В начале прекрасного века. Шестая глава

На рассвете

– …значит, этот негодяй Сперсен выкрал настоящий дневник и подсунул мне фальшивку тогда, в доме Петерссонов? Чтобы я поверил в причастность Икке к убийству Оскара? – Лунд, казалось, был огорчен больше всех, словно несчастья этого мира обрушились не на Икке или Этуаль, а на него. Сперсен так виртуозно водил его за нос, что у доверчивого старика и задней мысли не возникло о его двуликой натуре. – А я еще, дурак, помогал ему! Как на меня будут смотреть люди, когда они узнают…

– Не сокрушайтесь, господин Лунд, – утешала его Этуаль, которая и рассказала ему все без утайки после того, как они с Икке перенесли тело Сперсена в самую глушь леса и закопали его там вместе с двумя волчьими масками в знак того, что череда бессмысленных и жестоких убийств, наконец, сменилась долгожданным миром. 

– Надеюсь, в скором времени мы войдем в привычное русло жизни, хотя я уже и не припомню смысл этого слова: очень быстро отвыкаешь от всего человеческого, когда с тобой происходит подобное на протяжении добрых шести месяцев. И это я не говорю о том, что Сперсен помешался гораздо раньше, а я на все закрывала глаза… Хоть совесть и будет меня мучить, а брат – преследовать в кошмарах, я потихоньку свыкаюсь с мыслью, что мы поступили, как следовало поступить мне давным-давно, не втягивая стольких людей в наши семейные дела, – Этуаль горько вздохнула, но тут же переменила тему: – А что вы, господин Лунд? Вы помирились с Икке?

Он удрученно покачал головой.

– Ничего, она отойдет, нужно лишь немного подождать, – ободряюще улыбнулась Этуаль, наблюдая за тем, как ее подруга, сидя рядом с близнецами на высоком холме, неподалеку от них, что-то шептала мальчику и нежно обнимала обоих.

– Разумеется, но вы сейчас уедете, и вряд ли когда-нибудь мы увидимся вновь. Знаете, Этуаль, ваша история сильно впечатлила меня, и я подумал, что лучше мне оставаться здесь: я родился в деревне, тут и проживу до конца своих дней. Погоня за богатством… Вот к чему она привела. Я сам чуть не стал таким, как ваш брат, помышлял об убийстве Икке, о краже ее денег (которых, как выяснилось, и не было вовсе) – и я безмерно счастлив, что вся эта жуткая кровавая эпопея завершилась не в пользу Сперсена. Желаю ему хорошенько пожариться в аду, там этому пижону самое место! Ну, слава Богу, вы улыбаетесь, а то я уже подумал, что у вас навсегда отбили охоту радоваться жизни. Но у меня, к сожалению, нет повода улыбнуться вместе с вами: очень грустно расставаться с такими красавицами. А с ребятишками как жалко прощаться!.. Почти как родные. Особенно Чарльз с его благородным маминым личиком. Достойный наследник достопочтенного отца, светлая ему память! И Карин: мы похороним ее сегодня, бедняжку. А я… Останусь я совсем один.

– Обещаю, мы приедем к вам и не раз: детям ведь нельзя отрываться от корней – пусть только они немного подрастут. Но вы ой как пожалеете о своих словах, когда мы вернемся! Это будут те еще сорванцы, несомненно. Особенно Грета. Но даже таким шалунам необходимо отдыхать от города, его шума и суеты, поэтому постарайтесь не забрасывать дом Петерссонов: как-никак собственность Икке. А вам от нее точно влетит, если вы все пустите на самотек. Зато какой шанс проявить себя и заслужить ее доверие, я уверена, это лучший способ быстрее растопить лед в ваших отношениях.

– Ваше слово – закон, Этуаль! Сделаю все, что угодно вашей душе, ни о чем не беспокойтесь! – Лунд неуклюже выпрямился, изображая старого вояку в отставке (кем он никогда и не являлся), чем до слез насмешил свою собеседницу.

