Паша Пухов

Биография ныне живущего Паши Пухова в историях и рассказах.

Содержание:

Как Паша Пухов зов крови услышал
Как Паша Пухов страну черным золотом обогатил
Как Паша Пухов обороноспособность страны не развивал
Как Паша Пухов свою обороноспособность развивал
Как Паша Пухов продовольственную программу выполнял
Как Паша Пухов марксистско-ленинскую диалектику постигал
Как Паша Пухов участвовал в борьбе с пьянством
Как Паша Пухов нес физическую культуру в массы
Как Паша Пухов нес культуру в массы


Как Паша Пухов зов крови услышал

Когда Паша Пухов учился в институте на режиссёра театра (да-да, а мы не рассказывали? И в искусстве он наследил, наш Паша…), дело обстояло так. Учебный год начинался не 1 сентября, а 1 октября. А весь сентябрь студенты работали в колхозах и совхозах – помогали со сбором урожая. Ну то есть, ковырялись в мокрой земле, собирали картошку в мешки, часть увозили с собой в общагу для пропитания, часть оставляли в земле, но саму большую часть всё-таки собирали в грузовики. Тот, кто не хотел проводить сентябрь в поле, летние каникулы должен был отработать в стройотряде. То есть, либо отдыхаешь весь июль и август, а в сентябре возишься в колхозе, либо лето работаешь, а сентябрь у тебя - каникулы. Как и все первокурсники, Паша съездил в сентябре в совхоз, но с погодой очень не повезло. Лишь пару дней стояло бабье лето, и можно было посидеть на краю лесозащитной полосы с костерком, печёной картошкой, водкой, гитарой, смехом и байками. Это было здорово, но всего два дня. Остальное время студенты мокли под дождем, бросали в мешки больше глины, чем картошки, и сердца их наполнялись унынием.
Словом, Паша в следующем году решил в совхоз не ехать. Значит, надо записаться в стройотряд и отработать летом. Специфика была в том, что к тому времени, не знаем – как раньше, на заре стройотрядовского движения, - но к тому времени бойцам стройотрядов уже платили деньги за сделанную работу. Обычно это было строительство коровников под руководством умелого прораба. Платили, конечно, гораздо меньше, чем полагалось бы за эту же работу шабашникам, но студентам и то - радость. В институте, где учился Паша Пухов, было несколько стройотрядов. Большинство их них, действительно, строили коровники. И Паше показалось, что это напоминает сбор картошки. Что тут общего, мы не совсем понимаем. То, что дело происходит в совхозе? Но на этом всё сходство и заканчивается. Иногда Пашу трудно понять.
Самым знаменитым стройотрядом в пашином вузе был «Искремас», что означает «искры революции – в массы!» Так звали персонажа в одном неплохом фильме, но за романтическим названием стояла тяжелая работа. Искремасовцы не строили коровники, они ремонтировали железные дороги. И зарабатывали, в отличие от всех остальных отрядов, весьма приличные деньги. Обычно начало учебного года (1 октября) знаменовалось приездом искремасовцев, которые каждый год удивляли общагу своими богатейскими выходками. То купят и подгонят к общежитию 900-литровый бочонок с разливным пивом, и давай наливать бесплатно. То наймут бомжей, чтоб те из городского парка притащили сорок чугунных скамеек и расставили по дороге из общежития в учебный корпус. То еще чего удумают. Ну и конечно, джинсы, дорогие часы – сразу видно, человек летом в Искремасе трудился. Раз идти в стройотряд, то в Искремас, подумал Паша Пухов. Но не тут-то было! Оказалось, что записываются туда с осени, а Паше это мысль пришла в голову только в феврале. И тогда Паша вспомнил еще об одном отряде, также выбивавшемся из общего ряда. Поскольку вуз был творческий, то закономерно появился отряд, который ничего не строил, но все же имел статус стройотряда. Правда, назывался он по-честному: студенческая концертная бригада «Лира». В народе же  бригаду звали «Столько не выпить», можно догадаться, почему. Оно и понятно, с концертами разъезжать – не рельсы класть. В Искремасе, к слову, всё лето действовал сухой закон. В Лире, если можно так выразиться, мокрый.
И вот Паша со своим другом и однокурсником Гришей Андреевым записались в Лиру. Но тут выяснилось осложнение. Поскольку этот, с позволения сказать, стройотряд, был специфическим, и его бойцы не так, чтобы очень напрягались в течение лета, было решено, что деятельность Лиры не ограничится июлем-августом, а начнётся прямо со второго семестра. Пришлось Паше и Грише начинать концертную деятельность в феврале.
В составе Лиры были музыканты, певцы, танцоры. А Паша с Гришей учились на режиссёров театра, так что на их долю выпал разговорный жанр. Они написали несколько миниатюр, вдохновленные Тарапунькой и Штепселем, а в большей степени - Ильченко и Карцевым. Одна была очень смешная. Про таксиста. Паша и Гриша исполняли её стоя на полусогнутых, будто сидят в автомобиле. Гриша держал перед собой руки, изображая руль, а Паша вертел головой, словно провожает взглядом убегающий пейзаж. Зрителям очень нравилась миниатюра, и Паша с Гришей постоянно совершенствовали её, добавляя на следующих выступлениях всё новые детали, придумывая гэги и каламбуры. Иногда, правда, они сами запутывались в своих изменениях, и один шутил согласно последней редакции, а второй – ещё по предыдущей версии. Диалог не всегда срастался, возникали странные паузы. Но друзья обыгрывали их, корчили смешные рожи, и зритель ничего не замечал.
Надо сказать, что всё это время (а концерты были в среднем раз в неделю) Паша с Гришей как-то умудрялись уклоняться от принятого в Лире обычая пить по дороге на концерт, перед концертом и после. Выступали обычно в трудовых коллективах городах, но изредка выезжали и в село. Тогда дорога была длиннее, и выпивалось по пути гораздо больше. В результате, баянисты путались в клавишах, танцоры – в собственных ногах, а вокалисты - в жабо. Паша с Гришей понимали, что они – артисты начинающие, им и без того трудно запомнить текст, да ещё постоянно трансформируемый, и алкоголь тут не лучший помощник. Но обычаи есть обычаи. И уклоняться от них удавалось не всегда.
Вот поехали в рабочий посёлок, загрузились в автобус, налили, спели, выпили ещё. Заметили, что молодые юмористы опять манкируют компанией, выволокли с задних рядов автобуса, усадили, налили и заставили выпить. Когда приехали на место, Паша с Гришей, не имеющие необходимого опыта и закалки, буквально расползались по швам. На сцену вышли, с трудом сохраняя равновесие. Не договариваясь, решили исполнять «таксиста». Не потому, что это был самый их удачный скетч, а потому что исполнялся на полусогнутых.
Паша перепутал версию с самых первых реплик. На помощь пришли рожи. Но зритель, ещё не подготовленный предварительным текстом, не врубался. Тогда Гриша, который тоже уже не понимал, какую из редакций они играют, внезапно переключился на совсем другой скетч. Про дояров. И начал пантомимически изображать процесс дойки, не объяснив ничего ни Паше, ни зрителям. И Паша, и зрители недоумевали, что же это такое делает таксист на ходу двумя руками, да ещё сопровождая это звуками «бззз, бззз». Паша понял только одно, что он не помнит текста скетча ни в одной редакции, не помнит совсем. Абсолютно. И тогда он тоже решил перейти на другой номер. Но ни один парный скетч не вспоминался, а вспомнился только его сольный номер, фрагмент поэмы «Василий Тёркин». И Паша начал вдохновенно декламировать про привал бойцов и гармониста. Иногда текст стихов и продолжающаяся в исполнении Гриши пантомима про дояра неожиданно синхронизировались. Гриша уже не просто ритмически дергал за воображаемые соски коровьего вымени, а импровизировал вовсю, приседал, подскакивал, пальцами производил немыслимые движения. А Паша в это время завывал:
Только взял боец трёхрядку,
Сразу видно – гармонист!
Для начала, для порядку
Кинул пальцы сверху вниз…
Или:
И пошёл, пошёл работать,
Наступая и грозя,
Да как выдумает что-то,
Что и выдумать нельзя!..
Выдумать такое было, действительно, сложно. Видевшие это шоу запомнили его надолго. Только реагировали все по-разному. Половина зрителей возмущалась, половина думала, что так и положено. Стоящие за кулисами танцоры, музыканты и певцы умирали со смеху, корчась и падая без сил на пол. И только руководитель концертной бригады был молчалив и суров. Он взвешивал в уме, как это будет звучать, когда из стройотряда «Лира», известного в народе как «Столько не выпьешь!» двух бойцов-участников придётся выгнать с формулировкой «за пьянство»…
Так что, Пашу и Гришу в рядах Лиры оставили, но от концертов отстранили. Вы скажете: странное наказание! Но не будем забывать, дело происходило в эпоху, когда труд был почётен, и значит, лишение возможности трудиться било по гордости человека и служило ужасным наказанием.
Но Грише и Паше ещё предстояло выйти на сцену со своим умопомрачительным разговорным шоу. Дело в том, что незадолго до описанного концерта, Лира выступала в горкоме профсоюзов. Благоговея перед столь высокой публикой, славные лировцы перед концертом постарались пить умеренно, и представление прошло сравнительно хорошо. Профсоюзным боссам артисты так понравились, что они наградили весь отряд в полном составе путёвками на Кавказ. Концертной бригаде предстояло дать всего два выступления -  в столице Северной Осетии и в грузинском городке Казбеги. А путёвки были на три недели! Царский подарок.
Путёвки были выписаны, печати проставлены на бланках, и тот факт, что Пашу и Гришу освободили от участия в концертах, не освобождал их от обязанности отправиться на Кавказ. Ну а там уж, так и быть, можно и выступить.
И вот пришло долгожданное лето. Часть студентов отправилась домой, чтобы в сентябре работать на совхозных полях, другая часть поехала в стройотряды, чтобы отдыхать в сентябре, а Паша с Гришей поехали домой отдыхать, чтоб в августе поехать на Кавказ отдыхать, чтоб в сентябре отдыхать, как бойцы стройотряда. Ну не ловкачи ли!
Поезд на Кавказ тащился, Лира отчаянно пила в вагоне, который занимала практически полностью. В вагоне-ресторане Паша с Гришей как-то стали свидетелями сцены, которую потом превратили в скетч, который в свою очередь превратился в анекдот. Но мы ответственно заявляем, что это реальный случай.
Официант подходит к столику, за которым сидит карикатурный кавказец – огромный нос, пушистые усы, кепка-аэродром.
- Что вам?
- Мнэ супа.
- Сколько порций?
- Э, нэ надо порция. Мнэ супа!
- Я понимаю, супа. Так сколько порций?
- Слюшай, зачем порция? Супа дай!
- Так у нас суп порциями. Сколько вам дать порций?!
- Ээ, ваймэ, швило, давай нэси свой порций!... И супа!!!
Но мы отвлеклись. Поезд пришел по назначению. В столичном городе был дан концерт для местной, как теперь говорят, элиты. Вполне успешный концерт, все были довольны. А скетчу в исполнении Паши и Гриши про порцию супа так вообще хлопали стоя. После концерта Лира загрузилась в автобус и поехала на высокогорную турбазу. Там уставшие за день бойцы расселились по домикам и быстро уснули. А утром выяснилось, что ночью в незакрытые домики проник вор, или группа воров. Почти у каждого что-то пропало. У кого свитер, у кого штаны. У Гриши исчез чехол для гитары, который Гриша использовал не только по назначению, но и как чемодан – в чехле он перевозил весь свой нехитрый скарб. Благо, перед сном Гриша успел вынуть из чехла и из гитары свои вещи, так что пропал только сам чехол. У Паши дело обстояло куда как хуже. У него украли фотоаппарат. И само по себе-то это неприятно, особенно учитывая красоты Кавказа, которые Паша рассчитывал запечатлеть. Но главное – в камере была начатая плёнка. И на ней – кадры, снятые Пашей во время солнечного затмения! Паша специально ездил в город Новокузнецк, где затмение было стопроцентным. То есть, не просто темнота и солнечный серп на небе (что тоже редко и небезынтересно), но настоящее затмение, полное, когда на тёмном небе горит солнечная корона с чёрным диском посредине. Зрелище захватывающее! Паша специально консультировался со знающими людьми, как, в каком режиме нужно снимать это нечастое астрономическое явление. И вот, плёнка пропала вместе с камерой!
Вся труппа была расстроена. На турбазу прибыла следственная группа. Состояла она из не менее карикатурных кавказцев, чем персонаж в поезде. Один – маленький толстячок, седой, с проницательными глазами. Осетинский комиссар Мегрэ. Второй – жердь с выбивающимися из-под фуражки чёрными кудрями, горбатым носом и великолепными усами. Оба молчаливые и сосредоточенные, они вели дознание: Что у вас украли? Когда у вас украли? Откуда у вас украли? Кто у вас украл? Последний вопрос ставил всех пострадавших в тупик, но «Мегрэ» объяснил: Если б вы знали, кто украл, то мы дня за три нашли бы преступника, а так…
Опросив всех, парочка уехала. А лировцы принялись изо всех сил отдыхать, чтоб как можно скорее забыть о неприятном инциденте. Только вот не надо думать, что это означает беспробудное пьянство. Ничего подобного! Они не ведь не алкаши были какие-нибудь, а будущие музыканты, вокалисты, танцоры, и даже два режиссёра. Люди не чуждые высоких дум. Так что ходили в горы (Паша с Гришей, например, однажды забрались на трёхтысячник, куда только инструкторы по альпинизму до этого поднимались), ездили на ледник, фотографировались (у кого камеру не украли), по вечерам всю турбазу веселили – профессиональные шоумены всё ж. С местными жителями культурные мосты наводили. Как-то у костерка зашла речь о том, что никто своей родословной не помнит. Хорошо, если прадеда знает, а так – максимум деда. Тут Паша выступил. Он поведал, что его дядька, ныне покойный, активно интересовался генеалогией, и разузнал, откуда есть фамилия Пуховых пошла. Выяснилось, что там такого намешано! И цыгане-конокрады, и сибирские кулаки-старообрядцы, и даже кавказские князья. Местных жителей, разумеется, кавказская ветвь заинтересовала больше всего. Что за князья? Какого рода? Паша Пухов рассказал и фамилию князей назвал (уж не Пуховы, точно). Что тут началось! Оказывается, это уважаемая фамилия, и родовые земли их находятся прямо тут, рядом. Но судьба князей трагична. Были они сосланы в Сибирь, и родовой дом их разрушен, и всё, что осталось на немалых угодьях княжеских – Город Мёртвых. Иначе говоря, кладбище.
По обычаям предков князей в этой местности хоронили своеобразно. Строили из камней домики-башенки, обставляли мебелью, постилали ковры, вешали на стены оружие, усаживали покойного в бурке и папахе за накрытый стол, а затем заделывали вход, оставляя лишь маленькое слюдяное оконце. Родные и потомки, приходя в Город Мёртвых, вспоминали усопших, а заглянув в окошко, видели их сидящих за столом, потому что в силу то ли особого климата, то ли секретного устройства башенок покойники в них не подвержены были разложению. Так и сидели в бурке и папахе перед полной чашей.
После такого рассказа вся турбаза в полном составе выразила желание посетить Город Мёртвых, чтоб почтить память славных законсервированных предков Паши Пухова. Но, оказывается, уже в советские времена необразованные археологи решили досконально изучить захоронения, вскрыли их, после чего останки вмиг рассыпались в прах. Ну, а оружие и то, что осталось от ковров и мебели, увезли досконально изучать. Так что, стоят в долине пустые дома-башенки, из Города Мёртвых превратившись в Мёртвый Город. Но эта досадная деталь не охладила пыла туристов, и все начали собираться в путь, несмотря на поздний час. Вооружившись факелами, канистрами с домашним вином и прочими припасами, двинулись в путь. Часа через полтора достигли места.
Освещённый лишь неполной луной да факелами Город Мёртвых произвел именно такое впечатление, какого ожидаешь от его названия. Жутко, но интересно. Жутко интересно. Заглянув в пару домиков и убедившись, что ни ковров, ни призраков внутри нет, компания устроила среди торчащих каменных башенок пикник с шашлыком, вином и рассказами-страшилками. А Паша Пухов на правах наследника произносил тосты, распределял шашлык, и даже заговорил с горским акцентом. Причём, местные жители относились к превращению приезжего очкарика в потомка уважаемых князей без всякой иронии, с достоинством оказывая ему положенные почести.
С этого дня жизнь Паши Пухова на Кавказе радикально изменилась. Он стал желанным гостем в каждом доме. Отцы семейств наперебой звали его отобедать и между делом похвалялись количеством баранов в их личной отаре, мечтая таким образом заполучить знатного жениха для своих дочерей на выданье. Молодые джигиты почитали за честь присутствие Паши на закалывании (с последующим поеданием) барашка. Паша разучивал местные песни, а что касается горских плясок, так даже сам учил местных, как правильно танцевать. Вскоре после этого на турбазе вновь появились карикатурные милиционеры. Первым делом они пришли засвидетельствовать Паше своё уважение и сообщить, что есть рабочая версия касательно украденных вещей, и нужно ехать на операцию. Что за операция, Паша не понял, но на всякий случай взял с собой Гришу. Вчетвером они уселись в открытый УАЗик и покатили по ущельям и долинам. Добравшись до миниатюрной деревушки, милиционеры щёлкнули затворами пистолетов и на цыпочках подошли к домику, сложенному из сланца. С криками на местном языке (понятно было, что это нечто вроде «Стой! Стрелять буду!») они ворвались в саклю. А через пять минут пригласили Пашу с Гришей внутрь. На полу жилища валялись в беспорядке вещи. Смотрите, сказали сыщики, есть ли тут ваше. Нет, ответили Паша с Гришей, мы ничего не нашли. Ну как же, расстроились милиционеры, вот же свитер, а вот чехол от баяна, а вот и фотокамера. Но это не моя камера, сказал Паша. И не мой чехол, добавил Гриша. А что, разве ваша камера была лучше, удивились горцы. Нет, признал Паша, но в моей была плёнка, а на плёнке… Ааа, плёнка, тогда поехали в другое место.
Они опять колесили по долинам и по взгорьям, приехали точно в такую же деревушку и ворвались в похожий дом. Кстати, хозяин первой лачуги, в наручниках, сидел теперь в машине вместе с группой. Во втором доме опять не оказалось украденных вещей. Хозяину также нацепили наручники и взяли с собой на третью операцию. Но и она не имела успеха. Паша с Гришей уже изрядно устали и попросились на турбазу. Их отвезли, но видно было, что сыщики расстроились.
На следующее утро они разбудили Пашу, светясь от счастья. Нашли! Всё нашли! Вся бригада «Лира» собралась на полянке, а довольные следователи высыпали из мешков одежду, вещи. Был тут и гитарный чехол Гриши, была и камера, очень похожая на пашину. Толстый милиционер торжествовал: Ну что, ваша камера? Там и плёнка внутри есть, я лично проверил. Как проверил, спросил Паша. Как-как? Открыл, достал, посмотрел. Плёнка чёрная вся, ничего не снято… Так она ж непроявленная, начал было Паша, но замолчал. Что ж говорить-то, если плёнке, на которую он снимал солнечное затмение, устроили милиционерское затмение. А в следующий раз такое явление можно будет снять всего-то через 45 лет…

