Кенийская История - III

Один среди ста.

Анна сидела на балкончике и рисовала. Картины появлялись одна за другой. Десятки картин… Наступил вечер когда у ее балкончика появились Роман с Николаем. Николай находился под впечатлением и рассказывал о том, что происходило с ним последние сутки.
- С теми двумя из туристической полиции мы приехали в полицейский участок. В комнате офицер говорит, покажи что у тебя в карманах. Я достал, тот посмотрел и говорит: “А, ну все понятно”, попросили снять один кроссовок, завели в темный коридор и сзади закрыли железную дверь.
Я смотрю, - рассказывал Николай, - Это камера, а не коридор, и в ней на полу в темноте спят люди. Заканчивается узкая комната входом в туалет. В туалете - моча на полу, прямо по самый бетонный порог, разделяющий туалет от камеры. Чтобы дойти до унитаза, не намочив ног, надо внимательно ступать на несколько обломков кирпичей, лежавших на полу. Унитаз забит и моча вытекает из него на пол. На полу рядом спят человек пять: грязные, чахоточные. Я прислонился к стенке и заснул…
- Ты так и спал, сидя у стенки? - поинтересовался Роман.
- Да, так и проспал, пока не услышал за дверью голоса. Тогда я встал и стал стучать в дверь. Дверь открыли и полицейский вывел меня и привел в комнату. Когда у меня стали снимать отпечатки пальцев, я понял, что все серьезно и стал говорить про банковскую карту, что могу заплатить, давайте решим все вопросы. Но полицейские шутили и повторяли: “Корт, корт”. Суд, то есть, по-английски. Отдали второй кроссовок, посадили в машину с решетками и привезли в суд. По камерам суда, в которых находилось несколько сотен заключенных, регулярно носили питьевую воду и давали обед. Потом решение судьи, снова камера и после суда меня уже с кучей других черных посадили в машину. Причем, сначала сели все черные, и только потом полицейские предложили мне. Небольшой грузовик с железными стенами и окнами с решетками ехал по центральной улице Малинди. Из окна машины через решетки я видел океан и наш отель и думал: “Вот совсем недавно мы гуляли здесь и купались. Теперь я вижу наш отель через решетку”.
Через минут сорок машина остановилась, мы проехали через первый контрольно-пропускной пункт с колючей проволокой и автоматчиками, потом еще другой, за которым я разглядел людей в полосатых одеждах. Они слонялись по территории с тяпками, окучивая огороды и сажали растения. Тогда я понял, что это заключенные, и я нахожусь в кенийской тюрьме.

Мы проехали деревянные ворота и выехали в предбанник за колючей проволокой. Там машина остановилась, ворота за машиной закрылись, и черные стали выпрыгивать наружу. Полицейские им крикнули что-то, и те, выпрыгнув, стали садиться на корточки вниз лицом. Я спрыгнул с машины, и в этот момент ко мне подошел офицер и поздоровался за руку. Ему передали мое дело, он полистал и говорит: “Не надо садиться, можешь стоять.” Остальных группами и по несколько человек стали вызывать и обыскивать, смотреть карманы, ремни и шнурки. И после этого приехавшие стали сдавать свою гражданскую одежду и переодеваться в полосатую.

“Тебя в суде кормили? Хочешь есть?” - спросил меня офицер. Я отказался. “Может, ты хочешь пить?” - спросил он снова. “Да, воды бы попил” - ответил я, и он принес мне стакан воды из кулера. Я попил, и после этого офицер повел меня через ворота на внутреннюю территорию тюрьмы. Я увидел около десяти бараков, из которых через решетки выглядывали черные лица, кричали что-то полицейскому, и я понимал, что речь обо мне.
