Меня убил Панчо Вилья

Меня убил Панчо Вилья

- Сын мой,..
- А-а! Кто ?! Стоять!!... Уф-ф, падре, вы меня напугали.
- Ты меня тоже напугал. Можешь опустить свой… э-э… пистолет?
- Да, конечно. Простите, падре.
- Ничего страшного. И ты прости, что я так тихо подошел.
- Да, я немного задремал. Знаете, падре, здесь так тихо, покойно, а я так устал, что…
- Понимаю, понимаю. Не хочешь ли исповедаться, сын мой?
- Что? Исповедаться?
- Ну да. Это ведь Храм Божий. Твои друзья все уже исповедовались. Я думал, все ушли. И тут заметил тебя.
- Ну да. А я на вас с револьвером! Ха-ха! Простите…
- Как давно ты был на исповеди?
- Э-хе-хе, падре. Давно. Очень давно. Не до исповеди мне было.
- Тогда воспользуйся случаем. Наверное, тебе есть, что рассказать Господу.
- Да уж. Захочет ли Он слушать?..
- Я стану Его ушами, я выслушаю тебя. Говорить ты будешь со мной, а покаешься перед Ним. Пройдем в исповедальню.
- Постойте, падре. Понимаете… А можем мы поговорить здесь?
- Но это против правил, сын мой!
- Правила… Не все правила хороши, святой отец. Некоторые очень даже плохи. И их нужно не только нарушать, их нужно отменять! Вы называете это грехом. А мы называем это Революцией!
- Я знаю, чем вы занимаетесь. Да, революция отменяет правила. Но ведь только для того, чтобы установить новые, не так ли?
- Конечно. Более справедливые, более гуманные правила.
- Но все-таки правила! Значит, без них никак. Иначе – беспорядок, хаос.
- Значит, вы согласны, что правила не являются чем-то незыблемым, неизменным? Сегодня я нарушил закон, но завтра этот закон отменят. И вот я уже не преступник, а герой!
- Законы пишут люди, и потому законы несовершенны. Но есть другие правила, придуманные не нами.
- Говорите о заповедях Господних?
- Именно, сын мой!
- Вам не понравится, падре, что я скажу.
- Вот как? И все же я готов выслушать.
- Вот видите. Мы с вами говорим не в исповедальне. Нарушили ваши правила!
- Да, подловил ты меня, хе-хе. Да ведь мы согласились, что некоторые правила приходится менять, и даже иногда нужно менять. Но ты хотел сказать о десяти заповедях.
- Именно. Вам, наверное, трудно это принять, но заповеди тоже, как и человеческие законы,… Не знаю, как сказать… Не из камня высечены.
- Как раз, из камня. Моисей получил заповеди именно на каменных скрижалях.
- Да кто ж этого не знает! Я о другом. Вот сказано «не убий». И не то, чтобы не убей вот этого, а вон того, другого, можно. Ведь так? Не сказано ведь: не убивай в таком случае, а в другом случае можешь и убить. Нет! Просто: не убивай! Никогда. Никого. Нельзя. Так?
- Верно. Никого и никогда.
- Ага. И вот, скажем, убийца. Злодей. Грешный человек. Нарушил заповедь. Что с ним делать? Поймали его, схватили, привели к судье. Тот рассмотрел дело, видит: убийца не раскаивается, готов грешить и дальше. И приговаривает его судья к виселице. Так?
- Это суд человеческий, но…
- Человеческий, именно что человеческий. Строят на площади виселицу, толпа собирается. Выводят беднягу на эшафот. И кто там вместе с ним? Стража, палач судейский чиновник, тот, что зачитывает приговор. И кто еще? Ваш брат, священник.
- Конечно, ведь нельзя отпустить беднягу без покаяния…
- Да ведь тут сейчас произойдет убийство! Человека-то повесят, жизни лишат! По приговору, по закону, честь по чести. Но по божеским-то законам нет разницы, сказано ведь: не убий!! А убьют, еще как убьют. И священник, вот он, тут же стоит, все это видит и допускает. При нем нарушают главную заповедь Господа, а он и ухом не ведет. Это как же?
- А ты не прост, парень. Сложные вопросы задаешь. Ты грамотен?
