Страницы

СТРАНИЦЫ
6 августа 1912. «Геркулес».
Не исключаю возможности, что для кого-то из экипажа это решение начальника экспедиции В.Р. и капитана стало неожиданностью. Хотя, если даже я, с моим ничтожным опытом полярного мореплавания, догадался, что цели нашего похода явственно выходят за рамки публично объявленных, что говорить о бывалых путешествениках. Когда мы с Раввиновым, коком нашей команды, сортировали и составляли реестр провизии – ещё по пути на Шпицберген – и он и я со всей очевидностью поняли, что запасы намного превышают необходимую норму. Месяц, много полтора, могло занять плавание вокруг Шпицбергена, даже с учётом непогоды. Провианта же было запасено месяцев на 18-20. А принимая во внимание, что инженер Самойлович и ещё двое были отправлены норвежцем обратно на материк, да с той экономностью и рачительностью, которая была присуща Раввинову, наш экипаж мог бы прокормиться и пару лет.
Так что, когда Ал. Степанович и начальник объявили, что «Геркулес» следует к Новой Земле, никто особенно не удивлялся и, тем более, не протестовал. Люди на судне подобрались неслучайные, проверенные севером, немногословные и знающие своё дело. Пожалуй, только себя я и ощущал немного лишним, учитывая обстоятельства моего зачисления в команду.
Да ещё присутствие на борту дамы, конечно, немного смущало. Впрочем, при всей своей приверженности к разного рода суевериям, в новую просвещённую эпоху мореплаватели, похоже, постепенно отказываются от пережитков былого, и женщина на корабле уже не видится чем-то экстраординарным.
Результаты изысканий и все материалы передали с Самойловичем на большую землю и взяли курс на Новую Землю.

12 августа 1912. «Геркулес».
Насколько я понимаю, течение относит нас немного южнее, чем предполагалось. Впрочем, даже с учётом этой коррективы, берегов Новой Земли капитан полагает достичь не позднее, чем через неделю.
Я вполне освоился со своими обязанностями. Вымышленная биография и имя, под которым я попал на судно, предполагают небольшой мореходный опыт и непродолжительную службу в качестве стюарда. Но при нашей немногочисленности, каждому приходится брать на себя и часть работы моряка. Вот и Раввинов, с которым мы довольно сдружились о последнюю пору, когда не занят на камбузе, несёт морскую вахту наравне с остальными матросами. То же приходится и мне. Однако, я не жалуюсь. На берегу меня ждала бы судьба гораздо более удручающая. Либо бега, либо каторга. По меньшей мере, ссылка.
Впрочем, наш начальник Владимир Александрович отбывал ссылку, как известно. Могу сказать, что моё уважение к нему продиктовано не только его заслугами перед географией, но и его гражданской позицией. Да и среди членов экипажа хватает «политически неблагонадёжных». Так что, рано или поздно я думаю открыться при удобном случае.
Младший помощник механика Быковский слёг в лихорадке.

19 августа.
Вчера пришвартовались в Маточкином Шаре. Пополнили запас вяленой рыбы. Начальник оставил промысловикам короткую записку с описанием намерений. Короткую – из соображений передачи по телеграфу. В записке этой В.Р. указал, что предполагает двигаться на восток к острову Уединения, а затем и далее, если позволят условия.
Вопреки заведённому обычаю вчера мы с коком обсуждали намерения начальника и капитана. Раввинов считает, что В.Р. и А.К. тешат себя надеждой преодолеть Северо-Восточный проход. Кок вполне разделяет их энтузиазм в деле осуществления этой давнишней мечты не только российских исследователей околополярных районов. Я же испытываю смешанные чувства. По моему - разумеется, не подкреплённому ни знаниями, ни опытом чувству, таковая экспедиция должна бы быть подготовлена в большей степени. Не уверен также, что наше, хоть и великолепной плавучести, судно вполне пригодно для столь серьёзной задачи. Свое имя «Геркулес» получил явно не благодаря размерам. Впрочем, я отдаю себе отчёт, что не вполне в праве вести подобную дискуссию с людьми, в гораздо большей, чем я, степени подготовленных и обладающих несомненно большим опытом.

26 августа.
Вчера в салоне стал невольным свидетелем небезынтересной дискуссии. Речь сперва шла о тех изменениях и уточнениях, которые могут быть внесены на географические карты благодаря нашей экспедиции. В частности, В.Р. пешком с двумя матросами прошел весь Западный Шпицберген, кстати, рискуя собственной жизнью. Этот эпизод в присутствии невесты начальника Жюльетты Ж. по понятным причинам не упоминался, чтобы понапрасну не волновать барышню, однако команда была посвящена в события. Лишь чудом Владимир Александрович не сорвался в ледовую трещину!
Но собственно разговор касался не столько драматических событий и трудностей похода, сколько его научных результатов. Штурман Белов подсчитал количество миль, заново нанесённых на карты по уточнённым данным экспедиции, и выразил надежду, что этими открытиями наш поход не ограничится. Капитан высказался в том смысле, что раз уж нам не суждено открыть Америку, то хотя бы северный путь до Америки мы в силах изучить в деталях, дабы будущие поколения мореплавателей могли пользоваться верными лоциями. В.Р. обратил внимание присутствующих на тот факт, что Колумб открыл не только Америку, но и новую эпоху в истории. Он вписал первые строки в чистый до того лист под названием «История Нового света» (я бы, при всем уважении к В.Р., выразился скорее «история европейцев в Новом свете»). Так что, по словам начальника, Колумб совершил не только географическое, но и историческое открытие.
Штурман заметил, что в исторической науке, как и в географии нашего времени всё меньше белых пятен, и счастливы те, кому выпадает возможность вписать новые страницы, заполнив эту пустоту. Получается, согласилась мадемуазель Ж.Ж. (насколько я знаю, она невеста В.Р., а не супруга), что наша экспедиция не только географическая, но и историческая. А.С. как-то преувеличенно возбуждённо подхватил эту мысль: пока мы движемся на восток и наносим на карту береговые линии, на белых страницах Истории сами собой пишутся слова: «В августе 1912 года российская шхуна «Геркулес» следовала курсом от Шпицбергена к южной оконечности Новой Земли. Затем, обогнув остров с севера, шхуна направилась дальше на восток…» И только от нас зависит, какие именно слова будут вписаны далее.
На что Белов выразил сомнения. Ведь мы не можем решать, что именно нанести на географическую карту, мы лишь следуем за природой и реальностью. Возможно, подобным же образом дело обстоит и с историей. Как координаты острова существуют помимо нашей воли, мы их лишь определяем и вписываем в судовой журнал. Да, возразил капитан, но остров уже существует и существовал до нас, в то время как история ещё не произошла, а значит, мы не фиксируем, а творим её.
Может, таким же образом обстоит дело и с островами? Штурман лукаво улыбался. Может, мы их тоже творим? Оттого и меняются периодически географические карты, благодаря вмешательству путешественников? Ж.Ж. в шутку обозвала Белова мистиком и теософом. Скорее уж, солипсистом, поправил я.
Конечно, из уст стюарда подобные слова услышать никто не ожидал, и я запоздало прикусил язык.
В тот же вечер я был вынужден открыться В.Р. Он посоветовал мне пока ограничиться тем, что стало известно ему и не распространяться далее. Хотя он и полностью доверяет каждому члену экспедиции, всё же…

2 сентября.
Несмотря на сплошные льды, продолжаем продвигаться в восточном направлении, вышли в Карское море, и вчера достигли острова Уединения. Названный остров вполне оправдывает своё имя – кроме снега и скал ничего на нём нет. Удобной бухты мы также не обнаружили. Однако, капитан и не планировал здесь остановку, насколько я понимаю. Лавируя между льдами, всё с большим трудом находя открытую воду, мы пытаемся двигаться в сторону Северной Земли. Что, впрочем, до зимовки нам вряд ли удастся. Но и судно и команда готовы зимовать.
Странно. Перечитал свою запись от 12 августа. Не могу вспомнить, из каких соображений я сделал приписку о болезни Быковского. Ведь это дневник, а не судовой журнал, чтоб отмечать в нём состояние здоровья экипажа. Тем более, что о ту пору я не вполне ещё наладил общение с помощником механика…

9 сентября.
Окончательно вмёрзли в лёд. Легли в дрейф. Теперь от нашей воли и усилий не зависит направление, в котором мы будем двигаться. Морские течения и движения ледового панциря – вот наша движущая сила. Мне в этом видится некий фатализм: корабль, оснащенный парусами и машиной, не использует ни то и ни другое, полностью подчинившись стихии. Из всего экипажа лишь четверо никогда не испытывали ледовый дрейф, и я в их числе. Возможно, оттого я чувствую себя немного не в своей тарелке.
Есть и положительные стороны дрейфа. Матросские обязанности практически свелись к минимуму, и команда вполне обходится без моего неловкого участия. Так что я полностью поступил в распоряжение Раввинова. Изучаю под его, зачастую юмористическим, руководством гастрономическую премудрость. Вот навык, который может сослужить мне службу и на суше. Что моряком мне стать не суждено, ясно как день. Может, из меня выйдет хотя бы толковый кашевар.

