Моя мама мой Учитель в жизни, в науке, в творчеств

Моя мама – мой Учитель в жизни, в науке, в творчестве!
Не устаю восхищаться своей мамой! Многие в ее почтенные годы сидят дома, лелеют свои болезни, сокрушаются о прошлом, учат жить молодых, проедая им, порой, всю плешь, на что-то вдохновенно обижаются, с кем-то азартно выясняют отношения, словом, делают все, что угодно, только не живут своими интересами в свое удовольствие и не радуются жизни! А с моей мамой не соскучишься! Никогда не знаешь, где она сейчас находится – в Португалии, в Турции или в Норвегии? Живет по принципу «старость меня дома не застанет, я в дороге, я в пути!». Я не удивляюсь, когда она оказывается в Москве, Калуге, Елабуге, Феодосии, Коктебеле – это цветаевские места, а творчеством этой поэтессы она занимается уже тридцать лет, пишет книги, ездит на конференции, выступает в музеях… Но обнаружить ее в глуши Иркутской области в Нижнеудинске, это и для меня, привыкшей к маминой непоседливости, было неожиданностью! Но именно оттуда она прислала мне электронное письмо с фотографиями! Там мороз под тридцать! Что называется «Мой друг уехал в Магадан, снимите шляпу! Поехал сам, поехал сам – не по этапу!». Отправилась, оказывается, на неделю к друзьям. Но и там, ее пригласили выступать в местную школу перед старшеклассниками. Она никогда не отказывается от таких просьб. Так вместе со школьниками, рассказывая о юности и начале творческого пути Марины Цветаевой, о ее выборе судьбы вопреки стремлениям родителей, и отметила она 125-летие великого поэта. И не потому, что ей нечего рассказать серьезной аудитории или что ее не зовут в другие места. Зовут. Я много раз слушала ее выступающей перед разной публикой, и знаю, то, что она говорит, стоит послушать! Рот откроешь и забудешь обо всем. Она знает о литературе Серебряного века столько, что специалист-филолог позавидует, интересно рассказывать умеет, а это вообще не каждому специалисту дано!
Нижнеудинск… Как мне это напомнило наши с мамой поездки по линии общества «Знание» на Дальнем Востоке по Амурской области (ее территория равна пяти Франциям, полторы тысячи километров с севера на юг, столько же – с запада на восток), где мы жили четыре года. Она часто бывала с лекциями в районных центрах, где областные власти проводили так называемые «Дни интеллигенции». А до них из Благовещенска (на Амуре) пилить и пилить, лететь и лететь. Это вам не европейская Россия, где все близко. Там расстояния не те, там буквально, «бешеной собаке сто верст не крюк». И она всегда возвращалась довольная, рассказывала, о чем говорила, как слушали, что спрашивали. Пару раз и меня брала с собой на золотоносные прииски – Токур, Экимчан, а потом в поселок Октябрьский. Я, тогда студентка-второкурсница, тоже выступала с лекциями в школах этих поселков, рассказывала о пересадке органов (ведь я училась в медицинском институте), показывала научно-популярный фильм на эту тему (и везде в школе был кинопроектор!). И это все было очень интересно – затерянные в снегах маленькие населенные пункты, звенящий мороз в сорок пять градусов, но я выходила в шерстяном платье (удобства во дворе) и минут пять не было холодно, вертикально идущий из-за безветрия дым из печных труб, радостное тепло протопленной комнаты скромной бревенчатой, как изба, гостиницы, маячащий на горизонте Становой хребет и тишина… Как я, порой, сейчас мечтаю о такой тишине! И названия рек, гор и поселков – Селимджа, Вилюй, Тукуринга, Соктахан, Ерофей Павлович, Свободный, Тында, Тыгда – музыка в географии! Токур – образцово-показательный прииск, механизированные подземные шахты, веселые, аккуратные, красиво одетые, безумно вежливые школьники, добротные дома, все ладное и радостное. Потом, уже в 1990-х годах его акции рекламировали по телевизору, почему-то называя предприятие «ТокУр-золото», а не ТОкур, как его произносили в самом поселке. Это был и привет из прошлого, и прощание с ним. Один бог знает, так ли хорошо там сегодня, как было? Или стало так же невесело, как в находящимся в пяти километрах Экимчане – серо, неприветливо, невесело. Даже тогда было понятно, что приватизация не предвещает ничего хорошего… Хотела бы ошибаться.
