Несси

НЕССИ

«Похоже, старый педик запал на меня!» - подумал Небитов, посмеиваясь про себя и сохраняя невозмутимый вид. Затем, выслушав доводы своего внутреннего политкорректного собеседника, поправился: «Ну, хорошо. Пожилой гомосексуал. Гей в годах. А, впрочем, ты прав. Он, наверное, даже лет на десять меня младше… Но от этого он не перестает быть старым педиком!»
А толстяк тем временем скинул с плеч роскошную рыжую шубу, под которой оказался ярко-красный даже не пиджак, а что-то вроде длиннополого сюртука. Вкупе с фиолетовой шляпой и радужными очками это, по задумке, наверное, должно было производить впечатление яркого, неординарно-богемного стиля, но Небитова только позабавило. «Да он смешон не больше, чем ты, - нудил его внутренний собеседник. – Зашел в первый попавшийся бар, а возможно это - специальное заведение для таких, как этот расфуфыренный толстяк. Сел у стойки, заказал «черного русского» четыре порции подряд. Неудивительно, что для этих ребят за угловым столиком твои действия выглядели как приглашение к знакомству».
«Так откуда ты, чужестранец?» - спросил толстяк с уже ставшим за три дня привычным для уха шотландским акцентом. «Россия», - ответил Небитов, допил коктейль и сполз со стула, чтобы закончить разговор. Но шотландец не унимался. Он показал на свою шубу шикарным взмахом: «Подарок!» и попытался водрузить ее на плечи Небитову. Тот остановил толстяка решительным жестом: «Спасибо, не нужно». Владелец шубы настаивал, и Небитову как-то сразу стало скучно. Только что эпизод был похож на короткое курьезное и слегка экзотическое приключение, а теперь стал превращаться в глупую, а оттого утомительную сцену. «Но почему? Почему?» - все допытывался назойливый крепыш. Небитов собрал в кучу весь свой небогатый английский словарный запас и хриплым басом пробормотал в ухо толстяка: «Потому что я призрак. Меня здесь нет. Это иллюзия. Пфить!» И изобразив пальцами вспышку, Небитов похлопал по плечу незадачливого толстяка и двинулся к выходу. И алкоголя и впечатлений на сегодня было достаточно. На улице Небитов взглянул на часы и сказал своему внутреннему собеседнику: «Не на сегодня. На вчера. Для меня день только что закончился. Все это было вчера».
Но день еще не закончился.

До обеда он был занят на выставке, хотя официально она считалась закрытой. Но нужно было проследить за упаковкой каталогов, сдать в оргкомитет мебель, электроприборы, кулер с водой и другое оборудование. Всем этим, конечно, занимались сотрудники помладше - и по возрасту и по должности. Но Небитов любил эту организационную суету и старался быть рядом, контролируя и без того неплохо налаженный процесс. Внутренний собеседник безжалостно говорил Небитову, что он просто хочет быть хоть в чем-то полезным, поскольку само его участие в выставке абсолютно никому не нужно. Ну, не абсолютно. Почти. Он не более, чем декорация. Вывеска. Часть бренда. «Тишман, Небитов и партнеры» - фирма старая, статусная, и присутствие того самого Ивана Небитова на переговорах придавало им основательности и поднимало клиентов в их собственных глазах. Ведь Кирилл, хоть и носил фамилию отца, но был «не тот самый Тишман». Лощеный, выглаженный, выбритый, свежий он назывался младшим партнером, но им обоим – и Кириллу и Ивану Небитову было ясно, кто на самом деле управляет компанией. И хотя ни одно стратегическое решение не принималось без «старшего партнера», и его веское слово требовалось во всех важных вопросах, Небитов все острее чувствовал себя безбилетником.
Этот синдром преследовал его с юности. Он так часто ввязывался в дела, в которых понимал и разбирался мало, и окруженный настоящими профессионалами – в смысле, имевшими соответствующие дипломы – Небитов ощущал постоянное беспокойство. Как бы боязнь разоблачения. Вот сейчас войдет контролер и спросит билетик. Все обернутся на Небитова непонимающе, мол, чего ты тянешь, старик, давай уже, покажи ему билет, и продолжим. Но билета нет, и вот уже рука контролера тянется к его, Небитова, воротнику, чтобы поднять за шиворот и позорно выдворить его, изгнать чужака из общества равных. Возможно, именно этот «синдром безбилетника» и был тем источником неуемной энергии, с которой Небитов брался за дело, побеждая и опережая всех дипломированных специалистов. Именно это напряженное ожидание воспитало в нем ту безошибочную, почти мистическую интуицию, благодаря которой он и стал тем, кто он есть. Старшим партнером, отцом-основателем, человеком-легендой. «И бизнес-гуру», - подсказал внутренний собеседник. «Нет, вот уж кем я никогда не был», - улыбнулся Небитов. Коля Тишман – да. Он-то не мучился комплексами. Если Небитов – это интуиция и сумасшедшие идеи, то Тишман – это дерзость, напор, океан обаяния и харизма, которой невозможно противостоять. Ни одна из небитовских идей, наверное, так и не была бы воплощена в жизнь, если б не неуемная энергия Тишмана. В названии их общей фирмы была лукаво упрятана формула их успеха. Никаких других партнеров, кроме них двоих, в компании не было. Но они знали, что будучи ценным каждый сам по себе, вместе они представляли нечто большее, чем просто арифметическую сумму. Это было именно триединство: Тишман, Небитов и плюс тот странный симбиотический организм, который возник из их союза. «Мы не 1 + 1», - говорил Коля Тишман в интервью, - Мы 1 + 1 + 2, где единицы – это каждый из нас, а двойка – это мы вместе. Так что нас, как минимум, четверо», и улыбался так, как мог только он, заражая своей улыбкой всех, кто попадал в радиус ее действия.
Он был очень жесткий, Коля Тишман, когда этого требовало дело. Он не был мстителен, но и не забывал ничего. Он мог быть даже страшен. Но мир знал его исключительно улыбающимся. Даже вездесущих папарацци он умудрялся опередить на долю секунды и, казалось бы, застигнутый врасплох, успевал осклабиться, показав «все свои семьдесят четыре зуба».
Сгорел Коля за три месяца. Ровно день в день. Первого февраля прозвучал страшный диагноз, а первомайским праздничным утром он уснул и не проснулся. Он не мучился болями, и был страшно благодарен за это судьбе, небу, организму. Бога он не упоминал, в отличие от Оксаны, супруги, которая все эти три месяца провела, неумело молясь, ставя свечки и уговаривая Колю покреститься.
