Самая тяжелая ноша

     Предвечернее ласковое солнце сияло над мирной картиной. На зеленой лужайке в тени только что распустившихся деревьев гуляла группа ребятишек в белых панамках и пестрых костюмчиках. Кто-то раскачивался на качелях, кто-то карабкался на низенькую скамейку. Издали увидев меня, любопытные малыши потянулись к легкому заборчику. Все меньше расстояние между нами. И вдруг солнце, что ли, зашло за тучу или у меня в глазах потемнело. Хочется на что-то опереться. У протянутой мне ручки нет кисти.  Девочка, хватающая меня за подол платья, что-то бессмысленно мычит. Две не замеченные раньше мною воспитательницы молча подходят ко мне, в их глазах я вижу обращенное ко мне: не пугайся, пойми, пожалей. Жалость приходит мгновенно, испуг отступает неохотно.

     А вот понимание…  За что так жестоко наказывает судьба этих человечков, лишив их будущего,  разума, свободы движения? Чем провинились родители, если рок на всю жизнь наказал их сознанием непроходящей вины, обманутого ожидания радости, страхом перед рождением будущего ребенка и подчас нарушением  семьи.

     … В доме ребенка – тепло, необыкновенно чисто и тихо. Иногда раздается негромкий плач. Нет ни детского смеха, ни веселого гомона. Здесь «инкурабельные дети» - наше горе, наша обуза – и конкретных родителей, и общества.

     По утрам на пятиминутке медсестра и воспитатель докладывают врачу, как прошла ночь, кто кашлял, кто температурил. Называют своих подопечных по именам, знают их привычки. Здесь шестьдесят ребятишек и семьдесят человек – персонал, который следит за тем, чтобы дети были сыты, ухожены.

     Но никакая медицинская помощь пациентам не поможет, более того, с возрастом аномалии примут еще более тяжелый характер. Да и сейчас работать здесь сложно. Группа, с которой мы встретились на улице, - «ходунки». Есть целая группа «лежунов» - эти дети никогда не смогут встать на ножки, они и головки не держат, лежат в специальных креслицах, прижавшись затылком к его спинке. Третья группа – среднее между этими двумя: ходят, сидят в манежиках, но не в состоянии запомнить своих родителей, воспитателей, не умеют говорить и хотя бы минимально обслуживать себя. Все дети в этом доме – с поражениями центральной нервной системы: с церебральным параличом, болезнью Дауна, микроцефалией. Поступают они сюда в годовалом возрасте, а в шесть лет переводятся в дома детей-инвалидов. Причины заболеваний не определены. Конечно, здесь и алкоголь, и неправильный образ жизни, но и наследственность, и перегрузки, и вредные воздействия, которые выпадают на долю женщин. Но беда приходит и в самые нормальные, полноценные семьи. 

     - Двенадцать лет проработав главным врачом, - говорит Нина Анатольевна Аристархова, - я убедилась, что нет горя большего, чем подобный ребенок. Все остальные наши беды – в сравнении с этой, - не беды.

     Её твердое убеждение: дети, которые воспитываются сейчас в детских домах, должны жить дома. На попечении общества должны оставаться только такие – «ходунки», «лежуны». Их нельзя оставлять с родителями – уход за таким ребенком дома невозможен. Более того, родителям рекомендуют, чтобы они, передав сюда своего ребенка и убедившись, что здесь для него делается все, что возможно в данной ситуации, уходили, «забывали», если можно так сказать, о том, чего забыть нельзя. Им поможет пережить горе только новый ребенок.

     А тяжелую ношу примет в свои добрые руки коллектив женщин Дома ребенка. Именно женский – мужчину здесь представить нельзя. Да и женщины способны на эту работу далеко не все.