Как Паша Пухов страну чёрным золотом обогатил

Паша Пухов, после того как из вуза ушёл, искал работу. Хотелось ему чего-нибудь безыскусного, сермяжного. Думал на кузницу пойти, но где ж кузницу найдёшь в конце двадцатого века? Вот и устроился он в геологоразведку. Проще сказать, на буровую. Работа вахтами – полмесяца в тайге, полмесяца свободен. Это Пашу вполне устраивало. Молодой ведь человек, со страстями и желаниями, свободного времени требуется на их удовлетворение немало, обычных выходных едва ли достаточно. А вахтенный график открывал хорошие возможности для досуга. Шутка ли, полмесяца выходных. А то, что другие полмесяца в тайге, так в этом тоже много плюсов. Начальство далеко (а Паша жуть не любил начальство, впрочем, как и все), свежий воздух, мужское братство и т.д. Насчет братства и «т.д.» Паша, конечно, знал только теоретически. Словом, получил Паша Пухов телогрейку и ватные штаны, валенки и подшлемник, матрас с бельём и загрузился в вертолёт. Впервые в жизни, надо сказать. Маршрут вертолёта составляется, уж конечно, не в целях пашиного удобства, а из соображений прикладных и рациональных. В тот раз пилотам предстояло сначала полететь на закрывшуюся буровую, зацепить «ёмкость» - здоровый такой бак металлический, отвезти его на другую площадку, и только потом доставить Пашу на его место работы. Полетели. В вертолёте интересно, никаких тебе удобств, всё металлическое, цвета хаки. В иллюминаторе виды, каких больше нигде не увидишь. Самолёт слишком высоко летает, чтоб такие подробности рассмотреть: сосны, холмы, поля – всё близкое и необычное, потому что вид сверху. С самолёта пейзаж карту напоминает, то есть, схематический такой. А из вертолёта всё живое, рукой достать можно почти. Трясёт вот только нещадно. И шум. Пилоты-то в наушниках сидят, переговариваются между собой и с землёй. А Паша один в салоне, в голове и теле – вибрация и шум. Зато виды за окном. В смысле, за иллюминатором…
Прилетели на покинутую буровую. На покинутую она не похожа, видимо, совсем недавно люди съехали. Снег вытоптан, в балках (это домики так называются геологические – балки, с ударением на последний слог) ещё тепло сохранилось. Паша с интересом прогулялся по территории – ведь ему скоро жить по полмесяца в таких же условиях. А пилоты тем временем крепили ёмкость к специальным тросам так, что когда вертолёт стал подниматься, тросы натянулись, и ёмкость оказалась подвешенной под брюхом вертолета. Поднялись, летят тяжело, ёмкость раскачивается. И вот вертолёт стало болтать совсем уж неприлично. Надо, говорят пилоты, ёмкость сбрасывать, а то нам каюк. Открыл один из пилотов люк в днище, чего-то там пошерудил, и бак, отцепившись, упал на землю. Точнее, в глубокий таёжный снег. Но его ведь на буровую везти надо. Пришлось спускаться, чтоб снова ёмкость к тросам прикрепить. Только теперь дело происходит не на вытоптанной площадке, а в снежной целине. Тут и пашина помощь понадобилась. Вылезли из вертолёта, плюхнулись в снег – Паше по подмышки. И вот теперь надо до ёмкости как-то пробраться, да тросы пристегнуть. Холодно, тяжело, а всё же как-то забавно. Детскую игру напоминает, как траншеи в снегу рыли да подземные ходы. Так что Паша добрался до бака первым, а пилоты уже по его следу. Пристегнули, полетели, доставили бак без приключений. Но теперь пилоты Паше уже наушники дали, болтали с ним всю дорогу – проявил себя!
А всё-таки от розыгрыша не удержались. Прибыли на пашину буровую и говорят: мы тут сесть не можем по метеоусловиям, поэтому матрас кидай и сам прыгай. Паша не долго думая так и сделал, пилоты даже не успели признаться, что пошутили. Паша только руки, ноги и матрас в кучу собрал, а вертолёт рядом с ним приземлился. Несмотря на метеоусловия. Ладно, посмеялись. Пошел Паша знакомиться с фронтом работ. Говорят, пока неопытный, тебя в помбуры не возьмём, то есть, в помощники бурильщика. Поработай сначала лаборантом. Буровая скважину сверлит, породу достаёт, вот лаборант её анализирует, чтоб понять, далеко ли нефть, и не надо ли стенки скважины укрепить. И если надо, то готовит специальную смесь клейкую, и в скважину её заливает. В общем, работа интеллектуальная, и потому не очень почётная.
Так и стал Паша Пухов возиться с пробирками да глиной в своей лаборатории. А жил в балке со всеми вместе. На буровой сухой закон, потому небольшой досуг мужики посвящают домино, газетам полумесячной давности, да флирту с поварихой. Фамилия у неё была, извините, Отебитес. Так что, и флирты чаще всего ничем не увенчивались. А Паша Гегеля читал. Не чтобы выпендриться, уж поверьте. Просто, давно уже Гегеля собирался почитать, начинал, да всё как-то не шло. Трудный немец. Вот и подумал Паша: на буровой в лесу деваться некуда, не хочу, а прочитаю. Так и вышло. Читалось легко и непринуждённо. Книжек на буровой немного, мужики ими делятся. Вот и на пашину кто-то запал. Дай, мол, почитать, пока ты в своей лаборатории. Паша говорит: сложная книжка. А о чём? Да обо всём. Ну раз обо всём, значит, интересная. И вот взял один мужик у Паши почитать Гегеля, потом другой, глядь, по вечерам в балках диспуты философские начались. Обсуждают классического немца, критикуют. Говорят Паше, у тебя ещё такие книжки есть? Привезу, обещает Паша. На следующую вахту взял еще пять томов Гегеля, а один из помбуров привёз диалоги Платона. Ну тут уж такие дебаты пошли! Одни записались в ярые гегельянцы, другие неоплатониками заделались, а третьи – скептики, никому не верят. Бурные начались вечера на буровой. И даже во время работы всё стало иначе. Вот гаркнет бурила на верхового, а тот ему не матом в ответ, а из Гегеля: «Речь — удивительно сильное средство, но нужно много ума, чтобы пользоваться им». Буровой поперхнётся сперва, а потом возьмёт себя в руки и парирует: «Вежливость есть знак благосклонности и готовности к услугам». Тут и другие подключаются. Платоники Сократа цитируют, гегельянцы – своего кумира. Начальство как-то прилетело, послушало и улетело обескураженное совершенно. Но был один фрукт, который в общих диспутах не участвовал, только газеты и читал. Про надои да кризис капитализма. Вот он как-то шаблон и упустил.
Шаблон – это такая металлическая штука, её в трубу бросают перед тем, как к колонне трубу прикрепить. Шаблон с противоположной стороны вылетит – значит, труба чистая, ни кусочков льда, никакого мусора постороннего нет. Так вот, этот грамотей газетный не дождался, когда шаблон из трубы выскочит, и машет рукой: мол, давай, поднимай. Трубу подняли, к колонне прикрутили, шаблон и провалился в скважину! Теперь бурение надо останавливать, колонну вынимать, развинчивать, шаблон искать. Дискуссии из области чистой философии перешли больше в этическую сферу, заспорили о долге и совести, о том, что профессионализм – это категория моральная, а не просто сумма навыков. На следующую вахту читатель газет не приехал, уволился. Да только кому легче? Колонну доставали, муфта лопнула от мороза, опять колонна в скважину рухнула. В общем, не заладилось дело. Тут еще нелётная погода. Метель, пурга, хоть и весна уже, вертолёты не могут добраться, запасы продуктов кончаются. Жрать скоро нечего будет. Решили в ближайшую деревню за едой сходить. Наскребли у кого сколько было мелочи (на буровой-то питаются под роспись в счёт зарплаты, денег с собой везти ни к чему), собрали экспедицию. Это только говорится так – ближайшая деревня, а до неё по тайге километров десять. Тайга – не асфальтовый тротуар, за два часа не дойдёшь. Зато по дороге можно дичи настрелять, денег-то совсем чуть, такую ораву не накормишь. Так что, отправили деда-охотника, помбура-здоровяка и Пашу Пухова, как самого молодого.
Вообще-то Паше даже понравилось. Продираться по тайге не пришлось, всё-таки буровая не в необитаемых джунглях. Была просека, по которой можно было дойти до ближайшей деревни, те самые километров десять. Всё ж не через бурелом лезть. Правда, просека – это не дорога. Деревья как свалили, так они и лежат, да под ними топь. Для вездехода пойдёт. Но у вездехода тоже пища кончилась, дизтопливо с большой земли не подвозили из-за нелётной погоды. А погода – не поймёшь! То ли зима, то ли весна, муть какая-то и сырь. Долго ли коротко, дошли буровички до посёлка, пришли в сельпо, страшные, грязные. Мы, мол, геологи, нам жрать надо купить. Ну, в те годы это обычное дело было, что из тайги вдруг бородатые геологи появлялись. Может, и не все бородачи были геологами, но никто особо вопросов не задавал. Надо – покупайте, не милостыню ведь просят. Разгорелись дискуссии, чего покупать. Причём, пашин голос учитывался меньше всего, как самого молодого. Дискриминация. Накупили сигарет полный рюкзачок (его дед понёс), риса (помбуру достался) и тушёнки (как самый молодой, Паша должен был тащить и самый тяжелый рюкзак). Пошли обратно. Паша отстаёт, рюкзак к земле тянет. Чтоб как-то сгладить момент, Паша стал делать вид, что он дичь высматривает. Нам ведь не только денег дали, мол, но и ружья. В общем, справедливо. Поскольку ружьё одно, оно у деда. Вот он как американский сержант во Вьетнаме (хотя тогда ещё Паша американских фильмов о Вьетнаме не видел и не мог видеть) сделал сигнал рукой. Мол, стоп и цыц. Прицелился в рябчика, бац, и мимо! Идут дальше. Но у Паши теперь есть компенсация за тяжесть рюкзака. Он соловьём заливается о том, что охотники в русских селеньях вымерли, даже с ружьём в тайге пропадут, потому как стрелять никто не умеет. Не выдержал дед, психанул, и отдал ружьё помбуру, теперь ты пробуй, раз я охотник никудышный. Но помбур не будь дурак, вместе с ружьём взял и рюкзак с сигаретами, а деду передал с рисом – потяжелее изрядно. Идут. Вот он рябчик, опять на ветке сидит. Паша и дед знаками помбуру показывают, а он вроде как не видит. Но всё ж пришлось остановиться. Положил помбур ствол на ветку деревца, как в рогатку – для верности. Бац – мимо! Паша думает, это шанс. Поиздевался минут двадцать над помбуром и добился своего – тяжеленный рюкзак переполз на помбуровы плечи, а Паша пошел практически налегке, сигареты на спине, ружьё в руке.  И только одна мысль не даёт покоя: что если снова рябчика встретим? Ведь стрелять Паша не мастер. Хотя в детстве дедушка брал его на охоту и даже давал, в обход всех правил, пострелять, но было это давно, и за эти годы Паша близорукостью обзавёлся. Оторвался он вперёд, в авангард, чтоб рябчика заметив, спугнуть его, пока товарищи не увидели. Но слишком уж пламенными были его монологи уничижительные, и дед с помбуром страстно мечтали о моральном удовлетворении, потому не слишком отставали. Понял Паша, что рябчика или другой какой дичи ему не миновать. И точно – вот он сидит на высоком пне. Догадался Паша, что один выстрел отделяет его от рюкзака с тушёнкой, смирился с этим и пальнул не целясь, с бедра, по-ковбойски. Перья в стороны, рябчик – бряк с пенька. Самое трудное для Паши было виду не подать, насколько он поражён результатами своего выстрела, а скромно пожать плечами – типа, кто ж сомневался…
Так и пошли они дальше, причём после третьего рябчика, подстреленного Пашей, помбур и маленький рюкзак у него забрал. По собственной инициативе. Кормилец, мол! В лагерь вернулись с богатой добычей: шесть рябчиков, три кедровки, один вальдшнеп. И хоть пашины были только три первых, воспринималась почему-то вся добыча как его заслуга. И дед с помбуром этого не отрицали. С того дня авторитет пашин вырос, глупым розыгрышам он больше не подвергался. А тут и шаблон достали, и бурить наконец-то продолжили. А через месяц и нефть пошла.
Паша до этого в кино советском видел, как нефтяники умываются нефтью на радостях. Но оказалось, что сибирская нефть, во-первых, не чёрная, а светло-жёлтая, ну как «Ркацители» к примеру. Помнит кто-нибудь «Ркацители»? А во-вторых, капля нефти сапог прожигала, так что если ей умыться, то рожа без кожи останется. Ну это неважно. Важно, что на том месте, где пашина буровая стояла, теперь целый город, маленький, но богатый. Правда, недолго «чёрное золото» страну обогащало, очень скоро оно стало обогащать только парочку олигархов. А ни Паша Пухов, ни помбур, ни дед-охотник, ни шиша от этого «золота» не получили, ни денег, ни спасибо. Но это другая история.

