Бессмертный полк

А мы  с тобой, брат, из  пехоты,
А  летом  лучше, чем  зимой.
С войной покончили   мы  счеты,
С войной покончили   мы  счеты,
С войной  покончили  мы  счеты, -
Бери  шинель, пошли  домой.
             ( Булат  Окуджава)


Утро  семьдесят первого  Дня  Победы  выдалось  солнечным.  По  Москве, в цветочно-флаговой  толпе,  легко и  бодро   шла  семья   Мошниных.  Идти  пришлось  долго,  и  глава  семьи, Петр  Иванович, взял  семилетнюю внучку  на руки, а  внук Иван  нес  портрет своего  прадедушки, с  которым  все  невольно  отмечали  его  большое  сходство. С  портрета   сержанта  пехоты  Ивана  Мошнина  смотрел   молодой  человек  с  голубыми  глазами, ямочкой  на  подбородке,  светлыми  каштановыми  волосами.
  Играл  баян, звучали  фронтовые  песни­ - все  участники  были  обьединены  одной  идеей  - почтить память героев  войны. Теплый  влажный   ветерок  ласково  трепал фронтовые  ленточки на  портретах.   
  "Эти  люди, герои, победившие в  страшной  войне и  освободившие  Советский  Союз, а затем  и  всю  Европу  от  фашизма, должны  идти  победным  строем  во  все  времена!" -  зазвучало  из  динамиков, когда  толпа  вышла на   брусчатку  Красной   площади.
В  конце  Парада, когда  все, уставшие  и  счастливые,   стали  расходиться,    к  группе, где шли  Мошнины,  подкатила  машина  одного  из  московских  телеканалов.  Вдохновленные  праздничной  обстановкой, полились  рассказы  о  героях. К   Мошниным подошел  корреспондент  телевидения.
"Это  мой  прадедушка ,-  стала  рассказывать Машенька в камеру.-  он  был  пехотинцем  и погиб  под  Берлином  в  конце   войны."  Оператор  взял  крупный  план портрета.
 " А  как  звали  твоего  прадедушку?"
"Иван  Семенович  Мошнин!" -" с волнением  произнесла девочка.
Зазвучал духовой оркестр  и под  звуки  "Прощания  славянки" все   стали  расходиться. Тротуары  уже  подсохли, почти  не  видно  было  ночных серо-бирюзовых   луж,  в  которых  отражалось  шалое  майское  солнце. Решение  не  спускаться   в  метро,  а пройти  пешком  до дома  дети встретили  с восторгом.
Дома, в их небольшой  двухкомнатной  квартире  на  17 этаже, уставших  Мошниных  ждал   праздничный   обед.   Возвращая   на  место прадедушкин  портрет,  старший  брат  Машеньки, Иван  поднял  со  дна старого  серванта и  другие  реликвии, принадлежащие  Ивану  Семеновичу. Это  солдатская    гимнастерка  и  медали,  семейные  фотографии,  несколько   писем  с  фронта. Рука  непрооизвольно  развернула  пожелтевший   треугольник:
из  письма  солдата  Ивана  Мошнина от 3 апреля  1945 года: "Сейчас  маленькая  передышка.  Устали  мы   основательно.  Если  считать  с момента  нашего  первого  прорыва  на  запад,  то  на  германской  земле  мы  уже  больше  месяца. На  нас, с  непривычки,  эта  страна  произвела удручающее  впечатление. Вся  она  из  серого  камня  с   зеленоватым   оттенком.   Дома  с  остроконечными  крышами стоят  тесно,  все  похожи  один  на  другой. Может  быть  ловишь  себя на  мысли, что  здесь  все  не так,  не  по-нашему  и  ничто  не  радует  глаз,   нет  нашего   простора. Даже  лес не  такой,  как  у  нас. Сосны, как  спички,  понатыканы  рядами..."
"Ему  было  столько  же  лет,  сколько  мне  сейчас." _-  подумал  Иван.  Он  вспомнил,  как  ездил  в  Германию,  в  Дрезденский  институт  по  студенческому  обмену, но там  запомнились   огромные  витрины  магазинов,  уютные  кабачки  с   легендарным   баварским пивом.
 А  вот другое   письмо,   это   из  деревни от    Александры  Семеновны  Мошниной, матери Ивана Мошнина:
"Получила  я  первую  похоронку, кричала   на всю  деревню,  получила  я  вторую  кричала,  но  уже  потише,  а  когда  получила   третью,  осела  без  сил  на   землю  и  совсем  тихо  гутарю:  "  И он  туда- же!"  И остались  мы  с  дедом одни,а  как  помер  хозяин,  осталась  я  одна."