14 сентября.
Именины Семёнова, старшего механика. Мы с Раввиновым изготовили настоящий шедевр – бланманже в виде айсберга. Я пытался вылепить из сахарной массы фигурку полярного медведя, но получившееся чудовище больше напоминало карикатурного кота. Однако, наше творение имело оглушительный успех. Было откупорено шампанское и ром. После прочувствованных спичей все уселись в кают-компании по-простому, в креслах. В.Р. предложил освободить меня на вечер от обязанностей стюарда и пригласил присоединиться к компании. Все отнеслись вполне доброжелательно к моему вхождению «в общество». Или Владимир Александрович не выдержал и рассказал им, кто я на самом деле? Нет, не думаю. В.Р. не таков. Обещал молчать, значит молчит.

15 сентября.
Лёг вчера в довольно изнурённом состоянии. И причина не только в выпитом шампанском (хотя и в нём тоже), но и в некотором напряжении, которое не отпускало меня на протяжении вечера. Я пребывал в несвойственном мне положении на этом судне, и такая перемена статуса, конечно, не могла произойти совершенно бесследно. Надеюсь, что я не наговорил чрезмерных глупостей.
Разговор вновь произошёл любопытный, и промолчать было выше моих сил. Не помню достоверно, с чего завязалась беседа о семи днях творения. Обсуждали известную теологическую версию, что понятие «день» в данном случае метафорично и означает некий протяжённый отрезок времени. Ж.Ж. сказала, что день Творца совсем не равен дню человека, скорее мы воспринимаем его как месяц или даже год. Штурман подхватил эту мысль и заявил, что, по его мнению, один день творения равен целой эпохе, тысячелетиям. Тогда библейская история не противоречит данным современной геологической науки. Да, в первый день – который продолжался по нашему человеческому счислению миллионы, а то и миллиарды лет – были созданы небо и земля, то есть планетная система. Затем, в последующие дни – равные геологическим эпохам – сформировались реки и горы, появилась флора, фауна и наконец – венец творения. Человек.
Тут меня прорвало. Уж не знаю, откуда в моей голове возникли эти идеи, ведь прежде я никогда не задумывался о подобных материях. Но, возбуждённый общей игрой разума, я тоже решил вставить своё слово. Седьмой день творения, господа. Он тоже равен целой эпохе. И – вот фокус! – эта эпоха не закончилась. Она продолжается. Мы живём в седьмом дне.
Капитана эта мысль развеселила. Действительно, это многое объясняет, молодой человек! Акт творения не окончен! Мир ещё не создан. Он лишь в процессе. Седьмой день продолжается, он тянется бесконечно долго с нашей точки зрения, но не с Божьей. Для него это всего лишь заключительный аккорд. И вот когда он прозвучит, когда закончится седьмой, последний день творения – мир будет завершён. Ведь это объясняет все те несовершенства, которые мы наблюдаем. Мы сетуем на Творца, который создал мир, где много хаоса, зла и несправедливости. А просто надо набраться терпения. Ведь мы не въезжаем в дом, который не достроен. Мы не выходим в плавание на недоделанном корабле. Вот так и наш мир – он ещё не до-создан!
Белов тоже вдохновился этой картиной. Ведь Господь, как мы знаем, на седьмой день устроил себе выходной. Зачем же он в таком случае нужен, этот день? Почему мы говорим не о шести, а именно о семи днях, если в этот день вроде бы ничего не происходило, не создавалось? Семёнов весело возразил, что в этот день был создан выходной – одно из великолепных творений господних. Когда все отсмеялись и вновь наполнили бокалы, штурман продолжал. Я, как он выразился, натолкнул его на мысль, проясняющую не только несовершенство мира, но и роль человека в божественном замысле. Да, Господь взял выходной. Почему? Да потому, что к этому моменту он создал помощника – человека! Замысел был таков, что теперь именно человеку предстоит довести дело до конца. Каменщики уходят, приходят маляры. Основа есть, осталось привести её в благой вид. И эта работа возложена на нас! На людей. На человечество. Да, мир ещё не создан, осталось многое в нём доделать, но Творец лишь наблюдает теперь, а мы, скромные маляры мироздания, приводим его в соответствие с божественным замыслом.
Выступление штурмана было встречено всеобщим одобрением. Всех настолько воодушевила мысль, что человек не просто результат творения, но и сам – соавтор. Ну, участник, по крайней мере. Мир – незавершённая книга, и мы вписываем в него недостающие страницы! Долго я ещё не мог уснуть…

29 сентября.
Не понимаю, как это можно объяснить, но пропали несколько страниц моего дневника! Я обыскал свои вещи, но записей от 18 и 22 сентября так и не обнаружил. Дело даже не в том, что я не могу вспомнить, что именно записал на этих страницах. Событий на судне происходит не так много. Дрейфующие льды относят нас на юго-запад, к Таймыру. Это движение неравномерное и непрямое, и нет никакой возможности вычислить, где мы окажемся через месяц, даже неделю. Поэтому жизнь на «Геркулесе» хоть и подчинена морскому распорядку, но всё же слегка напоминает дачное существование. Провианта нам достаточно… Ах, да! 22 сентября мы подстрелили медведя. Семёнов и Бурков меткими выстрелами завалили огромного зверя. А мы с Раввиновым порадовали команду рагу из свежего мяса. Вот об этом я и писал в тот вечер. Где же запись? Ничего не понимаю. В бумаге мы не испытываем недостатка как и в других принадлежностях, так что версия кражи ради бумаги как таковой отпадает. Да и не мог бы я заподозрить в таком проступке никого из команды. Нет. Даже мысль об этом, на мой взгляд, оскорбительна. На «Геркулесе» нет подобных людей.
Потерял? Каким образом? Дневник всегда лежит на одном и том же месте в кубрике, который я делю с Раввиновым, человеком во всех отношениях благородным. Загадочное происшествие!..

3 октября.
Снова охота. На этот раз медведь не подошёл так близко к «Геркулесу», и пришлось спускаться на лёд. Охотниками вызвались опять же Семёнов и Бурков. Я увязался с ними. Ружьём я владею вполне, хотя на такую крупную дичь, признаться, охотиться мне не приходилось. Мы спустились на лёд, обулись в лыжи и двинулись в направлении зверя. Он видел наше приближение и угрожающе зарычал. Вид у него был и впрямь грозный. Обычного нашего бурого мишки он больше едва ли не вдвое. Семёнов с Бурковым, тем не менее, уложили великана парой выстрелов. Мне не пришлось спустить курка. Но отказать себе в удовольствии позировать для фотографического аппарата я не мог. В.Р. снял нас, как он выразился, для истории.
Не успели мы вернуться на корабль, как началась пурга. В этих широтах погода меняется столь внезапно! И без того короткий полярный день внезапно будто оборвался. В наступившей тьме холодный ветер обжигал нам руки, пока мы пытались уложить тушу на приготовленные нарты. С «Геркулеса» нам сигналили фонарём. Семёнов прочитал это сообщение как приказ немедленно возвращаться. Мы оставили нарты и направились к судну. Неожиданно фонарь погас, возможно, его задуло ветром. Бурков, шедший первым, остановился и оглянулся на нас. Семёнов сказал, что нам надо вернуться к нартам, где он оставил верёвку. Мы должны связаться верёвкой, чтоб не потеряться в пурге. Что мы и сделали.
В одной связке мы снова двинулись, как нам казалось, в направлении «Геркулеса». Но когда фонарь загорелся вновь, стало ясно, что мы забрали круто вправо. На судне появились ещё два фонаря, и вскоре мы уже были на месте.
Я и представить боялся, насколько трудно будет нам взобраться по верёвочной лестнице на пронзительном ветру. Но внезапно, как и началась, пурга вдруг прекратилась. Темнота, правда, осталась прежней. Оно и понятно, всё ближе полярная ночь, когда солнце вовсе скроется за горизонтом на три, а то и больше месяцев.