Как Паша Пухов обороноспособность страны не развивал

Страшное дело! Рискуем разочаровать читателей и почитателей Паши Пухова, но истина, как говорится, дороже. Пришла пора раскрыть ужасную тайну. Паша в армии не служил!! Да, ребята, не выполнил он свой священный долг, не прошёл школу настоящих мужчин. Ну, может и прошёл, но совсем не так, как было принято. Пошел бы в армию, как все, получал бы по морде первый год, затем бил бы по морде других на второй год - вот и прошёл бы школу жизни. Ан нет. Когда все пашины одноклассники отправились брить лбы, Паша учился на первом курсе института (об этом другой рассказ: как Паша Пухов любил то ли себя в искусстве, то ли искусство в себе) и получил, стало быть, отсрочку. А когда он институт свой бросил - в первый раз, потом ещё раз пять бросал разные вузы (об этом см. например, Как Паша Пухов марксистско-ленинскую диалектику постигал) - все его одноклассники уже с армии вернулись. Ну или почти все. Одного убили. Жертва дедовщины, как тогда говорили. При том, что дедовщины никакой вовсе и не было, как опять же тогда говорили. Нет, говорили, что была, а писали, что не было. Нам трудно судить, ведь мы про Пашу Пухова рассказываем, а он в армии не был. И, вот ведь какое дело, - не хотел. Как он себе объяснял такое нежелание отдавать гражданский долг? Говорил, времени жалко. Два, мол, года шагистикой заниматься, когда за это время можно ого-го чего успеть. Например, обрести просветление, левитацию освоить (возможно, от такого навыка Отечеству и пользы-то больше!), жениться, песен написать с полсотни, на гору подняться. Короче, вот такая у Паши была шкала ценностей. Мы её ни оправдывать, ни оспаривать не будем. Наше дело - объективность. Вот такой уж Паша был человек. В смысле - есть. Нет, в смысле, был - тогда. А тут ещё товарищи, вернувшиеся из армии, подливали масла в огонь, рассказывая о всяких ужасах и бессмысленностях Советской армии. Но вуз Паша бросил, а значит, и отсрочку свою потерял. Наступил призыв очередной, и получил Паша Пухов повестку. Пришёл в военкомат и говорит: берите меня в Афганистан. Военачальники удивились. Тогда как раз была ещё одна причина, по которой многие пашины ровесники служить идти не хотели - Афганистан. Одно дело, Ваньку валять два года, ну по морде схлопотать пару сотен раз, подумаешь, делов. Другое дело - настоящая война, со стрельбой и минами, где всё по правде, и убивают по правде. Так что, многие как могли, старались армии избежать. Непатриотично это, конечно. И пусть нас поправят пашины современники, что были и другие молодые люди, сознательные, правильно воспитанные, которые и в обычную армию шли с сознанием долга и необходимости, и в Афганистан шли, раз Родина их посылает. Конечно, были и такие молодые люди. Но было их меньше. Приходим к такому выводу, исходя из реакции военачальников, которые, когда Паша Пухов сказал, что хочет в Афганистан, очень удивились и обрадовались. По их реакции было видно, что такое они не каждый день видят и слышат. Вот потому мы и считаем, что большинство призывников всё-таки идти умирать не хотело. Может, наши выводы и ошибочны, но уж какие есть. А Паша-то герой. Вокруг него военные комиссары крутятся, увиваются. План по добровольцам, конечно, не выполнят (да, в плановом государстве был и план на патриотизм), но всё же, хоть одного да представят высшему начальству. И вот комиссию даже создали по рассмотрению пашиного заявления. Хотели даже пионеров с горнами пригласить на открытие заседания комиссии, да вовремя одумались. И вот комиссия спрашивает Пашу: а почему ты, Паша Пухов, хочешь не просто в армию, а прямо в пекло? А Паша и думает: правда, почему это я так? И вот он думает про себя: наверно, потому что, уж если время всё равно терять придется, два года жизни, за которые ого-го сколько можно всего сделать, то уж терять не на шагистику бессмысленную, а по правде воевать научиться. А что опасно, так было бы не опасно - не научился бы. Потому и приходят из армии, никакой войне не обученные, что воевать им и не приходится. А приходится им там с дедовщиной разбираться, да шагистикой заниматься. Вот этому они и приходят обученные - маршировке и злобе, жестокости и философии "я человек маленький, мне приказ дали, я выполнил". Философия в реальной тогдашней жизни полезная, как и злоба. Потому армию и считали школой настоящих мужчин и школой жизни, что она самому необходимому учила: как строем ходить, подчиняться беспрекословно, про себя приказам посмеиваясь, как начальство ненавидеть и бояться, как младших унижать, за счёт этого свою самооценку поднимая. Ну и другим полезным вещам. А Паша Пухов этому учиться не хотел. Он бы вот телепатии с удовольствием обучился (и потом, кстати, немного и обучился даже, но это другой рассказ), или джаз играть, или итальянский язык бы выучил. Но раз уж выбора нет, и надо идти служить, то хотелось бы чему-то реальному научиться. Армия для чего нужна, вообще-то? Об этом как-то забывают часто, или просто не говорят вслух. Но армия нужна для одного единственного - чтоб других людей убивать! Разве не так? Нам кажется, именно так. Убивать, а самому живым остаться - вот единственное, что должен уметь человек в армии. Подумал так Паша и говорит комиссии (напомним, она, комиссия, его спросила, зачем это он в Афганистан просится): хочу, мол, научиться как следует людей убивать! Комиссия растерялась, не ожидала такого ответа. А Паша знай продолжает: хочу стать профессионалом, чтоб каждая пуля, сделанная на заводе, не пропала даром, попала в сердце или голову врага, взорвав ему мозги. Чтоб уметь часовому горло перерезать тихо-тихо. Чтоб одной гранатой десяток положить. Комиссия сначала притихла, а потом наоборот расшумелась. Попросили Пашу выйти в коридор. Потом в коридор к Паше вышел один из членов комиссии, врач. Говорит: Паша, приходи ко мне на приём, надо нам побеседовать. Паша догадался, что это не терапевт, а скорее наоборот, психиатр. Догадался и не удивился. Это уж такое время было: хочешь сумасшедшим прослыть - скажи то, что думаешь. Паша, конечно, об этой особенности своей эпохи знал, и даже втайне предполагал, что может так получиться, что его вместо Афганистана в психушку заберут. Хотя, в психушку тоже идти не хотелось. Там, по слухам, та же дедовщина, только многократно усиленная специальными химикатами. Ещё неизвестно, что опаснее - армия или психушка. Но дело сделано, слово не воробей. Пришлось идти к психиатру на приём. А дядька оказался душевный, и поговорить с ним было приятно. Вполне он разделял многие идеи и мысли юного Паши Пухова, даже и опасные некоторые мысли, сомнительные, не сказать, чтоб совсем уж диссидентские, но всё же, всё же... Побеседовали они, Паша Пухов с психиатром, наверное, раз десять. После чего Паше выдали "белый билет", то есть комиссовали подчистую, ну то есть, признали, что для армии он не годится. Вот такой парадокс получился. Впрочем, эпоха та состояла сплошь из парадоксов и алогичностей.

Как Паша Пухов свою обороноспособность развивал

А всё ж пострелять Паше Пухову пришлось, и школу мужества пройти. Говорим это хоть и с иронией, но и отчасти всерьёз. Потому что, когда так выходит, что в тебя стреляют, а ты стреляешь в ответ, мужеству всё-таки учишься, действительно. Ну и вообще, чему-то такому учишься, чему без взаимной пальбы вообще, наверное, не научишься. Можно, конечно, и сидя под деревом Бодхи всё это постичь, можно путём тяжких и долгих раздумий, а вот Паше так выпало - понять какие-то важные вещи о жизни и смерти путем взаимной стрельбы по человекам. Как получилось-то? Паша Пухов целый год в деревне жил, нёс там культуру в массы, об этом даже специальный рассказ есть, так что мы без подробностей тут обойдёмся. Но год закончился, друга и товарища Паши Арсения по прозвищу Скорцени в армию забрали, хоть и был он уже взрослым, и директором ДК работал, то есть Дома культуры. Стало Паше скучно в деревне, да и вообще по жизни скучно. Чего-то Паша перестал понимать в жизни. А что-то такое наоборот понял. В результате ему и стало скучно. И решил Паша из деревни уехать, как человек сугубо городской. Наверно, думал, что в городе ему не так тошно будет. Ждал только, когда милиция ему паспорт новый сделает взамен украденного. У Паши из его дома, а точнее из трансформаторной будки, где он жил, украли все вещи и все документы. Был у Паши в кармане военный билет, вот он и остался. А остальное украли. Военный билет, кстати, был не обычный. Нет, с виду такой же, как все. А внутри выпивший военком Паше написал, что произвёл его, Пашу, в прапорщики. А в военное время, мол, будет Паша капитаном. С чего он это написал, неизвестно. Время тогда было такое, таинственное. Паша, конечно, таким смешным военбилетом дорожил, и всегда с собой носил. Вот и не украли билет. А паспорт вместе со всеми прочими вещами стянули. И комсомольский билет тоже. Да, Паша в комсомоле состоял! Как все, впрочем. Ничего такого особенного в этом не было. Но вот когда комсомольский билет украли, и Паша попытался его восстановить, тут возникли некоторые сложности. Комсомол - организация строгая, хоть он и принимал в свои ряды всех без разбора. Как же так, говорит комсомол, не уберёг ты билет комсомольский? Прошляпил?! Паша оправдывается, мол, ребята, да у меня все подчистую спёрли.  Ни одежды не осталось, ни дневников, ни ложки чайной, беда! Пожалеть меня надо и помочь мне. Э, говорит комсомол, как бы не так. Ложки и майки - это твоё личное дело, а билет комсомольский - дело общее. И ты его профукал. Так что будем твоё личное дело разбирать на районном бюро. Ну, пришёл Паша на бюро. Час сидит в коридоре, ждёт. Два, три. И осерчал тут Паша, нервный он был тогда. Как и многие, впрочем. Вбежал Паша в кабинет, прервал работу бюро. Ах вы, кричит Паша, ещё и издеваетесь! Схватил свою учётную карточку - была такая ещё бумага, билет у комсомольца хранился, а карточка в горкоме-райкоме. Организация серьёзная, мы ж говорим. Ну и вот Паша эту карточку хватает, поджигает. А все опешили, молчат. Карточка догорела, Паша хвать золу да пепел, и посыпал ей голову. Только не себе, а главному комсомольцу - первому секретарю райкома. Раскланялся и ушёл. Что там было после, мы не знаем. А Паша плюнул на комсомол да уехал из деревни. Только паспорт новый всё же сначала получил. Кстати, если уж пошло об этом, так Паша потом в комсомол ещё раз вступил, только его снова выгнали. Как-то не складывалось у них. Впрочем, комсомол потом исчез, а Паша вон он, живёт-поживает. Так что, может он и прав был?.. Ну да ладно. Едет Паша Пухов из деревни в город. Едет с новым паспортом и без вещей. Делает пересадку с автобуса на поезд. Ждать надо ночь целую. Паша бродит по городку, натыкается на компанию, Пашу бьют, деньги и паспорт отнимают, дальше ехать Паша не может. Денег на билет нет, да и паспорт опять надо новый делать. Невезуха с этими документами! Сидит Паша на вокзале и чтоб прокормиться, травит байки пассажирам и местным жителям. Они его поят и кормят. Но больше поят. Как-то неприличным считалось человека накормить. А налить - пожалуйста! Так что Паша всегда немного подшофе и всегда немного голоден. В таком состоянии хоть в Иностранный легион завербуешься. Вот Паша и завербовался на кирпичный летний завод. Обещали жильё, кормёжку, с паспортом помочь, ну и денег немного. Поехал Паша. Завод оказался не завод, а так - территория, огороженная колючкой. В бараке такие же бедолаги как Паша: бомж Леша, алкоголик Иван Несторович, два москвича-студента да ещё пара невнятных личностей. В домике живут хозяева, уроженцы кавказской страны, то ли лакцы, то ли кумыки. Работать надо весь световой день, а на дворе июль. На завтрак, обед и ужин по пятнадцать минут и по чашке макарон. Чая сколько хочешь. Выходных нет. Работа в общем весёлая: конвейерная лента несёт сырые кирпичи, параллелепипеды из глины. Их надо хватать, быстро, но аккуратно, и расставлять в специальном порядке внутри амбара, чтоб они подсыхали. Потому четвёрку: Пашу, Ивана Несторовича и студентов назвали амбарскими. Или почему-то дворянами. Другие бедолаги делали прочую работу. Месяц так кирпичи ползут, дворяне их расставляют. Заполнили уж не один амбар. А зарплатой не пахнет. Интересуются бедолаги, как насчёт денег? А лакцы или кумыки, а может и лезгины, говорят, что денег не будет. Зато работы - сколько хошь! Бедолагам это не нравится, начинаются недолгие пересуды и тёрки. Недолгие, потому что хозяева завода достали ружья и говорят, что надо не болтать, а работать. Дело ясное, влип Паша, влипли и другие мужички. Пошли работать. Но настроение уже не то. За территорию выйти нельзя, теперь ворота и забор с оружием охраняют. Решили дворяне - остальные мужички какие-то пассивные попались - подкоп рыть. Вырыли. Паша с одним из студентов в деревню сбежали и в милицию обо всём доложили. Утром на завод приехали милицейские. Поговорили с работодателями, выпили и уехали. А работодатели стали дознаваться, как же это утечка информации произошла. Ну хоть не признался никто, и на том спасибо. Только хозяева всё равно осерчали, говорят, теперь обеда не будет, раз вы такие, а только завтрак и ужин. Дворяне, как декабристы, заговор готовят. Решили к местным мужикам за помощью обратиться, раз власть оказалась то ли бессильная, то ли коррумпированная. Подкоп есть, послали второго студента и алкоголика Ивана. Пришли они к местным мужикам, те выслушали, налили от сочувствия, тут и проявилась натура Ивана Несторовича. Оказалось, у него на почве алкоголизма раздвоение личности. И стоит ему выпить, как Иван Несторович превращается в Нестор Иваныча. В Махно. Тихий и маленький Ваня преображается, шашку в ножнах ищет, кричит: всех сгною! И в битву рвётся. Не сумел его студентик московский удержать, ринулся Ваня-Махно в бой с жестокими работодателями. Или рабовладельцами. Схватил винтарь у местных мужиков, пробежал на завод и давай палить. Лезгины или лакцы спросонья напугались и дали дёру. Ваня счастлив, остальные тоже, но в меньшей степени. Уходить надо, а куда? Ночь кругом, денег и документов нет. Решили утра дождаться. Но рабовладельцы к утру очухались и пошли на штурм. Так вот и случилось, что среди развитого социализма и интернационализма, среди отсутствия эксплуатации, в обычной российской глубинке начались вдруг военные действия. Одни засели на заводе и оборону держат, другие атакуют. Местные мужички подтянулись, ружьишко прихватили. На заводе штаб заседает, разрабатывает стратегию обороны. Сил мало, еды мало, патронов почти нет. Однако, держатся. Паша в роли политрука, Иван за командира. Всё вроде лихо, да весёлого мало. Того и гляди, кого подстрелят те или эти, и чего ж потом со смертоубийством делать-то? Как жить? В общем, шутки кончились. Впрочем, и не начинались. Как уже потом выяснилось, затесался в ряды местной милиции один честный милиционер. Ему всё это не нравилось, и он через голову начальства сообщил в район, какие дела творятся в его деревне. Начальство, не очень торопясь, но среагировало. Приехали, осаду сняли. Осаждённых поселили в райцентре, документы всем быстро вернули или новые сделали, и отправили кого куда. Студентов в Москву, Ивана в родной посёлок (он, кстати, там учителем истории работал, с раздвоением-то личности, во как!), Пашу в город, куда он и стремился. А со злодеями обещали разобраться, но не очень убедительно обещали. Даже совсем не убедительно. Да нашим бедолагам не столько уже правосудия хотелось, сколько покоя и безопасности. Что они и получили. Выпили на вокзале на прощание. Ваня сразу за шашкой потянулся и ускакал в бой. А Паша продолжил свой путь в город. Только был это уже не тот Паша, что прежде. Изменился Паша. Повзрослел, что ли. Когда в людей целишься, а они тоже в тебя стреляют, обязательно изменишься. Повзрослеешь, или вроде того. А если вы думаете, что после всего этого Паша стал к людям по-разному относиться в зависимости от их этнической принадлежности, то вы Пашу не знаете. Он до 17 лет даже не знал, что такое национальность! Так что, Паша Пухов как был по убеждениям интернационалистом, а может даже космополитом, так и остался, несмотря ни на что.