- На простые вопросы, падре, я и сам знаю ответы. И для этого грамоте обучаться не нужно. Как кобылу запрячь, как зерно размолоть, когда сеять пора, когда убирать. Эти премудрости в тебя с детства входят, да не через голову, а через руки. А если и через голову, то разве что подзатыльником отцовским. Большинство так и живут. На все вопросы у них есть ответ. А те вопросы, что без ответа, и задавать не стоит. Зачем? Головная боль лишь, да расстройство.
- Ну, если тебя мучают сложные вопросы, то приходи в церковь, здесь ты всегда найдешь собеседника.
- Э-э, падре… Знавал я многих попов, особо с ними не поговоришь. У вашего брата тоже все ответы заранее известны и прописаны. А на неудобные вопросы вы тоже не любите отвечать.
- Я не из такого числа. Ведь долг священника в том, чтобы человек не отбивался от других, потому нас и называют пастырями – пастухами. Мы должны указывать верный путь, даже самой заблудшей душе. Вот ты говоришь, что церковники принимают казни вопреки заповеди. Но ведь вот вы, революционеры, для вас вообще этот запрет существует? Убийство для вас оправдано Революцией…
- Отец! Что вы знаете об убийстве?!
- Ты прав. Я знаю лишь то, что слышу от людей. На сегодняшней исповеди слово «убийство» звучало очень много раз. И это прискорбно. Вот и тебе, наверное, есть в чем покаяться?
- Хотите спросить, убивал ли я? Хм! Сначала, падре, убили меня.
- Прости?
- Знаете, кто такой Панчо Вилья?
- Ну да, ваш главарь… Прости, лидер, командир.
- Так вот, Панчо Вилья убил меня, святой отец. Убил много лет назад.
- Боюсь, что я не совсем…
- Хотите, расскажу, как это случилось? Ведь вы сами говорили, что это ваш долг – выслушивать людей.
- Да, это так.
- Так вот. С чего начать? Я родился недалеко от Сан Хуан дель Рио…
- Знаю эти места. Раньше я служил в храме в Дуранго, пока меня не перевели сюда.
- Так мы с вами почти земляки! Значит, вы наверняка слышали о гасиенде Гогохито.
- Разумеется. Самая богатая гасиенда в тех краях!
- Да уж! Богатая. Самые плодородные земли, самые тучные стада, самые работящие пеоны. Такие, как мой отец, Мигель Арамбула. Я был старшим его сыном. Старшим, но не первым. Передо мной был еще Хосе, он умер младенцем…
- Мир праху его, душа безгрешная!
- Безгрешная, это точно. Меня назвали так же, как и его, Хосе. Что ж, имени пропадать, что ли? Затем родились Хуан, Хуанита, Аурелио, Карлос.
- Достойная смена.
- Точно! Было, кому заменить отца, когда он надорвал брюхо и помер. В качестве наследства я получил его работу в конюшне. Было мне тогда… ммм… лет двенадцать. Я не жалуюсь. Работа мне нравилась. Я люблю лошадей. Мыть их, кормить, ухаживать – это дело по мне. Но вот хозяева и управляющий…Им было не угодить. Все не по нраву, как ни сделай. Думаю, они тоже живут согласно правилам. И одно из таких правил: унижай, притесняй, обижай пеонов! Даже, если я не виноват, я все равно не прав. Особо старался один молодчик. Лопес Негре его звали. Тот мимо тебя пройти не мог, чтоб не задрать. И все-то ему было не так. Даже сам хозяин покатается верхом, получит удовольствие, слезает с коня, отдает тебе уздечку и благодарит. Бывает, и по плечу похлопает, молодец, мол. Отходит. А Лопес задержится нарочно, тоже передает тебе узду, смотрит в глаза с такой улыбочкой, заносит руку, будто тоже собирается похлопать по плечу, да как треснет по уху! Я буквально с ног падал. Маленький был ростом и хилый. А его, видать, это и забавляло. Я рос, конечно, креп. Уже от ударов Лопеса не падал, на ногах стоял. Но обида только росла. И чем сильнее я становился, тем сильнее он меня бил, все норовя свалить с ног. А я не падал. И не ныл. Только погляжу на него и думаю себе: ну погоди, скотина, наступит день, когда ты у меня сам упадешь. И упадешь от моего удара. А может