4 октября.
После вчерашней, так удачно начавшейся и так опасно закончившейся охоты начальник и капитан приняли решение соорудить постоянный спуск с корабля на лёд. А кроме того, вблизи судна построить холодный склад и баню. Работы пришлось начать ещё затемно, так как световой день об эту пору уже совсем короток. Завизжали пилы, застучали топоры. Работали все, не взирая на чины. Ж.Ж. отправилась на камбуз заменить нас с Раввиновым. Она попросила меня показать, где можно найти необходимые продукты. Когда мы закончили, и я вышел на палубу, уже рассвело. День начинался на удивление солнечный, хотя светило и поднялось совсем невысоко над горизонтом. Воздух был прозрачен как-то особо празднично. Возможно, на моё настроение повлияло общение с прекрасной дамой, но – факт - оно было приподнятым.
На палубе и внизу кипела работа. Я взглянул сверху на окрестности, разглядел тушу убитого медведя, полузанесённую снегом. Непостижимо, но от нарт, на которые мы успели уложить медведя, вели явственно видимые следы наших с Семёновым и Бурковым лыж. Судя по всему, пурга была не такой свирепой, как нам показалось накануне, если не засыпала нашу лыжню. Следы вели в сторону от корабля, затем делали поворот под прямым углом, потом еще один резкий поворот и дальше описывали крутую дугу. Я не сразу понял, что вижу на снегу огромную цифру «5», начертанную нашими тремя парами лыж. А поняв это, я поспешил поделиться своим открытием со штурманом, который находился рядом. Он тоже увидел в следах от лыж пятерку и прокомментировал это в том смысле, что вот мы и начертали свой след в истории. Или, напротив, история написала и адресовала нам своё таинственное сообщение. Пять. Чего пять? Пятое число? Какого месяца? Пять человек?
Странным образом, это полушутливое предположение Белова не показалось мне совсем абсурдным, и я остаток дня провёл в размышлениях о значении загадочной пятерки.

12 октября.
Вписываем ли мы новые строки в книгу истории? Или, возможно, мы сами являемся буквами и знаками, которыми история пишет себя? Иными словами, обладаем ли мы исторической волей? А если судить несколько шире, способны ли вообще вписать нечто новое в Книгу Бытия? Или же мы представляем собой особый вид бактерий, которые копошатся в плоти мироздания, неосознанно, безмысленно, и всё же выполняя своё предназначение? Нам представляется, что белых страниц в науке остаётся всё меньше, и мы спешим заполнить их своими догадками, своими поступками, своими жизнями. И вот страница испещрена нашими каракулями, среди которых есть и гениальные, но они перемешаны до неразличимости с пустяками, рожицами, расписками. Это не монолог, это многоголосый хор, в котором – кто знает? – может статься, участвует и сама природа. Нам представляется, что все эти знаки на чистом листе оставлены нашей волей, но возможно, Природа и История читает наши послания и отвечает. Но эти ответы так же неразличимы в общей мешанине почерков и росписей, как неразличимы уже и наши собственные письмена. Пять – это не пятеро человек, и не пятое число. Это пять месяцев. Ни больше и не меньше. Ровно пять. Вот Её ответ…

26 октября.
Что это? Кто это написал? Ведь очевидно, что запись сделана чужой рукой. Чьей? Кто сначала удалил страницы из моего дневника, а теперь добавил собственную запись? Не могу поверить, что кто-то из команды способен на такое. Конечно, минувшие три недели были не из лёгких. Виной тому, возможно, не основательно прожаренное медвежье мясо. Большая часть команды буквально на следующее утро после «медвежьего» пира свалилась в недуге. Жар, лихорадка, бред. Неизвестно, почему некоторые избегли этой участи, разная ли подготовленность организмов тому виной, или другие причины. Но все переносили хворь по-разному. Мне пришлось весьма тяжело. В сознание я приходил лишь на короткие мгновения. В.Р страдал не меньше моего. В то же время, Ж.Ж была абсолютно здорова…
И вот сегодня, когда я впервые за много дней почувствовал себя в силах возобновить записи в своем дневнике и попросил принести лампу (солнечного света мы теперь не видим вовсе!), вдруг обнаруживаю в тетради чужой почерк. Странная, чем-то пугающая меня запись! Особенно эти слова насчет пяти месяцев. Что он хотел сказать? И зачем, непостижимо, зачем понадобилось кому-то вписывать свои невнятные соображения в мой дневник?
Всё это так разволновало меня, что силы снова меня оставили, и я задуваю лампу…

19 ноября.
Да, почти месяц не открывал я этой тетради. Необъяснимый страх сопровождал каждую мою попытку вновь взяться за дневник. Я брал в руку перо и тут же вспоминал загадочную запись, сделанную чужой рукой. За это время я пытался, прибегая к различным, порой неуклюжим уловкам, вызвать на разговор о моём дневнике почти всех членов экипажа, в надежде, что кто-нибудь так или иначе проговорится, или я смогу иным образом понять, что человек знает о моей тетради, а может быть и о ТОЙ записи. Но попусту. Ничего не выяснив, я лишь укрепил своих компаньонов в убеждении, что состояние полубреда меня так и не покинуло, что я не вполне ещё здоров. Так что, от всех обязанностей по судну я пока свободен и предоставлен самому себе.
Как и «Геркулес». Зажатый льдами, он медленно продвигался на север, но затем, сделав большую петлю, снова направился к Таймыру. Мы практически кружим на месте, не удаляясь далеко от берега, но и не приближаясь к нему. Одна надежда, что весной льды отпустят нас, и шхуна продолжит плавание на восток.
Кстати, Быковский болен, похоже, еще в большей степени, чем я. Он по-прежнему в бреду и жару.

24 ноября.
Сегодня мы настолько приблизились к берегу, что не будь полярной ночи, могли бы с мачты наверняка разглядеть большую землю. Капитан и ослабевший после болезни В.Р. обсуждают возможность лыжной экспедиции к побережью Таймыра. Но физическая слабость половины команды вынудила их отложить этот вопрос, по крайней мере, на месяц.

4 декабря.
Итак, три. Осталось три месяца.

5 декабря.
И вновь это! Снова кто-то вписал в мой дневник несколько слов. Что вам угодно, сударь? Запугать меня? Можете торжествовать, вам это почти удалось. Да, меня пугает ваше присутствие на страницах моего дневника. И не столько ваши смутные и ничем не обоснованные пророчества насчёт оставшегося времени (до чего?), сколько сам факт, что кому-то взбрело в ум вот так бесцеремонно вмешиваться в столь интимное дело, как личный дневник. Хотите обсудить что-то? Почему бы не сделать это открыто, лично? Предупреждаю вас, мой анонимный «соавтор», я доищусь, кто вы, и тогда вам не избежать тяжёлого для вас разговора. Если же это всего лишь шутка, то скажу, что подобное извращённое чувство юмора способно лишь вызвать досаду, но никак не веселье. Убедительно вас прошу, кем бы вы ни были: оставьте меня и мой дневник в покое!