– О, веселитесь? – Икке, появившись из-за спины со светловолосой девочкой, серьезно взглянула на подругу и с долей иронии, смешанной с притворной неприязнью, – на  своего «отца». – Нам пора в дорогу, нечего распыляться. Что, папа, со мной не получилось, решил за эту дурочку взяться? Учти, она не будет с тобой церемониться – сразу из-за угла пальнет, а потом и прикладом добьет. Она мастер поражать любые цели, да, Этти?

– Икке, ну ты опять?! Петерссоны – черти, а не люди, – Этуаль притворно закатила глаза, уголки губ подрагивали в еле сдерживаемой улыбке: она чувствовала, что Икке ни на кого не злится – только пыль в глаза пускает почем зря.

– Ой, иди отсюда! А то получишь, – Икке попыталась схватить подругу, которая в нескрываемом ужасе спряталась за Лундом. – Ты, кстати, тоже получишь, если не будешь присматривать за домом. Летом приедем, так уж и быть, – она подмигнула Грете, продолжая держать ее за руку, и малышка, запрыгав от радости, крикнула стоявшему в стороне брату:

– Эй, нудный Ганс! Все веселье пропустишь, пока в своих облаках витаешь!

– Грета! – укоризненно воскликнула Икке. – Ты же знаешь, как он переживает по поводу отъезда! Зачем ты донимаешь его?

Девочка виновато опустила взгляд.

– Я никого и пальцем не тронула… Ну, а чего он постоянно хмурится и портит остальным настроение? Надоел. Не брат, а сплошная угрюмая туча!

– Милая моя, обидеть можно и одним невинным, как тебе кажется, словом. Пойми, Гансу, в отличие от некоторых, сложно бросать привычную жизнь и ехать неизвестно куда: вот ответь мне, разве тебя это не пугает? Конечно, ты у нас смелая, жаждешь приключений, я понимаю, но и ты постарайся понять, что твой брат немного другого склада, он очень рассудительный и хочет взвесить все перед тем, как куда-либо отправиться. И я ценю его за то, что он не бросается в омут сломя голову. Мы же не развлекаться едем. Не торопи его, ладно? Нужно быть чуточку терпеливей в жизни, мало кто может угнаться за такой непоседой, как ты, – Икке защекотала малышку, и громкий детский смех эхом пронесся по округе.

– Нет, тетя, я буду торопить его и мучить, ха-ха-ха! А на что еще мне брат?

Икке легонько хлопнула девочку по мягкому месту, и та с криком побежала прятаться за Лундом, который грозно помахал несостоявшейся дочери кулаком. Грета, осторожно высунув курносый нос, показала Икке язык.

– Это вы сейчас можете спрятаться от меня за чужой спиной, радуйтесь: потом никто вас не защитит от меня, – Икке двусмысленно взглянула на каждого и, повернувшись в сторону мальчика, громко добавила: – Перевоспитаю любого грешника в своем доме!

Теперь смеялись и взрослые, и дети: даже Чарльз, мирно дремавший на руках Этуаль, проснулся, чтобы поучаствовать во всеобщем веселье, еще сильнее заражая окружающих своим грудным смехом. Грета попросила подержать кузена на руках – он, заметив ее белокурые локоны, такие привлекательные, чтобы непременно подергать их, потянул к девочке пухлые ручки, – и мама, беспокоясь, как бы он не испортил Грете прическу и не заставил ее по этому поводу плакать, разрешила, предупредив малышку, что Чарльз – тот еще баловник. Но она лишь отмахнулась и принялась с неимоверным удовольствием тискать младенца, чему он был несказанно рад.

Икке, покинув маленькое средоточие земного счастья, подошла к не разделявшему их восторга Гансу и обняла его, полагая, что ему все-таки хочется присоединиться к их компании, но гордость не позволяет ему сделать этого. Увещеваниями и ласками она надеялась переубедить его, однако он никак не отреагировал на ее присутствие и предпринимаемые ею действия.

