Великая Тайна

Я был ужасно расстроен. Разочарован, если вам так угодно, или даже немного рассержен, но важно одно: к горлу моему подступал ком, а на глаза наворачивались слезы.

Около деревни нашей, скрытый за густыми зарослями диких яблонь, груш и слив с твердыми, кислыми плодами, которые мы так любили собирать, раскидывался пруд. Не такой маленький пруд, какой себе можно представить, с милыми заборчиками и декоративными рыбками, стелющимися по дну, а настоящий пруд; для меня, ребенка тогда, он выглядел, как настоящее огромное озеро. Днем этот пруд был самым обычным местом, где играли дети, ползали ящерицы и иногда приходили утолить жажду кони, коровы и козы с забавными зрачками: они у коз лежали посреди радужки горизонтально. А вечером обитель наша превращалась в нечто таинственное, закрытое для всех, кому еще не стукнуло четырнадцать. И все, кто этого почтенного возраста достиг, по утрам возвращались с совершенно заговорщическими взглядами и хитрыми ухмылками.

- Брось, малой. Дорастешь и узнаешь, три годка осталось, терпи! - Отмахивались они от каждого, кто пытался расспросить их, что же такого на пруду делается вечерами.

Мне, как и каждому, как мне тогда казалось, в голову сразу лезли мысли о кострах, гитарах, страшных историях. Может, они там драконов выводят? А, может, в рыцарство подаются? Или делятся секретами, как умудриться не проиграть в драке? Или летают к звездам?! Может, именно из вечернего пруда у "старших" появляются амулеты, похожие на большие зубы кого-то хищного, и кожаные повязки на тощих руках с выпирающими костями. Хоть теперь для нас, людей, привыкшим к рубашкам, выглядит жалко: иметь растрепанную веревку с белым камнем, деревяшкой или куском застывшей глины в форме клыка на тонкой кривоватой шее, но тогда трудно было представить, что о чем-то можно мечтать сильнее этого. Я с нетерпением ждал своего четырнадцатого дня рождения.
 
Еще за три месяца до этого знаменательного дня я перестал расспрашивать мальчишек о пруде и весь надулся, будто пытался не дышать или меня распирали изнутри невысказанные слова: "Да будет вам, три месяца всего, расскажите!". Я терпел, как мог. За месяц до праздника я стал задерживаться у зарослей дольше, но никак не мог увидеть участников загадочных вечерних событий - они приходили позже. За день до разрешения я не мог уснуть и всю ночь проворочался на своей простыне, смяв ее в комок, а после и вовсе выпихнув ногами на пол. Ступни мои зудели, жаждущие уже прямо сейчас отнести мое растущее нескладное тельце туда, к тайнам и приключениям.

Утро выдалось бодрее, чем обычно: с первыми петухами я подскочил на ноги, даже раньше матушки, и побежал на задний двор, чтобы быстрее расправиться с делами. Собрать яйца, покормить куриц, кроликов, собак, вывести овец к пастуху на выгон - мне казалось, если сделать это сейчас, день пройдет намного быстрее. Но я ошибся. Хозяйство было приведено в порядок, а в доме только проснулись родители и закопошился в кровати младший брат. Сегодня он смотрел на меня, как на какое-то божество; оно и ясно, именно так я взирал на тех, кто уже бывал на пруду вечером. Меня поздравили. Вяло, сонно, зато искренне: на улице отгорел рассвет, но время еще было раннее.
Я едва сидел на месте, пока уплетал завтрак, и подорвался со стула, как только последняя ложка каши оказалась проглочена. За калиткой уже ждала моя "свита". Четверо таких же нескладных, худых и загорелых деревенских ребят с мозолистыми пальцами и бесоватыми глазами, были старше меня. Поголовно. Очень обидно уходить домой, когда они, пересмеиваясь и подмигивая друг другу, почти бежали в сторону пруда, а после ни под каким предлогом не выдавали мне тайну вечерних сборов. Сегодня они вызвались помочь мне перетерпеть этот долгий и трудный день, что у них весьма сносно получилось - один принес потрепанный жизнью футбольный мяч, другой отвел нас на относительно ровную поляну с редко растущими дикими тюльпанами и воткнул в землю четыре колышка на двое "ворот". За игрой я не заметил ни того, что все тюльпаны были смяты, поломаны и растоптаны нашими ногами, ни того, что солнце начало клониться к горизонту. После того, как счет стал 12:15, вести мы его перестали, так как умы наши были заняты игрой, а не цифрами.

- Пас, пас!

- Бей же, ну!

- Да черт тебя...

Наши громкие, почти сорванные за время матча голоса еще некоторое время раздавались над поляной и таяли в алом закатном небе, а потом меня настойчиво потянули в сторону деревни. Я был не против. Я сам бежал туда. Со склона вниз, по бугру вверх, по дну оврага, перепрыгивая большие неравномерно-серые камни, а после по широким пыльным улицам между домов несли меня ноги, и в них отчего-то совсем не было усталости. Рядом с нами уже бежали другие. Рядом с границей рощи мы остановились, самый старший (ему тогда уже стукнуло 18 - невообразимая для меня цифра) призвал нас к тишине, окинул взглядом с немалой высоты своего роста и, кажется, даже подмигнул мне, как новоприбывшему. Царило напряженное молчание, которое прервалось только после приглашающего жеста нашего "вождя", когда вся наша орава единым потоком ринулась через деревья. В тот момент мне казалось, что дыхание наше слилось, а воздуха стало меньше. Спины впереди идущих плотно закрыли мне обзор. Зазвучавший смех и улюлюканье подняли у меня из низа живота какое-то приятное чувство, заставившее смеяться вместе со всеми, но я замер на месте, когда наконец удалось увидеть, к чему же все так стремились.

В самом пруду, по пояс в воде, или на берегах его, свесив аккуратные ножки вниз, находились девушки. Обнаженные тела их выбелены тусклым сумеречным светом, яркий румянец смущения на щеках так же обманчив, как и возмущенные возгласы. Они не были против, и именно к ним бежала вся эта толпа. Девушек было штук, может, двадцать, или больше, и всех их я знал. Нет, не так: мы их знали. Здесь были и чьи-то сестры, и чьи-то соседки. Чьи-то добрые подруги и чьи-то девушки. Я остановил одного из бегущих к пруду и спросил его, что же делать. Он засмеялся и хлопнул меня по плечу. До меня дошло. То, что заставило меня не спать ночью и грело все эти годы, мгновенно обрушилось, испарилось, прихватив и хорошее настроение с собой. Ни рыцарства, ни великих тайн - здесь все, мокрые и разгоряченные, занимались самым интересным для них делом. Они заигрывали друг с другом, хохотали, откровенно лапали чужие тела и даже уходили в кусты парами, когда норма хохота и флирта была выполнена. Меня мутило. Лица знакомых и друзей смазались, каждое тело стало просто частью похотливого организма, куда стремились все, поголовно все мальчишки, и тайна которого так тщательно скрывалась от меня все эти годы. Чувство пустоты внутри угнетало: мои грезы оказались разрушены такой глупой, такой невзрачной реальностью.

Я был ужасно расстроен.