23 декабря.
Сказать по совести, если незнакомец, оставивший несколько заметок в моём дневнике, чего и добился, так это моего охлаждения к самой идее записывать события и мысли. Ибо предположение, что записи эти не предназначены для чужих глаз, и определяло содержание, да и форму сиих записок. Вмешательство же постороннего человека как будто отделило меня от собственного дневника, сделало его отчасти чужим. Как, скажем, бортовой журнал «Геркулеса» не является местом, где высказывались бы соображения разного отвлечённого рода. Нет, журнал служит для фактических записей касательно курса и координат корабля, событий на судне, имеющих значение для плавания в целом, а также учёта провианта и керосина. Дневник же был задуман, как молчаливый собеседник, который принимает мой монолог, вбирает его на свои страницы, но сам не спешит высказаться. Дневник, который с тобой разговаривает! Абсурд! Или сюжет для новеллы в духе Андреева. А вот поди ж ты, мой дневник оказался именно таким разговорчивым. Я после долгих размышлений пришёл к выводу, что неважно, кто именно внёс свои заметки в мою тетрадь. Существенно то, что дневник, созданный для монолога, перешёл к диалогу. А это принципиально иная форма общения. И я к ней, видимо, не вполне готов. На этих страницах, по крайней мере. Так что, я принял решение отныне вписывать сюда лишь сухие факты, которые почитаю существенными для сохранения. И никаких отвлечённых рассуждений!

25 декабря
За неимением рождественской ёлки, украсили лишь кают-компанию самодельной мишурой. При свете камина и нескольких ламп открыли оставшееся шампанское. О, как разительно отличалось это застолье от того памятного, на котором я впервые присутствовал не в качестве стюарда, а полноправного гостя! И дело не только в темноте, или в том, что некоторые из членов экспедиции до сих пор чувствуют себя не вполне здоровыми. Что-то неуловимо (хотел написать «и непоправимо», но раздумал) изменилось в самой атмосфере на судне. Будто по «Геркулесу» бродит тень некоей смутной печали. Впрочем, я ведь намеревался лишь излагать факты!..

1 января 1913 года. «Геркулес».
Новый 1913 год мы встретили вблизи берега Харитона Лаптева полуострова Таймыр. Сегодня А.К. и В.Р. снова вернулись к идее лыжной экспедиции на материк. Не воспользоваться близостью большой земли, действительно, на мой взгляд, непростительно.  Впрочем, задачи перед группой, которая будет отправлена на берег, ставятся не сложные. По возможности разыскать древесину, чтоб пополнить запас топлива на судне, исследовать окрестности на предмет открытой воды, при удаче – поохотиться, а также установить на берегу знак экспедиции.
Не знаю, в каком составе планируется вылазка, но намерен предложить свою кандидатуру.

4 января.
Признаться, с трепетом ждал этой даты. Даже затрудняюсь сказать, чего я больше ждал. Что в дневнике появится запись от неизвестного, что-нибудь вроде «осталось два месяца» или что она не появится.
Не появилась. Диалог закончен? Не скажу, что я к нему стремился, и всё же. Больше нечего сообщить?

12 января.
Пока ещё не определён ни состав экспедиции на берег, ни дата её отправления. Штурман настаивает, что необходимо дождаться конца полярной ночи. Капитан резонно отвечает, что мы не можем предполагать,  где судно окажется к этому моменту, и возможно, нас отнесёт так далеко от берега, что экспедиция станет нереальной. Поскольку от недостатка дров и мяса мы пока не страдаем, мне представляется, что сама идея вылазки на большую землю носит характер скорее психологический, чем практический.

14 января.
Жюльетта и впрямь не жена начальнику, лишь невеста. Хотя капитан мог бы в любое время их обвенчать. Тем паче, беря в расчёт пикантное положение Ж.Ж…

15 января.
Снова за своё?! Только теперь не мистические намёки, а грязные сплетни! Имейте в виду, сударь, я вас вычислю! Почерк – слишком хорошая примета, так что, не пришлось бы вам раскаиваться!

17 января.
Действительно, похоже, что Ж.Ж. в положении. Я нисколько не ханжа, но… Это правда, капитан судна имеет право заключать браки, и В.Р мог бы… Не знаю… Конечно, она француженка... Хотя, что с того? Владимир Александрович тоже долгое время жил во Франции… Да нет, я всё не о том. Просто, условия полярной зимовки с этой вечной тьмой, оглушительным холодом, а самое важное – с полнейшей зависимостью от воли морских течений и передвижений ледяных масс, с туманным, непредсказуемым, призрачным «завтра» - не самые подходящие для того, чтоб заводить детей.
Однако, я остаюсь с моим глубочайшим уважением и к В.Р. и к мадемуазель Жюльетте. И никакие анонимные и непрошеные авторы не могут моего уважения поколебать.

20 января.
В состав экспедиции на берег (точнее будет сказать – на остров, поскольку от Таймыра нас отделяет гряда мелких островов) включены предварительно: штурман Белов, помощник механика Быковский, матросы Попов и Чукчин, помощник механика Бурков. Очень странным, на мой взгляд, выглядит решение включить в состав Быковского, он совершенно нездоров, о чем вопиет весь его вид: бегающий взгляд, бледный цвет лица. Периодически он даже заговаривается. При встрече со мной ведёт себя странно – смотрит так, будто впервые видит.
Я твердо намерен иметь беседу с В.Р. или капитаном о включении меня вместо Быковского в состав группы. Поскольку Раввинов остаётся на судне, я мог бы взять на себя продовольственные обязанности в лыжной экспедиции. Кроме того, я совершенно окреп после своего недуга и буду в этом смысле гораздо более полезен в тяжёлом походе. Ведь нам предстоит тянуть собственными силами нарты с поклажей, а на обратном пути, возможно, ещё и тащить дрова и туши убитых животных.
Вот даже написал «нам предстоит», настолько мысль участвовать в походе для меня стала привычной. Конечно, ошибочно было молчать и дожидаться решения. Стоило поговорить с начальником гораздо раньше.
Впрочем, как я понимаю, решение пока принято предварительное, не окончательное…

23 января.
Быковский настоящий проверенный моряк. Я ты – фальшивый. И имя твоё – фальшивка, и биография. Кто ты?

27 января.
Стоило неделю не заглядывать в дневник  и вот на тебе! Опять! Похоже, вы, сударь, решили вступить в прямой диалог? Что ж, приветствую такую несвойственную вам смелость. Дерзости и наглости вам - да, не занимать. Но вот отваги недостаёт. Поскольку лишь трус станет прятаться за анонимными строчками в чужом дневнике. Идите ж до конца! Проявитесь! Я готов обсудить вопросы, касающиеся моего имени и моей биографии, но – лично. При встрече тет-а-тет. Если уж вам не даёт покоя мое имя, то могли бы, по крайней мере, назвать своё! Что? Кишка тонка?

29 января.
Сегодня имел беседу с В.Р. по поводу возможности моего участия в лыжном походе. Оказалось, что они с капитаном обсуждали такую возможность, но не предложили мне лишь по причине отсутствия инициативы с моей стороны! Вот как! Действительно, нужно было немедленно, как только возникла идея экспедиции, предложить своё участие. Сам виноват!
Впрочем, всё образовалось. Видя мое настойчивое желание участвовать в вылазке и согласившись с моими доводами о той пользе, какую я мог бы принести в таком нелёгком предприятии, капитан и начальник приняли моё предложение и включили меня в состав группы. Правда, мои опасения насчёт Быковского они не разделили. Штурман Белов, назначенный руководителем похода, категорически настаивает на кандидатуре Быковского, и обсуждению этот вопрос не подлежит.
Что ж, я и не настаиваю. Главное, что я тоже иду на землю. Когда же, когда?

