Да воздастся каждому по делам его

Антон Сергеевич Марков уже шестую ночь подряд не мог нормально выспаться. Просыпался среди ночи в горячем поту и курил одну сигарету за другой. Причиной бессонницы был один и тот же кошмарный сон, в котором он представал в форме эсэсовца, командующего расстрелом советских военнопленных. Вот и сегодня по его команде "ахтунг фойер" очереди немецких шмайсеров разили беззащитных, раненых солдат. Здесь же были дети, женщины и старики, которых он лично добивал из офицерского "Вальтера". Кругом кровь, грязь, крики проклятий и глаза…глаза солдата с окровавленной повязкой на голове, в лицо которому он сейчас пускает пулю.
Что за напасть такая? Война столько лет как закончилась, он знает о ней только по книжкам из средней школы. Ну, 9 мая, парад Победы, рассказы и встречи с ветеранами в детстве. И, собственно, всё. Ему 45 лет, он главный инженер свиноводческого комплекса. Работа выматывает без остатка, только поспать и остаётся, да и то не всегда получается. На часах 4-30 утра. Что ж, опять контрастный душ, кофе и надо вызывать дежурного водителя. Сегодня в 9 часов селектор с московским начальством, а он выглядит, как хроник после недельного запоя. Под глазами синие круги, лицо опухшее, и голова раскалывается до предела — последствие постоянного приёма снотворного. Организм перенасыщен мелатонином, хочется спать постоянно, а тут такое видится, что не приведи Господи.
            В начале шестого утра Марков уже сидел в кабинете и изучал докладные записки за прошедшие сутки. От его решений зависит весь внутренний рабочий ритм предприятия. На столе куча отчётов, проверок, жалоб и заявлений. И всё это надо изучить, ознакомиться и принять только одно верное решение, за правильность которого ему придётся держать ответ перед руководством в полной мере.
            Одна из докладных записок  привлекла внимание: "Настоящим докладываю, что тракторист Семёнов ... вылил фекалии свиного производства из бочки ассенизатора в придорожную канаву...".
Марков снял трубку телефона и набрал номер мастера шестнадцатой фермы  Дениса Васильевича Сосновского.
— Привет, Васильевич, просвети меня подробнее, как со сливом фекалий получилось? Ведь сказано же было — слить в лагуну на четвёртом участке, на границе поля и лесного массива Песица. Ты хоть понимаешь, чем это нам грозит? Ведь задолбают активисты "зелёные", того и гляди опять на штраф нарвёмся, да и прокуратура достанет проверками.
— Всё верно, Антон Сергеевич, мы туда Семёнова направляли.
— И что?
— Семёнов говорит, что его туда не пустили.
— Да? Ну и кто же?
— Говорит солдаты какие-то раненые.
— Чего? Какие, к чёрту, солдаты? Откуда там солдаты появились?
— Не могу знать, Антон Сергеевич, наверное, Семёнов лишку принял на грудь, так как ничего путного от него узнать не получается. Пьян безбожно и напуган конкретно.
— Уволить сегодня же, без расчёта премий и переработок. Задрали эти алкаши. Что у тебя там за эпидемия с кадрами? То техника ломается, то в запой уходят. Неделю отработать не могут. Найди мне нормального тракториста, и быстрее. Всё. Выполняй.
           Просмотрев ветеринарный отчёт, Марков налил себе ещё чашку кофе.  Что за памжа на этом участке? Всё не так. Хм… это ж надо… солдаты. И тут Марков вспомнил, что года полтора назад у них была долгая и нудная тяжба с отставным военным за спорный участок земли, который они в итоге отсудили. Ну, ещё бы, такие деньги в обороте, весь район можно купить. А вот про какое он там кладбище заикался, чуть ли не до Москвы собирался жалиться. Может, это его проделки с солдатами? Но почему тогда раненые? Ну и народ, придумают же такое, что даже не приснится.
Стоп! Сон. Кошмар. Так, так... да нет, не может быть, что, коллективная эпидемия, что ли? Хотя кто его знает, работаем ведь с заграничными химикатами, а там всякой твари по паре.
Он снова набрал номер мастера шестнадцатой.