статься, что упадешь навсегда. Знаю, знаю, что вы скажете, падре. О гневе, о грехе, совершенном в помыслах. Все знаю. Я ведь тогда ходил регулярно к мессе и после первого причастия исповедовался тоже регулярно. Так что, наш отец Хоакин все знал. И все увещевал меня смириться, терпеть. Я и терпел. Ведь нужно было семью кормить. Мои братья и сестра подрастали, но работать им было еще рано. Разве что, Хуану. Как-то Лопес проезжал верхом мимо нашей лачуги и попросил воды. Мать крикнула Хуану, чтоб принес кувшин и когда мальчишка прибежал, она обратила внимание Лопеса на своего сына: нельзя ли, мол, найти какую-нибудь работу для него? Ведь ему уже скоро тринадцать! Лопес что-то пообещал, но сам неотрывно смотрел не на Хуана, а на Хуаниту, мою двенадцатилетнюю сестру. Хотя она была тогда совсем девочкой. Но этот мерзавец уже тогда положил на нее глаз. И когда мать, так и не дождавшись ответа насчет работы для второго сына, пошла к Лопесу сама, тот ответил, что для Хуана предложить ничего не может, но зато готов взять девчонку прислуживать по дому. Мать обрадовалась, а я, когда узнал об этом, сразу понял, что Лопес задумал недоброе. Я очень любил сестру, единственную в семье среди мальчишек. И я сказал, что буду присматривать за ней, и если случится что-то неприятное, если Лопес позволит себе лишнее, чтобы она сразу бежала ко мне. Каждый вечер я расспрашивал ее, как вел себя хозяин. Но Лопес не трогал ее. Он и ко мне стал как-то терпимее, уже не задирал без причины, как прежде. Правда, я относил это на счет того, что стал выше ростом и крепче. Но однажды, когда я, как всегда, спросил Хуаниту, как прошел день, она замялась и отвечала неохотно. Я чувствовал, что ее что-то беспокоит, но ответа добиться не мог. С матерью Хуанита была более откровенна и призналась, что Лопес сегодня вдруг начал гладить ее по голове, а затем по спине и груди. Она вырвалась и убежала домой. Хуанита спрашивала материнского совета, что ей делать? Ей страшно было снова возвращаться в тот дом. Но что могла посоветовать ей женщина, которая всю свою жизнь была приучена терпеть и терпеть, как и советует ваш брат. Терпи, дочь! Когда я узнал об этом, я вскипел… Ох, падре, гляжу я на вас и понимаю, что подобных историй вы наслушались немало. Да, это происходит на каждом шагу. Хозяева унижают, бьют, насилуют, и управы на них нет. Я и сам видел это, и мои товарищи рассказывали. Всюду одно и то же. Выходит, это тоже правило? Раз так есть, значит, так и должно продолжаться?
- Мир несправедлив, сын мой. Но это не оправдывает ответного насилия революционеров!
- Да ведь и сам Иисус был революционером! Разве не так? Ведь он говорил: посмотрите вокруг, как неправильно и неправедно устроился мир. И он не должен быть таков. Давайте изменим его!
- Но не с помощью насилия. Христос не призывал брать в руки оружие.
- Правда? А как же «Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч»?
- Евангелие от Матфея? Ты неплохо знаешь Священное писание. Но неверно толкуешь его. Христос не призывает к войне, Он лишь предупреждает своих учеников, что люди, особенно власть предержащие, не согласятся мирно с Его учением, они будут сопротивляться, будут истязать учеников, несущих в мир Свет учения, будут истреблять их безжалостно, и ученики должны быть к этому готовы.
- Но, падре, меч есть меч. Слово сказано. В те древние времена меч был то же самое, что сегодня винтовка. И если мы говорим: к оружию, братья! Бросайте мотыги, берите винтовки! Значит, мы просто повторяем слова Его: не мир мы несем, но меч. Разве не так?
- Конечно, нет! Ведь Учитель не дает меч ученикам своим, Он вооружает их лишь Словом, и предупреждает, что Слово это встретит яростное сопротивление. Будьте готовы к этому! Вот что значит «принес меч».