– Как ты? – не получив ответа, Икке продолжила: – Ганс, мальчик мой, я вижу, как тебе тяжело, и я очень расстраиваюсь, потому что не в силах помочь тебе. Если тебя страшит будущее, ты не должен бояться: ведь мы – я, тетя Этти, твоя сестренка – всегда будем рядом и никуда от тебя не уйдем. Вместе мы переживем все невзгоды, я тебе обещаю…

– Нет, – резко произнес Ганс. – Зачем нам ни с того ни с сего понадобилось уезжать? Нам здесь хорошо жилось, что тебя не устраивало? Да и вообще, где мои мама с папой? Я хочу к ним! Кто ты мне, чтобы тебя слушаться?! Раньше с тобой было здорово, пока тебе в голову не пришла эта дурацкая – слышишь, идиотская! – идея! И ты сама такая же! Ненавижу тебя, ненавижу противную Грету и всех на этом свете! Отстань от меня!

Он вырвался из объятий Икке и быстро направился к наблюдавшей за ними группе – Грета сердито на него посмотрела, выкрикнув, какой он невоспитанный и безобразный, но Ганс проигнорировал упреки сестры и недовольно взобрался на повозку, где им с сестрой предстояло провести дорогу до города. Икке и не представляла, что именно ему, а не девочке, будет настолько трудно перенести разрыв с домом, но и виду не показала, как ей было горько.

Взяв себя в руки – она никак не ожидала подобного всплеска агрессии в свою сторону, – Икке смахнула непрошеные слезы и приблизилась к Этуаль и Лунду, которые с тревогой следили за ней (Чарльз, словно ощутив висевшее в воздухе напряжение, недовольно захныкал, раскапризничался, и маме пришлось забрать его у Греты и долго успокаивать). Когда же все проблемы и мелкие неурядицы, возникшие в результате этого непредвиденного инцидента, благополучно разрешились, Икке и Этуаль, попрощавшись с Лундом и уверив его, что они обязательно вернутся, помогли Грете и Чарльзу устроиться поудобней в повозке, запрягли двух лошадей, которых им любезно одолжил Лунд, и, оглядываясь до тех пор, пока старик не превратился в крошечную точку на горизонте, покинули деревню.

***

Проехав полпути, Икке даже не почувствовала усталости, несмотря на раннее пробуждение – она бодро правила, ни разу не зевнув, – а вот ее подруга, заметно поникнув головой, тихо посапывала рядышком; близнецы, помирившись незадолго до того, как они тронулись в путь – Грета не умела долго злиться на брата, – спали как убитые, а между ними беспокойно ворочался Чарльз: поскольку без мамы ему еще не доводилось засыпать, младенец вертелся и хмурился во сне. Тишину нарушал лишь ритмичный цокот копыт да далекий гул, предвещавший скорый приезд в шумный город; опечаленная Икке, накручивая себя, размышляла о том, что, по сути, она выкрала детей из дома и везла их в незнакомое и нежеланное ими место. Но не могла же она их бросить! Она ведь обещала Бьерну…

Внезапно она вспомнила, как ветер донес до ее слуха шепот, странную фразу, и сердце ее сильно забилось: показалось ли ей, что тот голос принадлежал Бьерну?.. Но это невозможно! Ей почудилось… Она просто услышала то, что ей хотелось услышать: ее подсознание в очередной раз сыграло с ней злую шутку – неудивительно, после всего пережитого! И все же что-то не давало ей покоя, а гнусный, подлый червячок подтачивал ее изнутри…

Какое-то время они ехали, предоставленные сами себе, так никого не встретив – несмотря на то, что по этой дороге часто проносились дилижансы, двуколки и дряхлые повозки, вроде той, что сейчас одиноко поскрипывала, стоило Икке отвлечься и въехать в яму; занимался солнечный морозный день, и Икке впервые за долгое время искренне радовалась тому, что она жива, что она наслаждается этим прекрасным утром, которое дарило надежду на лучшее будущее для нее, Этуаль, настрадавшейся не меньше нее самой, и детей. Она обязательно объяснит им, что жизнь в деревне жалка и не перспективна, а в городе они смогут получить образование – ведь такой шанс редко выпадает небогатым детям, – стать счастливыми, встретить достойных людей, завязать полезные знакомства, которые откроют им все двери. Икке даже позволила себе улыбнуться, хотя грусть по-прежнему снедала ее.