— Василич, давай пулей ко мне.
Денис Сосновский в прошлом был сельским участковым, работу с населением знал на отлично, плюс знание местности, все заимки, леса, озёра, ручьи, поля, пасеки, — в общем,  целая энциклопедия сельсовета. Поэтому его и ценило руководство,— знал обо всём от и до.
Зайдя в кабинет к начальнику, Сосновский поразился внешности Маркова. Тот будто постарел лет на десять.
— Антон Сергеевич, у вас как со здоровьем? Выглядите плоховато что-то. Если что, знаю целительницу местную. Настойки и отвары делает от любой хвори.
— Спасибо, Василич, разберусь как-нибудь сам, давай к делу. Рассказывай, что у тебя на ферме творится? Постоянно техника ломается, солдаты какие-то? Может тебе в помощь дать кого, не справляешься, похоже.
— Да я сам ничего не понимаю, Антон Сергеевич, с тракторами-то разобрались: четыре машины в МТС отправили на ремонт, всё сделали, у всех одна и та же поломка — сгорели генераторы. Может, брак заводской? А что до водителей, то чудеса действительно странные. Больше недели никто не выдерживает: кто-то на больничный уходит, кто-то в запой. И ведь несут чушь какую-то: призраки, голоса, вот теперь солдаты появились. Мистика, одним словом.
— А помнишь фермера, отставника, с которым судились за участок поля у леса? Он про какие-то могилы говорил. Может, это он своих сослуживцев подключил, да с нами в шутки играть вздумал? Это ведь где-то рядом с твоей фермой.
— Да, четвёртый сектор. Это из-за него споры были. Там все эти аномалии и происходят.
— А что там раньше было, в советские времена, тоже чертовщина?
— Да нет, всё также: пахали, сеяли, а что до могил — не знаю, их у нас по всему лесу много. Здесь ведь бои страшные были под Песицей, и в 1941 и в 1943 гг., народу полегло без счёта — тысячи. Это надо краеведов расспросить, а лучше к старожилам обратиться.
— А что, есть ещё люди, что в войну здесь жили?
— Мало, конечно, но есть.
— Ну, давай навестим кого-нибудь, разузнаем, что да как, заодно подарки подарим ветеранам. А что ты там про знахарку говорил?
— А, ну так вот… к ней и надо было бы заскочить в первую очередь. Василиса Мироновна много чего знает. Вот только не угадаешь, что за настроение у старухи. Ведунья она знатная, но ведь и плюнуть вослед может, это у них как проклятье, что ли.
— Ну, поехали, чёрт ладана боится, а под лежачий камень вода не течёт, надо что-то делать.
         Василиса Мироновна встретила гостей неприветливо, можно сказать, холодно. Её взгляд как будто сверлил Маркова насквозь. Главный инженер каким-то шестым чувством ощущал что-то недоброе. Такое с ним происходило крайне редко и бывало, как правило, только на "ковре" у московских "небожителей", перед разносом по всем статьям бюджета.
— Чего пожаловали, упыри лощёные?
— Ну, зачем ты так, Мироновна,— начал было Сосновский, — мы к тебе с подарками, да со всем уважением.
— Осади милай, твои слова — пустой ветер, говорить будешь, когда спросят, а я спрашиваю сейчас не тебя. Что, Антоша, плохо тебе?
— А откуда Вы меня знаете, Василиса Мироновна?
— Кто ж тебя не знает, кровопийца этакого, "благодетеля" местного? Барином себя считаешь? Может, и мою землю для свиней купить хочешь? Так у тебя денег не хватит. Ишь ты, подарки прихватили, вот вам Бог, а вот порог, пошли вон отседова.
— Да ты что, Василиса, — вспылил Сосновский, — к тебе уважаемый человек приехал, а ты тут концерт устраиваешь. А про себя подумал: "Вот карга старая, одно слово — ведьма! Из ума выжила, как её только земля носит".
— Помолчи свинота, прокляну ведь за каргу. Твоё ли, пёс, дело, сколько мне отмерено?
Кровь прихлынула к лицу бывшего участкового.
— Василиса Мироновна, простите его, — вступился Марков, — не со зла он, помощь нам ваша нужна и совет дельный, неприятности у нас.