Небитов всегда был рядом. Он подолгу сидел с Колей на кухне. Даже когда Тишман переехал в большой дом, где были и кабинет, и малая гостиная, и зимний сад, они все равно не изменяли привычке кухонных посиделок. И самые лучшие идеи, и самые смелые планы, и самые коварные замыслы родились среди тарелок, чайных чашек или коньячных рюмок, полной до краев пепельницы, остывшего кофейника, исписанных салфеток и обрывков газет. Этого так не хватало ни в одном из их офисов. Хотя они пытались создать на работе подобное пространство, но офисная кухня попахивала эрзацем, симуляцией, в работе она не помогала. Так что, посиделки у Тишманов и – реже – у Небитова на кухне были обязательным ритуалом, который даже Колина болезнь не смогла отменить.
Правда, не было уже пепельницы. Небитов не курил, а Тишман бросил. Сразу, наотрез, и больше не возвращался к этой теме. Но от кофе и коньяка он оказываться не собирался, хотя Оксана и смотрела на это с неодобрением. Коля добавлял в чай ложку коньяка и ложку меда, отхлебывал и расплывался в улыбке: «Ну что, Ваньша, замутим?»
Небитов видел, что улыбка уже не та, и бодрость хоть и не деланная, не нарочитая, а все ж и не настоящая. И ничего-то они не замутят. Это он понял сразу, хотя никто знать не мог, СКОЛЬКО Коле осталось, и КАК ему осталось. Они смотрели в глаза друг другу, молчали и кивали. И понимали, что фирме конец. Уходит Тишман, и уходят партнеры. Если вдвоем их было четверо, то теперь Небитов остается один. Без всяких плюсов. Кирилл не в счет. Конечно, он войдет в состав учредителей и в совет директоров, и фамилия останется в названии компании, но.
Все вышло немного иначе. Кирилл оказался смышленым мальчуганом. Он быстро вошел в курс всех дел, настоял на закрытии всех бесперспективных направлений, резал по живому – с одобрения Небитова, конечно. Иван никогда не был стратегом. Он мыслил сиюминутно, взрывно, и в качестве такого креативного динамита был бесценен. Но планированием, построением долгосрочных планов, оценкой перспектив занимался Тишман. И продолжил этим заниматься Тишман-младший. Хотя, вот так его никто никогда не называл. Просто Кирилл, Кирилл Николаевич. По фамилии – крайне редко. Даже молодые сотрудники, которые не застали отца, все равно будто понимали, что Тишман бывает только один. И каким бы эффективным не оказался сын, все же, все же.
Небитов догадывался, что Кирилл должен ощущать хорошо знакомый ему синдром безбилетника, и даже пытался однажды поговорить об этом с младшим партнером, и быстро пожалел об этой затее. Это была первая и последняя попытка их «разговора по душам». Какие уж там кухонные посиделки! Кабинет в офисе был для Кирилла родным домом. Он рано женился, завел двойняшек, но, похоже, с его семьей и с Оксаной больше времени проводил холостяк Небитов. Он никогда не испытывал теплых чувств к супруге друга, но после ухода Коли, продолжал приходить в такой родной для него дом, сидел так же на кухне, и Оксана присоединялась к нему. Разливала чай или коньяк, они неспешно говорили, смеялись, молчали. Сначала казалось: Тишман сидит здесь же и молчит вместе с ними. Но потом это прошло. Небитов играл с внуками Коли, ходил с ними в зоопарк, но не чувствовал, что к нему подходит понятие «друг семьи». Нет, он был Колиным другом и не больше. И не меньше. Но продолжал ходить к Оксане, сидел на кухне, пил коньяк, смотрел с ребятишками мультики. Был привычным. Совсем не чужим, но и совсем не своим. Привычным.
Кирилл продолжал энергично переформатировать фирму. Закрывались филиалы, появлялись новые, штаты сокращались, и тут же набирались другие сотрудники. Все это делалось с предварительного одобрения Небитова. В какой-то момент он понял, что его участие в жизни компании свелось практически вот к этим одобрениям: да, Кирилл, хорошо, я согласен, Кирилл, делайте. Младший партнер вываливал на него огромное количество информации, графиков, таблиц, ссылок на иностранные сайты, все это было изрядно сдобрено экономическими терминами, в которых Небитов не особо разбирался. Зачастую он даже не мог до конца осилить те пакеты документов, которые присылал ему Кирилл, смысл предлагаемых инноваций ускользал от него. Он прислушивался к своей знаменитой интуиции, но и она молчала. Небитов понимал, что уже даже не может с уверенностью сказать, чем именно занимаются все эти отделы и филиалы, что конкретно делает эта молодежь в офисах, чем, в конце концов, фирма зарабатывает. Синдром безбилетника, и без того не отпускавший его на протяжении всей жизни, и даже в период успешной бизнес-карьеры, теперь лишь разгорался с новой силой. «Это наш человек-легенда»,  - представлял его Кирилл, и Небитов чувствовал, что это чистая правда. Но правда не приятная, а горькая. Из ценного, равноправного партнера он превратился именно что в легенду, мираж, фантом. Его не оттесняли, не умаляли его значения для компании, не игнорировали, но он все же чувствовал себя бестелесным, призрачным. Его фамилия в названии фирмы была, кажется, более материальной, чем он сам. Наверное, Небитову было бы даже проще, если б Кирилл хоть мельком выразил вполне понятное высокомерие успешного молодого бизнесмена по отношению к старому никчемному «зиц-председателю», но такого не было и в помине. Сын своего отца, Тишман-младший испытывал, похоже, искреннее восхищение, почти преклонение перед своим старшим партнером. Небитов несколько раз был невольным свидетелем сцен, когда Кирилл с нескрываемой гордостью рассказывал о нетривиальных поступках и ослепительных победах своего легендарного родителя и его столь же легендарного друга и партнера. Если б Небитов почувствовал хотя бы толику неуважения или снисходительности, у него бы привычно включилась защитная реакция, он встал бы в позу обороны, что так хорошо получается у всех, страдающих синдромом безбилетника. Кто-то защищается нападая, другие предпочитают доказывать свою состоятельность упорством и настойчивостью. Оружием Небитова всегда были неординарные идеи. Он огорошивал ими противников и союзников, а Николай Тишман превращал эти озарения в маленькие революции. Но теперь небитовские идеи стали вдруг не востребованы. Фирма не ждала от него просветлений и неожиданных ходов. Кирилл не нуждался в импровизациях. У него были рецепты. Сначала МГУ, затем Гарвард дали ему четкие алгоритмы, в которых не было многоточий, что можно заполнить нестандартными идеями. Только запятые и точки. Он твердо знал, чего хочет и как это сделать. Небитов еще недавно боялся, что из «Тишмана, Небитова и партнеров» в реальности останется лишь одна фамилия. Но он заблуждался, какая именно. Очень скоро фирма стала Тишмана и только Тишмана.