Подставляя лицо яркому солнцу, Икке любовалась ясным небом, испещренным перистыми лентами облаков, убегавших за горизонт, заснеженными холмами – очевидно, снега хватило только на эту местность – и замерзшими ручейками, проглядывавшими тут и там, когда, случайно повернув голову, она, пораженная, едва не выпала из повозки, выпустив от удивления поводья, но в последнее мгновение ухватившись за них. Лошади, шедшие до того размеренно, были недовольны таким грубым обращением и уже было громко зафыркали в знак протеста, однако Икке тут же принялась успокаивать их, и животные, поддавшись на уговоры ее ласкового голоса, продолжили путь.

А вдалеке, еле различимый, стоял человек и наблюдал за ними – другого Икке и не предполагала, учитывая, что он был один, сжимал в руках нечто похожее на бинокль и смотрел именно в их сторону – кроме них, никого поблизости не было. Но не это смутило Икке, а то, что человек, осознав, что он сам же себя выдал, дернулся и поспешил укрыться за соседним холмом – и по неуклюжей манере двигаться Икке признала в нем… Бьерна!

На ходу бросив повозку и спавших в ней детей – Этуаль, по счастью, тоже не проснулась, несмотря на шум, исходивший от беспокойных лошадей, – Икке быстро побежала по снежному полю за человеком, не веря, что ее собственное зрение обмануло ее – это точно был Бьерн! Она нутром чувствовала – и никакие сомнения не могли остановить ее в тот момент!

Преодолев достаточное расстояние, чтобы можно было кричать, не опасаясь разбудить своих спутников, Икке, вдохнув побольше воздуха, закричала что было сил:

– Бьерн! Прошу, не прячься! Выйди ко мне!

Но никто не откликнулся на ее просьбу; когда же дыхание полностью сбилось, Икке пришлось сбавить темп, чтобы прийти в себя: она знала, что Бьерн от нее никуда не денется – их окружало бесконечное снежное пространство, и вряд ли бы он сумел скрыться незамеченным. Однако что-то подсказывало Икке, что Бьерн изменился до неузнаваемости – и это внезапное преображение произошло не за один день, а задолго до его «убийства», – а ее напрасные попытки поймать его обернутся неудачей. Но Икке не сдавалась – в ее голове галопом проносились разные мысли, которые подпитывались любопытством, страхом и надеждой, что не все потеряно для близнецов, оставшихся без родителей. Как бы ни храбрилась Икке, как бы она ни желала стать для них мамой, этого никогда не будет – и Ганс ясно дал ей это понять. Она для них всего лишь тетя, но не кто-то более близкий. Пропасть между ними была огромной, и пустоту в их светлых душах мог заполнить только самый родной им человек, каким бы он ни был в прошлом. Да и важно ли теперь это прошлое? Главное, Бьерн жив – неизвестно, как и почему, – и она, Икке Петерссон, неслась по замерзшей траве быстрее любой лошади на скачках или охотившегося на добычу гепарда, чтобы выяснить правду. И отдать этого человека в руки тех, кто в нем отчаянно нуждался.