Как Паша Пухов продовольственную программу выполнял

В бытность свою в деревне... Да, да, Паша Пухов, житель исключительно городской, как-то целый год прожил в селе. Об этом и рассказ есть специальный - Как Паша Пухов культуру нёс в массы. Правда, село было не совсем обычное. Называлось: экспериментальное хозяйство НИИ цитологии и генетики. И процент интеллигенции в этом хозяйстве был, конечно, гораздо больше, чем в рядовой советской деревне. Обычно это завклубом, пара-тройка учителей, библиотекарша, плановик из управления да агроном. А тут настоящие учёные жили и даже, пусть и сельскохозяйственные, но академики. Впрочем, как мы уже говорили, есть об этом периоде пашиной биографии отдельная история. А тут мы упомянули об этом лишь ради одной, сказанной Пашей фразы. Сидят они как-то с Олежкой-связистом и с парой бутылочек дрянного вина. Вино тогда обычно было дрянное, тем более, в деревне, где выбора нет, и пока весь запас одного наименования деревня не выпьет, нового в сельпо не завезут. А связист, по странному парадоксу, несмотря на вполне пролетарскую профессию, все-таки считался почти интеллигентом. Может, потому, что прямого отношения к сельхозработам не имел. А может, это был частный случай, и статус полуинтеллигента Олежка получил потому, что стучал в барабаны в сельской группе. Эту группу, или ВИА - вокально-инструментальный ансамбль, с оригинальным названием "Эксперимент", организовал старший товарищ и соратник Паши Пухова Арсений по прозвищу Скорцени. Сам Арсений играл на всех инструментах и пел, Пашу - до того абсолютно в музыке бестолкового - как-то выучил бряцать на клавишах синтезатора, или точнее говоря, ЭМИ - электронно-музыкального инструмента. На басу играл юный Витёк, а на ударных - связист Олежка, будущий алкоголик. Так вот сидят они как-то, а с лёгкой руки Паши Пухова в деревне появился такой городской феномен, как диссидентские посиделки на кухне. С опасными разговорами, неясной тоской и грустным пьянством. А Паша тогда уже из деревни надумал твёрдо уезжать, ждал только, когда в милиции ему изготовят новый паспорт взамен украденного. У Паши тогда украли все вещи. Все абсолютно, кроме тех, что были на Паше надеты и по карманам рассованы. Пришел домой (а жил он в трансформаторной будке), а дома нет ни-че-го! Впрочем, опять мы отвлеклись на подробности этого периода жизни Паши Пухова, полного бытовых неурядиц и мистических озарений. А речь-то об одной фразе. Олежка спросил грустного Пашу, что он делать собирается, когда из деревни уедет? А Паша и понятия не имел, что он делать собирается, да и вообще понятия не имел, а что тут можно поделать. Время было глухое, затхлое, период короткого и бесславного властвования товарища Кучеренко (на самом деле К.У.Черненко). Тогда и власть не знала, что делать, и народ. Если талант хоть к чему-нибудь имелся в наличии, человек ещё мог как-то жить, в свой талант погружённый. Песни мог писать или книжки. А Паша про свои таланты знал только, что одарён он странной способностью - жить в одном ритме со своей страной. Но - в противофазе. То есть, страна, например, бросается на БАМ, и Паша тут как тут. Страна принимает сухой закон, и Паша имеет к этому самое непосредственное отношение. Страна воюет в Афганистане, и Паша пишет заявление добровольцем. Вот что значит, в одном ритме со страной. А что значит, в противофазе? Ну, вместо Афганистана Паша попадает на психу, а из-за сухого закона Пашу из университета выгоняют. А на БАМе он просто в школе учился. И так далее. С таким странным талантом (а в остальных своих дарованиях Паша был не уверен), жить было не легче, а скорее наоборот. Так что, пребывал в те дни Паша в грусти и даже в отчаянии. И что он мог ответить Олежке на судьбоносный вопрос? "Придется переквалифицироваться в управдомы"? Почти так Паша и ответил. Не знаю, сказал Паша Пухов, пойду или в повара или в философы. Уж почему именно эти две профессии прозвучали в пашином ответе, неведомо. Но ответ на судьбоносный вопрос, как это часто бывало с Пашей, оказался тоже судьбоносным. Прошло время, и Паша оказался на философском факультете. Ну да, благодаря сухому закону Пашу оттуда исключили (см. повествование Как Паша Пухов марксистко-ленинскую диалектику постигал), а все ж, хоть диплом он не получил, но философом по сути стал. А может, и был всегда. С Пашей вечно не разберёшь, кто он и зачем... А насчёт повара - и тут ведь как в воду глядел. Так сложилось, что нужно было Паше перезимовать с комфортом. Надо сказать, эта проблема каждый год возникала. И Паша её по-разному решал. То мойщиком подвижного состава устроится в троллейбусный парк, с местом в общежитии. То, опять же ради койко-места, с лёту на филологический факультет поступит. Правда, бросит потом, как обычно, когда нужда в койко-месте отпадёт. А тут решил Паша получить кроме койко-места ещё и рабочую специальность. Чтоб, опять же, в одном ритме со страной жить. Пришёл в ПТУ - профессионально-техническое училище - и говорит, мол, хочу в авангард, в класс-гегемон записаться. Да вот беда, руками делать ничего не обучен. Дайте специальность! Научите! А они Паше говорят: поздно пришли, товарищ неофит, все группы пролетарские набраны, осталось только одно место на факультете поваров. Что ж, подумал Паша, людей кормить, что может быть почётнее! Он и помнить забыл о своей судьбоносной фразе насчёт повара или философа, и лишь спустя год вспомнил. Удивлялся очень. А в стране тогда был кризис не кризис, но перебои с продуктами, и страна приняла даже специальную Продовольственную программу о том, как всех накормить, и что для этого надо делать. И вот опять Паша Пухов оказался идущим в ногу со своей страной. Только не в ту. Хотя, чего ж не в ту? Пошёл учиться на повара, первый парень на деревне - вся рубаха в петухах. В том смысле, что группа была сплошь женская, и Паша там затесался единственный мужичок. Были ли в таком эксклюзивном положении свои прелести для Паши в плане интимном, умолчим. Во-первых, не наше то дело, а во-вторых, не это предмет нашего повествования. Да... Хотя, думается, что были, не могло не быть. Впрочем, Паша человек неординарный, хотя и типичный, кто его знает? Может, прелести были, а Паша ими не воспользовался. Или были наоборот неудобства, а Паша их использовал себе во благо. Трудно сказать. Всё-то с Пашей вечно неоднозначно, расплывчато. Но вернёмся к продовольственной программе. Главное, что понял Паша, пока учился в поварском училище, что кулинария сродни музыке или живописи. Там тоже всё построено на смешивании разных составляющих в гармонических пропорциях. И так же, когда произведение уже создано, можно его почти математически рассмотреть и убедиться в гармонической его природе, но чтобы создать свой шедевр, одной математики мало, нужно вдохновение. Блюдо, как и стихотворение, невозможно сотворить, просто следуя рецепту. Получится преснятина или попса. Надо немного от себя добавить. Или себя. А главное, что понял Паша Пухов, когда проходил практику в кафе, что продовольственный кризис не кончится, пока работники общепита не перестанут так безбожно воровать. Сам Паша отнёсся к этому вопросу, как и к другим, творчески. Например, он придумал как из теста и мяса, рассчитанного на 200 беляшей, сделать 250. Причем, полноценных. Хочешь, взвешивай, проверяй - всё соответствует нормам. А дело в передовой технологии. Долго повара-ветераны приставали к Паше с просьбой раскрыть свой секрет. Но Паша был твёрд. Он подозревал, что они будут использовать этот секрет в корыстных целях, и молчал. Но лишними пятьюдесятью беляшами поваров охотно угощал, и сам ел, и ещё домой уносил. По крайней мере, у себя дома Паша Пухов хоть что-то сделал, чтоб решить продовольственную проблему.

Как Паша Пухов марксистско-ленинскую диалектику постигал

Как получилось-то? Ну, вот совпали несколько пространственно-временных феноменов. Первое: время. 85 год, страна начала бороться с пьянством. Причём, в разных городах она по-разному боролась, где меньше, где больше. Вот и второе: пространство. В городе, куда Паша тогда приехал, страна боролась очень уж старательно. Купить выпить было практически невозможно, даже пива. Или пива тем более. Хотя был в городе свой пивзавод, основанный в 1864 году немцем, и имеющий старое бесценное сусло. Так вот, страна, в своем старании победить пьянство, слила это вековое сусло в почву, и вместо пива решила делать лимонад. Нет, пиво тоже осталось, но настолько мало, что очередь за ним выстраивалась на несколько кварталов, и выстоять её мог не всякий. Паша, например, мог. И несколько раз выстаивал. Приехал он в этот город, знакомый ему и раньше, с мыслью поступать в духовную семинарию. До этого, учась на повара и внося свой посильный вклад в выполнение Продовольственной программы, Паша познакомился с отцом Фёдором. В беседах с ним поднимались темы всё больше философические. Да и впрямь - не о ромштексах же и о сервелатах говорить со священнослужителем. Тем более, кто их видел эти ромштексы. Ведь если б их так просто было увидеть, разве б страна стала принимать специальную Продовольственную программу? Ну так вот, беседовали с о.Фёдором о духовном. Аргументов Паше Пухову не хватало, пришлось книжки специальные читать. Так и втянулся в это дело. В книжки специальные, то есть. Да прочитал их столько, что уже отцу Федору стало не хватать аргументов. Признал поп недюжинный ум и старание Паши Пухова и порекомендовал ему поступить в духовную семинарию, с тем, чтобы потом и в Академию пойти. Но Паша плохо представлял себя чернецом или даже священником, на что отче объяснил, что в Академии есть и светский богословский факультет. Перспектива стать теологом, сиречь богословом, так понравилась Паше, всегда с трепетом относившемуся к своей возможной биографии (почему, видимо, она и вышла совершенно невозможной), что он начал всерьёз готовиться, учить специальные предметы, постигать службы и таинства. И так вот, с этой целью и приехал в областной город. Дорога была дальняя, и в пути у Паши случился кризис веры. Ну, разочаровался он в православии. Да и вообще в религии как в социальном институте. Может, именно потому, что церковь в первую очередь-таки социальный институт, а лишь потом уж духовный. Так вышло, что поделаешь, так сложилось исторически. Но Пашу, перфекциониста и максималиста, это не устраивало. Где двое говорят о Боге, повторял Паша чьи-то понравившиеся ему слова, там Богом и не пахнет. Так что, в город он приехал, а с духовной карьерой решил покончить, не начав её. Имея на руках все необходимые рекомендации, Паша документов в семинарию не подал. И опять, в очередной раз, встала перед Пашей проблема, как и где перезимовать. Обычно он решал её так: либо поступал на работу с койко-местом в общежитии, либо на учёбу опять же с койко-местом. Но в этот раз вышло иначе. Пришёл Паша в общежитие студенческое, которое по причине летних каникул было, скорее, абитуриентским, и просто поселился, воспользовавшись летней неразберихой, текучкой абитуриентов и знанием жизни. Занимает койко-место без всякого на то права, но никого и не ущемляя особо, вокруг абитура суетится, переживает. Соседи по комнате пашины поступали на философский факультет. А надо сказать, что Паша до этого даже не знал о существовании таких факультетов, и для него слово "философия" никак не связывалась со страной, в которой он жил. Паше казалось, что в стране нет и не может быть никакой философии, потому как философия есть свободное миропостижение, а со свободой в стране тогда, как и с продовольствием, было туго. Правда, даже в средней школе был такой предмет как обществознание, треть которого была посвящена как бы философии. "Как бы" потому что не совсем философии, а марксистко-ленинской философии. А это такая вещь специфическая, которая в стране как раз очень даже была. С лица немного на философию похожий, марксизм-ленинизм был всё же немного другой конструкцией. Впрочем, не будем же мы здесь подробно об этом распространяться. Скажем в двух словах, и как это Паша себе представлял. По его разумению выходило, что марксизм-ленинизм это скорее религия, чем философия. А с религией Паша, как мы говорили, на тот момент расстался. Тем более, что и в школе он манкировал предметом обществоведение, и в учебник одноимённый даже не заглядывал. Как уж ему удалось школу закончить, да еще с приличным аттестатом, о том другая история, Как Паша Пухов в рабочую молодёжь записался. А тут, живёт он в общаге среди абитуриентов, которые готовятся к сдаче экзамена, именно что по этому самому обществоведению. А Паша старался помогать своим соседям по комнате, чем мог. Ведь всё же жил он в общежитии не по праву, и долгом своим почитал хоть как-то компенсировать это нарушение. Так, перед сочинением, он долго беседовал с юными абитуриентами (Паша был уж опытным старцем двадцати с лишним лет, по сравнению с восемнадцатью годами его соседей), разъясняя им замысел авторов классических произведений, что и позволило практически всем жильцам пашиной комнаты успешно сочинение написать. Вдохновлённые успехом и не без основания полагающие, что в том есть и пашина заслуга, а точнее - результат их совместных бесед, юные абитуриенты просили Пашу Пухова помочь им и в подготовке к следующему экзамену. По обществоведению. Пришлось Паше сесть и прочитать учебник средней школы, а именно часть его, посвященную философии. И тут Пашу обуял ужас! Он ожидал встретить под этой обложкой любое скудоумие и догматизм, но не такие мракобесие и абсурд! Целый день и целую ночь Паша не мог говорить о философии. А ведь у него, так тесно общающегося с абитуриентами, избравшими своей профессией философию, уже начала зарождаться в голове мысль последовать их примеру. Даже не представляя себе до тех дней, что в его стране может существовать такая вещь как философский факультет, Паша нарисовал себе образ этакой аристотелевской Академии, где ученики и Учителя прогуливаются в дубравах, размышляя о Вечном, дни проводят в диспутах и медитациях. И столь притягательным оказался этот образ, что Паша уже фактически собрался нести документы в приёмную комиссию, чтоб попасть во второй поток абитуриентов. Но прочтение школьного учебника остановило Пашу, шокировав его и вернув с небес на землю. Нет, думал, Паша Пухов, не может быть, чтоб преподаватели философии в университете всерьёз могли относиться к этой макулатуре. Наверняка они знают истинную цену этой книжонке, но социальные правила велят им, по крайней мере, в период вступительных экзаменов делать вид, что учебник этот действительно является источником знаний, необходимых для поступления в вуз. Но уж потом, с теми кто пройдёт это нелёгкое испытание, можно будет скинуть маски и, понимающе улыбнувшись, забросить дурацкую книжонку в мусорное ведро, занявшись наконец истинным делом - философствованием. Значит, нужно действительно сжать зубы, прочитать и запомнить злополучный учебник, что несложно в интеллектуальном плане, но тягостно в моральном. Это Испытание. И тем, кто поймёт истинное его значение, впереди откроются вершины Свободной Мысли в окружении коллег и старших мудрых товарищей. С такими вот идеями и пошёл Паша сдавать документы в приёмную комиссию. Тут, правда, выяснилось, что из документов, собранных для семинарии, в университет годится только справка о здоровье да трудовая книжка. Девочки из приемной комиссии направили странного абитуриента к начальнику. А тот оказался дядечкой интеллектуального вида, полистал многостраничную и вполне беллетристическую трудовую книжку Паши Пухова, понимающе взглянул на него и предложил такой вариант: Паша сдаёт экзамены наравне со всеми, и если провалится, то никто и не узнает, что комплект документов был неполон. Но если Паша экзамены сдаст успешно, то до официального зачисления он обязуется предоставить все недостающие бумаги, список прилагается. Такой неформальный подход ещё раз убедил Пашу, что университет это место, где царит здравый смысл, недогматическое мышление и демократичные отношения между поколениями. И Паша отправился учить обществоведение. Излишне акцентировать внимание на том, что остальные экзамены Паша сдал без труда и на отлично. Ведь, периодически сталкиваясь с проблемой зимовки, Паша зачастую прибегал к проверенному способу - поступить в какое-нибудь учебное заведение, чтобы получить заветное койко-место. Так что к описываемому времени у Паши был накоплен некоторый опыт в сдаче вступительных экзаменов, и делал это Паша без особого труда. Проблема была только с обществоведением. Умом понимая, что это своеобразный ритуал, дань костному социуму, Паша конечно запомнил весь бред, наполнявший учебник, и мог без труда его пересказать. Но чувство жуткой дисгармонии мучило его, как человека с музыкальным слухом заставляют страдать фальшивые ноты. Их и слушать-то тяжело, а уж спеть почти невозможно! А Паше предстояло именно пропеть всю эту несказанную фальшь. Так что, экзамен по обществоведению потребовал от Паши всего мужества. Но едва он начал рассказывать пожилой преподавательнице какой-то необходимый маразм из книжки, как с радостью заметил в её лице то самое понимание, на которое так рассчитывал. Лицо её как будто говорило Паше: конечно, дорогой, всё это редкостный бред, но ты же взрослый мальчик и понимаешь, что таковы правила игры. Конечно, понимаю, что всё это бред! - отвечал Паша. Но, забывшись, отвечал это вслух. И продолжил: почему именно это бред, и как обстоит дело в реальности. И не сразу заметил Паша, как изменилось лицо старой философессы. Результатом этого изменения лица и Пашиных тирад стала оценка "4", что почти равнялось провалу экзамена. Ибо на престижный факультет могли поступить только лучшие из лучших. Но звезды сложились так, что проходной балл в этом году оказался ниже, и Паша поступил. Правда, к этому моменту он уже не понимал, а надо ли ему это. Кризис веры продолжался. Но инерция свойственна всем, и Паша, следуя данному обещанию, собирал недостающие документы для приёмной комиссии. Самая большая сложность была с рекомендацией. Как уже говорилось, на философский факультет принимали только самых достойных, а одних только экзаменов недостаточно, чтоб этих достойных определить. Так что, для зачисления была нужна рекомендация райкома или обкома партии, ну то есть КПСС. Где ж её взять Паше Пухову, которого и из комсомола-то исключили. За то, что он сначала комсомольский билет профукал (на самом деле билет у Паши украли вместе со всем остальным имуществом, всем-всем), а потом ещё и учётную карточку в кабинете первого секретаря райкома сжёг и пеплом ему, секретарю, голову посыпал. Правда, это было в другой области и года три назад. И вот решил Паша снова в комсомол вступить по-быстрому и рекомендацию-таки получить. Позвонил он своему брату, у Паши их целая куча, чуть ли не десяток, и попросил сходить в райком комсомола и попроситься в ряды ВЛКСМ от его, Паши, лица. Ну то есть, как будто брат это не брат, а Паша и есть. Авантюра, скажете? Да уж такая эпоха была, героических авантюр. Один только БАМ чего стоил! Байкало-Амурская то есть магистраль. А тут всего-то, в комсомол вступить под чужим именем. Вступил брат без проблем, получил билет новенький на пашино имя. Пошел сразу в райком партии за рекомендацией. Звонит Паше и говорит: Они, мол, и не против тебе рекомендацию дать, ну то есть мне. Хотя нет, тебе. Паша спрашивает: Так в чём проблема? Брат отвечает: Не знают, что писать! Ну Паша и продиктовал брату текст по телефону. Через какое-то время получает рекомендацию с тем самым текстом и печатью райкома партии. А вы говорите, препятствие! Вот так Паша успел все документы к сроку собрать, и был успешно зачислен на философский факультет. Одно только его мучило. Как мы уже говорили, кризис веры у Паши развивался. Сначала под него православие попало, а затем и другие религии, включая марксизм-ленинизм. А другой философии на тот момент в стране не было (хоть Паша марксизм и считал не философией, а религией, но страна считала иначе). Вот и думает Паша Пухов: Чего ж это я лезу в марксизм, если не верю в него абсолютно? Правильно ли это? Но диалектика в чём заключается? Паша думает о марксизме (не в лучших выражениях), а марксизм вообще о Паше не думает. Но отторгает Пашу. Как-то так вот подспудно отторгает. И только повод ищет, чтоб отторгнуть окончательно. А повод тут как тут! Об этом рассказ есть специальный - Как Паша Пухов в борьбе с пьянством участвовал. Там всё написано. Скажем только две вещи: во-первых, Паша как обычно участвовал в делах страны шиворот-навыворот. То есть, принимал участие в борьбе с пьянством. Но на стороне противника. То есть, пьянства. А во-вторых, чтоб уж закончить с темой взаимного отторжения Паши и марксисткой то ли философии, то ли религии, скажем, что проучился Паша на факультете недолго. 2 сентября его уже отчислили. Чего тянуть-то? Вот такая диалектика... А может, это иначе называется. Трудно сказать, ведь недолго Паша поучился философии. Два дня всего...

