Настя ушла. Насовсем...

НАСТЯ УШЛА. НАСОВСЕМ…

Весна на Чукотку приходит в большим опозданием. На моей малой родине, в Марий Эле, в апреле уже листья на деревьях распускаются, а здесь только солнце «просыпается», начинает немного греть, и появляются первые сосульки. Но душа-то, марийская душа, загодя чувствует прихода весны.
Э-эх! Солнце, сосульки, играющие в воздухе снежинки. Блестит долина, сверкают сопки, искрится само небо. От обилия света даже как-то больно и смотреть. Надвигаешь шапку на самый лоб, прищуриваешься, отворачиваешь, клонишь голову так и эдак – все равно глаза полны колючего, как песок, солнца. Чего проще, надень темные очки, и всем мукам конец. Но не надеваешь. Кажется, через мутные стекла не разглядишь чего-то важного…
Так вот, как-то в середине апреля иду я от гастронома с тяжелой ношей. Накупил опять просроченных, но зато дешевых банок-склянок: салатов, томатов, компотов. Изредка их «выкидывают» на прилавки билибинских муниципальных магазинов, поэтому на эти просроченные продукты всегда немалая очередь из числа пенсионеров и работников бюджетных организаций, на вроде меня, чья зарплата не позволяет особо-то шиковать. Это у нас «атомщики» могут еженедельно питаться красной икрой.
Грустные мысли и тяжелые сумки, несмотря на первые после долгой зимы  щебетания воробьев, оптимизма, однако, не прибавляют. А тут еще мужичок бомжеватого вида семенит рядом, не отставая и не обгоняя.
- Скоко время? – вдруг спрашивает он хрипловатым голосом.
- Точно не знаю, я без часов, но примерно около семи вечера.
- А какой сегодня день? – интересуется он.
- Пятница, - удивленно смотрю на невольного попутчика.
- Опять?! – изумляется мужчина и замедляет шаг. – Пятница? Не врете? Выходит, я уж больше недели «керосиню». Ужас!
С моего языка готовы сорваться ехидные слова в адрес потерявшего ориентацию во времени, но он опережает меня:
- Жену я недавно похоронил… Настей звали. Хорошая была женщина.
- Отчего же умерла? – выспрашиваю, почувствовав, как ему хочется высказаться.
- От рака «сгорела» всего за какие-то полгода. Ты не смотри, что я такой задрипанный, - он защипнул на груди рубаху и потряс ею. – Меня алкоголиком никто не считает. И Настя не считала.
Он помолчал, шагая рядом, вытер ладонями лицо, словно умылся, тяжело вздохнул, и продолжил:
- У Насти в молодости кавалеров было полно – такая стройная, веселая, волосы – как огонь! В общем, парни гуртом ходили вокруг нее. А она меня выбрала. Сама. Понимаешь? Я всю жизнь гордился, даже подначивал ее при случае: терпи, мол, характер мой мухоморный, раз глаз на меня положила.
- И что же, терпела?
- Не то слово! Она же меня на руках носила! Ну вот - не веришь. Ей-богу!..
Тяжело вздохнул, и продолжил:
- Ноги у меня отказали как-то. Это было  уже здесь, на Чукотке, когда я работал в старательской артели. Врачи же только вид делают, будто в болезнях разбираются. А на самом деле, оказывается, ни черта не понимают! Меня тоже лечили-лечили, а все без толку. Жена меня из больницы вытребовала, и сама стала парить в багульниковой да в стланиковой воде еще с какими-то травяными травами. Вот тогда из ванной до кровати и таскала меня… Вылечила.
- Да-а, такой жене цены нет.
- Сейчас-то я понимаю. А так – дурак дураком был. И с другими бабами изменял, и на руках ни разу не носил, и цветов не дарил, и матом посылал. Как-то пару раз даже стукнул крепко.
- Простила?
- А черт его знает! Никогда не спрашивал. И не любил ее вроде так, как в книжках пишут. Живет рядом, как говорится, есть – и ладно. Борщи вкусные варит, рубахи чистые дает. А что еще надо? Вроде все нормально. А вот не стало ее – на стенки лезу. Оказывается, без нее и жить-то не умею.
- Борщей не стало, и сразу заметил, что нет человека?
- А ты бы как перенес смерть жены?
- Да вот, тоже, наверное, так же, как и ты когда-то, никогда не задумывался об этом.
- Говоришь, борщей не стало? Ты что ж, думаешь, я такой уж безрукий? Борщ у меня и сейчас есть: я все умею делать. Не в борще же, и не в чистом белье дело-то… Понимаешь, Насти нет. Была – не замечал почти, а умерла – понял, но только очень поздно, что вся моя жизнь, оказывается, на ней держалась. Теперь никакого смысла нет жить одному.
- А детей что же не нажили?
- Бог с тобой, как же не нажили!
- И много?
- Трое у нас. Старший сын в Москве, компьютерами занимается. Дочка – врач, в Саратове живет, младший в Казани учится, в медицинской академии. А я вот тут один теперь.
- Пить-то надо бросать, еще ведь сына младшего надо выучить.
- Да я не алкаш – пойми! Домой приду – тоска зеленая, хоть вешайся. Выпьешь – отпускает маленько. Вот неделю целую не просыхаю – мужики дворовые помогают. Жалко Настю.
- Так ты же еще не такой уж старый. Может, найдется одинокая женщина…
- Может, и найдется. Но ведь не Настя! Мне бы только разобраться: или характером я слабый, к одиночеству не приспособленный, или, может, все ж таки любил я Настю, раз без нее мне так хреново. Ты как думаешь?
- Не знаю. Может, и любил.
- Беда! Жизнь, считай, прожил, а в этой любви ни черта не понимаю.
- Зато в молодости все было так понятно. Не так ли?
- Так-то оно так. Но вот, думаю, что все-таки, наверное, по-настоящему то и не любил, была просто привычка. А сердце сейчас так болит – беда просто. Когда отпустит, не знаешь? Вот и я не знаю…