Наконец, Икке добежала до того места, где стоял Бьерн и наблюдал за ними. Еле тлевшие угли на черном пятне посреди ослепительно белоснежной земли говорили ей о том, что до ее прибытия здесь ночевали – это подтверждали и предательски брошенные чумазый котелок, скрюченная кастрюля, старая фляга с застойной водой, и огромный ворох одежды (среди незнакомого ей тряпья Икке признала пару вещей своего деверя), и… маленький медальон Карин. При виде фотографии близнецов Икке охватил какой-то дикий, суеверный ужас. Еще недавно она держала его в руках, лежа в необъятной луже крови, прижимая к себе тело мертвой девушки, а сейчас медальон, чудесным образом оказавшись здесь, валялся среди всего этого наваленного барахла как абсолютно бесполезная вещь, и Икке даже не думала ругать Бьерна: он не хотел ее видеть, не хотел объясняться с ней… Потому, убегая, он и позабыл столь драгоценную вещь. Икке сжала медальон и положила его в карман дорогого черного пальто, накануне одетого по случаю похорон Оскара и забрызганного грязью, так и не попавшего в руки опытной прачки, которая помогла бы починить его.

– Значит, ты выжил, мой дорогой Бьерн, и ни на минуту не усомнился в том, что я одна справлюсь с тем грузом, который ты на меня так легко переложил? Очень по-мужски! – гневно воскликнула Икке, надеясь, что он слышит ее; ее всю затрясло от злости. – И какой спектакль разыграл перед всеми! Лишь бы удрать и не участвовать в том кошмаре, в который втянули меня! Вряд ли бы эта история хорошо кончилась, не сложись так благоприятно обстоятельства!.. – и тут Икке осеклась, до нее начало доходить то, что мимолетно ускользало от нее все время, детали, о которых она не спрашивала, считая их чем-то второстепенным, неважным, наконец, сложились в единую картину. – Ах, Этуаль! Так вот кто здесь истинный кукловод! Как же изощренно дергала ты меня за веревочки! Ни дать ни взять – сестра Сперсена! А я как чувствовала – ну, не могла эта дурочка придумать столь хитроумный план, да с такими подробностями: не того ты склада ума, родная! Нет в тебе элементарной логики, не дана она тебе! Но есть человек, который посодействовал тебе… И он сейчас жив и здоров, как это ни странно, особенно если учитывать, что он умер прямо у меня на руках!

На плечо Икке мягко легла чья-то рука – и резким движением сбросив ее с себя, она вытащила из-под юбки прихваченный заряженный револьвер Сперсена и повернулась к побледневшей Этуаль.

– Надо же, какой поворот! Я приберегла его на всякий случай – и благодарна небесам, что интуиция меня не подвела! А, Этуаль? Есть что сказать в свое оправдание?

– Икке, убери, пожалуйста, револьвер, – Этуаль выглядела встревоженной, не подозревая, что ее подруга по-прежнему таила на нее зло, раз держала у себя заряженное оружие, хотя больше не в кого было стрелять. – Ты не понимаешь… Да, мы врали. Прости нас.

– Да за одно только это вранье вас отправят в ад! Каких бы благ вы ни совершили. О каком прощении в принципе может идти речь? Если я выстрелю, то утешусь мыслью, что сестрица воссоединится с любимым братцем, такой же гнойной заразой, которой нет места ни на земле, ни на небе. А если и мне доведется попасть в преисподнюю, я буду преследовать вас и там – вся ваша поганая семейка отравила мою жизнь, я никогда не перестану напоминать себе об этом! Как бы я тебя ни любила… Но ведь и близкие могут в любой момент распять тебя, а, Этти?   