Мы подошли к очередной железной двери. Офицер открыл передо мной дверь, предложил войти и после закрыл ее за моей спиной. Я остался один с толпой черных людей в полосатых одеждах. Около сотни человек вышли из своих блоков в просторный предбанник, чтобы увидеть белого человека. Многие видели живого белого человека впервые. Я не растерялся, поднял вверх руку, сжатую в кулак и громко крикнул “Джамбо сана!” Вся эта толпа вдруг оживилась и мне в ответ стали кричать: “Джамбо сана! Джамбо! Джамбо!” Ко мне подошел кениец лет пятидесяти, поздоровался со мной за руку и повел меня за собой. Я последовал за ним в один из бетонных блоков, которых было девять во всем большом бараке.

В нашем маленьком блоке находилось двенадцать человек. Кениец был старшим. Он достал из угла две узеньких свернутых полоски из войлока - матрас для сна и передал мне, сказав: “Днем спать нельзя, но тебе можно, если хочешь, ложись, отдыхай”. Он показал мне место у стены, где мне предстояло спать. Я прилег на войлок, полежал и сразу же поднялся: я решил осмотреться и меня интересовало происходящее.
Старший дал мне пятилитровую пластиковую канистру с водой и стал расспрашивать меня: откуда и почему я здесь, есть ли у меня с собой деньги и телефон. Два кармана моих брюк были пусты. Кениец повел меня за собой, и мы вышли из бокса в большой предбанник, где находились человек шестьдесят заключенных. Старший показал где в бараке находился туалет - отдельное помещение с дырками в полу. Одна дырка была завешена и отделена от остальных мест старым замасленным одеялом. Рядом находилось место для мытья: узкое пространство вдоль стены напротив дырок.
Из бокса в общее помещение выходить надо было в тапочках, которые лежали у выхода из бокса. По бетонным стенам бокса висели канистры, сделанные из дешевого желтого пластика, в каких обычно продается машинное масло. Эти канистры были приспособлены под разные нужды: у кого-то это был пластиковый пенал с вырезанной дыркой для хранения личных вещей, другие хранили книги, там же хранились кружки и тарелки. Канистры крепились к стене с помощью засушенного куска хлеба в виде крючка. Некоторые канистры висели с водой. Везде окружал промышленный пластик: канистры, кружки, шкафчики...
- Неужели засохший хлебный крючок, прикрепленный к стене, может выдержать канистру с водой? - переспросил Роман.
- Да! Очень крепкие крепления. Свободное место в боксе использовалось с максимальной пользой. У каждого на стене имелся свой такой пластиковый шкафчик.
Боксов было девять во всем бараке. Девяносто семь человек в девяти бетонных боксах и распределены по племенам. В одном из боксов содержались одни старики, они находились постоянно у себя и никуда не выходили. Днем боксы были постоянно открыты. У входа в бокс на канистре с водой обычно сидел старший блока. Ему позволялось сидеть. Большая  часть заключенных находилась в предбаннике, в центре которого сверху висел телевизор. Вокруг телевизора стояли люди. Сидеть нельзя. Человек шестьдесят, застыв на месте, часами стояли вокруг телевизора, слушая диктора в костюме. Я никак не мог понять, ну что же такого интересного он там рассказывает?

Старший блока поговорил со мной, и после него ко мне стали подходить люди. Они ждали своей очереди, и каждый, подходя, начинал с “Джамбо сана”, потом спрашивал имя, из какой я страны и как сюда попал. После короткого разговора с одним, ко мне уже подсаживался другой, который уже слышал мои ответы, но все равно спрашивал. Я интересовался за что каждый из них попал в тюрьму. Передо мной были люди, сбившие скот на дороге, нарушившие правила дорожного движения, подравшиеся с кем-то, укравшие что-то у туристов и сделавшие другие незначительные поступки.

Вдруг неожиданно двери всех блоков закрыли железными дверьми. Я подошел к закрытой двери со словами: "Туалет! Туалет!" Но охранник помахал руками: “Завтра. Утром”. Теперь для двенадцати заключенных в этом боксе туалетом  до утра служила пластиковая канистра. Двенадцать чернокожих аккуратно легли на узкие коврики на бетонном полу, укладываясь спать.
