зал, что это неслучайная смерть, но об этом, конечно же, помалкивал. А о Давидовиче можно сказать следующее: как жил, то и получил.

Поезд уже подъезжал к станции, и начал сбавлять скорость. Мы наскоро распрощались. Попутчик настоял, чтобы я оставил у себя сало, и поспешно вышел из вагона. И тут я опомнился, что ничего не знаю о нём, о моём попутчике - ни адреса, ни имени, ни отчества, ни фамилии, а поезд уже тронулся и начал набирать скорость, удаляясь от полустанка. В окно я видел, как от полустанка отъезжала легковая автомашина, увозящая моего попутчика. У меня осталось чувство, с одной стороны разочарования, лёгкой обиды на себя, а с другой стороны большой радости, что я услышал такой интересный рассказ совершенно постороннего, но почти родного мне человека. Такой человек мог родиться и вырасти только в России, а вернее в Советском Союзе, и, несмотря на все трудности жизни остаться «настоящим человеком».


9 января 2017 года