- Слово? Вы всерьез полагаете, что можно что-то изменить словом? Я тоже раньше так думал. Когда Лопес уже всерьез начал лапать мою сестру, я решил поговорить с ним. Ведь не проходило и дня, чтоб я не встречал его на конюшне. И когда он заявился в очередной раз, то сразу почувствовал по моей угрюмой физиономии, что что-то не так. «Эй, крысёныш, хочешь мне что-то сказать?» Я, по правде говоря, от гнева и от бессилия потерял дар речи на какое-то время. Не забывайте, мне едва исполнилось шестнадцать, а Лопес был взрослым могучим мужчиной, к тому же имел власть. И все же я собрался с духом и сквозь зубы проговорил: «Оставь мою сестру в покое!» Думаю, выглядело это жалко, хотя от меня потребовало изрядного мужества. Но, конечно, Лопеса это нисколько не напугало. Даже раззадорило. «А иначе что? А? Что ты сделаешь?» Я только молча сопел. Тогда Лопес достал из-за пояса свой огромный нож и показал мне: «А я вот что сделаю. Если ты еще раз откроешь свой грязный рот, я вот этим самым ножом вырежу твой болтливый язык и скормлю его псам. Ты понял, ублюдок?!» И что я должен был делать?
- Пойти к своему духовнику, как его, отцу Хоакину, и рассказать все. Посоветоваться.
- Вот видите, не такой уж я и законченный грешник. Ведь я именно так и сделал. Хотя мне и было ужасно стыдно говорить о таких вещах. Это же была моя сестра!
- И что тебе ответил священник?
- А что бы ответили вы?
- Я бы сказал: пусть Господь даст сил твоей сестре сопротивляться. Она должна показать управляющему, что горда и сильна, чтобы он отстал от нее. Но если это не поможет, нужно обратиться к хозяину гасиенды, чтобы он приструнил своего помощника.
- О, вы и впрямь черпаете свои ответы из одного источника. Отец Хоакин сказал буквально то же самое! И я поговорил с сестрой. Объяснил ей, как она должна себя вести с Лопесом, чтобы он перестал ее домогаться. Она слушала меня, опустив голову, и хотя кивала в ответ, я понимал, что ничего не выйдет. Нет у нее тех самых сил, чтобы сопротивляться напору Лопеса. Тогда я решил действительно поговорить с хозяином. Легко сказать! Не могу же я просто ввалиться в дом, мол, у меня к вам разговор, синьор. Оставалось только ждать, когда хозяин сам появится на конюшне. Благо, не проходило и пары дней, чтобы он не катался верхом. Так что, ждать пришлось недолго.  И вот, когда после прогулки, довольный хозяин передавал мне коня, я обратился к нему. Попросил прощения и сказал, что у меня просьба. Он остановился и выслушал меня. Я сказал, что его помощник Лопес Негре пристает к моей сестре, которой всего лишь четырнадцать лет. К тому же, Лопес женат, и это грех вдвойне. Хозяин молча выслушал меня, пожевал свой ус, а затем обратился к Лопесу, который стоял тут же, неподалеку, и немного нервничал. «Кто это?» - «Хосе, младший конюх» - «А где Мигель?» - «Он умер, синьор, несколько лет назад. Это его сын». Они говорили между собой так, как будто меня вовсе не было рядом. Хозяин проговорил: «Мигель был хорош. И он никогда не заговаривал со мной. Он знал правила. Но не обучил им мальчишку. Объясни ему». И ушел. А Лопес, теперь уже с довольной улыбкой, приблизился ко мне. «Тебе что, не объяснили, что нельзя разговаривать с хозяином, если он сам к тебе не обратится? Так я дам тебе урок!» И он снял с седла длинную плеть. Я, переполненный страхом, гневом, разочарованием, был готов заплакать. Но вместо этого схватил вилы и выставил их перед собой. Лопес не ожидал отпора и немного замешкался. А потом, не выпуская плети из рук, сказал: «Ничего, урок все-таки состоится. Не сегодня, так завтра». И ушел, посмеиваясь, но все же озираясь. Я не помню, как закончил работу, как добежал до дома. Голова моя и душа были переполнены самых разных чувств и мыслей. Меня раздирали противоречивые желания: удрать с гасиенды и податься к разбойникам, поджечь хозяйский дом, спрятаться куда-нибудь и плакать. Но я вспомнил о сестре и решил дождаться ее возвращения, чтобы предупредить об опасности. Матери я пока ничего не стал говорить, так как и сам не знал, что буду делать. Сестра задерживалась, время было уже позднее, мы обычно в этот час садились ужинать, но ее все не было. Я решил пойти Хуаните навстречу и, поскольку уже стемнело, прихватил отцовское ружье. По ночам в наших местах можно встретить койота, так что без оружия люди редко выходят в такое время на улицу. Я знал, какой тропинкой сестра ходит домой, я и сам ходил тем же путем. Но на всякий случай на ходу время от времени окликал ее по имени. Чтобы не напугать в темноте. И вдруг, когда я в очередной раз произнес: «Хуанита, это я», чья-то тень метнулась с тропинки в заросли. Я вскинул ружье и осторожно подошел к кустам. Это была моя сестра. Даже в темноте, едва освещенная луной, она выглядела ужасно. Платье изорвано в клочья, на лице кровоподтеки, волосы совершенно растрепаны. Я сразу все понял, да и трудно было не понять. Взяв сестру за подбородок, я поднял ее лицо и посмотрел ей в глаза. И спросил всего лишь одно: «Лопес?» Она кивнула и зарыдала. Я сказал ей: «Ступай домой». Сказал таким тоном, что она тут же вскочила на ноги и быстро пошла по направлению к дому. А я пошел в противоположную сторону. К дому Лопеса. И в руке у меня было ружье. Ну, падре, вы конечно знаете, что случилось дальше?