И вдруг, когда Небитов это окончательно осознал, ему стало легко. Неожиданно легко. Он понял, что устал от своего непрерывного ожидания контролера, что давным-давно уже у него в кармане не просто есть билет, а вечный проездной. Он заслужил этот проезд, отработал его, и пора уже успокоиться, сесть в кресле поудобней и получать удовольствие от поездки. Небитов попробовал расслабиться – и у него это получилось!
Теперь он мог себе позволить не придти на совет директоров, сославшись на недомогание – все-таки Старший партнер, то есть - старый, пожилой партнер. Он несколько раз вернул Тишману пакет документов с комментариями «на твое усмотрение, Кирилл», и это, похоже, устроило обоих партнеров. Так началось окончательное превращение Великого Небитова, Человека-легенды в собственный призрак, миф. И оказалось, что это совсем не страшно, а наоборот – необременительно, покойно. Жизнь его очистилась от суеты, не лишившись всех приятных бонусов. «Ведь ты богат. И ты немолод, - говорил ему внутренний собеседник, - так позволь себе наслаждаться своим возрастом и своими возможностями. Чего ты хочешь? Уединения? Купи домик в горах. Вечного праздника? Переезжай на морской курорт. Пиши мемуары, встречайся с женщинами, пей свои любимые коньяки».
И Небитов отправился в коньячный тур по виноградникам Франции, а затем Канады, Армении, Новой Зеландии. Он действительно сел за книгу, тем более, что пара издательств давно его уже терроризировала на этот счет. Он не заводил любовницу, но встречался с несколькими дамами в формате непылкого, но элегантного романа. И конечно он продолжал быть старшим партнером в фирме, но его участие свелось к парадным функциям, как у английской королевы. Он присутствовал на всех важных встречах, подписаниях крупных контрактов, придавая этим встречам и этим контрактам особую значительность. Если на переговорах был сам Небитов, значит, дело серьезное. Сферы деятельности компании окончательно сместились за понятный Небитову горизонт, бизнес становился все более виртуальным, электронным, призрачным, как и сам старший партнер. И в этом была неуловимая гармония, правильность.
На выставку в Глазго Небитов поехал, во-первых, потому что давно не участвовал в каких-либо мероприятиях, а периодичность его выходов на арену была частью негласного договора. Он не выпадал из поля зрения слишком надолго, но и не мельтешил без надобности. В этой строгой размеренности тоже был элемент солидности и респектабельности. А во-вторых, Небитов давно собирался в Шотландию, а случая все как-то не было. И он решил, что по окончании выставки останется еще на пару-тройку дней, побродить по галереям и, может быть, съездить на север, в Хайленд, шотландское Высокогорье.
Сама выставка прошла без неожиданностей. «Тишман, Небитов и партнеры» участвовали в ней исключительно для одной важной встречи, которая состоялась в соответствии с графиком и прошла по заранее известному сценарию. Был подписан ценный протокол, который должен был привести в перспективе к ряду серьезных контрактов. Небитов играл свою роль отца-основателя, бизнес-зубра, а Тишман успешно справлялся со своей. «Улыбка у него, конечно, отцовская, - думал Иван, - а все же по обаянию до Николая он не дотягивает. Не мешало б ему прикупить немного харизмы». Честно попытавшись вникнуть в суть протокола и будущего контракта, Небитов понял, что как обычно в последнее время смысл ускользает от него, и оставил попытку. Именно поэтому он приехал к выставочному комплексу, модернистскому зданию, напоминающему то ли раковину улитки, то ли огромный белый круассан, на следующий день, чтобы компенсировать (для себя, не для кого-то еще) свое вчерашнее интеллектуальное неучастие. Молодые сотрудники, заметив Самого, начали двигаться энергичнее, разговаривать деловитее, с сосредоточенными лицами общаться с кем-то по мобильным телефонам. Небитов не хотел их слишком смущать, потому задал пару вопросов старшему из ребят, помог какой-то девчушке собрать пачку бумаг, рассказал короткий анекдот в тему, вызвавший преувеличенный хохот, и отошел в сторонку. Он планировал до обеда с новыми партнерами разобраться с накопившейся электронной почтой, а уже во второй половине дня погулять по городу в одиночестве.
Устроившись в пластиковой выгородке, вчера еще бывшей гардеробом, Небитов открыл ноутбук и проверил почтовый ящик. Раньше у него было несколько электронных адресов, заведенных в разные годы для разных целей. Несколько раз в день он читал письма, отвечал, уничтожал спам, чистил папки, и оказаться в месте, где не было интернета, было для Небитова почти катастрофой. Да и ящики стремительно переполнялись, стоило не открывать их хотя бы день-полтора. Теперь же проверка почты стала далеко не ежедневным занятием. За три дня выставки Иван ни разу не заглянул в ноутбук, и потому сегодняшние полдня специально выделил на работу с почтой. Но ящик был почти пуст: всего четыре новых письма. «А чего ты ожидал? – спросил Небитова его внутренний собеседник, - ведь это не сегодня произошло. Сначала ты ликвидировал за ненадобностью все свои многочисленные специализированные адреса, затем отказался от всяких ненужных подписок, потом перестал отвечать на письма, когда этого требовала лишь одна вежливость. Вот и результат: полковнику никто не пишет».
Вопреки собственному ожиданию Небитов как-то даже не расстроился, выслушав этот монолог внутреннего собеседника. Да, в его жизни все меньше становилось лишней суеты, необязательных занятий, бессмысленных телодвижений. Так это и славно! Больше времени на себя. «И?» «Что и?» – переспросил Небитов своего внутреннего собеседника. «Больше времени на себя. И? Как именно ты его тратишь? Что такое ты делаешь «для себя» в это высвободившееся время?»
О, это был уже не первый диалог на болезненную тему. Хотя началось все с шутки. Небитов как-то ужинал с приятелем, который пригласил своих знакомых, и компания в итоге собралась человек этак семь. Быстро нашли общий язык, болтали о том, о сем. Один из новых знакомцев посетовал на бестолковых райтеров, которые никак не могут придумать хороший слоган для его бизнеса. Оказалось, что он производит товары для здорового питания. Хлопья всякие, мюсли. Небитов тут же рефлекторно среагировал: «Ем мюсли, следовательно, существую». «Гениально! - закричал собеседник, - покупаю!»