-У каждого заключенного было два коврика? - Спросил Роман.
- Да, у каждого по два маленьких коврика: хочешь, второй коврик под голову положи как подушку, хочешь, укрывайся им.  Я постелил и лег у стенки, ноги соседей упирались в меня слева. Старший что-то сказал, и мои соседи встали и легли ко мне головами. Свободного места на полу не было: все рассчитано по росту каждого из спящих, и если мне надо было перевернуться на другой бок, мне приходилось тревожить всех моих соседей, человек пять сразу.

Утром открылись решетчатые двери, и толпа чернокожих заключенных устремились в туалет. Одновременно к одному из верхних окон предбанника со стороны улицы подъехала машина с большой канистрой воды. С другой стороны окна чернокожий стал лить ведрами воду внутрь предбанника. Вода хлестала сквозь решетки и лилась ручьями вниз на пол, на землю рядом и на стены. Внутри предбанника выстроилась толпа людей с кружками, черпаками, обрезками пластиковых бутылок и канистр. Протянув руки, они собирали чистую воду, льющуюся потоком из окна и сливали каждый в свою канистру. Тех, кто уже набрал полную канистру, сменяли новые. Девяносто семь человек собирали чистую воду около часа. Когда вода прекратилась литься, на бетонном полу предбанника блестело огромное озеро мутной воды. Вода стояла везде: в общем предбаннике и боксах. В каждом боксе заключенный с широкой шваброй начал выгонять воду из бокса в предбанник, где другие ловко перегоняли ручьи в канализацию в углу. После этих манипуляций пол стал идеально чистым и на пол можно было даже лечь.
“Теперь можешь пойти мыться” - сказал мне старший, и протянул желтую канистру, кем-то уже наполненную водой. Я отправился в туалет. У одной стены пять дырок для туалета, у другой - пять мест чтобы помыться. Воды нигде нет - воду надо приносить с собой. Пока я мылся, с десяток любопытных украдкой наблюдали за мной, если я замечал их взгляд, то они сразу отворачивались, делая вид, что смотрят в другую сторону.

Вскоре открылась общая дверь в предбаннике, и появился чернокожий с девятью бочонками каши. Каждому достался большой слипшийся комок на весь предстоящий день. С кашей каждому дали колпачок со сладким сиропом. Я отказался, и вокруг начался ажиотаж - соседи стали делить мой колпачок между собой на двенадцать ровных частей.
После завтрака начались хождения по блокам и предбаннику, некоторые заключенные вышли на территорию тюрьмы для посадки и полива фруктов и овощей, кустов и цветов. Сквозь решетчатые окна моего блока было видно, как в садах с тяпками и граблями работали заключенные. Рядом с окном нашего бокса один из них целый день без отдыха набирал воду из глубокого колодца и разливал ее по канистрам для полива.
В предбаннике у телевизора образовалась толпа стоящих и внимательно слушающих диктора.
Я находился в своем блоке, когда ко мне обратился один из заключенных. Он, как и другие, был одет в полосатую робу, но сшитую очень качественно. На голове у него была модная полосатая кепка. “Можно тебя пригласить в наш бокс?” - спросил он меня. Старший моего бокса, который стоял рядом, напрягся и обратился ко мне: “Мы с тобой вместе, вдвоем, вдвоем…” Я постоянно был в центре внимания всех заключенных не только своего бокса, но и остальных восьми. Я последовал за этим кенийцем в кепке, и мы зашли в соседний бокс, в котором находилось всего четверо заключенных. Они сразу разложили передо мной большую кровать из войлочных ковриков, и я присел. Из этих войлочных ковриков был сложено также и кресло. Один из заключенных достал из тумбочки огурец, помидор и стал нарезать салат. “Мы слышали, что ты второй день уже ничего не ешь. Почему?” - они подумали, что я объявил голодовку. “Нет нет, просто не хочу есть” - ответил я, и они успокоились и стали расспрашивать меня откуда я и как здесь оказался. Один из них достал сигаретку и предложил мне. “У меня нет денег” - ответил я ему, но тот замахал головой: “Не надо денег, кури!” Я затянулся и передал сигарету обратно. Сигарета прошла по кругу среди четверых и закончилась на старшем моего блока, который вытянул последний дым и, казалось, что для него это было очень редким и радостным событием. Он держался рядом со мной, а у входа в блок толпилось множество любопытных, наблюдавших за каждым моим жестом.