     Похоже, что ошибаются в подборе крайне редко, плохой человек сюда просто не пойдет, несмотря на сравнительно высокий заработок и большой отпуск. Здесь остаются такие, как Зоя Александровна Пакалина, одиннадцать лет отдавшая больным детям. Она работает в самой тяжелой группе. Здесь восемнадцать ребятишек, пораженных церебральным параличом, микроцефалы, гидроцефалы. Сколько раз за день надо переодеть и вымыть их! А кормление с ложки! Для некоторых этот процесс растягивается на целый час. От воспитателей требуется ни с чем не сравнимая затрата физических и эмоциональных сил. А отдачи они не получают, дети чаще всего даже не могут запомнить их лица. Так в чем же главный смысл работы?

     - В помощи эти беззащитным, в помощи их несчастным родителям. Нам все-таки легче, мы - чужие, - говорит Зоя Александровна.

     Но только «чужими» руками и «чужим» сердцем тут ничего не сделаешь.

     - Когда прихожу домой, - говорит Екатерина Александровна Бельтюкова, - прошу: только ничего мне не говорите, не трогайте, пока не отдохну.

     Называть надо всех. Они все героини. Просто любить здорового и красивого ребенка, а вот полюби такого, с изувеченным тельцем, большой головой, бессмысленными глазами. Но нет предела доброте и старанию работников здешнего Дома. И если говорить о милосердии и гуманизме – тут он в чистом виде.
Вместе с ними делит заботу государство. Как говорит главный врач, у Дома нет проблем с денежными средствами, к услугам здешних медиков практически все лекарственные препараты, которые имеет медицина. Правда, это выглядит и так, как будто платим мы за свои просчеты, за свои упущения. Неполноценный ребенок – тяжелая нравственная травма для матери. И уже достигла медицинская наука определенного уровня, чтоб распознавать хотя бы некоторые аномалии еще в тот период, когда ребенок не родился, чтобы рекомендовать прерывание беременности.
Существует специальная аппаратура, правда, зарубежная и дорогостоящая. Но о цене ли здесь нам говорить? Пока же в области есть лишь два кабинета пренатальной диагностики.

     Двадцати беременным женщинам были даны печальные, но все же щадящие психику и физические силы рекомендации. Но поголовное обследование будущих матерей для нас пока фантастика.

     Поэтому у нас рождаются не только здоровые и красивые ребятишки. Но вот что странно. Н.А. Аристархова не припомнила случая, чтобы ее подопечными серьезно и внимательно заинтересовались ученые нашего медицинского института. Да многие студенты, возможно, и не представляют этот печальный островок нашей жизни. Дом ребенка не имеет возможности принять большую группу.

     Но есть посетители, которых здесь ждут всегда. Это шефы. Старый особняк так нуждается в умелых мужских руках. И нужно сказать, что мельзавод № 1 откликается на любую  просьбу главврача, а вот спецдоруправление только шефом числится. Но представляется, что подобный Дом ребенка вправе рассчитывать на отзывчивость и внимание каждой областной службы. И просьбы-то здесь простые и понятные. Пять лет стоит Дом на очереди, чтобы получить стиральную машину емкостью в 10 килограммов белья. Машина более внушительных габаритов сюда не втиснется, а старая держится на честном слове. Без стирки же здесь дня не прожить. Нужны пять кухонных гарнитуров, пылесосы – ведь Дом украшен коврами, требуются светлые кроватки, а судостроительный завод – поставщик этих кроваток – изготовляет только темные, к тому же непрочные. А сколько одежды нужно для маленьких жильцов Дома! Недавно по просьбе главврача выполнило ателье, обслуживающее железнодорожников. Заказ на 2000 ползунков. Извинились, что больше не могут шить ползунки – невыгодно.

     Не чувствуется в доме перемен и после учреждения Детского фонда. А кому, как не здешним детям, быть в поле внимания общественности»!

     Я уже собралась уходить, когда почувствовала на себе чей-то упорный взгляд. Такие глаза не забудешь – черные, как вишни, блестящие. Да еще улыбку во весь рот с жемчужными зубками.

     Через неразборчивое бормотание пробивается слово «Алеша». Больше, правда, ни одного слова Алеша сказать не мог. Руки и ноги у него парализованы, мозг безнадежно не развит, и все же… В свете этой жемчужной улыбки и блестящих прекрасных глаз я ухожу из печального Дома.

     Северный рабочий, май 1988 г.