Вернувшись домой, Небитов вспомнил свою импровизацию и вынужден был признать, что слоган получился так себе, на троечку. Но первоисточник, кажется, декартовский, отчего-то продолжал звучать в голове. «А к чему он это вообще сказал: мыслю, следовательно, существую? Почему требовалось доказательство? Разве собственное существование не очевидно?» - размышлял Небитов. Конечно, для философа вообще нет фактов само собой разумеющихся. Искусство видеть вопросы там, где их вроде бы и нет, и есть философия. И существование чего-либо настоящий мыслитель подвергает сомнению, несмотря на кажущуюся очевидность. Вот мы видим стол. Но реально ли он существует или является лишь плодом нашего воображения? Продолжает ли он оставаться столом, когда мы отвернулись? И вообще, есть ли он, пока мы его не видим? На Востоке утверждают, что весь мир всего лишь иллюзия. Так же считали и крайне субъективные идеалисты: все видимое существует лишь в нашем сознании. Но это касается внешнего мира, предметов, людей. А я сам? Я-то вот он. Ведь это я сейчас об этом думаю. Значит, я есть! Именно так и сказал Декарт (если это был он, надо посмотреть в энциклопедии. Или в Гугле, поправил себя Небитов). Ведь если это сейчас думаю не я, а кто-то другой, то кто? Все равно этот другой и есть Я. С этим вроде бы ясно. Я есть Я. Но существую ли я на самом деле, или всего лишь чья-то иллюзия? Насколько я реален? Ведь во сне, когда за мной гонятся злодеи, или я блуждаю по лабиринтам, или происходят совсем уж фантастические вещи, я-то тамошний, во сне, тоже кажусь себе совершенно реальным. Как и невероятные события, которые я наблюдаю. Ни тени сомнений, что все это на самом деле. Но вот просыпаюсь и понимаю, что только что пережитые погони, полеты, страхи всего лишь иллюзия, плод подсознания. Что мешает предположить, что и сейчас я нахожусь внутри сновидения? И пока не проснусь, так и не пойму, что все это обман: Глазго, выставка, и я сам! Нет, «мыслю, следовательно, существую» - не критерий. Ведь и во сне я думаю, принимаю решения, совершаю осмысленные поступки, то есть мыслю. А вот существую ли?
Совершенно праздный и отвлеченный, вроде бы чисто умозрительный этот вопрос так донимал Небитова, потому что суть этих сомнений он переносил и в обыденную свою жизнь. Вот был у него друг детства, вместе учились до седьмого класса. Потом Иван переехал с родителями в другой город, а друг его Вовка поступил в суворовское училище. Какое-то время, года полтора, они переписывались, Вовка присылал ему тексты песен Высоцкого, рассказывал о странном и непонятном Ивану казарменном быте. Постепенно общих тем становилось все меньше, и переписка заглохла, как это часто бывает. Увиделись бы они хотя бы на каникулах, глядишь, прошлая дружба и затлела бы снова. Но они с Вовкой больше никогда в жизни не встречались. Вопрос: а был ли Вовка? Можно предположить, что сейчас где-то живет отставной офицер Владимир Батькович, со своей неповторимой судьбой, семейный или холостяк, выпивоха или трезвенник, здоровяк или инвалид. Живет, ощущает себя совершенно реальным, может даже иногда вспоминает своего школьного друга Ваню Небитова, не зная даже, жив ли еще курилка. Реален ли Небитов для него? Не больше, чем литературный персонаж. Мальчишка с подробно описанным детством, но так никогда и не повзрослевший. Про зрелого просто не написана книга. Вот мы хорошо знаем Тимура с его командой, так, будто жил он в нашем поселке, ну или соседнем. А что с ним стало потом, со взрослым? Неизвестно. Нет такой книги «Тимур в институте», или «Женитьба Тимура», или «Тимур и его внуки». Степень реальности взрослого Тимура и взрослого Вани Небитова для офицера запаса Владимира одинакова. То есть, равна нулю. Не существует никаких внуков Тимура (не о сыне писателя Гайдара сейчас речь, а о литературном персонаже), как и самого повзрослевшего, а затем состарившегося бывшего мальчишки-заводилы. Так ведь и Ваня тоже так и не вырос, не закончил вуз, не стал известным бизнесменом – если смотреть глазами бывшего его однокашника Вовки. Он просто исчез из жизни, растворился в небытии.
И ведь все это справедливо как для Ивана с точки зрения Вовки, так и наоборот. Для Небитова этот Вовка тоже навечно остался мальчишкой, подростком. Он нереален для меня, я нереален для него. Как и для многих других. Существует ли стол, когда я на него не смотрю? Существую ли я, когда от меня кто-то отвернулся? А если отвернулись все? Робинзон жил на острове двадцать семь лет, и за это время исчез из реальности всех своих старых знакомых, включая жену и детей, если они у него были. Сам-то он, конечно, считал себя живым, настоящим! Описывал свои переживания, тревоги, идеи. Мыслю, чувствую, страдаю, ощущаю, следовательно, существую. А вот фиг тебе! Нет тебя, Робинзон! Наследство твое поделено между родственниками, вычеркнут ты из метрик и памяти. Реален ты лишь для себя самого. А этого, согласись, маловато. Что мы знаем о том, считал ли себя Шерлок Холмс реальным? Кому до этого есть дело? Нет, сам субъект не может решать вопрос о своем существовании. Мало ли что ему там мерещится? Он видит сны, он фантазирует, он бредит, в конце концов – и что же, все это считать подлинным? Нет, ты есть на самом деле только при условии, что так считают другие. Тебя обсуждают, о тебе говорят, на тебя сердятся, тебе сочувствуют или завидуют, следовательно, ты существуешь. Вот почему люди так гонятся за славой, популярностью. Ведь если они известны, значит, о них говорят, и это подтверждает реальность их существования. А если ты заперся в одиночестве, ушел от мира, то ты ушел и из мира. Исчез из действительности. Тебя нет.
Но тогда получается, что, скажем, Пушкин более реален, чем Пупкин? Ведь индекс упоминаемости великого поэта не идет ни в какое сравнение с частотой обсуждения личности Пупкина. Ладно, Пушкин, он хоть на самом деле жил, но ведь даже известность выдуманного Шерлока Холмса гораздо выше упомянутого, хоть и ныне живущего, Пупкина! Выходит, так. Да, Пушкин и сейчас живее всех живых. И Холмс тоже. И Сократ, Наполеон, Менделеев, Цезарь. Все они, включая и никогда вроде бы не существовавших Одиссея, Робинзона, Джульетту, Дюймовочку, даже бабу Ягу, реальны. А всамделишный капитан, когда-то высадивший на необитаемый остров некого Селкирка, ставшего прообразом Робинзона, капитан, имени которого не сохранилось, которого никто не вспоминает, не знает, он не то, чтобы не существует, но даже вроде и не существовал никогда! И не было никакой Пульхерии Антоновны Мигуновской, якобы жившей по соседству с Пушкиным. Пушкин был. А Пульхерии не было. Пушкин есть, а её нет.
Любой мифический персонаж, плод воображения может стать реальнее любого человека, рожденного женщиной, если он значимее для других людей, если о нем говорят, вспоминают, спорят. Выходит, просто родиться и жить – недостаточно, чтобы быть реальным? Нужно стать Кем-то, свершить Что-то, войти в анналы истории, прославить имя? Да. Или хотя бы нарожать кучу наследников, которые будут несколько поколений вспоминать своего предка, поддерживая его в статусе реально существовавшего.