2 февраля 1913 года.
Сегодня по расчетам капитана солнце должно было ненадолго показаться над горизонтом. Вся команда с нетерпением ждала этого события, светлого в буквальном смысле. Мы столпились на палубе, измученные тоской по солнечному свету, непроходимым мраком и холодом полярной ночи. Никогда бы прежде не подумал, что темнота будет даже более, чем холод, нервировать меня.
И вот, чуть позже, чем обещал капитан, край горизонта действительно просветлел. Впервые за многие сутки мы смогли различить, где кончается бескрайняя пустыня льда и начинается небо. Правда, я ожидал увидеть ровную линию океанского, пусть и покрытого льдами, горизонта. Но мутный свет, поднимающийся из-за Земли, выделил ломаную кривую и даже нечто, напоминающее скалу. Учитывая удалённость, эта скала должна была быть огромной без преувеличения. Штурман принёс из рубки карты, чтобы свериться с нашим положением и окружением. Никакой гористой земли, да и вообще никакой суши в восточном направлении от нас не должно было быть. Либо мы видим неисследованную и не нанесённую на карты землю, либо мы не вполне верно определили своё местонахождение.
Конечно, последнее предположение никто не высказал вслух, поскольку оно бросало тень на профессиональные качества штурмана и капитана. И я действительно полагаю, что таковое вряд ли возможно. Скорее уж, действительно, мы подошли сравнительно близко к неизвестному острову с вулканом или высокой горной грядой. Что ж, перспектива стать первооткрывателями острова тоже вполне приятна!
Тем временем, выемка на вершине скалы или вулкана неожиданно блеснула ослепительной искрой, и из-за неё показался край долгожданного светила. Крики «ура» и винтовочные выстрелы разогнали вечную тишину Севера.

4 февраля.
Уверен, что ты и без моего напоминания прекрасно помнишь, что за день сегодня. Месяц. Один месяц остался.

5 февраля.
Я решил просто игнорировать появляющиеся анонимные записи. Поскольку их уважаемый автор не имеет достаточной чести вступить со мной в честный и открытый диалог, я также не имею желания поддерживать какие-либо сношения с ним. Увы, помешать ему и впредь пачкать страницы дневника я не в силах, разве что непрестанно носить дневник при себе. Так что, самым разумным будет просто не обращать внимания на эти записи. Voila!

8 февраля
С каждым днём солнце появляется над горизонтом всё больше. Вчера оно полностью оторвалось от скалы и прокатилось вдоль бесформенной гряды. И лишь через три четверти часа вновь опустилось за горизонт.
Приготовления к походу идут очень активно. Я отобрал и упаковал необходимый провиант из расчёта на полтора месяца, хотя планируемая продолжительность похода 2-3 недели. Но в этих широтах человек строит свои планы с большой оглядкой на стихию. Изготовлены двое больших нарт, а также разборная шлюпка из деревянного каркаса, обтянутого парусиной – на случай встречи открытой воды. Из личных вещей берём лишь самое необходимое (но дневник, разумеется, я возьму с собой), а также лыжи, оружие и порох, небольшой запас топлива, две лопаты.

11 февраля.
Старт назначен на 22 февраля. Фактически всё готово к выходу. Беспокойство вызывают лишь два момента. Причём, лишь один из них – беспокойство общее. Это каменная гряда с высокой горой на востоке. Дело в том, что она с каждым днём приближается. Согласно показаниям всех приборов, «Геркулес» практически стоит на месте. Если и есть небольшие продвижки, то на юго-юго-запад. Гора же приближается к нам с востока. Это может свидетельствовать только об одном: не мы движемся к этой скале, а она к нам. Невольно вспоминается притча о горе и Магомете! Но другого объяснения нет. Капитан говорит, что больше всего это напоминает движущийся айсберг. Во время его плавания к Антарктиде таких айсбергов встречалось немало. Но в основном это происходит на открытой воде. Ведь айсберг и есть обвалившаяся, отколовшаяся кромка ледяной массы. Она, отделившись от основного ледяного плато, обрушивается в воду и удаляется прочь, влекомая течением.
Так что, при всей схожести, вряд ли наблюдаемое нами явление относится к разряду айсбергов. Замёрзший океан тоже, разумеется, не представляет собой ровную поверхность. О, если б было так! Насколько это облегчило бы покорителям полюса их задачу. Но в том-то и дело, что отправляясь по ледяной пустыне на лыжах или собачьих упряжках, надо быть готовым к многочисленным торосам – складкам льда, иногда вовсе непреодолимым. Но всё же никто из бывалых северных мореходов не слышал о торосах такого размера. С прибавлением светового дня можно было всё подробнее разглядеть эту гору или скалу. Либо мы видели её теперь отчетливее, либо она действительно меняла свою форму. Потому как в первый раз, когда мы выстроились на палубе приветствовать вернувшееся светило, горная цепь была бесформенной, зубчатой и вытянутой в длину. Но с каждым днём надвигающаяся на нас гора становилась всё уже и выше. Сегодня она напоминает больше всего некое здание – почти правильный прямоугольник с высотой, составляющей около половины длины основания.
Конечно, и айсберги и торосы порой принимают самые причудливые формы. Едва об этом зашла речь, каждый вспомнил самые странные из виденных им образований. В.Р рассказал, как они почти столкнулись с ледяной скалой, совершенно похожей на судно. Матросы даже приняли айсберг за легендарный «Летучий Голландец». Впрочем, стоило обогнуть его, и магия схожести тут же исчезла – с другого ракурса скала вовсе не напоминала корабль. Матросы-поморы наперебой рассказывали как, особенно в пургу, можно спутать ледяные глыбы с человеком или медведем.
Теме не менее, все соглашались, что наша скала действительно необычна. Своей правильной формой она напоминает не хаотическое порождение природы, а творение разума.
Вопрос состоит ещё и в том, насколько опасно приближение такой громадины? Ведь с каждым днём она становится ближе, и движение это не замедляется. Видимо, на востоке от нас происходит большая подвижка льда. Не исключено, что это поставит под сомнение и нашу пешую экспедицию. Если вдруг откроется вода, и «Геркулес» сможет двигаться на восток, то мы воспользуемся этой возможностью, и поход на берег будет отложен, если не забыт вовсе.

17 февраля.
Третий день, не прекращаясь, бушует дикая пурга. Ветер не позволяет выйти наружу. Была предпринята попытка сделать это, подстраховавшись верёвочной связкой. Семёнов попробовал выйти на бак, а мы, спрятавшись за дверью, держали верёвку, конец которой Семёнов обвязал вкруг себя. Едва он приоткрыл дверь, как ворвавшийся ветер моментально опрокинул нас всех на пол. Мы успели увидеть лишь, что палуба полностью занесена снегом. Семёнов вооружился ледорубом и ещё раз попытался выйти в открытую дверь. На этот раз мы были готовы к удару ветра и устояли на ногах. Семёнов вышел и тут же растворился в белом мареве. Мы перестали видеть его, хотя он едва ли сделал пару шагов. Но верёвка была натянута, и мы постепенно стравливали её. Судя по длине отпущенной веревки, Семёнову удалось пройти около пяти метров. Затем канат ослаб, провис, и мы немедля стали выбирать его обратно. Похоже, Семёнов не удержался на ногах, и теперь мы тянули его обратно. Ценой невероятных усилий это нам удалось сделать.
Уже внизу, отогретый ромом и чаем, Семёнов рассказал о том, что успел увидеть. «Геркулес» занесён снегом с подветренной стороны практически полностью. А в редких просветах сквозь снежно-ледяную пелену Семёнову удалось разглядеть, что прямо у борта, метрах в четырёх торчат острые ледяные глыбы весьма опасного характера.
Получить дополнительную информацию не представлялось возможным, поэтому мы отправились спать.