– Икке, не торопись с выводами… Да, я заслужила твой гнев, но не забывай, что нужно учиться прощать людей, что бы они тебе ни сделали. Тебе и Сперсен сказал об этом перед смертью! Я до последнего надеюсь, что твое мнение изменится, особенно когда я все тебе расскажу, а нет – стреляй, поступи благородно. Оставь полугодовалого младенца сиротой. Это же кровная месть, не правда ли? Я не могла тебе признаться, потому что поклялась Бьерну, что сохраню его тайну: он долго мечтал о том, чтобы начать новую жизнь, за пределами деревни, уехать в город и выйти в люди, как и его брат. Когда я наткнулась на него в тот роковой день, когда Оскар пожертвовал ради меня жизнью, он не сразу, но узнал меня. Точнее, догадался. Что я и есть та самая Этуаль, из-за которой мир в вашей семье перевернулся с ног на голову. Но он не имел ничего против меня: наоборот, он сочувствовал нашему любовному треугольнику, прекрасно понимая, что мы погрязли в нем как в болоте. И это говорил мне пьяный в стельку Бьерн! Ты же видела его в подобном состоянии и, наверно, тебя бы шокировало до безумия, что он вообще в состоянии о чем-либо рассуждать. Но важно не это. Я не осмелилась сообщить ему о Сперсене, о том, что буквально в это же время он рвет на части его брата… А когда все обнаружилось, сама помнишь его реакцию… Я так подозревала, что я ему в ту ночь померещилась и он не придал никакого значения своим галлюцинациям. И я ошиблась! Бьерн отлично помнил и меня, и наш неожиданный разговор, но в сознании он не связал меня с убийством Оскара и свалил все грехи на свою змею-невестку…

Чудеса памяти Бьерн продемонстрировал следующей ночью, когда на его свидание с Карин нагрянул Сперсен. Я пребывала в каком-то отупении весь день, окружающий мир плыл в тумане – и только жуткая волчья маска четко выделялась на его фоне. Ближе к ночи я вышла погулять – не спалось или будто почувствовала что-то, но меня потянуло именно туда, на полянку Бьерна, чисто интуитивно. А я опоздала, и всю жизнь буду казнить себя и мучиться этим: когда я вышла на источник шума, словно произошла возня между собаками, Карин была мертва к тому времени, и Сперсен грыз ее… Ты не представляешь, какая это была жуть! Бьерн исчез, и я испугалась, что Сперсен напал и на него, но – вдруг! – кто-то дернул меня за подол юбки, и, не успев сообразить что к чему, Бьерн утащил меня куда-то в темноту, потом плакал, сжимал до боли мои запястья, шептал, что как он не заметил этого подонка Сперсена – он буквально отошел на секунду, а когда вернулся, Карин лежала с застывшим взглядом, и бедняга понял, что ничего сделать не может, он был полностью бессилен! Его любимая, их малыш, о котором он узнал каких-то несколько минут назад, будто принесли себя в жертву ради него, и я возненавидела себя! Если Оскар отдал свое тело и душу на растерзание дьяволу, предоставив мне возможность бежать, то на этот раз удар взяла на себя Карин! Перекрестки судьбы… Теперь ты видишь, как тесно мы связаны друг с другом?
 
Сперсен не помнил, как убил Карин, и знаешь почему? Отравился морфием, как он и сообщил тебе вчера: его долго тошнило после того, что он натворил, к сожалению, мне пришлось это увидеть, и я поняла причину такого его состояния. После того как он убрался, мы с Бьерном сидели рядом с телом Карин, оплакивая ее. Я сказала ему, что Сперсен скоро придет в себя – я не раз наблюдала, как он закидывался морфием, и по опыту догадывалась, что будет дальше, – и нам надо было действовать. Бьерн прекрасно сыграл умирающего, на глазах у всей деревни! Сперсен поверил, что расправился и с ним – а это было самое главное. Чтобы в дальнейшем исполнить план, о котором мы с ним заранее договорились и который я изложила тебе накануне, когда удалось одурачить деревенщин второй раз! Теперь ты понимаешь, что мое появление в волчьей маске, моя осведомленность о Карин – все неспроста? Ты была так изувечена душевно и физически, что я решила оставить в тайне свое существование, пока ты не будешь готова признать меня! Ты ведь ненавидела меня за то, что я сломала тебе жизнь своим появлением в вашей семье, и, к сожалению, ненавидишь до сих пор!

А что касается нашего с Бьерном плана… Полагаю, больше нет смысла притворяться, будто я не в курсе, откуда был тот второй выстрел.