Вот с этим у Небитова не задалось. Стремительно возникший его единственный брак так же, не снижая скорости, рассыпался в прах, не оставив Небитову ни сожалений, ни детей, ни желания вторично экспериментировать на этом поприще. Так что, в праотцы и патриархи ему попасть не светит. Что же касается анналов, тут вроде бы вырисовывается некая надежда. По крайней мере, в интернете он человек изрядно цитируемый и упоминаемый. Значит, настоящий. Меня гуглят, следовательно, я существую! Вот она, точеная формула современного критерия реальности, взамен безнадежно устаревшей декартовской.
Небитов довольно потянулся. Ну, хоть какой-то результат. Он не любил бесплодных размышлений, даже на абстрактные темы. Время, потраченное на мыслительный процесс, должно окупаться. Выводом, афоризмом, идеей. Чем-то, что можно облечь в слова или символы, желательно, понятные, лаконичные, хорошо бы с игрой, перевертышем, скрытой аллюзией, головоломкой. Как в свое время он удачно сократил словосочетание «гражданская оборона»! Вместо непонятной ГО взял по две буквы от каждого слова, и вот - нечто вполне ощутимое: ГрОб. Или их с Тишманом детище Восточная торговая компания. Иван сразу заявил: никаких ВТК! То ли дело Вос-Торг! Восторг, да и только. А все эти гуляющие в народе, как бы анонимные, но на самом деле вышедшие из его, небитовской головы фразочки. «Пиво – это жизнь, все остальное – пена». «Не суй всуе». «Мистер Х и мистер У не любили мистера Й и никогда не брали его в компанию»…
Все это конечно чепуха, игрушки, забавы. Но и серьезные бизнес-идеи, принесшие ему с партнером миллионы, Небитов придумывал так же играючи. Не только в том смысле, что легко, без усилий. Он выдавал их на ходу, не чувствуя разницы между смешным афоризмом и технологическим прорывом, как будто его мозгу было все равно, что придумывать, лишь бы делать это непрерывно. А уж Тишман точно знал, что делать с этим валом идей: какие вбросить в народ безвозмездно, а в какие инвестировать и довести до результата, о котором изобретательный, но непрактичный мозг Небитова даже и не помышлял. Так было и с магнитным кубиком-игрушкой (продано в мире более 6 миллионов штук!), и с принципом отопления целых микрорайонов за счет тепла, выделяемого огромными серверами (воплощено в 27 странах!), и с рюкзаком-зонтиком, и с географическим поисковиком для смартфонов, и с виртуальным выставочным центром, и с международным телеканалом для глухих. Небитов не был физиком, не был маркетологом или программистом, модельером, военным. Он не имел никакой внятной специальности (геологическое образование не в счет). Однако идеи его были из самых разных сфер и требовали проверки высококвалифицированными специалистами. Каждая такая проверка заканчивалась резолюцией, высказанной разными словами, но подразумевавшими одно и то же: «Гениально. Просто. Непонятно, почему это придумали не мы, а какой-то дилетант». Так он себя и называл. Дилетант широкого профиля. Или просто Выдумыватель.
«Так что, возвращаясь к разговору о реальности моего существования, - беседовал Небитов со своим внутренним оппонентом по дороге к ресторану, где был назначен деловой обед. – Вроде бы мне грех жаловаться. Я известен. Пусть и в узких кругах. Я обсуждаем, и неважно, с какой именно интонацией. Я существую для других, значит, вполне реален. Откуда же это ощущение собственной иллюзорности, прогрессирующее с каждым годом?» Внутренний собеседник Небитова, как обычно, за словом в карман не лез: «Что ж, это вполне понятный эффект. Вспомним еще раз Робинзона. Он считал себя реальным, хотя на самом деле выпал из бытия и стал призраком для остальных людей. То есть, его субъективные ощущения не совпадали с действительностью большинства. А возьмем, наоборот, Гамлета. Для поклонников Шекспира он бесспорно живой. Но сам он, никогда не бывший в реальности, может ли себя чувствовать так же? Бессмысленный вопрос, понимаю. Что творится в голове человека, существующего только в голове другого человека? Ха-ха! Но я о другом. О несовпадении. Кто-то заблуждается, считая себя настоящим, тогда как на самом деле его нет. Другой же кажется себе призрачным, хотя для мира он вполне себе реален».
Небитов перешел по мосту через скоростную трассу, попав из западной, университетской части городского центра в восточную, туристическую. Это были его собственные определения районов, вполне возможно, не совпадающие с общепринятыми. Ему нужно было попасть на Бьюкенен-стрит, и Небитов, всегда превосходно ориентирующийся в незнакомых городах, построил маршрут так, чтобы неспешно прогуляться по пешеходной Сошихолл с ее бутиками и пабами, попутно примечая интересные места для вечера, который он намерен был провести в одиночестве. Он вышел заранее, так как отель, где он остановился, был далековато от места встречи. Кирилл жил в «Кроун Плаза», с видом на реку Клайд и в двух шагах от выставочного центра. Гостиницы в совместных поездках они традиционно брали разные, каждый подбирал по своему вкусу. А вкусы у них изрядно отличались. Кирилл выбирал типичный бизнес-отель с пятью звездами, а Небитов проводил пару дней за изучением карты города, пока не находил какое-нибудь крошечное семейное заведение. Либо связанное с местной легендой, либо отличающееся странным интерьером, порой даже диковатым (как отель с полосатыми комнатами в Лиссабоне, где через пять минут начинала кружиться голова), либо находящееся в непосредственной близости от какого-нибудь заинтересовавшего Небитова объекта. На сей раз он поселился в крошечной гостинице «Тартан» напротив галереи Келвингроув, куда собирался обязательно сходить. Сегодня обед, затем поход по барам, а завтра галерея. Но, разглядывая витрины магазинов и всматриваясь в мутное зазеркалье пабов, Небитов обратил внимание на афишки, наклеенные на окошке экскурсионного бюро. Туристов зазывали в замок Стерлинг, в Эдинбург, на озеро Лох-Несс. «Так. Планы меняются, - подумал Небитов. – Как культурный человек, я конечно должен посетить Келвингроув. Но как придурок с богатым воображением, я обязан поехать на Лох-Несс». Внутренний собеседник тут же вмешался: «Ты ж понимаешь, что это просто распиаренное озеро, самое обычное, хоть и наверняка красивое?» Небитов согласился с внутренним собеседником, что конечно, это обычное озеро. Но. Во-первых, скорее всего оно действительно живописно. А во-вторых, это же Легенда! Миф! Точка средоточия человеческой фантазии, страсти по необычному и несбыточному. То есть, место, заряженное небывалой энергией воображения. И он конечно должен там побывать. Никаких дискуссий!