18 февраля (написано 20 февраля).
Я проснулся от глухого удара. Всё судно буквально содрогнулось. Я спал не раздевшись, как и все в последние дни. Так что через минуту я уже был в кают-компании. В это время новый удар тряхнул «Геркулес». В салоне постепенно собиралась вся команда. Мы услышали оглушительный скрежет. Было такое ощущение, что треснули сами небеса. Корабль сильно накренился на борт, со стола попадали приборы, оставленные накануне. Что происходит? Машинист с помощниками бросились вниз. Через минуту один из помощников, кажется Священко, вернулся и доложил, что льды, похоже, сильно сдавили корпус «Геркулеса». Один из шпангоутов может не выдержать и треснуть в любой момент. Капитан приказал немедленно укрепить шпангоут, и сам спустился в трюм вместе с матросами. Я тоже не отставал.
Когда мы оказались внизу, прямо на моих глазах борт вспучило, дерево закряхтело, раздался металлический скрежет, какой-то гул, и внезапно вода хлынула в трюм мощным потоком. Кто-то упал, лампы залило водой, мы оказались в полной темноте.
Дальше события разворачивались с той необратимой быстротой, что осмысливать их не было ни возможности, ни сил. Всё, что я делал, было продиктовано, скорее, рефлексами, чем разумом. Я бросился наверх и заголосил: «Пробоина!». В темноте люди сталкивались, бились о стены и друг о друга, кричали, метались внутри крохотной коробочки, окружённой враждебной и агрессивной стихией.
Среди общего шума, грохота и лязга я услышал (а может, мне показалось, что услышал) голос капитана: «Покинуть судно!». Я понял, что кораблю нанесён смертельный урон и, даже несмотря на продолжавшую безумствовать пургу, снаружи сейчас безопаснее, чем внутри.
Пробираясь к выходу я заметил, что сжимаю в руках дневник. Когда, каким образом он попал ко мне? Не представляю.
Я сунул тетрадь за пояс и вывалился через дверь на палубу. Здесь творился не меньший кошмар. Я в тот же миг перестал отличать, где верх и где низ, где борт, и откуда я только что вышел. Пурга закружила меня, швырнула в снег, я цеплялся за что-то, но безуспешно. В этот момент «Геркулес» в очередной раз страшно встряхнуло, и корабль стремительно начал заваливаться на борт. Я покатился вниз и, пытаясь удержаться, схватился намертво за что-то, возможно, за нарты, приготовленные для нашего лыжного похода. И хотя они были крепко принайтованы, судя по всему, канаты не выдержали. Я вместе с нартами, так и не отцепившись от них, вылетел за борт и рухнул в снег.
Когда после такого страшного удара я снова смог поднять голову, по-прежнему ничего не было видно в нескольких шагах. Я обернулся и смог едва разглядеть силуэт «Геркулеса», неузнаваемый в странном положении – корабль лежал на борту, обнажённое днище зияло огромной дырой. Я слышал или полагал, что слышу крики людей сквозь вой пурги, но не мог никого разглядеть. Под парусиной, которой были покрыты нарты, я нащупал ледоруб и попытался его достать. После некоторых усилий, мне удалось это сделать. Возвращаться к кораблю без ледоруба я и помыслить не мог. С трудом поднявшись на ноги и опираясь на ледоруб, я медленно продвигался к темнеющему пятну судна. Но не успел я сделать и десятка шагов, как «Геркулес» вздрогнул и почти бесшумно погрузился под воду. Это произошло так стремительно, что я сразу не смог осознать увиденное. Только что корабль лежал в нескольких метрах от меня, и вот уже на его месте чернеет рваная рана, из которой торчат лишь мачты. А через мгновение и они исчезли в чёрной воде.
Порыв ветра свалил меня с ног, но я продолжал ползти к полынье, что-то выкрикивая, и слёзы застывали на моём лице.
… я описываю события, произошедшие 18 февраля, спустя два дня, сидя в укрытии, сооружённом из уцелевших нарт, снежных глыб и обломка мачты. Пальцы замёрзли, не могу писать далее. Продолжу завтра.

21 февраля.
Сегодня пурга утихла, и впервые за несколько дней я смог выбраться из своего укрытия. Солнце стоит уже довольно высоко, снег искрится, и ничто в безмятежности окружающего пейзажа не напоминает о катастрофе. Почти ничто.
Пока не застыли чернила, постараюсь вкратце изложить трагические события, свидетелем и участником коих мне не посчастливилось стать.
Третьего дня шхуна «Геркулес» внезапно была раздавлена движущимися ледяными массами и, получив огромную пробоину, затонула в течение нескольких минут. Из всего имущества удалось спасти, хотя нет, по счастливой случайности было спасено лишь то, что находилось на палубе и в тот момент, когда судно завалилось на борт, упало с палубы на лёд. В основном это собранный для лыжного похода груз: нарты, разборная шлюпка, мешки с сухарями, керосин, кое-что из ручных инструментов, парусина, а также некоторые личные вещи. Неплохой запас для выживания в окружении бескрайних льдов! Можно было бы и порадоваться, если б не горечь утраты. Ведь вместе с затонувшим судном погибли и наши товарищи.
Когда 19 февраля я пришёл в себя после испытанного потрясения, я обнаружил себя лежащим под укрытием из нарт и парусины. Ж.Ж. отпоила меня горячей водой. В.Р. также выжил в этой страшной катастрофе. Кроме того, матросы Попов и Чукчин и помощник механика Быковский. Странное совпадение! Те, кто намеревался отправиться в береговой поход, и для кого были заготовлены нарты и припасы, именно те и используют эти припасы теперь! Я имею в виду Быковского, себя, Чукчина и Попова. И могу только радоваться, что эта странная закономерность слегка нарушена персонами начальника и его невесты.
Больше не выжил никто!..

22 февраля.
А льдина? Ты забыл написать про льдину!

22 февраля.
Действительно, льдина. Первое, что поразило меня, когда я снова обрёл силы подняться на ноги, и когда погода позволила выбраться наружу из-под парусины, была льдина. Теперь она ещё ближе и ещё более напоминает некое фантастическое здание: прямоугольная, а точнее – слегка трапециевидная глыба льда возвышается над нами как древняя пирамида, столь же бессмысленная и столь же бесчеловечная. Какими силами движима она? Но именно это её движение и привело в беспокойство льды, вздыбленные и превращённые в какое-то подобие платформы или баржи, которую глыба толкает перед собой. Вот эта-то платформа и раздавила, судя по всему, наш «Геркулес», а за три дня, минувшие с того события, завалила и укрыла полынью, остававшуюся на месте гибели шхуны. Она и наше укрытие расплющит, если мы не перенесём его в ближайшие дни, поскольку движение глыбы продолжается.
Сходство с древней пирамидой придает ей и «орнамент». На самом деле это, видимо, протаявшие углубления и выемки в толще льда, но с нашего положения они выглядят как некие письмена или рисунки – хаотические линии и точки, которые воображение дорисовывает, превращая в таинственные иероглифы.

24 февраля.
И про Быковского. Не забудь написать про Быковского!

24 февраля.
Быковский действительно доставляет мне хлопот. Меня беспокоит его состояние, и не столько уже физическое – кажется, что он вполне окреп после своей продолжительной хвори. Но положение его ума не столь благополучно. Он ведёт себя странно, легко возбуждается, переходя на крик и преувеличенную жестикуляцию, и чаще всего объектом его раздражения почему-то становлюсь именно я. Он смотрит на меня с постоянным подозрением, задаёт странные вопросы и говорит обо мне с другими – я слышал! – как о психически ненормальном. Это я-то ненормален! Какие всё же странные выверты сознания происходят в больной душе! Но ещё страннее, что другие относятся к этим его выпадам вполне снисходительно. И мои попытки обратить внимание сначала В.Р., а затем Чукчина на болезненное поведение Б. не увенчались успехом. Чукчин лишь усмехнулся, впрочем, он никогда не относился ко мне всерьёз. В.Р. же обещал приглядывать за Б., но сказал это как-то неубедительно, будто для того лишь, чтоб отделаться от докучливого жалобщика. Конечно, он более поглощён заботами о Ж.Ж. Если мои подозрения о её беременности справедливы, то разумеется В.Р. есть о чём беспокоиться.
Ледовая «пирамида» ещё придвинулась к нам. Надо переносить лагерь. И срочно!

25 февраля.
Это не пирамида. Просто приглядись внимательнее.