- Ты… ты убил его?
- Вы забыли, с чего мы начали. Ведь я обещал вам рассказать про убийство. Но не о том, как я убил, а как меня убили. Помните?
- Да, да, ты сказал, что тебя убил Панчо Вилья. Но я и тогда не понял твоих слов и сейчас не понимаю. Хосе, сын мой, объяснись.
- Хосе… Много лет никто так меня не называл…
- Но ведь это твое имя? Разве не так?
- Да, меня действительно звали Хосе. Хосе Доротео Аранго Арамбула. Звали, пока я был жив. А у мертвецов ведь нет имен.
- Что случилось в тот день? Каким образом там появился Панчо Вилья? Что ты сделал с Лопесом? И что сделали с тобой?
- Откуда появился? Ну, тогда я не знал, что это именно Панчо Вилья. Франсиско Вилья. Я вообще ни о чем таком не помышлял. Я шел к дому Лопеса с твердым намерением его пристрелить. Если б он обидел не сестру, а меня, возможно, я стерпел бы. Если б стало совсем невмоготу, наверное, действительно сбежал бы. Но вряд ли убил бы. Вряд ли. Я был обычным мальчишкой. Думаете, убить так легко?
- Нет, вот уж чего я точно не думаю! Убийство не только тяжкий грех перед лицом Господа. Это поступок и по мирским меркам крайний. Душа человека, так я полагаю, не готова к убийству, и все в нас сопротивляется даже одной мысли об этом. В здравом рассудке любой человек понимает, что убийство противно самой человеческой природе. Хотя, вот вы, революционеры, наверное, думаете иначе…
- В здравом рассудке! Как же сохранить здравомыслие, когда твою сестру насилуют?! Кто ж способен хладнокровно рассуждать, когда происходит такое? Нет, падре, видно жизнь не поворачивалась к вам своим мрачным боком, если вы так говорите. А обычного человека на каждом шагу подстерегают такие испытания, что трудно сохранить свой разум чистым, а душу спокойной и умиротворенной. Я хотел убить! Я мечтал убить! Я шагал к дому Лопеса и представлял, как спускаю курок, как взрывается от пули его голова и мозги разлетаются вперемешку с кровью.  Вот тогда-то, сдается мне, и появился Панчо Вилья. Еще без этого знаменитого имени, еще пока незаметный во мраке, но он уже был рядом. И пока я обдумывал убийство Лопеса, Панчо Вилья готовился убить меня. Не знаю, скоро ли я дошел к своей цели, но было еще не поздно. Лопес только что отужинал, я это прекрасно видел сквозь ярко освещенные окна. Он вытер салфеткой свой мерзкий рот, который совсем недавно лез со своими гадкими поцелуями к моей сестре. Лопес встал из-за стола, потянулся. Я хотел выстрелить тотчас же. Сквозь окно он был прекрасно виден и представлял собой удобную мишень. Но затем я передумал и решил дождаться, когда негодяй выйдет из дома. Я не хочу убивать его из укрытия, как трус. Я должен взглянуть ему в глаза и сказать, за что убиваю его. И он должен увидеть, кто карает его. Так что я притаился и стал ждать. Должен ведь Лопес перед сном выйти наружу справить нужду. Я ждал в темноте, и вместе со мной ждал своего часа Панчо Вилья. За эти минуты он окреп, налился силой, хотя и был еще похож на призрачную тень. Я, конечно, не знал ничего о нем и не думал. Мне было не до какого-то неизвестного, меня заботил лишь Лопес Негре. И я дождался. Как дождался и Панчо Вилья. Мы оба вздрогнули, когда дверь отворилась, и на пороге черной тенью нарисовался Лопес. Он спустился с крыльца, ковыряя во рту зубочисткой. Отошел с десяток шагов и, не заходя в