Небитов вошел внутрь и торопливо забронировал поездку на завтра. Собирался ведь в Хайленд, горную Шотландию, была такая мысль. И ведь даже не сопоставил факты, что Лох-Несс находится именно в Хайленде. Так что, все было предопределено. Еду!
Обед прошел без неожиданностей. Иностранные партнеры, похоже, испытывали к Небитову что-то вроде религиозного восхищения, оттого даже его неуклюжие каламбуры на английском пользовались невероятным успехом. Самого Ивана это, впрочем, никак не затронуло. Он оставил попытки понять, что это за партнеры и в чем именно они будут сотрудничать, хотя и пробовал вчитываться в контракт. Бизнес, который вел Кирилл, казался Небитову столь же далеким от реальной жизни, сколь Робинзон на своем острове был далек от родной Англии. Но Кирилл с первых дней в компании делал то, что приносило вполне ощутимый доход, а значит и нынешний контракт, скорее всего, будет куда реальней, чем тот же Робинзон в глазах своих родственников.
Распрощались с партнерами, распрощались и с Кириллом. Он улетал домой сегодня. Дело сделано, пора возвращаться, что тут делать, на чужбине? Небитов с облегчением проследил, как младший партнер садится в такси, проводил взглядом отъезжающую машину и резко встряхнулся всеми мышцами тела: брррухх! Будто получил разряд электротока. Встряхнувшись, он словно скинул с себя надоевшую оболочку, а заодно и десяток лет. В одиночестве он чувствовал себя моложе, сильнее, легче. Готов к приключениям? Всегда готов! Хотя, если не лукавить, ну какие уж приключения? Пройтись по пабам, дегустируя местные сорта пива, потрепаться с завсегдатаями на уровне своего скромного словарного запаса (конечно, слегка разрастающегося под действием алкоголя), попасть где-нибудь на выступление музыкальной группы, да и отправиться по безлюдным улицам в свой отельчик – ведь завтра в восемь утра выезд на экскурсию. Вот и весь экстрим. «А мне план нравится, - одобрил внутренний собеседник. – Провести вечер как средний шотландец, без ненужных вольностей, без особого смысла, здесь и сейчас». На том и порешили.
В пабе "У Джерри" он взял на пробу имбирного пива и сел за длинный пустой стол. Почти сразу к нему подошла компания молодых людей, активно жестикулирующих. Небитов в пору создания телеканала для глухих, чтобы лучше представлять себе "потребности потребителя", даже выучил язык жестов, причем, международный. И сейчас он с легкостью, льстящей его самолюбию эрудита, понял, что длинноволосый парень, показав на него, предложил товарищам: "Давайте подсядем к шотландскому профессору". Небитов слегка отодвинул лежащую на столе свою клетчатую шляпу и, когда компания расселась, показал длинноволосому жестами: "Я не профессор". Ребята оживились, удивленно переглянулись.
- Понимаете наш язык?
- Немного.
- Большая редкость.
- Давным-давно нужно было по работе.
- Интересная у вас работа. Вы точно не профессор?
- Нет. И даже не шотландец.
- Это ваша шляпа ввела нас в заблуждение!
- А вы сами откуда?
- Ирландия.
- Ну тогда за святого Патрика!
Все выпили. Небитов не выдержал, вкратце рассказал, что имеет отношение к международному телеканалу "Без слов". Оказалось, в Ирландии его тоже смотрят. Выпили за телеканал и за его автора, затем выпили за Россию и Ирландию. Через час Небитов распрощался с приятной компанией, он хотел получить сегодня как можно больше впечатлений и потому не собирался нигде долго задерживаться.
В следующем пабе играла живая музыка. Ребята старались. Легкий такой рокабилли с налетом британского попа. Можно было бы посидеть и подольше, но после инцидента с престарелым геем Небитов предпочел и оттуда уйти. До третьего паба пришлось шагать довольно долго. Подвернулась яркая витрина минимаркета, и Небитов вошел внутрь. «Зачем это я?» И, не дождавшись ответа на вопрос внутреннего собеседника, Небитов снял с полки плоскую бутылку виски. «А это зачем?» - не унимался внутренний собеседник. Вместо ответа Небитов взял на кассе специальный бумажный кулек и опустил в него бутылку. Но причины такого внезапного порыва, конечно, хотелось понять. Решил надраться? Загреметь в полицию? Испытать на себе все прелести лихой жизни шотландского алкаша?
Не было ответа у Небитова. Только серые сумерки с масляными желтыми пятнами витрин и ощущение огромной дыры в груди. Оно возникло внезапно и было таким сильным, это ощущение, что Небитов даже слегка наклонил голову, как бы пытаясь убедиться, что никакой дыры на груди нет. И тут же, словно в ответ на его сомнения произошло странное: будто кто-то взял его за сердце, раскрыл, раздвинул его и внезапно вывернул мир через Небитова наизнанку, как носок. И теперь все эти пабы и магазины, все эти ателье по пошиву килтов, неяркие еще фонари - все это оказалось внутри небитовского сердца, а снаружи - только ужасающая пустота. "Выходит, эта огромная пустота была только что во мне? Полноте! Может ли пустота быть огромной?" - пытался ерничать Небитов. Но смешно не было. Было жутко. И тогда он отвинтил пробку стеклянной фляжки и влил теплую сивушную жидкость в себя. И мир тотчас же вернулся на место. От этой молниеносной метаморфозы Небитова слегка качнуло и замутило. И он, практически не скрываясь, как действительно заправский шотландский алкаш, еще раз сделал глубокий глоток. И сумерки стали ласковы, фонари подмигнули, витрины уютно заблестели.
Что это было? Приступ вселенского одиночества? Или короткая имитация смерти? Ведь что есть смерть, если не изнанка жизни? Весь внешний мир, такой, казалось бы, безграничный, оказывается внутри тебя - в воспоминаниях, в ощущениях. А снаружи остается только - что? Отсутствие чего-либо. Тишина и темнота. Но значит ли это, что сейчас, пока я еще (якобы) жив, во мне нет ничего другого, кроме этой оглушающей тишины и удушающей темноты? Я просто оболочка? Надувная фигура? Симулякр? Но вот же люди только что разговаривали со мной, смеялись моим шуткам, пили за мое здоровье! Э, брат, разве тот факт, что кого-то веселят твои анекдоты, свидетельствует о твоей реальности? Ведь мы читаем байки про Ходжу Насреддина, улыбаемся им, но никакого Ходжи не существует. Мало того, нет и автора этих историй!
Небитов медленно шел вдоль тротуара, то и дело поднося к губам бумажный пакет и продолжая эту вечную дискуссию. Ты ведь сам говорил, что объективность существования невозможна. Все дело в парадигме связей. Если их достаточно много, то объект, на который эти связи замкнуты, с которым они сцеплены, из воображаемого становится реальным. Если пятьсот человек считает Ходжу Насреддина прикольным, значит, он есть. Прикольный или нет, но реальный. Не менее реальный, чем ты сам.