Разумеется, я поклялась, что не расскажу никому о его судьбе, но он и сам, наверно, осознает, что я не могу не сообщить тебе после того, как ты его обнаружила. Он, как и мы, направляется в город в поисках лучшей жизни. Естественно, не без моей помощи. Первое время я буду присматривать за ним, чтобы городские соблазны не искушали его, а затем… Икке, мне неприятно говорить, но…

– Да, пусть забирает детей. Они очень нуждаются в нем, я потому и побежала за ним, чтобы уговорить его хотя бы показаться им. Они скучают. Я не их мама и никогда ею не буду, – швырнув револьвер, Икке старалась не заплакать, чтобы даже в такую сложную минуту казаться сильной, но Этуаль слишком хорошо ее знала, и Икке не сопротивлялась, когда подруга обняла ее, выказывая поддержку.

– А что же ты? Откуда ты вытащила мой костюм для верховой езды? Оскар же выбросил его, когда я упала с лошади… Да еще и трость стянула с серебряным набалдашником! Маленькая воришка, наказать бы тебя за длинные ручки – а лучше вырвать их с корнем, чтобы ты больше никогда не помышляла о подобном.

– Бьерн предусмотрительно достал его из мусора, поразмыслив, что когда-нибудь он пригодится – и любезно одолжил его мне, когда мы выпачкались в крови Карин и грязи… Я и так ходила в жутком тряпье, ни один нищий не согласился бы за деньги или еду надеть такое. А трость подарил на память.

– Джентльмен, – фыркнула Икке. – Мне он дарил лишь упреки, присыпанные руганью и приправленные побоями. Ты, кстати, хотела сбежать, когда меня вырвало в лесу после того, как ты привела меня к Карин… Не объяснишь зачем?

– Я не думала бежать! – возмутилась Этуаль. – Карин подсыпала тебе в чай морфий… По просьбе Сперсена. Она играла двойную роль, видимо, брат чем-то ее накачал, раз она стала такой податливой и выдала тебя ему с потрохами. К сожалению, это правда. Ты накинулась на меня, обвиняла в том, что я пугала тебя ночью, а то был Сперсен… Разминался перед тем, как идти в лес. И когда тебя стошнило, я сразу догадалась о природе твоего дурного самочувствия. И это было вовсе не от голода или недосыпа – от морфия. Тебя, случаем, галлюцинации не беспокоили? Если да, то однозначно дело в нем.   

– Все равно я не понимаю… Бьерн лежал у меня руках, весь в крови… Я своими глазами видела, как он умирает!

– Икке, не бери в голову, прошу тебя. Тебе удалось убедить деревенщин, что на Карин напал волк? Так же и Бьерн: он заставил вас поверить в то, что напоролся на ветку. Если тебя смущает, куда пропало его тело – вы ведь впопыхах забыли об этой незначительной мелочи? – то единственное скажу тебе, что твое бегство в лес упростило нам задачу: все были отвлечены твоим странным поведением, что ни одна душа не побеспокоилась о Бьерне. Кто он был, по сути, для своих соседей? Пьяницей, проходимцем… Он никому не был нужен. Потому и был стерт из людской памяти.

Икке утерла рукавом слезы и еще раз обвела взглядом окружавшую ее местность – заснеженную, холодную, сказочную, словно в каком-то волшебном сне, где небо всегда голубое, солнце не перестает светить, даже если не греет, а ты протягиваешь руку… и не можешь достигнуть желаемого. Икке чувствовала утрату, невыразимо горькую, ей стало неуютно, будто она была здесь чужой… Только ее рыжие локоны ярко переливались на свету.

– Ну и что теперь? – она беспомощно развела руками; Этуаль с оттенком легкой грусти смотрела на нее, улыбаясь. – Как мне дальше жить?

Тогда Этуаль взяла ее за руку и потянула за собой.

– Так, как никогда прежде.

И Икке, в душе которой вновь затеплился еле осязаемый лучик надежды, пошла за своей подругой вперед, в новую жизнь, ни разу не обернувшись на оставленное позади прошлое.