Как Паша Пухов участвовал в борьбе с пьянством

Как же так получилось, что Паша Пухов поступил на философский факультет, а проучился там всего два дня? Как такое возможно? Ну, конечно, случается, что студентов отчисляют. Но для этого обычно нужно сессию не сдать, например. Или под суд попасть. Ни то ни другое за два дня не успеть. А Паша вот умудрился.
Тут ему как всегда страна помогла. Паша ведь с ней в одном ритме жил, всегда оказывался там, где актуальнее: на БАМе, в селе, на буровой. Но только вот в ритм Паша попадал, а в ногу – нет. Когда вся страна дружно шагала левой, Паша вечно ступал правой. То есть, делал всё, что надо. Но наоборот. Отчего так получалось? Вроде не олух Паша был, лево-право отличал. И вроде не диссидент. Может, с координацией что-то? Хотя вот, насчет диссидентства…
Ведь кто такой диссидент? Инакомыслящий в переводе. То есть тот, кто мыслит иначе. Иначе, чем кто? Видимо, чем страна. Говорит страна: мыслить надо так-то и так-то. Но некоторые всё равно мыслят иначе, как им не объясняй. Вот –диссиденты. Но скажем честно, тут немного и страна сама виновата. Когда правила – как надо мыслить – были простыми и незатейливыми, то большинство с удовольствием эти правила исполняло, и мыслило, как полагается. Но к тем годам, о которых речь, правила стали сложнее, запутаннее, нужно было столько всего в голове держать, чтоб не сбиться. Тут не захочешь, а станешь диссидентом. Самый эффективный способ не стать инакомыслящим заключался в том, чтоб не мыслить вовсе, тогда уж точно никаких правил не нарушишь. Но и тут таился подвох. Страна призывала мыслить! Давай, говорила, думай! Лукавила, наверное, но поди разберись. Многие этот призыв за чистую монету принимали, и начинали-таки мыслить. И Паша, конечно. А начнешь мыслить – наверняка запутаешься, как именно это надо делать, чтоб не стать диссидентом, собьешься, всех правил ведь не упомнишь. Так что, в этом смысле Паша был всё же диссидентом! Но неужели из-за такой ерунды все его проблемы? И в ногу со страной он не попадал, и не в том лагере оказывался, и не по ту сторону баррикад.
Вот в том году страна решила бороться с пьянством. Как Тарас Бульба, сама его породила, сама решила и убить. В скобках заметим, что порождать – обычно дело приятное (не рожать, а именно порождать!), а убивать – грязное и нелёгкое. Страна наверняка об этом знала, а всё ж затеяла. И все, кто шел со страной в ногу, должны были присоединиться к этой борьбе. И присоединялись. Свадьбы безалкогольно-комсомольские устраивали, например. Безалкогольная свадьба, объясним тем, кто не застал, это когда на столе ни вина, ни водки нет. А налито вино, например, в самовар. И кто хочет выпить, подходит к самовару и нацеживает себе вина в чайную чашечку. Выпивает, крякает: ох, хорош чаёк! Ну и всякие другие способы борьбы были. К примеру, из всех фильмов вырезали сцены пьянства. «Ирония судьбы» продолжалась двадцать минут. Прекрасная получилась короткометражка.
Паша к борьбе не мог присоединиться сразу, занят был, поступал в университет. Об этом есть специальный рассказ: как Паша Пухов марксистско-ленинскую диалектику постигал. Непросто ему было поступить. Например, требовалась специальная рекомендация от горкома КПСС. Где ж её Паше было взять, когда он даже в комсомоле-то не состоял? Вернее, состоял, да вышел. Спалил свои комсомольские документы на столе секретаря райкома, да пеплом голову тому посыпал. И хоть дело было в деревне, а все ж из комсомола Пашу исключили. Вот и пришлось прибегать к разным хитростям. Пашин брат, живущий в другом городе, притворился Пашей и вступил за него в комсомол, а затем от пашиного имени в райкоме партии рекомендацию попросил. Те дали, чего ж не дать. У Паши ведь такая характеристика была чудная! Ещё бы, он сам её и написал. Словом, получил рекомендацию, поступил в универ. Вы спросите, а отчего ж это для поступления в вуз такой экзотический документ требовался? Так тут всё просто. Факультет философский, а философы – это те самые, кто должен правила вырабатывать, как полагается в стране мыслить, чтобы мыслить верно. Работа ответственная, и не всякий на неё годится. Вот и должны были коммунисты в райкоме убедится, что рекомендуемый с этой работой справится. Но в райкоме-то обычные люди, хоть и самые передовые. Но не философы. А значит, тоже в правилах могут вполне запутаться. Вот они, прочитав пашину характеристику, запутались и выдали ему рекомендацию. Хотя не стоило бы…
И вот стал Паша философом. Ну, начинающим философом. Ну хорошо, начал Паша учиться на философа. А философ, как мы говорили, должен и сам мыслить правильно, и других научить. В том году, когда страна затеяла бороться с пьянством, мыслить правильно – означало, в том числе, и борьбу с пьянством. Но Паша-то только начал учиться на философа, и ещё не все правила постиг. Да ни одного ещё, честно говоря, не успел постичь. Потому что было 1 сентября. День знаний. Учёбы, как таковой, не было. А был митинг, концерт, погода солнечная, праздник. Раз праздник – надо выпить! Так обычно мыслили люди. И это было ошибкой. Раньше, может, и не было. А с этого года, когда страна решила бороться с пьянством – стало ошибкой. С этого года надо было мыслить так: праздник, значит надо выпить… чаю, например. Да не того, из винного самовара, а самого настоящего, безалкогольного. Ну уж если из самовара, то тихонечко, вполголоса. А Паша и его однокурсники, которые ещё ни одного дня не проучились философии, этого не знали. И решили потому выпить не чаю.
Во-первых, пошли за пивом. В городе был свой пивзавод, с полуторавековой историей. Но в борьбе с пьянством завод перепрофилировали на производство лимонада. Пиво тоже выпускалось, но в столь малых количествах, что купить его можно было, лишь отстояв очередь человек в триста-четыреста. Без всякого преувеличения. А чтоб купить чего покрепче, надо было отстоять такую же очередь, но в другом месте. К тому же, давали по две бутылки в руки, не больше. Потому однокурсники Паши разделились на две группы: одна пошла в очередь за вином, а другая – за пивом.
По дороге к пивному ларьку (одному на весь полумиллионный город) Паша (а он попал именно в «пивную» группу) заметил, что у них нет тары. Пиво продавали только в розлив, обычно в трёхлитровые стеклянные банки из-под соков, которые нужно было иметь с собой. Во-первых, банок у группы не было. Ведь они ещё не начали толком жить в общежитии, ещё не покупали соков, откуда ж банкам взяться? А во-вторых, по мнению Паши, банки, хоть и традиционная тара, но в данном случае не вполне годятся. Компания ведь большая, сколько ж это банок надо добыть! Решили по пути завернуть в хозмаг и купить ведро. А то и два. Но в хозяйственном магазине (вот что такое – хозмаг, если кто не знает) вёдер не было. Из всех возможных хозяйственных принадлежностей, которые можно было бы использовать как пивную тару, были только бачки для питья. Это такой оцинкованный слегка расширяющийся кверху цилиндр с крышкой. Такая большая кастрюля тридцати двух литров. А внизу краник. Предшественник нынешнего кулера. В различных учреждениях в такие баки наливали воду, и каждый желающий открывал краник (как у самовара) и набирал воду. Если имел стакан…
Было решено купить такой бак. Во-первых, выбора не было. А во-вторых, 32 литра – это аналог почти одиннадцати стеклянных банок из-под сока! По бокам бака есть ручки – нести удобно. Когда очередь за пивом в количестве трёх или четырёх сотен мужиков увидела пашину компанию, вооружённую здоровенным баком, это произвело фурор. Мужики поняли, что их банки, баночки и даже вёдра – детский лепет по сравнению с таким профессиональным подходом! Спустя полдня Паша с компанией подошли наконец к окошечку пивного ларька. Разливающий бросил им из окошечка шланг, посредством которого и набрали полный бак пива. Сменяя друг друга, товарищи поволокли ёмкость в общежитие. Вахтёрша, в обязанности которой после того, как страна решила бороться с пьянством, входил теперь и контроль за трезвостью жильцов, ничего не заподозрила, и даже напротив, похвалила молодцов за то, что они обживаются в общежитии и закупают хозяйственную утварь.
Другая группа тоже исполнила свой долг и закупила яблочного вина. После того, как страна затеяла борьбу с пьянством, были вырублены почти все виноградники, и то немногочисленное вино, которое продолжали выпускать, приходилось делать из чего угодно. Так появились напитки «Облепиховое», «Черноплодное», «Яблочное» и другие. Скорее всего, их делали из одноименных соков (попутно освобождая трёхлитровые банки), просто разбавляя их спиртом. Низкое качество получившегося напитка входило в задумку и тоже участвовало в борьбе с пьянством.
И вот стали первокурсники-философы праздновать день знаний, пить яблочное вино и запивать его пивом. Не каждый устоит от такой ядрёной смеси на ногах, и первокурсники начали постепенно отпадать. В конце концов, за столом остались четверо. Один мычащий юноша осьмнадцати лет, двое очкариков постарше – Паша Пухов да Юра Шаров, и ещё один великовозрастный первокурсник, поступивший в университет с восьмой или девятой попытки. Люди, как видим, в основном были взрослые, поговорить им было о чём. О Шпенглере, бабах, яблочном вине, репрессиях, диалектическом материализме, бобслее, Соловьёве (русском философе, если кто не знает), случаях из собственной биографии. Разговор был столь захватывающим, что вьюноша, давно уже готовый к пьяному сну, всё никак не отключался и огромным усилием воли заставлял себя слушать беседу старших товарищей. Разговор был столь захватывающим, что когда собеседники отправились на перекур, некурящий Паша пошёл с ними, чтоб не прерывать беседы. Курили на лестничной площадке. Это был верхний, пятый этаж старинного здания с «гаршинскими» лестничными пролётами. Поясним: писатель Гаршин погиб, сбросившись в лестничный пролёт. Жителям хрущёвок это сложно понять, а кто бывал в зданиях дореволюционной постройки, может себе представить, что ряды ступенек идут не впритык, а с большим просветом, и если вы, скажем, перепрыгните через перила, то попадёте не на нижеследующий лестничный пролёт, а в глубокий колодец – вплоть до первого этажа. Вот такие лестницы были в старинном здании общежития, где происходило дело. Ну и раз уж их прозвали «гаршинскими», то кто-то должен был в этот пролет упасть. Это уж судьба.
Так и вышло. Юра Шаров сидел на перилах, обхватив стойку ногой, курил, говорил и размахивал руками. А обут был в модные тогда сабо – шлепанцы без задников. Так что, стопа цеплялась за сабо, сабо – за стойку перил, но поскольку задников в обуви не было, сцепка была ненадежная. И, взмахнув руками, Юра Шаров потерял равновесие, потерял сабо и упал вниз, в шахту лестничного пролета. Как Гаршин. Трагедия.
Ну, Паша поскакал вниз, ещё какие-то люди набежали, шум, крик. Оказался в толпе и доктор. Такой же, как Паша и его товарищи – философы. В смысле, не доктор, а пока только студент. Но, по крайней мере, он дал совет, что нельзя Юре Шарову (который, в отличие от писателя Гаршина, остался после падения жив) ни в коем случае давать двигаться. Если, скажем, сломан позвоночник, то его можно спасти, обездвижив. Уселся Паша поверх Юры и держит его, ведь Юра Шаров не только жив, но и в сознании. Не в полном, видимо, но всё ж - рвётся встать и говорит беспорядочно о том, что надо убегать, прятаться. Шок. Паша сидит сверху, а крови на полу – даже не лужа, а горка. Такая густая, что не растекается. Паша, конечно, испачкался с ног до головы. Тут приехала «скорая», и Юру Шарова забрали настоящие врачи. Но они, кстати, подтвердили, что правильно не давали Юре двигаться, молодцы. Может, это его и спасло.
А затем приехали милиционеры. Они спросили было о свидетелях, но тут их взгляд упал на Пашу, с которого кровь стекала струями, и вопрос о свидетелях отпал. Паша Пухов рассказал всё как было. А милиционеров интересовало одно, пил пострадавший или не пил. Отрицать было бессмысленно. Так и записали в акте: пил. А с кем? Опять же смешно было отрицать, и Паша ответил: со мной. Не перечислять же всех поимённо.
Вот тут-то и сказалось пашино незнание правил мысли или неумение идти в ногу со страной. Ведь страна решила бороться с пьянством, и правильно мыслящие люди присоединились к этой борьбе. Философы – правильно мыслящие люди. И получается, философы, которые не только не борются с пьянством, но и сами пьют – мыслят неправильно. Выходит, они не философы? Или есть другие варианты? И тогда и по сию пору мы не знаем ответа на этот вопрос. Может, и есть другие варианты, но нам они не ведомы. Не ведомы они были и стране. Которая рассудила именно с такой железной логикой: раз пьешь, значит, ты не философ. Так что, всех, замеченных в употреблении алкоголя, неважно – пива ли, яблочного вина ли, предстояло из философов исключить. То есть, исключить из университета. Включая лежащего в реанимации Юру Шарова.
Тут возникли досадные препятствия. Почему-то исключить из вуза просто так нельзя было, какие-то правила мешали. Мы ж говорили, что правил было так много, и были они такие запутанные, что страна и сама иногда давала маху. Но выход нашёлся. Нужно было неправильных философов исключить из комсомола, это-то просто делается: собрали съезд, или бюро, или как там это называлось, не помним уже. И общим собранием исключить. А затем, исключение из комсомола подразумевало, что и рекомендация райкома партии теряла свою силу. А поскольку это был обязательный документ для зачисления на философский факультет, значит, и зачисление оказывалось незаконным, и нарушители покидали университет. Наверное, с другой специальностью такой вариант бы не прошел, там ведь достаточно было аттестата и успешно сданных вступительных экзаменов, а вот с философами способ работал.
Так что, созвали общее собрание. То есть, всех философов – и студентов пяти курсов, и преподавателей. И собранию предстояло решить, кто из начинающих философов идёт не в ногу со страной, и кого, соответственно, надо изгнать. Ладно, мы-то знаем, кто вечно шагал правой вместо левой, но собрание-то не было так близко знакомо с Пашей Пуховым. И давай разбираться.
По некоторым свидетельствам выходило, что в распитии спиртного участвовал весь первый курс! А это уж ни в какие ворота не лезло. Если всех их исключить, то во-первых, курса не останется. За что же преподавателям зарплату получать? А во-вторых, и это гораздо важнее, выйдет так, что все райкомы КПСС в разных городах, выдавшие рекомендации этим философам, разом ошиблись. А это уже – диссидентство. Ведь Партия если и ошибается, то лишь изредка. Так полагалось мыслить, а философы должны были мыслить правильно. Значит, всех исключить нельзя. Значит, не все и распивали алкоголь! Вот она, сила правильного мышления! Если мыслить правильно, то всегда найдется верное решение в самых даже сложных случаях.
А распивали алкоголь четверо – те самые, что последними остались за столом, когда остальные уже уснули по своим комнатам и кроватям.
Поскольку это было всего лишь второе сентября, и вместо занятий все участвовали в собрании, получается, что Паша Пухов ни одного дня не обучался философии. Тогда становится понятно, что мыслить правильно он практически не умел. Тем не менее, ему очень понравилось, что весь курс не будет исключен из комсомола – и соответственно, из университета. Паше представлялось несправедливым, если б все были изгнаны из философии. Его представления о справедливости, как мы понимаем, были далеки от правильных. Потому он пошел ещё дальше, и посчитал несправедливым, что и эта четвёрка должна быть исключена. Знаете, мысль – материя тонкая, и порой даже тот, кто мыслит неправильно, может убедить правильно мыслящих. В том-то и дело. Потому и нужны философы, чтоб следить за общественной мыслью и не давать ей съехать вбок. Это мы говорим к тому, что Паша начал убеждать собрание, что исключать никого не надо.
Правильно мыслить он, конечно, не умел. Но вообще-то просто мыслить, пусть и неправильно, немного обучился. И вот он догадался, что убеждать надо постепенно, пошагово. Сначала он стал убеждать, что нельзя исключать Юру Шарова. Ведь неизвестно вообще, выживет он или нет. И будет как-то некрасиво исключить человека, который… Ну, понятно. Эта агитация прошла без сучка и задоринки. Собрание быстро решило оставить Юру Шарова в рядах философов, несмотря на тот очевидный факт, что он не боролся с пьянством. Но всё собрание было убеждено, что после такой трагедии Юра (если выживет) станет ярым сторонником трезвости и активным бойцом с пьянством. Забегая вперед, можем сказать, что Юра не только выжил, окончил философский факультет, но впоследствии сам стал преподавателем и доктором философских наук. А вы говорите…
Оставались ещё трое. Сначала Паша принялся за молодого. Да, говорил он, не умеет этот паренёк мыслить правильно, как полагается, потому вместо участия в борьбе с пьянством, участвовал в самом пьянстве. Но ведь для того он и пришёл учиться философии, чтоб научиться мыслить правильно. Так научите! Чего ж вы сразу отказываетесь от него? Если б он уже умел мыслить как надо, зачем бы ему в университете учиться? А если вы его исключите, то он так никогда и не научится этому. Так и будет всё путать. И вместо борьбы с дорожно-транспортными происшествиями, например, будет по ошибке их совершать. И так далее.
Пашины доводы собрание практически убедили. Собрание не только решило оставить молодого студента  в комсомоле и университете, но даже и к Паше как-то помягчело. Мол, вот ведь, оказывается, не совсем безнадёжный персонаж, умеет иногда и совершенно правильно мыслить. Чуть позже это Паше и сослужило дурную службу. А пока он взялся вызволять третьего товарища, самого старшего. Про него сложно было сказать, что он ещё зелёный, и в силу этого заблуждался. Тем более, как всегда, нашлись свидетели, которые и раньше видели его в очереди за спиртным. Что в этой очереди делали сами свидетели, осталось тайной. Паша Пухов растерялся и не придумал ничего умнее старой испытанной тактики «черный-белый». Это примерно как добрый и злой полицейский, но иначе. Если надо доказать что нечто чёрное, а это трудно сделать, то надо доказать, что нечто рядом – белое, и тогда по контрасту, с ним соседствует – чёрное. Не очень понятно? Ну, так это и тактика не простая. Требует некоторой сноровки. Особенно, когда белое – вовсе не белое, а чёрное – вообще не поймёшь какое.
Словом, стал Паша тянуть одеяло на себя, всячески приукрашивая, какой он плохой да неправильный. Соответственно, по контрасту, товарищ выходил не таким уж плохим и почти правильным. И чем хуже получался Паша, тем правильней – товарищ. С трудом, со скрипом, но тактика эта сработала, и собрание, хоть и с большой неохотой, и с оговорками, но решило и товарища в рядах философов оставить. Но теперь  Паше нужно было ещё и себя, Пашу, выгородить, а сделать это было куда как сложнее. Во-первых, он только что себя всячески очернил (он и предложил выпить, и наливал, и заставлял, и сам больше всякого пил и т.д.), а во-вторых, пока он защищал молодого товарища, у собрания сложилось впечатление, что Паша вполне себе умеет мыслить. И если надо, то мыслит правильно. Почему ж в других случаях – например, когда стоит вопрос: пить или не пить? – Паша принимает неверное решение, а? Значит, знает, как правильно, но делает наоборот? Охохо, не так он прост, этот Паша Пухов.
И хотя у младшей части аудитории, а именно у студентов – будущих философов, сформировалась даже некая симпатия к Паше, старшая часть – то есть, философы уже состоявшиеся, умеющие мыслить правильно в любых ситуациях, которых на мякине не проведёшь, - Пашу, по их мнению, раскусила. Старый бородатый философ сказал, что его не убедишь, будто Паша как и его молодой однокурсник, заблуждался по неведению, и надо дать ему шанс научиться правильно мыслить. Нет, Паша не юноша бледный, а зрелый, с бородой (хоть и не такой густой, как у самого философа), и нельзя к нему относиться снисходительно. А старая философесса, которая у Паши, кстати, принимала вступительный экзамен по обществоведению, и он тогда уже ей не понравился, вообще заявила, что Паша – сформировавшийся диссидент. Он знает, как надо мыслить правильно, но специально мыслит наоборот.
Поскольку такое обвинение было довольно серьёзным (гораздо больше, чем просто обвинение в пьянстве), собрание не готово было соглашаться с философиней, и начались короткие речи в защиту Паши. И как это часто бывает, согласно диалектическому учению, недостатки Паши вдруг стали казаться достоинствами, а ошибки – экспериментами. Так Паша оказался в одном шаге от цели, ещё немного, и собрание решило бы оставить его и не изгонять. Симпатичная юная философочка даже встала и внесла это предложение. Собрание зашумело, и по специфическим нотам в этом шуме Паша догадался, что большинство склоняется именно к этому предложению. Победа была близка. Но!
Но профессионал на то и профессионал, и пожилая философица предложила голосовать. Но прежде, чтоб не было никаких ошибок и неясностей, она задаст всего один вопрос Паше. Чтобы уяснить, умеет ли он правильно мыслить и специально думает наоборот, или же действительно он запутался и надо просто научить его мыслить правильно, как велит страна. Чтоб понять, наш он или не наш. Почти философ или почти диссидент. И вопрос будет не отвлечённым, а конкретным, прикладным. Хотя и в русле тех направлений мысли, которые страна сегодня предлагает как правильные. Итак, на вечный мировоззренческий вопрос «Пить или не пить?» страна сегодня отвечает однозначно и недвусмысленно. А как отвечает на этот же вопрос Паша Пухов? То, что он пьёт, мы знаем. Но причин тому может быть множество, и нас интересуют не столько поступки, которым всегда можно найти какое-то оправдание, а позиция, направление мысли. Совпадает ли оно у Паши со всей страной? Итак, я вопрошаю тебя, Паша Пухов, и отвечай правду, только правду: как ты решаешь вечный вопрос - пить или не пить?!
И в театральной паузе, которая повисла в аудитории, Паша Пухов поник головой и сказал: Как и большинство сидящих в этом зале, я отвечаю – конечно, ПИТЬ!..
А дальше всё завертелось в весёлом смерче: ошалелые лица, пьянки на проводах Паши из университета, бородатый философ в очереди за водкой, сочувствующие пашины однокурсники и однокурсницы, что особенно приятно, устройство на работу в троллейбусный парк с целью получить прописку, нелегальная жизнь в общежитии философского факультета, пьянки, посещение лекций единственного преподавателя, иногда тоже обвиняемого в диссидентстве, пьянки… В общем, стране это тоже надоело. Что, мне одной больше всех надо, что ли? – спросила страна, и прекратила борьбу с пьянством. В конце концов, у меня и поважнее дела есть, подумала страна. И через пять лет развалилась.
Но Паша Пухов-то тут ни при чем.