“Они из того же племени, что и кенийский президент” - шепнул мне старший моего блока. Один из четверых вдруг достал мобильный телефон и протянул мне: “Звони куда хочешь, друзьям, в любую точку мира, бесплатно”. Я обрадованно взял было трубку в руки, но понял, что не помню ни одного номера. Ни одного!!! Все номера в моем телефоне у меня всегда записаны под именами. Я не смог позвонить никому… и вернул трубку обратно. А они часами разговаривали, и этот телефон был только у этих четырех в тюрьме, и он был безлимитным - никаких ограничений. Этот телефон был единственным каналом связи с внешним миром: со свободы люди заказывали разговор, договариваясь с этими четырьмя. Здесь эти четверо привилегированных заключенных вызывали соседей и давали им пообщаться с родственниками. Вообще, там довольно дружная атмосфера. Я не увидел ни одного беспредельного поведения и ни одной неадекватной разборки. Эти четверо решали дела многих в тюрьме, и это происходило в дружелюбной обстановке.
- У тебя друзья есть в Кении? - спросил меня старший этого привилегированного блока.
- Да, - ответил я ему.
- Ну тогда не переживай, - ответил он, - Самое большее, это три дня ты здесь просидишь. Расслабься.

Мы сидели с этими четырьмя в их маленьком боксе, а народ все подходил и подходил. Все задавали одинаковые вопросы, и я одинаково отвечал. Мой словарный запас иссяк, и я повторял одно и то же. Вскоре я вышел прогуляться и оказался в другом боксе. Это была самая большая камера с тридцатью людьми. Там мне тоже предложили поесть, покурить, пригласили присесть на их войлочную кровать и шутили, повторяя: “Мдзунгу, мдзунгу! Как дела? Откуда ты? Сколько лет?" Одинаковые вопросы задавались на протяжении всего времени. Каждый ждал своей очереди, чтобы поговорить с белым человеком. Я сидел на войлочной кровати вместе с главным этого большого блока, рядом сидели его приближенные. Множество остальных стояли в виде большой толпы вокруг. Тогда я решил показать им фокусы. Я попросил их найти четыре монеты и в результате некоторых манипуляций у двоих заключенных в руках оказались одинаковые монеты. Фокус их шокировал. Они зашумели и толпа заподозрила сговор: они громко разговаривали друг с другом, пытаясь понять как это произошло.
Тогда я показал им второй фокус. Попросил у них две разных денежных купюры, положил одну на другую и через мгновение они поменялись местами: нижняя оказалась вверху. Толпа шумела. Я перешел к следующему фокусу: попросил троих черных загадать цифру, животное и мужское имя. К участникам фокуса попросился еще и четвертый. Я согласился, хотя, фокус значительно усложнился. Четвертому я предложил загадать женское имя. Сложность была в том, чтобы в нужный момент записать на слух загаданное, потом в нужный момент отдать обратно бумажки участникам фокуса. Я не был уверен, что смогу правильно на слух записать женское имя на английском, но тот загадал “Анна”, и фокус удался. Когда я раздал каждому участнику бумажку, и когда они развернули и увидели то, что они загадали, их лица побледнели. Они посерьезнели и стали переспрашивать: “Ты за что сидишь-то?” Я стал их успокаивать и показал им следующий фокус: попросил одного из них написать три цифры в центре бумажки. Обычно, я прошу загадать короткое слово, но здесь я не был уверен, что смогу понять загаданное на английском языке и предложил написать всего лишь три цифры.