25 февраля.
Сегодня я предпринял попытку инициировать перенос нашего лагеря, но начальник остановил меня и привлёк общее внимание с тем, чтобы устроить нечто вроде совещания. Нам пора признать наше положение, оценить его и принять решение касательно наших дальнейших действий.
Оставаться в нашем временном укрытии бессмысленно и опасно. В.Р. предлагает двигаться в направлении берега. Мы имеем большую часть припасов и оборудования, заготовленных для лыжного похода, включая и сами лыжи, правда, всего четыре пары. Все согласились с тем, что оставаться на подвижной льдине, да еще в виду скалы-пирамиды, опасное соседство которой мы уже имели возможность испытать, нельзя. Значит, надо идти.
Среди сохранившихся вещей у нас имеется лишь половинка карты, но и по этому фрагменту можно сделать некоторый вывод о нашем местонахождении. Также имеется и компас, так что мы можем определить направление. Судя по всему, один из крошечных островов, относящихся к шхерам Минина, находится от нас не более, чем в десяти милях. В.Р. предлагает перебраться на берег острова, где, собравшись с силами подготовиться к дальнейшему походу. Затем, передвигаясь по льду от острова к острову, достичь большой земли, где есть надежда отыскать промысловый посёлок или встретиться с аборигенами.

26 февраля.
Около четырёх часов утра почти в полной темноте мы начали собирать поклажу, приводить в порядок нарты, чтобы выйти как можно раньше. Перед самым отправлением я накинул было на плечо винтовку, но это вызвало столь бурную реакцию Быковского – он будто не на шутку перепугался – что пришлось мне оставить оружие, чтобы не возбуждать его и без того страдающий разум.
Мы выдвинулись довольно споро и первое время шли в хорошем темпе. Когда наша группа покидала место гибели товарищей, я предложил произвести салют, но идея была отвергнута. В.Р. пообещал, что на твёрдом берегу мы обязательно почтим память наших погибших друзей. Я бросил прощальный взгляд на это печальное место, и в сумеречном свете мне показалось, что на ледяной скале, возвышающейся над нами, действительно начертаны не случайные линии и точки, а буквы. Мне даже на миг показалось, что я могу различить слова. Что-то вроде «Шпицберген» и «российская». Игра света и воображения.
Но когда мы удалились уже на полмили, а то и более, я еще раз оглянулся. И с такой позиции увиденная мною ледяная скала уже не напоминала пирамиду или здание. Уменьшившись на расстоянии, она не казалась уже такой устрашающей. Напротив, было в её силуэте что-то спокойное, и даже знакомое.

27 февраля.
Ты не можешь уйти! Ты еще не дочитал последнюю страницу.

27 февраля.
Какую страницу? Что за чепуха? Бумага у меня, действительно, заканчивается, запасы невелики. Так что отныне постараюсь быть кратким. Вчера мы достигли островка и разбили временную стоянку. В.Р. не рассчитывает оставаться тут надолго. Но кое-что он намерен предпринять. Сегодня из обломка мачты мы соорудим крест в память погибшей команды «Геркулеса», а затем решим, в каком направлении двигаться дальше.
Перед моим взором всё стоят страшные события того трагического дня… И огромная ледяная скала, погубившая нас, тоже словно отпечаталась в моих глазах..
Внезапно я понял, что напоминала мне она, когда я поглядел на ледяную глыбу издалека. Увиденное показалось мне смутно знакомым, хоть и не вполне уместным тут, среди арктической пустыни. И сегодня воспроизводя перед мысленным взором ту картину,  я догадался, что с расстояния скала более всего походила на … книгу. Да, раскрытую книгу. Будто кто-то невидимой рукой приподнял её за обложку. Вздыбленная платформа льда, движущаяся перед скалой, это как бы уже прочитанные страницы, а сама скала – это оставшиеся. И ведь на этих страницах действительно можно рассмотреть даже буквы!
А что, если мне не померещились слова? Что, если действительно на скале начертаны не хаотические точки и чёрточки, а осмысленные слова? Конечно, такая мысль поначалу кажется бредом. Но ведь не может быть случайным такое поразительное сходство ледяной глыбы с книгой! Допускаю, что лёд способен принимать самые причудливые формы, но чтобы на образовавшейся случайным образом «книге» таким же случайным образом появились ещё и «буквы»! Фантастическое сочетание случайностей!

28 февраля.
Вчера установили столб с перекладиной, Чукчин вырезал топориком на нём надпись «Геркулес. 1913». У этого креста мы почтили память погибших ружейным залпом. В.Р. произнёс короткую прочувствованную речь. Но торжественность печальной минуты была испорчена неприятным инцидентом.
После залпа Быковский, которому, учитывая его сомнительное состояние, я бы вообще не доверил держать в руках оружие, вертел винтовку в руках, а затем как-то странно посмотрел на меня и повернул ружье стволом в мою сторону. Он пристально глядел на меня, недобро прищурившись, и поднимал ствол от бедра прямо в моём направлении. В такой ситуации я, конечно, не мог сосредоточиться на тех важных словах, что произносил В.Р., начал нервничать, и в конце концов метнулся к помощнику машиниста, чтобы вырвать винтовку из его рук. Но не тут-то было! Завязалась идиотская потасовка. Отчего-то все набросились не на Быковского, чьё ружьё, а точнее – чьё больное сознание представляло собой угрозу жизни, а на меня. Матросы повалили меня, оттащили от Быковского и даже хотели скрутить ремнями! Спасибо Ж.Ж., которая заступилась за меня. Но на все мои попытки объясниться никто не обращал внимания.
Когда возбуждение немного улеглось, начальник вынес на общее собрание вопрос о дальнейшем маршруте. Он предлагал двигаться на юго-восток, к ближайшему островку, от которого можно было так, переходя с одного кусочка суши на другой, добраться до Таймыра, хоть и немного кружным путём. Попов же считал, что надо идти напрямик, экономя силы и припасы. Нет никакого смысла, цепляться, по его словам, за острова, поскольку что суша, что океан равно покрыты льдами и снегом. Таким образом, мы ничего не выигрываем, прокладывая маршрут именно через острова. В.Р. возражал, что чем ближе к берегу, тем более вероятность встретить открытую воду, которая может оказаться для нас труднопреодолимой.
Мнения разделились. В.Р. остался при своём мнении в одиночестве, поддерживаемый лишь Ж.Ж. Тогда я решил внести и свой вклад в обсуждение. Я напомнил присутствующим о ледяной скале, расколовшей наш корабль, и сообщил, что скала эта заключает в себе тайну, не разгадав которую, мы не можем двинуться дальше. Если на поверхности льда, так напоминающей страницу раскрытой книги, действительно существуют некие надписи, то наш долг – вернуться к месту трагедии и прочитать эти таинственные слова.
Матросов моё выступление развеселило, они принялись безудержно хохотать. Быковский откровенно назвал меня сумасшедшим. В.Р., как мне показалось, отнёсся вполне серьёзно к моему предложению, но и без того будучи в меньшинстве, не решился идти наперекор общей воле. Вопрос был перенесён на завтра.

1 марта 1913.
Молодчина! Смело, очень смело. Но что ты будешь делать, если никто не согласится вернуться? А тебя свяжут ремнями как душевнобольного и поволокут на нартах?

1 марта.
Никто меня не собирается связывать. Если и есть среди нас человек с повреждённой психикой, то это уж точно не я. Сегодня он показал себя во всей красе. День начался с продолжения вчерашней дискуссии. И когда В.Р. снова вернулся к своему предложению идти не самым коротким, зато наиболее безопасным маршрутом, Быковский, а следом за ним  и Чукчин с Поповым принялись возражать чересчур агрессивно. Они стали вдруг обвинять начальника во всех приключившихся бедах. Припомнили ему и то, что первоначально намеревались идти лишь до Шпицбергена и обратно, ни о какой экспедиции на восток с зимовкой и речи не было.
В.Р слушал их молча, а Ж.Ж. дышала гневом. Отшумев, Быковский заявил, что он с матросами отправляется на юг, и если В.Р. не согласен с таким решением, он может отделиться и следовать своим маршрутом. В таком случае все припасы будут поделены в справедливой пропорции. Владимира Александровича, которого в сложившемся положении уже трудно именовать «начальником экспедиции», казалось, это предложение устраивает. По крайней мере, он не стал спорить.
После обеда начали раздел имущества. Сразу возник вопрос, к какой из групп присоединяюсь я. Тут Быковский непреклонно заявил, что с собой меня не берёт. Моего мнения, впрочем, никто не потрудился выслушать. Запасы были разделены ровно пополам. Я решил до поры до времени не поднимать вопрос о возвращении к льдине, по крайней мере, до отхода матросов. Кое-что заставляло меня полагать, что В.Р. согласится с моими доводами, когда Быковского и других не будет поблизости.