Ага. Но тогда и факт моего существования также опосредован количеством связей, нитей, тянущихся от меня к душам других людей! Или - точнее - от душ ко мне. Ведь оборвись вдруг все эти нити, и на моем месте обнаружится дыра. Что я только что и наблюдал.
Постой-ка. Теория твоя утверждает, что степень реальности вот этого прохожего, например, или вон той девчушки с плакатом Красного креста такова же, как и у литературного персонажа, если он достаточно популярен, а значит - включен в массированную парадигму связей-нитей. Так? Верно. Но тогда скажи, а в чем разница - в смысле объективности существования - между тобой и Шерлоком Холмсом, или Ходжой Насреддионм? Ни в чем. А что ты хочешь сказать? Да вот что: как ты можешь быть уверен, что сам не литературный персонаж? Не вымысел чей-то?
Ой, ну это банальность, скукотища. Пусть банальность, но все-таки ответь: уверен ты, что имеешь свободу воли, а не действуешь по прихоти автора? Возможно, Шерлок тоже ощущает себя вполне самостоятельной личностью. Я согласен даже взять другой пример. Пусть не Шерлок, не Робинзон. Пушкин! Да что ты привязался к одним  тем же? Холмс-Пушкин-Робинзон! Да потому что хрестоматийные примеры - лучший способ проиллюстрировать свою мысль. Итак, Пушкин. Он действительно был, жил, страдал, поступал тем или иным образом, а затем умер. Но не исчез, не растворился в небытии. Благодаря своему таланту, который способен затронуть струны самых разных душ, он по-прежнему с нами. И согласно твоей теории, он реален сейчас не в меньшей степени, чем при жизни. А может даже и в более! Ведь сколько у него было читателей в 19-ом веке? Раз-два и обчелся, а 20-й век принес ему всенародную любовь и славу. То есть, парадигма его связей-нитей увеличилась, окрепла, значит, и его реальность загустела, что ли. Правильно излагаю? Ну, если все верно, то где доказательства, что ты тоже не умер? Небитов конечно не Пушкин, но тоже успел при жизни кой-чего натворить. Придумал то и сё, создал такое и сякое. Словом, народу есть, за что его помнить и уважать. И все, что мы имеем на сегодняшний день - это парадигма вот этого самого уважения благодарных современников. Но Небитова самого, увы, с нами уже нет. Это просто ходячая легенда. Мифологический персонаж из бизнес-учебника. Реальный, согласно твоей теории, но не живой. Ты умер. Ты пустота в окружении ниточек человеческой памяти.
- С вами все в порядке?
Девушка с плакатом Красного креста, только что стоявшая посреди пешеходной улицы, оказалась рядом с Небитовым и внимательно вглядывалась в его лицо. Видно, выглядел он жутковато. Отогнав внутреннего собеседника, Небитов вернулся на улицу в Глазго и сфокусировался на лице девушки. Лет двадцати пяти, светлые пряди выплеснулись из-под смешной синей шапки, огромные и тоже синие глаза смотрят на него то ли с испугом, то ли с удивлением.
- Да, спасибо, все в порядке.
- Уверены? Помощь не нужна?
- Помощь нужна вам.
Небитов криво улыбнулся, показав на плакат с призывом жертвовать деньги на нужды Красного креста.
- Много насобирали?
- Что вы! Я не собираю пожертвования. Я только раздаю листовки. И прошу заполнить анкету. Возьмете?
- Давайте. Что за анкета?
- Ну, там разные вопросы к жителям города...
- Ох, тогда это не для меня. Я приезжий.
- Правда? Ни за что бы ни подумала!
- Но мой ужасный акцент!
- В Глазго только каждый четвертый говорит без акцента. У вас еще не самый ужасный.
- Спасибо. Мне сегодня уже говорили, что я в своей шляпе похож на типичного шотландского профессора.
- Только типичный шотландский профессор нечасто пьет виски на улице из бутылки в бумажном пакете...
- Вы видели? Поверьте, мне стыдно.
- Ох, что-то не заметно.
Они рассмеялись, и влажная синева глаз незнакомой девушки будто защитила Небитова от чего-то. От него самого. И он неожиданно ляпнул:
- Ваши глаза - изолента.
- Ч-что? Простите... В конкурсе оригинальных и непонятных комплиментов вы явно не проиграете.
- Да, это я действительно сказанул. Я имел в виду, знаете, когда я был маленьким, изолента была только одного цвета - вот такая темно-синяя, как ваши глаза. Но главное даже не в цвете. Я, понимаете, как провод оголенный.
- И вы только что были под большим напряжением.
- Точно! Что, заметно было?
- Ну да, что-то вроде того.
- Но вы меня поняли! Насчет провода и напряжения. Да. И вот вы как бы защитили, отгородили меня вашей изолентой. Простите, глазами. Все, я смущен и раздавлен... Как вас зовут?
- Лесли. А вас?
- Лесли разве не мужское имя?
- Возможно. Папа никогда и не скрывал, что хочет сына.
- Думаю, он не в проигрыше.
- В смысле?
- Ну, если б я был вашим отцом, я был бы счастлив.
- Так, вы кокетничаете. Значит, вам уже полегчало. И вы не сказали, как вас зовут.
Небитов представился, затем рассказал, кто он и откуда. Он понял вдруг, что смешон в своей суетливой готовности продолжать этот разговор бесконечно. Потому что боялся, что стоит ему прекратить беседовать с Лесли, и на него вновь обрушится та жуть, что он недавно испытал. Так что, он изо всех сил старался казаться смешным и нескучным. Впрочем, его напускной юмор не мог обмануть внимательных глаз Лесли. Она слушала, смеялась, но продолжала всматриваться в него и следить немного отстраненно, как доктор слушает бред заговаривающегося больного.
- С вами точно все будет в порядке? Просто мне надо идти.
- Помочь вам раздать листовки?
- Нет, спасибо. Это, правда, очень мило с вашей стороны. Но мне действительно пора. Меня ждет один человек, моя подруга.
- Конечно, конечно, я и так вас задержал своей пустой болтовней. Но что поделать, мне это было очень приятно. И знаете... Мне так не хочется вас отпускать! Глупо?
- Почему же глупо? Нисколько. Мне самой не охота уходить. Правда. Но ничего не поделать, нужно. Прощайте. И берегите себя.