А  вот  фотография  вдовы Ивана  Семеновича,  Екатерины.  Она   верно  прождала  его  всю жизнь,  сама  вырастила  сына,  работая  и в  голод, и в  холод.  Ее  могилка  с  деревянным  крестом  затерялась  где-то  на  сельском  кладбище...
 
    Вечером  пришли  гости.В спальне  работал  телевизор  и  через  открытую  дверь  из  кухни  можно  было увидеть праздничные  передачи. 
   Наконец, по-одному  из  центральных  телеканалов  стали  показывать  репортаж с  Парада  Победы  и  акции "Бессмертный  полк". И гости, и хозяева, с   нетерпением  ожидали  чуда   и  оно  совершилось: на  голубом  экране  все  увидели  Машеньку  и  услышали  ее  голос.

   А  в это  время  за  сотни  километров   старческие  глаза  напряженно   всматривались   в  телевизор.  Старик  попросил  палатную  нянечку  поближе   к  койке  переставить телевизор,  и взволнованно всех   спрашивал:
" Как  они  сказали? Наш  дедушка  Иван  Семенович Мошнин?"- по   старческим  морщинистым  щекам  потекла  скупая  слеза.
А  в Москве  жизнь  щла  своим  чередом. Прошли  праздники,  настали рабочие  столичные  будни. Петр  Иванович  преподавал, хотя  был  уже  на пенсии,  его  внук  Иван  учился  в  том  же  институте   имени  Плеханова.
Через  два  дня  в  семье  Мошниных зазвонил  телефон. Иван  нехотя отодвинул  ноотбук,  взял  трубку.
"Это  Мошнины?  Здравствуйте!  -  раздался  в другом  конце    женский  голос. -Фу, с трудом  нашла  вас  по  телефону, двое  суток  искала  по  всей  Москве" -сказала девушка,  едва  отдышавшись,  и  продолжила:  " по  благословению  батюшки мы  несем  послушание    в   военном  госпитале,  в  Ивановской  области.  У меня  там  подопечный, и  он  очень  хочет  с вами  встретиться.  Только  хочу  предупредить,  что это  человек, покалеченный  войной,  вы  уж , пожалуйста,  поделикатней. Электричка  идет  с  Павелецкого  вокзала,   выходишь  на  остановке  "Госпиталь",  спросишь    озеро  с  плавающими  островами."

 Иван  не  ожидал, что  так  далеко. А  озеро  с плавающими  островами  казалось  фантастичной мечтой  на  фоне  трудовых  студенческих  будней. Иван  записал   адрес  и   сотовый  телефон  Кати.
Как  только   выдались   следующие,  свободные  от  учебы,  выходные,   ранним  утром  электричка  уже  несла  его  среди  елок  и  берез, среди  расцветающих  майских  трав,   недавно  освободившихся  от  тяжелого  снега в  мир  русского  Подмосковья. .
   Дорога  шла   через  высокий  старый  лес,  затем  желтыми  полями,  мимо  отдельных  березовых  рощ  с белоствольными  деревьями.   Толстый  лед  таял  в  прогретой воде  просторного   озера.  Словно  облитое  голубой  глазурью,  оно  отражало  силуэты   темных   елочек,  пролетающих  уток   и казалось  видением, декорацией  какой-нибудь  сказочной  оперы.
 На  берегу    стояло  несколько  больших деревянных  строений. Через  несколько  минут  ходьбы  показался и  главный    госпитальный корпус  и  Иван нажимал  на  кнопку  звонка.  Дверь  открыла  заспанная   нянечка.
Бедная  чистенькая  больница пригласила  его  в  свои  покои.  Запахло  борщом,  хлоркой, лекарствами. Иван  невольно   поморщился.
"Что  вы   у нас  хорошо!  И  кормят  хорошо!  Вот  недавно  получили новые  простыни,  в  цветочек,"- залепетала  в  ответ   старушка, -  а  до  этого  спали  на   дырявых, а то  и совсем  без  них.  Только  вот  поздно   о  нас  вспомнили,  один  только  вот  он  и  остался,  родименький,  все  поумирали  уж...!
Третья  палата  была  в  самом  конце  коридора, Иван, высокий,    переступая  порог, коснулся  лбом  притолоки. На  заржавевшей  кровати  в  углу  лежал  старик.  Присмотревшись,   молодой  человек   увидел, что у  лежащего  нет  рук  и  ног, точнее  за  покрытыми  простынями  их  нельзя  было  увидеть,  а  было  скорее  пустое  место. Комната  была  оклеена  старыми  выцветшими  обоями,  куски  их  местами  отстали  от  стен  и  висели  полосами. Раздался  прерывистый  старческий  кашель.   