Тот, кто писал цифры, показал написанное старшему этого большого блока. Никто больше не знал что было загадано. Потом мы вместе с несколькими черными скомкали и сожгли листок зажигалкой. Десятки человек следили за каждым моим движением. Когда я назвал после этого загаданное число, шутки прекратились. Главный подумал, что тот передал мне информацию знаками. Оба стали шуметь и разбираться. Гудели и остальные. Ко всяким трюкам и фокусам, похоже, они относились как своего черной рода магии. Этот их культ “вуду” для них имел мистическое значение. Поднялась паника. Конечно, я вынужден был вмешаться и объяснить присутствующим с помощью редких слов и жестов принцип всех своих фокусов. Я объяснил им каждый свой фокус. Это их немного успокоило, а в это время я вышел из этого блока и подошел к центру предбанника, где у телевизора стояли человек шестьдесят. Эта толпа заключенных часами слушала диктора, замерев и уставившись взглядами в экран. Я никак не мог понять, что интересного там показывают и спрашивал у окружающих. Но никто не мог мне этого объяснить. Картина на экране не менялась часами, человек в костюме что-то монотонно говорил.
Я недолго постоял в предбаннике и вернулся в свой бокс, расстелил коврик на полу у стены и прилег. Я размышлял: Как долго я могу здесь протянуть? Большую проблему здесь представляла высокая влажность. Утренние водные процедуры повышали влажность во всех помещениях барака: влага часами испарялась с бетонного пола, с мокрой одежды и полотенец а также из стоявших повсюду канистр с водой. Вода питьевая, вода для лица, вода для мытья рук и вода для тела - вода стояла в канистрах вдоль стен и даже висела на стенах. От такой влажности в помещении легко можно было заработать туберкулез спустя полгода пребывания здесь.
Я лежал на коврике, как ко мне подошел и сел на корточки следующий заключенный. По его жестам я понял, что он хочет со мной пообщаться. Я продолжал задумчиво лежать, а он стал показывать свои рисунки. Я присмотрелся - голые женщины. Эротика. Он стал называть имена, я различил Бритни Спирс и присмотрелся, но среди его рисунков ее не увидел. Он показал несколько цветных фотографий, вырезанных из журналов, среди которых была Бритни Спирс. С этих фото он рисовал своих женщин.
Когда художник ушел, мне пришлось слушать следующего рассказчика. “Мои сны… мои сны…” - повторял трясущийся чернокожий. “Никто не верит мне, не слушает меня, а я вижу сны!..” - рассказывал он, жестикулируя. Соседи по боксу мне показывали знаками: “Не слушай его! Не разговаривай с ним!” Я лежал на коврике и продолжал размышлять: “Полгода - максимум. Больше здесь находиться нельзя. Не смогу.”
Я встал с коврика, взял воды и пошел в душевую. Любопытные взгляды черных людей меня окружали со всех сторон. После душа я вернулся в бокс и увидел, как открылась главная дверь и вошел заключенный с баком, полным густой жирной жидкостью. Наступило время обеда. Так как нигде не было часов, точное время обеда было непонятным.
Заключенные достали из пластиковых шкафчиков миски с остатками утренней каши и протянули их в сторону разносчика пищи, который разливал в эти протянутые миски по три колпачка жирного бульона из своего бака. Я остался в стороне от этой суеты, и старший блока стал настаивать, чтобы я начал есть: “Почему ты не хочешь есть? Не переживай! Ты объявил голодовку?” Я наотрез отказался. Некоторые из соседей напряглись, другие стали протягивать свои миски, желая получить мою порцию. Вмешался старший: “Ты налей себе в кружку, потом, возможно, поешь” - и прикрикнул на просящих, чтобы не клянчили, и те отошли в сторону.
- Ешьте! - сказал я им, и чернокожие соседи всем блоком снова разделили на двенадцать человек мои три колпачка с бульоном как и во время завтрака.