Вот сейчас она уйдет, - подумал Небитов. - как уже десятки раз уходили другие. Уходили, иной раз, даже не заговорив со мной. Хотя достаточно было одной только встречи взглядами, чтобы понять, почувствовать вот это... Не знаю, что это. Какая-то интуитивная близость? Родство душ? И всякий раз потом - чувство утраты, нереализованной возможности, упущенного шанса. Легкая сладкая боль. Даже не боль, так, стон интуиции. Как остановить ее? Хоть я и понятия не имею, что стал бы делать, если бы она осталась. Да ведь она уйдет! С какой стати, действительно? Я ей в отцы гожусь. Пошло, глупо, геронтология сплошная. Тьфу! Перестань! При чем тут возраст! Ведь она чувствует то же самое, я же вижу. Потому и медлит. И тем не менее, уйдет. Я это знаю. Она это знает. Уйдет.
А я поплетусь сначала по освещенной витринами улице, затем перейду через мост и сверну в темный переулок. Темный, но не страшный. На противоположной стороне улицы увижу давешних глухонемых ирландцев, совершенно пьяных, босиком танцующих на брусчатке. Я пройду мимо. Вспомню о бутылке в бумажном пакете, допью виски. Дойду до отеля, поднимусь по лестнице, увешанной клетчатыми тартанами разных кланов. Войду в номер и провалюсь в сон. И ни секунды не буду думать о мужском имени Лесли.
А завтра встану на удивление легко, несмотря на ранний час и на давешние похождения. Пешком, хоть это и не близко, дойду до места сбора. Там уже будут прохаживаться слегка заспанные туристы: две француженки, молодые и почему-то злые, забавный голландец двухметрового роста, семья англичан, молчаливый пенсионер, похожий на отставного военного. Затем к тротуару подрулит микроавтобус, выйдет молодцеватый водитель, он же гид. Я для смеха спрошу о его клетчатом галстуке, из какого он клана? Он тоже пошутит в ответ. Все рассядутся в автобусе, водитель включит кондиционер, и мы поедем. Часть дороги я все-таки просплю, и окончательно приду в себя на берегу Лох-Ломонда, на нашей первой остановке. Сниму несколько кадров этого "излюбленного места отдыха жителей Глазго", понаблюдаю за смешным голландцем, который ради удачного ракурса будет принимать самые невероятные позы, то подлезая под парапет, то вскакивая на него. И мы поедем дальше. И будут другие остановки, на каких-то знаменитых пустошах, где клан Мак-Ферсонов разбил наголову клан Мак-Дуайтов или наоборот. Но красота будет необычайная. Мягкие очертания сопок в сахарных шапках, с четкими границами снега и травы. Туман, наползающий на вершины и превращающийся затем в облака. И все будут немногословны и тихи, будут задумчиво созерцать, и только верзила-голландец станет непрерывно щелкать затвором своей огромной камеры. Потом будет остановка с обедом и дегустацией виски. Но я не стану дегустировать, а возьму безалкогольного имбирного эля, а затем, подумав, куплю целую упаковку и предложу всем попутчикам. Водитель будет по ходу поездки рассказывать о достопримечательностях, мы будем озираться по сторонам и, наконец , приедем к озеру Лох-Несс. Здесь наш гид покинет нас и покажет место следующей встречи, куда мы должны будем попасть в назначенное время - после посещения музея и прогулки на пароходике по озеру. Музей окажется совсем небольшим и не очень интересным, все пройдут в магазинчик сувениров. Здесь француженки, уже не такие раздраженные, как утром, будут в шутку фехтовать на деревянных мечах, а голландец сфотографирует их. Дальше они пойдут вместе. Нас пригласят в маленький кинозал, где покажут десятиминутный фильм о судьбе замка Аркарт, который мы вскоре сможем увидеть на берегу озера. Фильм расскажет о героической судьбе замка, ставшего последним оплотом независимых шотландцев. Гордые Мак Дональды прославили эту крепость в нескольких войнах. А затем предводитель горцев капитан Грант взорвал замок, когда понял, что более сопротивляться напору англичан не в силах. По крайней мере, это то немногое, что я пойму из комментариев диктора. После фильма мы пройдем сквозь стеклянные двери и окажемся практически на берегу легендарного озера. В ожидании пароходика мы побродим по развалинам замка, я поднимусь на донжон, откуда открывается самый лучший вид на Лох-Несс. Озеро окажется нешироким, но в длину уходящим за горизонт. Все будут, якобы с иронией, всматриваться в спокойные воды озера, в тщательно скрываемой надежде увидеть спину таинственного чудовища. Потом придет пароход, этакий озерный трамвайчик. И мы разойдемся - кто в крытый салон, прячась от холода, кто в бар, где предлагают пиво "Несси", а я выйду на палубу. Продуваемый свежим ветром, я буду смотреть сначала вперед по курсу, высматривая легендарного монстра. Буду представлять, как его большое и сильное тело скользит в толще воды, не чувствуя холода, лишь ощущая, как перекатываются мышцы, сокращаясь и расслабляясь. В мутной и темной воде не особо доверяешься глазам, но зато другие чувства необыкновенно обострены. Вот стайка рыбешек угловатой траекторией пронеслась мимо, но я не чувствую голода, пока нет. Вот глубокая расщелина на дне, которую я хорошо знаю, и в которой можно затаиться и отдохнуть. Я ощущаю эту трещину брюхом, холодным прикосновением глубины. Поднимаюсь чуть выше, здесь светлее, здесь играют полумесяцами бликов пузырьки воздуха, когда я шумно выдыхаю. А теперь опять этот звук! Я хорошо знаю его. Последние лет сто, может, чуть больше, я слышу его регулярно. Мерный механический рокот. И вонь кислоты, которая когда-то так сильно раздражала меня. Но пришлось смириться и с этим шумом и с этим запахом. Я напрягаю мышцы, увеличивая скорость, и оставляю позади крошечный пароходик, тарахтящий на поверхности озера. Там, на палубе, я так и не увижу ничего, что нарушило бы матовую гладь озера. Я перейду на корму и буду смотреть на кильватерный след, расходящийся от нашего трамвайчика двумя диагоналями. Буду думать о том, что неважно, есть ли в действительности Лох-несское чудовище. Ведь легенда живет сама по себе, она существует благодаря тому множеству людей, которые верят в нее. И тем людям, кто не верит, но оспаривает. И тем, кто не оспаривает, не очень-то верит, но и не отказывает себе в удовольствии приехать в знаменитое место, чтобы посмотреть на знаменитое озеро, чтобы - а вдруг! - заметить на его поверхности знаменитого монстра. Я буду думать об этом и ощущать странное глубокое родство не с первыми и не со вторыми, вообще не с людьми, а с самим чудищем. Мне покажется, что я понимаю его, скользящего в глубине, что реальность его существования подобна моей. Мы оба легенды, не более того. Но и не менее. Поэтому мы бессмертны, с одной стороны. Но мертвы с другой. Я буду стоять на ветру, смотреть на кильватерный след, думать о подводном существе, неожиданно таком родном и близком, а потом шагну к нему в белую, совсем не страшную воду.