Как Паша Пухов нёс физическую культуру в массы

Трудно сказать, упоминали мы уже или забыли упомянуть, что Паша Пухов был очкариком. Не с рождения, конечно. Родился он как все, без сорочки и без очков. Но потом, учась во втором классе, заболел. То ли ангиной, то ли скарлатиной. И лекари поставили Паше неправильный диагноз. Ну то есть, если он на самом деле болел ангиной, они написали: скарлатиной. Или наоборот – дело давнее, детали забылись. Важно, что лечили Пашу не от той болезни, от какой надо было бы лечить. Улучшение наступило, несмотря на неправильное лечение, но болезнь не исчезла бесследно, а проявилась в виде тяжёлого осложнения: у Паши Пухова отнялись ноги. Не мог он ходить, падал. И тогда положили его в больницу. Наверное, если б он мог ходить, то его бы поставили. А так – положили. В больнице Паше не понравилось. Он там впервые столкнулся с дедовщиной, не зная тогда, что это так называется. Дети, которые в больнице оказались раньше, терроризировали тех, что легли позже. Издевались всячески. Правда, лежачее положение Паши слегка ему помогало – его не очень задирали, мол, калека, чего его трогать. Но оно же, лежачее положение, и создавало дополнительные трудности. Ну вы понимаете, утка там, беспомощность, и прочее. Не будем углубляться в эту тему. Скажем только, что и неходячие пашины ноги врачи лечили как-то неправильно. Ходить он снова смог, зато после этого зрение резко ухудшилось. И прописали Паше очки. И освободили от занятий физкультурой в школе.
В общем-то, Паша даже рад был. Как все дети, он конечно любил бегать, прыгать и всё такое. Но на занятиях физкультурой в школе нельзя было бессмысленно бегать. Там бегать надо было осмысленно – в определённом направлении, за определённое время. И это было скучно. То ли дело бежать, неведомо куда и зачем! Надо сказать, что Паша, хоть и не ходил теперь на уроки физкультуры, но не перестал совсем уж активно двигаться. В остальное время он продолжал бессмысленно бегать и прыгать. Паша ходил даже заниматься народными танцами в кружок. Скакал там всячески под музыку, вполне осмысленно. Но от физкультуры он был освобождён, и всякому ясно, что таким образом для Паши дорога в большой спорт была закрыта.
Так вот и получилось, что Паша ни в волейбол играть не научился, ни на лыжах бегать толком. Несмотря на то, что жил в Сибири, и через весь город был натянут огромный плакат «Сибиряк – значит, лыжник!». Потом уже, будучи взрослым, Паша начал и даже полюбил прогуливаться по лесу на лыжах. Но чтоб при этом вблизи не было ни секундомера, ни тренера.
Чтоб ничего не упустить, касающегося темы спорта и физической культуры, надо сказать ещё, что с восьмого класса Паша занимался и фехтованием. И это дело Паше вполне нравилось. Хотя был и тренер и секундомер. Но была и романтика холодного оружия, и командный дух. А как-то раз, возвращаясь с соревнований, Паша вместе с приятелями из команды попал в лапы уличных хулиганов, которые хотели, по хулиганским обычаям, отобрать у юношей деньги и побить им лица. Но молодые фехтовальщики вынули сабли и дали хулиганам такой отпор, что тем не поздоровилось. Этот случай окончательно влюбил Пашу в фехтование. Ещё Паша, как все мальчишки, в футбол играл. Всегда на воротах. Потому очень часто приходилось пашиным родителям новые очки для него покупать.
Это – что касается формальных взаимоотношений Паши и спорта. Но если б Пашу спросили: любишь ли ты, Паша Пухов, спорт и физическую культуру? Скорее всего, Паша скривился бы и ответил отрицательно. И почему-то не любил Паша физруков. Относился к ним со смесью презрения и опаски. Физруки все попадались здоровенные и туповатые. Паше даже казалось, что туповатость – это непреложное качество физрука, если у того заводилась в голове пара мыслей, надо было срочно менять профессию.
Физруки над Пашей смеялись громким и здоровым смехом, когда Паша не мог выполнить нормы ГТО. Кто не помнит, был такой комплекс упражнений, которые каждый человек должен был уметь выполнить, и ежегодно проводилась сдача норм ГТО (Готов к Труду и Обороне!), вдруг завтра война? А кто-то гранату кинуть не может или стометровку пробежит медленней, чем положено! Вот Паша например всегда пробегал медленней положенного, и прыгал ниже, чем предполагали нормы ГТО. А физруки смотрят на него и потешаются. Паше, как всякому ребенку, обидно. И он в ответ потешался над физруками. Но не громким и здоровым смехом отвечал им Паша, а тонкими и издевательскими шуточками, которых физруки, как правило, не понимали (см. о тупости), а смеялись пашины одноклассники.
Учитывая всё сказанное, странно было следующее. Когда Паша, учась в вузе, искал работу – но не постоянную, а на лето – и ему предложили поехать в пионерский лагерь воспитателем, Паша согласился. Небольшую компанию пионервожатых и воспитателей, поваров и медработников собрали ранним утром на главной площади города. По причине воскресного дня, город ещё спал. Молодые и не очень молодые сотрудники пионерлагеря ёжились от утренней прохлады и ждали автобуса. Паша присматривался к будущим коллегам, с которыми предстояло провести почти месяц на лоне природы. Подкатил ПАЗик, группа загрузилась, и поехали. Как и большинство, Паша в дороге задремал и проснулся уже в лагере.
Немного в стороне от лесной трассы, в сосновом бору были разбросаны несколько жилых корпусов, столовая, хозяйственные постройки. Место Паше понравилось. Да и будущая работа вселяла надежды на неплохое лето. Речка близко, свежий воздух, дисциплинированные пионеры, симпатичные вожатые. Первый сигнал тревоги Паша получил, когда сотрудников начали расселять. Ему почему-то выделили койку прямо в палате для мальчиков, хоть и в углу, но в общей комнате на 40 пионеров. Такого вопиющего отсутствия личного пространства Паша как-то не ожидал. В бытность его пионером, он видел, что взрослые в пионерлагерях живут отдельно, имея и время и пространство для своих взрослых дел.
Паша попытался протестовать, но начальник, вернее, начальница лагеря ещё не приехала. Завхоз сказал: разберёмся. И послал Пашу собирать металлические кровати. Тут Паша и припомнил, что в маленькой толпе сотрудников лагеря, ожидающей автобуса, он был единственный представитель сильного пола. Там, на площади, Паша был склонен усматривать в этом положительные стороны, но увидев гигантскую кучу кроватных спинок и сеток, он начал относиться к этому факту иначе.
Так и прошёл первый пашин день в лагере – не за прогулками по лесным кущам, не в купании, а в лязге собираемых кроватей. Больше сотни собрал их Паша, и когда вечером сотрудники решили посидеть у первого в сезоне лагерного костра, чтоб познакомиться поближе, поболтать и посмеяться, спеть под гитару, Паша, измученный кроватными сборами, упал без сил на свою койку в углу здоровенной общей комнаты и тут же уснул. Так и не познакомился ни с кем, не поболтал и не посмеялся, не говоря уже о гитаре.
Утром сюрпризы продолжились. Нужно было отправляться в город за запасом продуктов. И снова Паша, как единственный работник мужского пола, в одиночку вынужден был тянуть эту лямку. Целый день он разъезжал с водителем по разным базам и складам, получал и грузил мешки с крупой и сахаром, коробки и банки с продуктами, а затем вечером, вернувшись в лагерь, допоздна выгружал припасы на кухне. Причем, водитель помогать ему отказывался весь день под тем предлогом, что он – не грузчик.
На следующий день Паша привел этот же аргумент приехавшей начальнице лагеря. Он, мол, устроился на работу воспитателем, а не сборщиком мебели и не экспедитором. На что начальница – пожилая грузная дама с вопиющей косметикой на лице и фиолетовым шиньоном – ответила, что подумает над этим.
Паша облегчённо вздохнул и понял, что пора компенсировать его отсутствие на первом лагерном костре – познакомиться с коллегами. Но сначала он решил искупаться, пока нет пионеров, и не надо следить за галдящей толпой детей, только и стремящихся утонуть. Паша спустился к речке по дощатой лестнице из ста с чем-то ступенек и вышел на пляж. Искупался, повалялся на песочке и проголодался. Вскарабкался по лестнице обратно на гору и направился в столовую. Но по дороге его перехватила начальница. Во-первых, она сделала Паше устный выговор за то, что он пропал, и никто не знал, где его искать. А во-вторых…
Но сначала Паша решил уточнить, за что же именно выговор, всё-таки. За то, что пропал, или за то, что никто не знал? Если за то, что никто не знал, где искать Пашу, то получается, что его наказывают за чужой грех. Кто-то чего-то не знал, а выговор – Паше?! Несправедливо! А если выговор за, что Паша пропал, то откуда такая информация? Ведь никто же не знал, где Паша, то есть, не знал – пропал он или нет. И выходит, наказание он несёт за непроверенный проступок.
Начальница выслушала Пашины возражения с открытым ртом, потом помолчала и продолжила с того места, на котором остановилась, будто пашиного монолога и не было вовсе. Так вот, во-вторых, стало известно, что физрук лагеря в последний момент передумал и уволился. Детей нельзя оставлять без физической подготовки – это важнейшая составляющая лагерной жизни (после утреннего и вечернего построения с речёвками и рапортами, конечно). А физическая подготовка детей не может происходить бесконтрольно и беспорядочно, нужен взрослый, который поведёт за собой пионеров, личным примером будет подвигать их на физические упражнения, то есть, физрук. И, поскольку Паша – единственный мужчина в лагере, а слово «физрук» - мужского рода, то логично, что Паша и займёт эту вакансию.
Как Паша относился к самому слову «физрук», вы уже знаете. Но впервые в жизни это слово было использовано применительно к нему, к Паше Пухову! То есть, если он соглашается, то с завтрашнего дня он, Паша Пухов работает здоровенным тупицей, или туповатым здоровяком, как кому больше нравится.
Паше не нравилось никак. Ему нравилось (пока, конечно, в теории) работа воспитателя. Но никак не физрука. Паша пытался возражать, что есть трудовое законодательство, и его не могут заставить выполнять другую работу, нежели ту, на которую он подрядился. Паша пытался возражать, что он низкорослый очкарик, и на физрука даже внешне не тянет. Паша пытался возражать, что он даже правил игры в волейбол не знает, и нормы ГТО не всегда выполнял. Но все эти возражения разбивались о мощный корпус начальницы, как об айсберг. Ее фиолетовый шиньон не дрогнул. Приступайте к работе! – сказала она и удалилась.
Завхоз выдал обескураженному Паше ключ от «кандейки», где хранились мячи, ракетки и другой спортивный инвентарь. Паше больше всего понравился свисток. Паша понял, что уговоры и возражения бесполезны, и решил прибегнуть к испытанному способу саботажа – а именно, доведению до абсурда.
Через пару часов, на вечернем собрании персонала, где Пашу представили сотрудникам уже в новом качестве, он заявил, что физическая подготовка детей невозможна, если взрослые от спорта отлынивают. И потому с сегодняшнего дня вводится обязательный ежедневный спортивный минимум для вожатых, воспитателей и всех остальных. Кроме поваров, им и так хватает нагрузок.
Предложение Паши не вызвало возражений у персонала, не подозревающего о пашином коварстве. Но уже после ужина новоиспеченный физрук собрал всех на площадке и объявил вечернюю зарядку. Вооруженный свистком, Паша сорок минут заставлял дам и девушек выполнять всевозможные наклоны, приседания и махи ногами. Командирским голосом он ревел на все лесные окрестности: Рраз-два! Носок тянем! Колени не сгибаем! На ширину плеч! Спину выпрямили! Рраз-два! Три-четыре!..
Следующее утро началось похожим образом. Причем, Паша настаивал, чтоб на спортплощадке собрались все, включая и завхоза, и саму начальницу. Так что, пришлось и этим полным дамам наклоняться, подпрыгивать и приседать. Утром Паша был более изобретателен, и к стандартному набору упражнений добавил экзерциции собственного изобретения: полет орла, любопытная кобра, робот-пылесос, а также – упражнения не только для тела, но и для голоса, так что занятия сопровождались групповым свистом, кряканьем, мычанием и жужжанием.
Надо сказать, что многим, особенно молодым, такая креативная зарядка даже понравилась. А пожилая директриса разрумянилась, оживилась и похвалила Пашу. Он-то рассчитывал утомить персонал до такой степени, чтобы все взмолились о пощаде, и руководство отменило и утреннюю разминку и пашино назначение. Не тут-то было! Теперь начальница была уверена, что сделала верный кадровый ход, и пашины спортивно-креативные таланты пойдут на пользу воспитанникам.
Пионеры приехали в лагерь, и уже на следующий день утренняя разминка стала общелагерной, и теперь на площадке извивались, ползали, крякали и гоготали, прыгали и стояли на голове несколько десятков человек, послушных пашиным приказам. А его мысль не стояла на месте. И в лагере стартовали сразу несколько чемпионатов: по круговому волейболу, по шахматам с болваном, по подстольному теннису и марафонской чехарде. Все эти виды спорта Паша выдумал по той причине, что не знал правил общепринятых, существующих видов. И чтобы дети не заподозрили его в некомпетентности, он обучал их новейшим играм и состязаниям. Но опять, пытаясь довести ситуацию до абсурда, чтобы стал очевидным тот факт, что он занимает место физрука не по праву, Паша добился обратного – лагерь воспринял на ура его эксперименты и новшества. Особенно пионерам полюбилась чехарда на длинные дистанции.
Паша понял, что он влип. Но продолжать работать физруком не мог по соображениям чести. И тогда он забил. Просто перестал делать что бы то ни было. Никаких разминок, никаких соревнований. Дети затосковали, вожатые приуныли. Начальница рассердилась и сделала Паше выговор. Но он отказывался работать, мотивируя тем, что на эту должность не напрашивался. Тогда директриса дала указание на кухне не кормить Пашу. Это был удар ниже пояса. А именно – по пашиному желудку. Он с трудом вынес два с половиной дня и сдался.
После обеда были объявлены спортивные мероприятия с участием всех детей. Паша велел пионерам запастись прямыми и тонкими палками, и когда все собрались на площадке, уже вооружённые, физрук провозгласил тотальный чемпионат по дикому фехтованию по системе «каждый против всех».
Эта была страшная битва. Необузданная ярость, отчаянная лихость, безудержная самоотверженность. Битва без правил. Битва без победителей. Синякам, шишкам и кровоподтёкам не было числа. Лагерная докторша возопила. Ей не хватало бинтов и зелёнки. Паша был с треском изгнан из физруков и из лагеря! Чего он, собственно, и добивался. Можно сказать, что спортивная карьера Паши Пухова была закончена не только на лето, но и вообще навсегда.