— Знаю я твои беды, Антоша, и ратников кровавых в глазах твоих вижу. Страшно тебе, да? Форму палачей примерил? Как она, жжёт душу твою грешную?
Марков чуть было не онемел от ужаса. Слова ведуньи били с ног, ещё немного и он сойдёт с ума, падёт наземь, провалится в преисподнюю, умрёт…
"Ведьма, — прошептал Сосновский, нащупывая крестик у себя на шее".
А Василиса не унималась:
"Святую кровь с дерьмом мешаешь,
Покой убитым не даёшь,
Пока всё это не исправишь,
И года здесь не проживёшь"
Чтоб ноги твоей здесь не было! Вот тебе мой сказ!
           Служебный "Патриот" свинокомплекса скрипел на ухабах сельской дороги.
— Антон Сергеевич, давайте в храм заедем, — предложил Сосновский, — здесь недалеко, в Шульгах старая церковь во славу иконы Казанской Божией Матери. Это самая сильная одигитрия в православии.
— Заедем, Денис, давай заедем, - потерянно отвечал начальник. Свечку поставим. А самая сильная одигитрия — Смоленская, только она давно утеряна.
— Да? Не знал. А вы верующий?
— Все мы под Богом ходим, Денис, все абсолютно. И всем нам по делам нашим воздаётся. Всегда так было и будет. На том вера наша стоит уже более тысячи лет.
         Отец Ипатий встретил мужчин недалеко от церкви. В деревне осталось всего три жилых дома, но приход всё равно работал согласно церковному чину. И каждому, кто посещал этот храм, укрытый в лесу, в трёх километрах от большака, батюшка открывал двери, даже если это было в неурочный час.
— Мир вам, люди добрые, — приветствовал путников настоятель.
— Здравствуйте, батюшка, — ответил Марков, — Вы уж простите нас, что тревожим. Разрешите нам свечки поставить, да иконам поклониться.
—Двери храма всегда открыты страждущим, — сказал священник, — досадно только,  что Бога мы поминаем в минуты страданий, которых и так хватает в этом мире. А вот радостью поделиться с Отцом Всевышним забываем, и поблагодарить Его за успехи наши тоже ведь не спешим.
          Зайдя на порог церкви, Марков пошатнулся, тело повело в сторону. Сосновский успел перехватить руку начальника и удержать его на ногах.
— Вы больны? — спросил батюшка.
— Василиса, ведьма проклятая, наговорила гадостей , — ответил Василич.
— Не надо так в храме Божьем, да и вообще не надо хулить, аккуратнее со словами. Помните, в начале было — СЛОВО. Слова — не пустой звук в нашем мире, и к ним надо очень внимательно относиться.
— Спасибо за науку, батюшка, — сказал Марков, — вот мы сейчас и попробуем испытать эту силу.
— Сила не в словах, а в делах добрых, в покаянии и смирении людском. За что повздорили с Василисой? Давно, не припомню даже когда, приходили жаловаться на неё. Она ведь несчастная, горемычная страдалица. К церкви всегда раньше ходила, всю службу стояла у ворот, а внутрь правда не заходила. Я спрашивал её, почему так. Глаза отводила. Грешница я, не достойна любви Божьей, отвечала мне. А сама, того и не знает, что Господь любит её, и очень сильно любит. Потому и всю жизнь ей испытания посылает.
Она ведь не местная, хоть и живёт здесь уже много лет. В июне сорок первого ей было семь с хвостиком. Здесь, под Песицей, колонну беженцев из Белоруссии разбомбили немецкие самолёты. Она тогда на дороге потеряла всю свою семью и прибилась в лесу к полевому госпиталю красноармейцев. Немцы наступали тогда очень стремительно, и многие воинские части не успевали отходить в тыл. А уж раненые и подавно не могли успеть. Вот в лесах и прятались месяцами. Потом, кто поздоровее, пытались вырваться из окружения, партизанили. Госпиталь в Песице окружили эсэсовцы, донесли малодушные в комендатуру. Там же всех раненых и медработников с беженцами расстреляли. Местные люди горы трупов по лесу собирали и хоронили в братской могиле. Василису, еле живую, нашла бабка Мелания, знахарка из села Шорохова. Выхаживала её целый год, вылечила, слава Богу. Но осенью сорок второго латышские каратели собирали молодёжь и детей по сёлам, сгоняли их на железнодорожную станцию в городе, а потом угоняли в Германию. Так наша Василиса стала малолетней узницей. Прошла концентрационные лагеря нацистов, выжила. А после войны вернулась в Шорохово, в дом к Меланье, где и жила много лет. Бабка удочерила Василису и передала ей все свои знания. Так что, не может Мироновна зла желать людям, не верю я в это.