2 марта.
Следишь ли ты за календарем? Считаешь ли дни? Часы? А скоро уже – и минуты.

2 марта.
Быковский, Попов и Чукчин впряглись в свои нарты и, попрощавшись с нами, двинулись в путь. Прощание вышло не очень сердечным. Но, как и условились накануне, В.Р. написал насколько возможно подробный отчёт о событиях последних дней и передал его Попову. Матросы же и сам Быковский также написали короткие письма к своим близким, которые взяла наша группа. Таким образом, при удачном осуществлении планов хотя бы одной из групп, на большую землю будут доставлены эти записки, и человечество узнает о постигшей нас трагедии. Я решил не передавать через Быковского никаких писем, просто потому, что не доверяю ему совершенно.
Наша тройка стартовала сразу же, лишь моряки исчезли из поля нашего зрения. Но я успел переговорить с В.Р и убедил его сделать небольшой, сравнительно с его планом, крюк, вернувшись всё-таки к месту катастрофы. Сделал я это под предлогом того, что теперь, когда солнце светит и дольше и ярче, мы возможно сможем обнаружить на том месте что-то полезное для нашего путешествия, чего мы могли не заметить ранее, когда в спешке и полумраке покидали своё злополучное убежище.
В.Р. признал мои резоны, и мы двинулись по направлению к ледяной скале. К ледяной книге. Разумеется, меня в большей степени, чем некие воображаемые забытые вещи, волновали реальные и наверняка жизненно важные слова, начертанные на страницах этой Книги.
Уже в полной темноте, обессиленные, мы достигли памятного места.

3 марта.
Готов ли ты?

3 марта.
Накануне было слишком темно для розысков чего бы то ни было. Сегодня же, едва развиднелось, мы принялись изучать окрестности, ворошить снег, впрочем, безрезультатно. Я же почти сразу двинулся к скале. Зрение моё в последние дни от блеска льда заметно ослабло, и даже записи в этом дневнике я делаю больше наугад. И для того, чтоб прочесть письмена на ледовой скале, я должен был приблизиться к ней максимально. В.Р. и Ж.Ж. были настолько увлечены собственными изысканиями, что не заметили, как я отдалился от них.
Громада ледяной Книги вырастала сначала передо мной, а затем уже – надо мной. Она была поистине колоссальной! Конечно, вблизи она уже не так напоминала фолиант, были заметны неровные обломанные края, вмятины. И всё же это была именно Книга. Я отчётливо видел на задранной ввысь странице ровные строки. Я наклонял голову, чтоб прочесть их, но всё в моих глазах сливалось, размываемое слезами, я не мог сфокусировать взгляд, и приходилось подходить ещё и ещё ближе.
Я предпринял попытку подняться на основание,  платформу, или, говоря иначе – на толщу прочитанных страниц. Но это оказалось невозможным без специального снаряжения. Пришлось брести вдоль возвышающейся платформы, приближаясь к распахнутой и поднятой ввысь странице.
Наконец я подошел настолько близко, что смог различать отдельные буквы. Я действительно разглядел слово «Шпицберген». Невероятно! Чья рука могла высечь в ледяной толще эти буквы, для какого читателя? И о чём они, эти таинственные записи, само существование которых теперь, когда я так близко и могу видеть их совершенно отчётливо, повергает в прах все наши представления об этом мире! Разве мог бы я помыслить ещё месяц назад, что буду стоять посреди полярного океана в полном одиночестве, взирая на титанических размеров книгу, состоящую изо льда, и вчитываться в строки, коими испещрена страница этой невозможной, фантастической книги!
И я читал. Буквы складывались в строчки: «16 июля 1912 года «Геркулес» благополучно достиг острова Западный Шпицберген и вошел в залив Кломбай (Бельсунн), находящийся на западной стороне острова. Из Бельсунна «Геркулес» перешел в Ис-Фьорд, а затем в Адвентбай. Обследовав всё западное побережье острова, к началу августа экспедиция закончила выполнение официальной программы».
Это о нас? О нашем «Геркулесе»?! Мысли мешались в моей голове, я ощущал лёгкое головокружение. Чего ожидал я? Какие слова надеялся прочесть в ледовой книге? Не знаю. Я жаждал прочесть их, но предположений и догадок не строил. Но даже если бы я и пытался вообразить себе, что именно прочту на этой гигантской странице, никогда бы я не предположил, что увижу описание нашего собственного путешествия! Это немыслимо!
Я пробрался ещё ближе, край платформы заслонял от меня продолжение текста, но я всё же смог прочесть ещё несколько строк: «…были собраны палеонтологические, зоологические и ботанические коллекции, а во время плавания на Шпицберген и в его прибрежных водах проведены океанографические исследования…». И еще: «в Маточкином Шаре он оставил для отправки на материк телеграмму следующего содержания: «Юг Шпицбергена, остров Надежды. Окружены льдами, занимались гидрографией. Штормом отнесены южнее Маточкина Шара. Иду к северо-западной оконечности Новой Земли, оттуда на восток. Если погибнет судно, направлюсь к ближайшим по пути островам: Уединения, Новосибирским, Врангеля. Запасов на год. Все здоровы».
Можно представить степень моего удивления! Ведь я не знал дословно содержание записки В.Р. и вот теперь, неким мистическим, непостижимым образом я смог прочесть её. Я должен прочитать остаток страницы!! Я обязан знать содержание этой записи до конца. Ведь если тут описана наша экспедиция, значит, ниже будет рассказано и о гибели «Геркулеса». И о нашей дальнейшей судьбе! Ведь если тому, чья рука высекла эти слова, ведомо, что написал начальник в своей телеграмме, Он знает и прочее. Он знает и что предначертано нам завтра, дойдём ли мы до берега? Выживем ли в этой ледяной пустыне? Я должен дочитать до конца!
Но в одиночку с этой задачей мне не справиться никак. Я поспешил назад, торопясь, насколько доставало сил. Издалека приметив фигурки В.Р. и Ж.Ж., я принялся призывно махать им руками, и они, кажется, поняли мои знаки, устремившись навстречу. Я, задыхаясь от бега и возбуждения, поведал им всё, что видел и что прочёл на ледяной странице. У Ж.Ж. округлились глаза от моего повествования, она смотрела на меня с недоверием. В.Р. был более сдержан, но и он глядел на меня, как смотрят на людей, находящихся в бреду. Я понял, что убедить их в моей правоте я смогу лишь одним способом – показав Книгу вблизи. Увы, сегодня сделать это уже не удастся. Полярный день короток.
С огромным трудом мне удалось уговорить В.Р. устроить ночевку вблизи ледяной скалы с тем, чтобы завтра при свете солнца попытаться подняться на платформу, откуда вся страница будет видна целиком. У Ж.Ж, судя по всему, я не вызываю доверия, она смотрит на меня с опаской, но я настолько возбуждён своим открытием и предстоящим завтрашним походом, что не придаю этому ровно никакого значения. Любой скептицизм или страх завтра растворятся без следа, когда мы поднимемся на уступ, и перед нами откроется наша собственная история, изложенная беспристрастно на ледяных страницах Арктики. Написанная и сотворенная - нами ли? самой ли Арктикой? самой ли Историей? Завтра, всё завтра…
Смогу ли уснуть? Так торжественно и радостно на душе, такой музыкой звучит для меня полярный ветер, и ум наполнен светлейшей чистотой, сияющей белизной. И судьба моя движется мне навстречу, впечатанная в лёд…

4 марта.