"Мне  передали, что  вы  хотели  меня  видеть!  Я Иван  Мошнин!" - сказал  в  ответ  Иван.
"Здравствуй, сынок!  Значит,  нашла!"  прошептал  старик.  И  через  мгновение   неожиданно  сказал:  "Я  то-же  Иван  Мошнин.  Я  твой  дедушка..."
 Молодому  человеку  показалось, что  комната  поехала  куда-то  в сторону,  поплыло  перед  глазами, а  на  озере  воцарилась  мертвая  тишина,  и   все,  что  здесь  происходит, происходит  не  с ним, а с  кем  то  другим.  К   горлу  подступил   предательский  комок. Через  несколько  секунд  он  увидел,  как  под  одеялом  тихо плакал старик   и  почувствовал, что  между  ним  и  этим  человеческим  существом,   которое   он  видел  первый  раз  в  жизни,  возникла  невидимая  и  крепкая связь.
 Парень  присел  на  край  стула. Голубые,  чуть  раскосые  глаза старика    смотрели  на  него  так  же,  как  и  с  той  фотографии  в  альбоме.
"Дедушка, мы  думали  ты  погиб   на  войне,  как  же  ты  здесь?" -  выдавил Иван из  себя.
"В  апреле  1945 года  мы  штурмовали  Зееловские  высоты.  Там  были  минные  поля.  Я  подорвался  на  мине.  Там  нас  полегло  очень  много..."
Видно  было,  что  Ивану  Семеновичу  трудно  вспоминать  ту  весну  сорок  пятого  года, свою  молодость  и  предательский  запах  сирени  в   дождливый  апрельский день, сделавший   его  калекой  на  всю оставшуюся  жизнь.
"Нами  разминировали  поля"- закурил  Иван  Семенович. Прошлое  вставало  перед  ним,  весна  45 года. "Все  равно  умирать" - тогда это  была  последняя  мысль  Ивана  Мошнина. Просто  надо  было  идти  туда,  где  под  дождем, уходя  в  небытие   взрывались  и смешивались  с  землею  его   боевые товарищи  в неполные двадцать  лет.
"По  приказу командующего  Первым  Белорусским  фронтом!"
Уже тогда,  после  взрыва, в  горячечном бреду,  он   неясно  увидел   в  сером   немецком  небе  движущийся  силуэт,   худенькую  фигурку   с  сумкой  с красным  крестом. Ему  показалось что  Ангел  перетянул  бинтом    его окровавленные  и  руки  и  ноги, то есть,  что  от  них осталось, сделал  укол. "Потерпи  братишка,  за  тобой   придут!".  И Иван  закрыл  глаза. Вокруг -  дерущий  горло  запах горелого  металла,  военная  техника  покореженная,  немецкая  и  наша. А  через  несколько  мгновений услышал  взрыв.  Это  Ангел  расправил  крылья и  взлетел на  небо.
"На  следующий  день  меня  забрали  санитары. А  потом  была атака  с    прожекторами. Военную  технику  им  было  жалко  посылать. Маршал 
Жуков приказал  в  три  дня  пройти   минные  поля  под  Берлином.  Это  называется  разведка  боем. Я  чудом  остался  жив,  лежал  в  лазорете.  В 1947  году   всех  калек  собрали  и  отправили  на  Валаам.  Там  я  прожил  сорок лет. Я  все  таки  дожил,  что   бы  увидеть  вас,  я  знал  что  вас  увижу."
Иван  потрясенно  молчал.  Перед  его  глазами  возникла  картина  всей  человеческой  жизни  и страшной  войны,  поглощавшей  в  неимоверных  количествах  эту  жизнь.
 А  за  окном  больницы был  майский  день,  пели  птицы..
Ивану вспомнилось  окончание  той  песни  о  девушке-ласточке,  которая  провожала  бойца: 
"Оторвало  мне  ноженьки, обожгло  все  лицо...
 Если  любишь  по  прежнему и  горит  огонек,-
 Приезжай  забери  меня,  мой  любимый дружок...
 От  любимой  подруженьки  получает  ответ:
 Что  такой  он  не  нужен  ей и  любви  больше  нет...!"

 Провожала  его  Катерина, которая  приехала  в  госпиталь во  второй  половине  дня.  Иван  сначала  не  узнал  ее  в  одежде  сестры  милосердия:   в  синем  платье  и белоснежном  переднике.