Как Паша Пухов нес культуру в массы

Когда хочется выпить, а денег нету, есть один испытанный способ. Нужно оказаться студентом-третьекурсником, который живёт летом в общаге, полной абитуриентов. И всё. Больше ничего не надо. Ни делать, ни придумывать. Сами найдут, принесут, нальют. Либо дадут денег. Как бы даже в долг, прекрасно осознавая, что никто ничего возвращать не собирается.
Вот так Паша со своим приятелем Елисеем и перебивались после второго курса, не уехав по домам, а оставшись в общежитии института, где Паша обучался премудростям профессии театрального режиссёра, а Елисей просто так жил, числясь вообще-то на истфаке университета.
Днями и ночами они лениво бродили по коридорам родной общаги, направо и налево консультируя пытливых абитуриентов и готовя их к вступительным экзаменам. В обмен на пищу, напитки, тепло и заботу. А Елисей – ещё и на сигареты. И продолжалось так уже несколько недель, пока в головах и душах приятелей не появилась тревога и усталость.
Во-первых, сумма долга. Понятно, что никто всерьёз не ожидал никакого возврата. Но тем не менее, деньги эти, полученные Пашей и Елисеем от абитуриентов, именовались не вспомоществованием, не благотворительностью. А именно – займом. И эта – пусть и символическая – а всё ж кредитная история тяготила приятелей. Особенно с тех пор, как общая сумма (они вели в уме подсчёт) перевалила за среднюю по стране полугодовую зарплату. Количество людей, готовых финансировать пребывание Паши и Елисея в общежитии, стремительно уменьшалось. Зато всё больше становилось тех, с кем встречаться не очень хотелось, ибо в разговоре могла возникнуть неприятная тема возврата долга.
Во-вторых, само такое существование, хоть и имело очевидные плюсы в виде беззаботности, необязательности, перманентного веселья, требовало в то же время некоторой выносливости и хорошей физической формы. Это было связано и со скользящим режимом дня (спать приходилось помалу и неизвестно когда и где), и с необходимостью употреблять алкоголь, иногда вместо еды. Да, да, сначала пиво и водка были для Паши и Елисея всего лишь одним из факторов веселья, но постепенно превратились в обременительную обязанность. Поскольку принятая ими на себя роль затейников, неутомимых шалунов, бесшабашных  разгильдяев вызывала неизменные симпатии у абитуры, превращавшиеся в денежные субсидии и угощения, Паша и Елисей стали заложниками этих масок. Они не могли прекратить балаган, поскольку именно он их и кормил. Но в том-то и дело, что большей частью – поил. А это рано или поздно утомляет. И балаган, и алкоголь.
В-третьих, надо ж было когда-то и домой ехать. По крайней мере, Елисею. Сын высокопоставленных родителей, он был ими потерян, разыскиваем, и правильней было вернуться самому, чем быть найденным и с позором отконвоированным. Паша же вообще стоял на перепутье. Он только что бросил этот самый вуз, по целому комплексу причин. И нужно было определяться – куда дальше жить. Именно для того, чтоб определиться, Паша и задержался летом в общежитии. Но увлечённый процессом творческого добывания средств пропитания, задержался чересчур надолго.
Было ещё и в-четвёртых и в-пятых, дело не в этом. Надо было остановиться, бросить всё и разъезжаться. Елисею – домой, Паше – куда-то. Была у Паши одна идейка на этот счет. Как-то в очередной поход в ближайшую пивнушку в сопровождении почитателей-абитуриентов (и за их счёт, естественно), наши приятели встретили там своего знакомца, который тоже учился в пашином вузе, но на дирижёра, и сейчас должен был бы находиться на каникулах. А он вот приехал на пару дней перевестись на заочное отделение. Эти дни, разросшиеся до целой недели, Арсений (так звали музыканта) провёл с Пашей и Елисеем, в полной мере вкусив как сладостные, так и горькие плоды их образа жизни. Горьких ему показалось больше, и Арсений заторопился домой, в горно-алтайское село. Уезжая, он предложил Паше, если у того нет других планов, приехать к нему в Горный Алтай, поскольку учась теперь заочно, Арсений будет работать на родине директором Дома Культуры, и может взять Пашу в штат.
Предложение было заманчивым, особенно магически действовало на Пашу название – Горный Алтай. Веяло чем-то древне-шаманским, туристически-археологическим, альпинистско-бардовским, словом, романтикой. Так что, отныне задача формулировалась таким образом: надо бы приятелям разъезжаться – Елисею домой, Паше на Алтай!
Легко сказать, но на дорогу ведь нужны деньги. Билет до елисеевского дома стоил пять рублей. Паше дорога предстояла более дальняя, и приятели оценивали её примерно в пятнадцать рублей. Итого, двадцатка. В чём же, вы скажете, проблема? Ведь деньги приятелям ссужали пока ещё охотно! Проблема была в банковской системе. Госбанк СССР выпускал к обращению купюры достоинством 1, 3, 5, 10 и 25 рублей. Двадцатирублёвой банкноты не существовало.  А по негласному народному кодексу займов в долг было прилично спрашивать сумму, эквивалентную одной купюре. То есть, 5, 10 или 25 рублей. Иначе выходило, что кредитор слишком обременяет заимодавца, прося у него несколько бумажек сразу. Нормально звучало: займи пятёрку! Или: подкинь до получки червонец. Или: четвертак не займёшь? Но странной бы обеим сторонам показалась просьба: дай в долг семнадцать (или двадцать один, или шесть) рублей. Язык не повернётся!
Вот и пришлось Паше с Елисеем просить в долг четвертак, то есть двадцать пять рублей. Попросили – взяли. Без труда. Но оставалась лишняя пятёрка! Что с ней делать? Ясен пень – обмыть отъезд. В те годы это была примерно цена бутылки водки и пары плавленых сырков. Выпьем, закусим и разъедемся в разных направлениях. Но дело было ввечеру, и пока Паша с Елисеем добрались до винно-водочного магазина, он уже закрылся. В те времена подобная проблема решалась с помощью таксистов. Они не столько оказывали транспортные услуги, сколько продавали алкоголь после закрытия магазинов. По двойному тарифу.
Так что, вместо запланированной пятёрки приятели потратили аж десять рублей. Паша благородно предложил Елисею использовать его пять рублей по назначению, то есть, купить билет до дома. А сам Паша к оставшейся десятке завтра призаймет ещё пять рублей и тоже отправится в путь.
Этот план устраивал Елисея ровно до тех пор, пока не опустела бутылка. После чего он вышел и вернулся с новой. Так был обмыт отъезд, который не состоялся. По крайней мере, в этот день. Оставшуюся пятерку друзья потратили утром в пивном баре. И все началось сначала: заняли 25, пропили 10, потом ещё 10, утром 5; заняли 25 и т.д.
Спустя неделю перманентного отъезда приятели поняли, что план их порочен и оттого невыполним. Но что же делать? Друзья не видели выхода. Жизнь представлялась им мрачным кольцевым коридором, из которого не вырваться. Тогда находчивый Паша предложил поступить так: Елисей занимает для себя пятёрку, а Паша для себя – десятку. Елисей едет домой, а Паша на Алтай. Но не доезжает, и где-то на полпути у него возникают трудности, связанные с отсутствием денег. Но ведь это когда они ещё возникнут! Чего ж мучиться уже сейчас?
Идея показалась друзьям вполне даосской, и они поступили в соответствии с восточными заветами: не решать проблемы, которые ещё не возникли. Деньги были найдены, билеты куплены, и приятели отбыли каждый в свою сторону. На этом мы прощаемся с Елисеем, он больше не появится в нашем повествовании.  Скажем лишь, что он по сию пору жив и здоров, имеет шесть дочерей и прекрасную работу.
А Паша тем временем едет на Алтай и умудряется, несмотря на нехватку средств, добраться аж до города Бийска. Там он на вокзале становится на пару дней бродячим проповедником, призывая людей к отказу от жадности и стяжательства. Приобретает, таким образом, возможность ехать дальше, и попадает в Горно-Алтайск, столицу края. Но ему предстоит двигаться вглубь, по направлению к Монголии, вдоль Катуни-реки. Теперь он становится уличным певцом, и спустя три дня покупает билет на автобус.
Дорогу постепенно обступают живописные сопки, то справа, то слева бурлит бирюзовая Катунь, автобус везёт Пашу в «советскую Швейцарию». И открывающиеся Паше красоты настраивают Пашу на непривычные для него мысли и чувства. Он вдруг со всей очевидностью понимает, что жил до сих пор катастрофически неправильно, тратил и время своё и способности впустую, разменивался на чепуху. И Паша, вглядываясь в алтайские красоты, решает, что попал сюда правильно и вовремя. Теперь он будет жить иначе, вдумчиво, сосредоточенно, в гармонии с природой и людьми. И первое изменение, которое он совершит в себе, - бросит пить. Напрочь. Совсем.
Автобус прибыл на конечную и развернулся на площади перед сельским Домом Культуры. Паша вышел со своим крохотным чемоданчиком и направился прямо в очаг культуры, в ДК. Искать директора. Арсения.
Было время киносеанса, и Арсений находился в зале. Билетёрша хмуро зыркнула на подозрительного гостя, но директора всё же из зала вызвала. Арсений неподдельно обрадовался и повёл Пашу наверх, в свой кабинет. Там сидели хмельные сельхозработники, и Арсений бодро крикнул им с порога: Наливай!
И началось…
Не вышло у Паши бросить пить. Другого досуга селяне не знали, и потому пили не просто много или часто, а непрерывно. Пить дома не позволяли жёны, пить на работе не давали начальники, и народ шел в ДК, тропа туда поистине не зарастала. В благодарность за гостеприимство селяне делились жидким топливом с хозяевами заведения – Арсением, а теперь и Пашей. Иначе говоря, на их долю приходился некий постоянный процент выпиваемого в деревне алкоголя. И это было тяжело.
Ведь нужно было ещё и культуру в массы нести. Музыкант Арсений создал народный хор из местных старушек и вокальный ансамбль из более молодых доярок. Кроме того, и сам на концертах наигрывал на баяне. Паше, недоучившемуся режиссёру, было сложнее. В его арсенале были, конечно, стихи и юморески. Но задача культработника сводилась ведь не к тому, чтоб выступать самому, а нужно было привлечь в самодеятельность жителей села. Жители же, как мы знаем, в ДК шли охотно, но совсем для других занятий.
Меж тем беспокойный Арсений решил осуществить свою давнюю мечту и создать в деревне свою вокально-инструментальную группу. Ему казалось, что теперь, с Пашей, это сделать будет проще. Тот факт, что Паша не играл ни на одном инструменте, директора ДК не смущал. И вот из кладовой были извлечены электрогитары, пылившиеся там несколько лет, ударная установка и даже какие-то усилители. Сельсовет выделил деньги на покупку ЭМИ – электро-музыкального инструмента. Иначе говоря, клавиш. Типа синтезатора. И Паша решил стать клавишником.
За барабаны посадили Олежку-связиста, уже в те годы редко бывавшего трезвым, а впоследствии спившегося категорически. На бас-гитаре играл ученик Арсения, а сам он делал аранжировки, играл на всех инструментах по очереди и пел. Поскольку деревня была не колхозом или совхозом, а официально именовалась Экспериментальное Хозяйство Академии Сельхознаук при НИИ Цитологии и Генетики, то и ВИА назвали «Эксперимент».
Эксперимент оказался на редкость удачным. Группа играла на всех концертах и торжественных мероприятиях, по субботам в ДК теперь были танцы – и не под катушечный магнитофон, а под живую музыку! Не каждый городок мог похвастать таким! Арсениевский ВИА стали приглашать в райцентр, в соседние совхозы и даже в Горно-Алтайск. Мало того, стали платить музыкантам деньги! Конечно, не официально. Плюс – угощение, закуски. Группа обслуживала как партконференции, так и частные вечеринки партийных бонз. Жизнь пошла лёгкая, сытая и весёлая.
Но вмешался военкомат. Вечно пьяный подполковник почему-то решил, что пора Арсению выполнить свой почётный гражданский долг. И 25-летнего директора ДК призвали в ряды Вооружённых сил. Паша остался один. Чужой среди чужих. Он давно подметил это свойство деревенской жизни. Чёткое разделение на своих и чужих. И проживи хоть сто лет тут, но если ты родился не здесь, так и останешься чужим. Пока авторитет Арсения и музыкальной группы обволакивал Пашу защитным облаком, всё было терпимо. Но как только друг уехал на службу, ВИА распался, и Паша тут же оказался в изоляции. Даже квартирная хозяйка под каким-то благовидным предлогом отказала ему от жилья.
Паша перебрался жить прямо в дом культуры, освободив место в трансформаторной будке для кровати и тумбочки и своих нехитрых пожиток. А однажды во время пашиной поездки в дальнее село, будку ограбили, оставив Паше только голую кроватную сетку и пустую тумбочку. Да военный билет в кармане. После призыва Арсения, Паша всегда держал этот документ при себе, потому что пьяный военком вписал туда, что Паша произведен в прапорщики. Так что время от времени можно было хвастать такой уникальной записью. Вот и уцелел военбилет, а все остальные документы пропали вместе с вещами.
И Паша понял, что деревня отторгает его, и держался он тут только благодаря Арсению. Так и уехал бы в тот же день, не впервой. Но нужно было сначала получить новые документы взамен украденных. А это процесс нескорый.
По случаю, об эту же пору в райцентре был построен и сдан новый ДК, но уже не Дом Культуры, а Дворец Культуры! И туда требовался директор, молодой и способный. Аура славы, окутывавшая всех участников группы «Эксперимент», послужила Паше добрую службу – его пригласили на эту должность. И он переехал в столицу района, сразу войдя в местную элиту.
Даже вопрос с жильём власть взяла на себя. Пашу поселили совершенно бесплатно в частный дом. Правда, оказалось, что владелец и единственный жилец дома – водовоз Ваня-дурачок. Начал Паша жить-поживать с умственно отсталым аутистом. Ваня был святой человек, во дворе у него жил конь, чем-то на Ваню похожий. Он знал один маршрут – из дома до водокачки, оттуда до больницы, куда сливалась вода, а из больницы – домой. Когда Паша, осваивая искусство верховой езды, попытался направить Топорика (так звали коня) в поля, тот лишь недоумённо оглядывался на всадника и упрямо шёл к водокачке.
Дом Вани запирался на кирпич. То есть, дверь прикрывалась и подпиралась кирпичом, так как иначе распахивалась. Если дверь подпёрта кирпичом, значит, дома никого нет. Говорил Ваня немного. А читал только письма. Примерно каждые полмесяца Ване приносили письмо. Он читал, затем писал короткий ответ. Пашу мучало желание узнать содержание этой странной переписки. Забегая вперёд, скажем, что перед самым отъездом Паше открылась сия тайна. Оказывается, долгие годы Ваня-дурачок, имбецил и аутист, играл по переписке в шахматы с московским гроссмейстером. И общий счёт был ничейным. Вот так.
Ваня же открыл Паше новое развлечение. По вечерам, приехав с работы и поставив Топорика в конюшню, Ваня выходил на крыльцо, обращённое к сопкам, и сидел до самого заката, наблюдая, как меняется пейзаж. Однажды Паша присоединился к нему, и больше не смог отказаться от этого занятия. Каждый вечер парочка персонажей – сельский дурачок и директор Дворца культуры – сидели рядышком на кривом крыльце и молча смотрели на сопки. Каждый раз картина была новой и неповторимой. Ранняя весна постепенно переходила в лето, вечера становились дольше, менялись краски, появлялись новые цвета – в окружающем ландшафте и в душе у Паши.