- Наутро колпачок со сладким бульоном с кашей, в обед три колпачка с жирным бульоном, - заметил Роман, - Но ты не пробовал ни то ни другое?
- Да, утром и вечером сладкое, днем - соленое. На обед - обязательно мясо, я знаю точно, что говядину. Ни в коем случае не свинину. Все заключенные - мусульмане, а охраняют их христиане-полицейские.
- А если сидеть нельзя, что обедают в тюрьме стоя, что ли? - спросил Роман.
- Там можно было присесть на канистры с водой, которые стояли повсюду. Лежать днем можно было мне одному в блоке. Больше в блоке никто не лежал. В других блоках некоторые лежали. И после обеда я продолжал лежать. Делать было нечего. Я смотрел на решетчатое окно в моем блоке, через которое заключенные со стороны территории периодически передавали огурцы и помидоры с огородов, которые они поливали и окучивали тяпками. Черные лица появлялись у окна и под предлогом что-то передать, пытались рассмотреть меня, лежавшего на полу у стены. Они говорили и показывали на меня, что-то обсуждая.
Рядом со мной присел молодой парень. Он интересовался откуда я.
- Снег, в моей стране есть снег, - отвечал я ему и жестами показывал что мне холодно. Тот не понимал, как такое может быть, когда холодно и на земле лежит снег.
В тот момент я услышал, как открылась общая дверь и среди возгласов распознал свое имя: “Николай! Николай!” - толпа передавала мое имя из предбанника до моего бокса. “Домой! Домой!” - кричала радостно толпа. Я поднялся, вышел из бокса и под провожающие окрики десятков чернокожих заключенных, вышел через общую дверь, через которую впервые зашел вчера. На выходе меня встречали несколько офицеров.
Офицеры провели меня в главное здание тюрьмы и мы зашли в большой кабинет. Один из офицеров представился начальником тюрьмы и с интересом стал расспрашивать меня. Я который раз рассказал офицером свою историю и потом спросил: “А можно я приеду к вам в тюрьму потографировать?”
- Нет, нельзя, - ответил начальник тюрьмы.
Мне очень хотелось эту тюрьму пофотографировать, сделать снимки многих персонажей, окружения и атмосферы. Я часто ловил себя на мысли, находясь там, что если бы у меня с собой был зеркальный фотоаппарат, то сделал бы очень интересный проект, и это был бы мой самый лучший репортаж в жизни.
- Я покажу иностранцам кенийскую тюрьму, чтобы они никогда сюда не попадали, - объяснял я офицерам, но начальник тюрьмы не соглашался.
- Но вот если бы у тебя был с собой твой мобильный, то ты бы сделал фотографии, - заметил Роман, - но у тебя, наверное, забрали бы его при обыске.
- Но меня никто не обыскивал, у меня даже не спросили ничего, когда мы приехали в тюрьму. Всех обыскивали и вещи конфисковывали, вместе с телефонами. Меня не обыскивали.
С офицерами мы пообщались минут десять. “Больше не попадай сюда” - сказал мне начальник тюрьмы и пожал руку. Офицеры спросили меня: "Ты не против, если мы наденем тебе наручники, когда поедем в машине?”
“Нет” - ответил я, и мы проследовали к легковой машине с открытым кузовом сзади.
- Мы едем в суд, - сказал мне полицейский, - не переживай, все хорошо. Ты поедешь домой. Не убегай только.
- Нет, нет! - ответил я ему. Мы доехали до здания суда, сидя с офицером сзади в открытой части машины.
Меня снова завели в камеру, в которой я был еще вчера и я стал ждать. Ко мне обратился кениец с другой стороны решетчатой двери из коридора. Он разносил воду и помогал арестованным мусульманам.
- Выбирай себе женщину, - сказал он мне.
Я пригляделся и увидел сквозь решетки двух молодых кенийских девочек. Рядом с ними стояла женщина, которая объяснила: “У меня есть две дочери, одна из них выучилась на доктора, другая на учителя. Выбирай себе девочку”.