сортир, который торчал неподалеку, начал расстегивать штаны. Свет из окон падал на него, но Лопесу не было до этого никакого дела. Он был у себя дома, он чувствовал себя в полной безопасности, он вообще привык вести себя так, как ему хочется. И тут из темноты выступил я. С ружьем, направленным прямо на Лопеса. В это же время изготовился и Панчо Вилья. Но тогда я об этом не знал. Я видел только глаза Лопеса, сначала удивленные, затем испуганные. Но надо сказать, что он быстро взял себя в руки. Ухмыльнулся и продолжил расстегивать ширинку. А затем приступил к делу, ради которого и вышел из дому. Если б он затрясся от страха, стал умолять о пощаде, как это мне рисовалось в воспаленном воображении, пока я бежал к его дому, может быть я и не выстрелил. Может, мне было бы достаточно припугнуть его, чтоб услышать обещание оставить в покое мою сестру. Но он стоял, мочился на землю и ничуть не боялся. Будто он презирает меня настолько, что не верит в опасность. Не верит, что грязный конюх может всерьез угрожать ему. Ему! Вот этого я, наверное, и не смог стерпеть. Того, что Лопес, и такие как он, измываются над нами так, будто даже не получают от этого никакого удовольствия, словно по привычке. Или даже из чувства долга. Мы для них как насекомые! Ничтожные, грязные насекомые! А что делать с москитом? Прихлопнуть его, если слишком докучает. А пока он не зудит над ухом, никто и не замечает его, такое ничтожное существо. Это взбесило меня, и я взвел курок. А Лопес все продолжал мочиться, и взгляд его не изменился, он был все так же насмешлив и презрителен. Он даже мысли не допускал, что это может быть всерьез. Он даже будто скалил зубы. Сплюнул и произнес: «Слушай, щенок…», и тут же получил пулю в грудь. В этот же момент был убит и Хосе.
- Но ведь Хосе – это ты?
- Я ведь сказал, падре, я мертв. А у мертвых разве есть имена?
- Мертв? С кем же я разговариваю?
- Уж точно не с Хосе. Мальчик Хосе спустил курок. Он убил человека. Неважно, за дело ли, из мести ли, в гневе ли. Ведь не сказано «не убивай просто так, а в гневе или за дело можешь и убить». Нет, сказано ясно и коротко: «Не убивай». Почему? Почему убивать нельзя? Вы говорите, что это противно разуму человеческому и душа его тоже сопротивляется убийству. Да оглянитесь вокруг! Убийствами полон мир. Все ожесточены, и это насилие не остановить. Сколько стоит мир, столько вершатся в нем убийства. А вы все твердите: «не убий, не убий». Но почему, почему нельзя этого делать? Вы не отвечаете. Хотя ответ прост: убивший да убит будет. Если б вы не скрывали этого, если б кричали на каждой проповеди, может, мир бы и одумался. Каждый, кто убьет, тут же будет убит и сам. Как это произошло с мальчиком Хосе. Он остался мертвым там, между сортиром и домом Лопеса Негре, а в лес уходил беглец и разбойник, будущий революционер Панчо Вилья, для которого убийство не грех, а повседневная необходимость, от которой ему уже никуда, никуда не деться… Прощайте, падре, мне пора. Благодарю, что нашли время выслушать меня, не докучая чтением морали. Помолитесь за юного убиенного Хосе Доротео Аранго Арамбула.
- Я помолюсь и за тебя, странный человек. Только скажи мне все-таки свое имя. За кого мне просить Господа?
- Как, вы еще не поняли, падре? Франсиско. Франсиско Вилья, которого друзья и враги называют Панчо…