 Садилось солнце,  они  стояли  на  берегу  озера,  Иван  слышал   негромкий  Катин голос: "  Приезжайте  почаще,  дедушка   плохой,  ему  ведь  уже  за  девяносто.  Редко  кто  из  инвалидов  доживает  до  такого  возраста. Тридцать  восемь  килограммов живого  веса. Он  все  время говорил,   что  умрет,  только  тогда  когда  увидит  внуков.  Мы  думали,  что   он  шутит, он  ведь  столько  пережил...  Вы  знаете,  я  поняла,  что  Господь  спас им  жизнь, провел через  испытания, что  бы  в  неимоверных  страданиях,  лежащие  в  голоде  и  в  холоде,  они обрели   силы, которые  помогут  нам,  их  потомкам."
   Прийдя  домой  после  лекций  в институте,  Иван  раскрыл  ноотбук. Там,  на  озере  он обрел  что-то  очень  дорогое, что  не  хотелось  терять.   И  когда  он набрал  в  поисковике: "разведка  боем",   ему  показалось  что  прадедушка    здесь,   рядом  с  ним.
Открылось  о  Ржевской  операции,  стихи   Михаила   Ножкина:
   "А  под  Ржевом  от  крови  трава  на  века  порыжела,
    А  там  под  землею  в  три  слоя,  в  три  слоя,  в  три  слоя,
    Солдаты,  солдаты, солдаты  России лежат..."
       Борис  Горбачевский  "Ржевская  мясорубка":
"Сколько  слышал  я  трагических   истории  о  разведке  боем.  Как  верили  в  нее  и  высоко  ценили   генералы, и  с  каким  ужасом  произносили   эти  два  слова  солдаты - редко  кто  оставался  в  живых   после  нее,  удачей  считалось, если  ранят  и  свои уволокут  тебя  с  поля. Закончилась  война,  прошли  годы, а  эта  идиотская  идея   разведка  боем  продоложает  жить  в  генеральских  умах.  Когда  проходили  испытания   атомной   бомбы,  в  ту  же  разведку  боем посылали  тысячи  офицеров  и  солдат. На  задание, в  зависимости от целей, посылали  роту,  батальон, но  количество  не меняло  дела,  людей  гнали  на  верную  гибель."
"Как  там  дед  сказал?  вспоминал   молодой  человек  -   Зееловские  высоты... Какие  же  там  были  потери,  если    на  протяженности  километров  надо  было  разминировать  минные  поля?
Историк  Соколов  пишет: "Жуков на  три  дня  завяз  на  Зееловских  высотах. Его  войска  несли  большие  потери.  А  Конев уже  в  первый  день  наступления  прорвал  вражескую  оборону. После  этого  прорыва  оборона  Зееловских  высот  теряла  всякий  смысл,  так как они  были  глубоко  обойдены  с  юга. Немцы  все  равно  вскоре  должны  были  отступить  с  этих  позиций. Однако  Жуков  продолжал  кровопролитный  штурм. Он  боялся , что  войска 1-го Украинского  фронта  раньше   выйдут  к  Берлину,  чем  это  успеют  сделать    войска  1-го  Белорусского  фронта.
В  дальнейшем,  в  отличие  от  Эйзенхауэра,  не  пожелавшего  губить своих  солдат  при  штурме  Рура,  Жуков  и  Конев   предприняли  массированную атаку  против уже  окруженного   и  обреченного   Берлина,  не  дожидаясь,   пока  у  обороняющихся иссякнут  боеприпасы  и продовольствие."
Вот что  говорилось  в  шифрограмме командующего  Ленинградским  фронтом Жукова  от  28  сентября 1941 года  " Разьяснить  всему  личному  составу  ,  что  все  семьи  сдавшихся  врагу   будут  расстреляны  и по  возвращении  из  плена    они  так  же  будут  все  расстреляны.  В  свете  этого  дикого  людоедского  документа слова  архимандрита Кирилла  о  Жукове,  что  душа  у него  христианская звучат  едва  ли  не  кощунством..."
В следующий  приезд  семьи  Мошниных  в  госпиталь  дедушка  рассказал  о  том, как  он  жил  на  Валаааме, о  своих  друзьях-инвалидах  Великой  отечественной  войны. Иван  Семенович вновь  и  вновь  переживал  прошедшее,с  болью  и грустью, рассказывая  о  былом. Воспоминания  не  прошли  бесследно  и  вечером  того же  дня  дедушку  парализовало.
Вскоре  Иван  стоял  у  него  над  гробом  и  думал  как  жить дальше.