Я посмотрел на соседа по камере, и тот закивал головой: “Да, да, выбирай!” Я отказался.
Вскоре меня вывели в зал суда. Прошло слушание. Меня вернули обратно в камеру и этот последний момент освобождения мне показался очень долгим. Я уже стал думать, что меня сейчас увезут обратно. Но вскоре полицейские открыли двери и вывели меня к тебе.

***
Аня, Роман и Николай сидели на балкончике. Была ночь. Появились Вольфганг и Рутс. Вольфганг поздравлял Николая. Рутс тоже выражал радость. Роман разговаривал с Вольфгангом и Рутсом, оставив Николая наедине с Аней.
Рутс предлагал устроить праздник в его ресторане в деревне. Бодрым голосом он повторял: “Пати, пати, завтра”. Аня и Роман поддерживали эту идею, Николай же отказался. Казалось, Рутс ожидал что-то от иностранцев: “Если бы не я, то твой друг сидел бы в тюрьме, - говорил он Роману, - Почему твой друг такой неблагодарный? Если бы я так помог кенийцу, то он бы сейчас сидел бы со мной рядом, не отходил бы от меня ни на шаг и благодарил бы.”
- В его кафе приезжала в тот день полиция, - сказал Николай, - Они тогда хотели нас сдать полицейским. В полицейском участке утром я видел одного из друзей Рутса, которых мы видели в его баре. Они все за одно и все друг друга знают.
Роман пожал плечами и сказал Рутсу: “Мы подумаем, и если решим устроить пати, то приедем к тебе. Я позвоню".
Николай с Аней уединились в комнате, Вольфганг ушел в свой номер, Роман остался один с Рутсом на балкончике у входа в свой номер.
- Я помогал вам, вы должны меня тоже отблагодарить, - повторял Рутс, - я потратил на вас деньги, время; ездил на мотоцикле в суд… мой адвокат...
- Сколько ты хочешь, Рутс? - спросил Роман.
Рутс задумался. Он явно бы обижен. Он видел как большие пачки денег переходили из рук в руки перед его глазами, но не получил ни шиллинга. Николай не хотел разговаривать с Рутсом, и ждал, пока тот уйдет.
- Четыре тысячи, - произнес Рутс.
- Хорошо, мы подумаем. Завтра позвоним, спасибо тебе, Рутс за помощь - ответил Роман и попрощался.
Из своего номера вышел Николай и зашел к Роману на его балкончик.
- Я не хочу больше видеть Рутса рядом, сказал Николай.
- Почему? - удивился Роман, - он ожидает благодарности...
- Пока я был в тюрьме, Анюта с Рутсом… ночью, пока я был в тюрьме..., -  уклончиво ответил Николай.
- С чего ты это взял? - спросил Роман.
- Анютка мне сама все рассказала, - ответил Николай.
Роман промолчал. В суете событий он не заметил ухаживаний, комплиментов и вечерний массаж Рутса Анютке.
Николай выглядел расстроенным и задумчивым.
- Тогда завтра мы уезжаем из Малинди, - сказал Роман.
- Да. Так и сделаем.
- Рутс просил денег за помощь, - сказал Роман.
- Никаких денег ему, Ром, мы завтра уезжаем. Даже не созванивайся с ним больше.

******
Ранним утром Николай с Анютой и Роман уезжали из Малинди. Комфортабельный междугородний автобус выезжал из города, когда позвонил Рутс: “Где вы?”
Роман ответил: “Рутс, мы уезжаем из Малинди”.
- Где мои деньги? - спросил Рутс. В его голосе напористом голосе звучало недовольство.
Роман вопросительно посмотрел на Николая. Тот отрицательно замахал головой: “Забудь про него, передай телефон Ане, пусть она с ним поговорит.”
Трое друзей уезжали из Малинди. Позади - проверка на прочность и на способность максимально собраться, а также чувство радости от обычных явлений, когда лишаешься их на короткое время.