— Отец Ипатий, а вы знаете, где эта братская могила?
— Конечно, знаю. На опушке леса, у межи, рядом с полем колхозным, два холма стоят, один за другим. Там ещё ключ из земли бьёт знатный, водица целебная, раненых солдат ею тогда выхаживали.
Марков вопросительно посмотрел на Сосновского, а не там ли они лагуну для нечистот вырыли? Василич даже лицом побелел.
— Подождите, отец Ипатий, если там было захоронение, значит, памятник должен быть.
— Да, был там обелиск со звездой, даже имена какие-то были, но лет восемь назад "чёрные копатели" стянули его в ЧерМет и сдать хотели. А приёмщиком тогда Артюха работал, сын Василисы. Настоящий богатырь! Знатный комбайнёр был когда-то, техника в его руках исправно работала, любой трактор мог за час починить. Но после развала колхозов и кончины СССР оказался не у дел. Вот и пошёл трудиться на пресс и крановый подъёмник в металлоприёмку.
Так вот, когда Артюха увидел, что принесли эти ухари, бил их нещадно, но силушку свою не рассчитал. Одному всё кости переломал, отчего тот помер в реанимации, а другого под хохлому расписал, да так, что на всю жизнь одноглазым оставил. Осудили его тогда сурово, одноглазый сынком какого-то начальника оказался, до сих пор в колонии срок отбывает, где-то на севере. А памятник так и забыли назад поставить.
       Свечи догорали у иконы Богоматери. Марков взглянул на лики святых и неожиданно заплакал. Он понял весь ужас своей невольной и чудовищной ошибки. Ведь только он за всё в ответе. Теперь всё встало на свои места. Он знает, что ему надо сделать, и откладывать это не станет даже на сутки.
         Воскресное утро. У межи на лесной опушке стоят несколько машин со строительным инвентарём, оградкой и конусовидным обелиском из нержавеющей стали с яркой пятиконечной звездой на вершине. Место погребения очистили от веток и сухой травы. Родник расчистили и обложили кирпичами. Памятник было решено поставить между холмами, и окаймить место металлической оградкой, покрашенной серебрянкой. Когда всё было сделано, отец Ипатий отслужил молебен. Антон Сергеевич был серьёзный, как никогда, но выглядел бодро и свежо. Он впервые за неделю выспался, отдав на сон, как и полагается, все восемь часов без помощи снотворного.
Неожиданно все замолчали и расступились. К оградке шла бабка Василиса. На ресницах старушки блестели бусинки слёз. Она опустилась на колени между холмиками и начала гладить их руками.
— Ну, здравствуйте, мои родные, теперь всё будет хорошо, не тревожьтесь, спите спокойно.
Положив букет полевых цветов у обелиска, она подошла к Маркову.
— Спасибо тебе, Антон Сергеевич, ты большое дело сделал. И прости меня, старуху сварливую, наговорила в сердцах. Всё у тебя будет хорошо.
— Это Вам спасибо, Василиса Мироновна, всем воздаётся по заслугам. Ну, а мне этот урок только на пользу. И ещё, для вас я просто Антоша, большего не заслужил перед Вами.
Старушка улыбнулась уголками губ и посмотрела на небо.
— День-то, какой ясный, видишь? Солнышко так и пляшет, красуется. Легко как-то на сердце. Что-то ещё будет сегодня хорошее.
Она опустила голову и посмотрела на кромку поля. Вдоль межи, широким шагом к ним шёл высокий, крепкий мужчина.
— Артюха, сыночек! Вернулся!