Паша наконец-то бросил пить. Знакомых у него в райцентре почти не было, персонал ДК только предстояло набрать, так что единственной пашиной компанией были непьющий Ваня да непьющий Топорик.
Рецидивы, конечно, случались. Иногда Паша после заката выводил Топорика из конюшни и катался на нём до водокачки и обратно. В одну из таких прогулок его остановил тип с костылями и попросил подвезти. Паша не отказал инвалиду. Да вдвоём было и безопаснее. Ибо весь район жил в страхе перед сбежавшим из-под следствия серийным убийцей и грабителем Хомой, который скрывался где-то в окрестностях.
Паша привёз инвалида кривыми тёмными улочками в какую-то глушь, где ни разу до того не был. Удивительно, что Топорик на этот раз послушно шёл незнакомым маршрутом. Хромой вдруг ловко соскочил с коня и с костылями под мышкой направился к дому. А ты чего сидишь? – спросил он Пашу таким тоном, что лучше было следовать за ним беспрекословно.
В доме выяснилось, что неизвестный попутчик намерен продать хозяину костыли. Или обменять на самогон. После того, как обмен состоялся, самогон был тут же и выпит на троих. В течение этого короткого процесса Паша с удивлением заметил, что хозяин называет незнакомца Хомой. Паша не успел даже испугаться, как Хома известил его, что хочет продать пашиного коня хозяину. Точнее, снова речь шла о бартере. Паша, под действием самогона исполненный отваги, смело возразил. И сослался на то, что конь не принадлежит ему. Но Хома хитро подмигнул, и на столе появилась новая бутыль.
Когда весь обменный фонд хозяина был выпит, и тот отключился прямо на полу около стола, Хома с Пашей вышли из избы и вдвоём забрались на коня. В этом, оказывается, и заключался хитрый план Хомы, коня он отдавать и не собирался. Костыли, кстати, они тоже прихватили.
Поехали ещё в один дом, где провернули ту же аферу, правда, костыли вернуть не удалось. Собственно, коня тоже увести получилось не сразу и не без сопротивления новых хозяев. Пришлось пуститься в галоп. Неизвестно, практиковал ли Топорик этот вид аллюра прежде, но у него вышло неплохо. Всадники стремглав скрылись в ночи.
Отношения к тому времени между директором Дворца культуры и знаменитым рецидивистом установились вполне приятельские, и Хома предложил навестить его подругу, которая работала в больнице в ночную смену. Благо, этот маршрут был занесён в память Топорика, и подельники добрались до места благополучно.
Выпитый самогон, к которому в больнице добавился медицинский спирт, оставили много пробелов в памяти Паши о той ночи, но некоторые фрагменты он запомнил неплохо. Вот они сидят в кабинете врача: он, Хома, его подруга и главврач, который тоже считает подругу своей. Они хором поют «Во французской стороне, на чужой планете», затем устраивают врачебный обход и консилиум немногочисленным больным, потом почему-то оказываются на улице перед запертой дверью и забираются обратно в больницу через окно третьего этажа. Затем они с Хомой снова вдвоём едут верхом, но уже каждый на своём коне. Потом горячо прощаются у какой-то калитки, и расчувствовавшийся Хома дарит Паше второго коня. А вот Паша мчится во весь опор по Чуйскому военному тракту по направлению к Монголии. А вот он лежит под проливным дождём на грязной обочине, а Топорик или незнакомый новый конь мирно пасётся рядом, а вдали видны мятущиеся огни и крики пограничников, что ли.
Потом Паша долго пытался взобраться на Топорика. Седла на нём уже не было. Конь и Паша, оба были совершенно мокрыми, а Паша ещё и вывалянным в грязи. Потому попытки были многократными и безуспешными. Они долго шли шагом, рядышком, пока Паша не заметил почти в кромешной тьме пень, и с его помощью забрался на спину четвероногого друга.
Утро было жутким. Из лежачего положения перейти в сидячее удалось за полчаса. Паша попытался надеть штаны, но они от засохшей грязи стали как бы фанерными. В трусах он вышел на двор и столкнулся с Ваней, на лице которого перемежались эмоции, одна странней и сильней другой. Ваня показывал пальцем на конюшню, где из просвета над дверью высовывались две конские морды!
Выжить Паше удалось только благодаря своевременной помощи главврача, которого он разыскал, и совместно они приняли необходимые реабилитационные меры. Самое странное, врач прекрасно помнил Пашу, но напрочь забыл о Хоме. Какой Хома? Убийца? Был с нами!? Да брось, не шути так.
Паша не стал разубеждать врача, приятельскими отношениями надо дорожить. Через пару дней Паша опять бросил пить. Но вновь случился рецидив. И на этот раз он был связан не с криминальными элементами, а с непосредственными пашиными культуртрегерскими обязанностями.
Набрать штат культработников для нового ДК было непросто. Где взять руководителя духового оркестра или методиста массовых праздников, если их просто нет ни в селе, ни в окрестностях? Паша разослал заявки в институты и училища, ждал окончания учебного года. А пока бродил по пустому зданию, составлял сметы, закупал инструменты для того самого духового оркестра, кресла для зрительного зала, а по вечерам сидел на ванином крыльце и созерцал. Но власти созерцания не признают, они теребили Пашу, говорили, что массы нуждаются в культуре не когда-то в туманном завтра, а уже сегодня. И Паша должен сколотить временную агитбригаду, чтобы отправиться с ней в самую глубинку – просвещать и развлекать.
Через своего нового знакомого – тихого алкоголика и тоскующего интеллигента – главврача больницы Паша нашёл двух студенток медучилища, увлекающихся современной хореографией. Они сами придумали и пошили костюмы, поставили танцы и блистали на местной дискотеке. Кроме них в состав агитбригады вошёл и пожилой гармонист Кон Титыч, которому когда-то Хома продавал костыли. Носитель старообрядческого имени Кон Титыч тоже был тихим алкоголиком, но играть на баяне мог даже в бессознательном состоянии. Дополнили бригаду трое пламенных комсомольцев разного пола, которые разыскивали в журналах и разучивали так называемые «монтажи». Под этим термином подразумевалась нарезка из патриотических и агитационных стихов, исполняемая поочередно, иногда под музыку. За техническое обеспечение отвечал водила Валера, которого вместе с УАЗиком-«санитаркой» командировал всё тот же главврач.
Паша склепал программу. Первым номером шёл «монтаж» о тружениках села. Затем вальс «Амурские волны» в исполнении виртуоза Кона. Потом танец «Баккара». Фрагменты из поэмы «Василий Тёркин», их читал сам Паша. Ещё один танец, еще один вальс, и заключительный «монтаж» о происках капиталистов и непримиримом и героическом труде советских людей. Патриотично, весело, жанрово разнообразно, идеологически выдержано. И они поехали.
В первое же село приехали затемно. Освещения на улицах здесь не было принципиально. Как выяснилось, электричества не было вовсе. Точнее, оно существовало, но обеспечивалось работой молодого дизельщика, которого видели односельчане редко, и всегда пьяным. Но по случаю приезда «культуры» местные активисты дизельщика разыскали, и в клубе загорелись лампы. Осветилась и площадка перед клубом и сельсоветом. Народ потянулся. Оказалось, что в зале клуба нет стульев. Активисты снова проявили активность, и население понесло в клуб табуреты и лавки из дома. Оказалось, что артисты голодны. И активисты организовали прямо на сцене стол, мигом снарядили его закусками и запотевшими бутылями. Артисты расселись, к ним присоединились активисты. Народ, пришедший в зрительный зал, тоже дополнил лавки и табуреты принесенными из дома столами, столы укомплектовал бутылями и тарелками. И пошла агитация!
До танца «Баккара» дело не дошло, тем более, что вскоре после начала празднества танцовщиц похитили, но вальс «Амурские волны», равно как и «Дунайские», был исполнен неоднократно. Танцы всё же состоялись, но в исполнении не агитбригады, а самих селян. Лихие, с присвистом и падениями со сцены, массовые, иногда переходящие в короткую потасовку. Словом, концерт удался.
Артистов расселили по избам, и утром разыскивать и собирать их пришлось долго. Отобедав и похмелившись, продолжили свой агитмаршрут. В следующей деревне история повторилась почти точь в точь, только дизельщик был немолод, и похитили не танцовщиц, а комсомольцев. Но запланированная Пашей концертная программа испытала ту же метаморфозу и ограничилась вальсами и танцами. Правда, на этот раз девицам удалось продемонстрировать свои сценические костюмы. После чего их всё-таки похитили.
Подъезжая к пятой деревне, участники агитбригады страдальчески переглядывались и поглаживали печень. Они просили Пашу как-то повлиять на становившуюся уже традиционной программу вечера. А Кон Титыч сетовал, что работает из всех он один. Ну да, ещё Валерка-водитель. А мы что, отдыхаем?! – возмутились остальные, и была в их восклицании выстраданная искренность.
Это село, хоть и находилось в абсолютной глуши, было явно зажиточней: светились уличные фонари, клуб был просторным, на сцене даже висел занавес. Председатель сельсовета встретил артистов хлебом-солью и пообещал, что главное угощение – впереди. Бригада повеселела, но поняла, что сегодня придется поработать. Комсомольцы, закатив глаза, зашептали, вспоминая стихотворные строчки «монтажей». Танцовщицы теребили костюмы, проверяя их целостность. Кон Титыч протирал баян. Паша пошёл на сцену, всё проверить и подготовить.
Но оказалось, что всё уже подготовлено. На сцене, как и в предыдущих селеньях, стоял накрытый стол, разве что был он побогаче. А председатель хитро усмехнулся в пшеничные усы и, заключив Пашу в богатырские объятья, загрохотал: Я ж говорил, что главное угощение – впереди! Тут на сцену подтянулись и остальные пашины бойцы. Увидев стол, они упали духом. Баян Кон Титыча безвольно пополз вниз, раздвигая мехи с тоскливым диссонансом.
Но всё же формат вечеринки отличался от предыдущих. Пили не так суетливо и торопливо, с витиеватыми тостами за здоровье гостей и ответным пашиным алаверды. Были и выступления. Но со стороны аборигенов. Селяне с удовольствием продемонстрировали заезжим артистам собственные таланты. Они пели частушки и песню про мороз, играли на ложках, юный механизатор исполнил нижний брейк, а председатель сыграл на баяне «Амурские волны», чем поверг Кон Титыча в катастрофическую депрессию. Затем, когда реальность уже стала восприниматься фрагментарно, пришло время подарков. Кто получил поросёнка, кто вышитый рушник, а Паше, как руководителю, куражистые парни подарили мотоцикл. Паша, никогда до тех пор не садившийся за руль транспортного средства, тут же лихо вскочил на железного коня и дал полный газ. Только его и видели.
Впрочем, далеко он не уехал. Парни, бабы и детишки, с радостными криками побежавшие вслед за Пашей, вскоре нашли мотоцикл, валяющийся под мостом, который Паша пытался пересечь по диагонали, а самого мотоциклиста на бережку, мирно спящего.
Но праздник продолжался! Веселье не стихало всю ночь. Артисты попеременно, как в стихотворном «монтаже», приходя в себя, принимали посильное участие в торжестве, снова отключались, засыпали, опять просыпались. Ночь выдалась непростой. Надо ли говорить, что утром проблема была не в том, чтобы разбудить и посадить в машину бойцов агитбригады, а в том, чтобы просто найти их. А тех, кого разыскивали, тут же снова усаживали за стол, чтобы «здоровьичко поправить». График посещения населённых пунктов явно смещался. Из гостеприимного посёлка удалось вырваться лишь на четвёртый день.
Дальше в пашином путевом листе значились совсем уже мелкие хутора с населением большей частью из местной народности – алтайцев. В первой же такой деревне, название которой переводилось с алтайского языка как Пять Колодцев, было всего три дома. И все три – пустых. Поехали дальше и разыскали не без труда следующий пункт, встретивший артистов таким же безлюдьем. Что за мистика?
Наконец, на дороге встретили алтайца, бредущего неведомо куда, и выяснили – не без лингвистических трудностей – что все жители подались на большой праздник в село, название которого означало Пять Кустов. Слово «праздник» повергло бригаду в уныние, в их ушах зазвучал лихой посвист пляшущих селян, а желудки от ужасного предчувствия свернулись в клубок. Но алтайский праздник – совсем другое дело. И когда УАЗик подкатил к деревне Пять Кустов, артисты увидели пёстро наряженную толпу на склоне ближней сопки. Люди сидели прямо на земле, образовав большой круг, в центре которого бесновался шаман.
Заинтересованные пашины бойцы тихонько присоединились к сидящим алтайцам. Танец шамана сопровождался целым оркестром из маленьких бубнов, колокольчиков и варганов, а бубен шамана был поистине огромен, и звуком обладал соответствующим. Его редкие удары гулко отзывались в голове, желудке, кончиках пальцев. Хриплое пение постепенно погружало в транс и шамана и публику. Способствовала трансу и передаваемая из рук в руки арака – этнический алкогольный напиток, мутная жижа в глиняной плошке. Дошла очередь и до артистов. Кон Титыч самоотверженно хлебнул огненной воды, и по тому, как его передёрнуло, бригада поняла, что русский самогон – напиток богов по сравнению с алтайским. Но по законам гостеприимства оказываться от угощения нельзя, и артисты причастились аракой. А спустя время – ещё раз. Потом снова. Промежутки были заполнены камланием шамана, к которому присоединились помощники, а затем мычать и хрипеть начали и все сидящие в круге, включая приезжих артистов. Внутренний ритм действа нарастал, напряжение становилось почти звенящим, и алтайцы один за другим стали валиться на землю – то ли под действием араки, то ли побеждённые духами предков. Самые же сильные не падали, а наоборот – вставали на ноги и пускались в странную пляску. Наверное, так танцуют зомби, подумал Паша Пухов. И присоединился к пляске.
За ним последовали и другие артисты, они смешались с туземцами, организмы их, закалённые в предыдущих схватках с алкоголем, были полны энергии, и движения их и выкрики постепенно становились всё мощнее. С какого-то момента артисты стали лидировать в этой безумной пляске. А Валера-водила беспрерывно зачерпывал миской араку из большого чана и передавал танцующим. В наивысший момент экстаза Паша выхватил у шамана его большой бубен, ударил и завопил что есть мочи. Этот дикий вопль всколыхнул окрестности. В нём было и отчаянье одинокого волка, и боль раненого марала, и вечная мука интеллигентской рефлексии, и неземная усталость от агитационного круиза. И дружный коллектив агитбригады подхватил этот клич, и разорвалось небо от многоголосного вопля. И заголосил шаман, и вскричали алтайцы. А Паша бил в бубен, и слёзы лились по его щекам.