Я тогда не удивлялась интересу моей мамы к просветительству, потому что сама добровольно вела какой-то кружок для школьников по линии научного студенческого общества, занималась исследованиями влияния магнитного поля на биологические объекты, словом, пропадала на кафедре в институте. И про свою маму могу без стеснения или преувеличения сказать, что она – мой Учитель и в жизни, и в науке, и в творчестве. Хотя она никогда меня никуда не продвигала, ее регалии мне скорее мешали, потому что все мои попытки попасть в аспирантуру и на работу заканчивались в советское время словом «семейственность», поскольку мы жили в одном городе, а вузов там было всего три – политех, сельхоз и пед. И в последнем она заведовала кафедрой. Так что моя карьера состоялась позже и почти без ее участия (она помогла мне устроиться на работу в Ульяновский Краеведческий музей).
А моя мама не перестает меня удивлять! И чем старше я становлюсь, тем больше! Казалось бы, что она забыла в школах, библиотеках, домах культуры? Лилит Николаевна Козлова (в замужестве, до развода, Стельмах, до 6 лет я тоже носила такую фамилию). Профессор, доктор биологических наук, в науке практически продолжатель (через поколение) научной школы Ивана Петровича Павлова, в чьей лаборатории (уже после смерти ученого) в Колтушах она проработала более 10 лет, и все ее научные труды посвящены именно высшей нервной деятельности, условным рефлексам и неврозам (что И.П.Павлов и изучал, в итоге получив Нобелевскую премию), под ее руководством получили ученую степень кандидатов наук несколько аспирантов в Благовещенске и в Ульяновске. Ну, вроде не «царское» это дело ходить по школам. Нет же, как раз «царское»! Она – просветитель до мозга костей, и всегда им была! Для всех. И это тоже идет от Ивана Петровича Павлова! В его время ученым положено было быть просветителями и популяризаторами науки, да они становились ими по зову сердца. И не только науку продвигали, культуру в целом! В доме И.П.Павлова по средам собирались люди, могли прийти и незнакомые, все, кто считал нужным. Это называлось «павловские среды» и «открытый дом». А у моей мамы в Ульяновске уже двадцать лет открытый дом по четвергам – «Литературная гостиная» – для всех желающих прийти и интересующихся поэзией и авторской песней. И квартирка небольшая, но народ идет, стихи читает, песни поет и слушает, другим литературным творчеством делится. Все пьют чай, а мама всегда им еще что-то рассказывает, например, о Георгии Иванове, о Зинаиде Миркиной, об Ирине Одоевцевой, и, безусловно, о своем кумире – Марине Цветаевой. Ни славы, ни денег, ни другой выгоды все это не приносит… Ничего, кроме пищи для души не дает. Но люди приходят, и она с ними, иногда незнакомыми, проводит время, общается, сама получает удовольствие, и им передает заряд своей энергии и оптимизма. Как это ни называй, это талантливая социальная работа, которой без особого успеха учат в вузах и которую у нас редко проводят неформально, не по долгу службы, а по зову сердца. Она очень нужна, но мало кому под силу в должном виде. Хотя в случае с моей мамой – это еще и высочайший интеллектуальный уровень этой работы. В итоге она создала в Ульяновске отделение Московского союза профессиональных литераторов, некоторым своим молодым поэтам и писателям организовала стипендии, все регулярно печатались, она сама готовила, издавала и спонсировала выпуск литературных сборников... Но все это был уже, так сказать, «вторичный продукт» ее увлечения творчеством Марины Цветаевой.
Казалось бы, еще одна головная боль, которая зачем-то ей понадобилась. И как только ее ни травили ортодоксальные литературоведы – «лезут тут всякие... со свиным рылом в калашный ряд» не по чину. По их представлениям, она и «ликом не вышла», и образованием тоже. Доктор биологических наук? Ну и сидела бы в своей физиологии высшей нервной деятельности и не мешала бы жить приличным дипломированным людям, филологам! Но она не могла. Очень полюбила Марину Цветаеву, когда исследователей ее творчества еще днем с огнем было не сыскать на бескрайних просторах Советского Союза. Поэтесса же была из запретных. Издавали ее стихи раз по обещанию, купить можно было только в Москве да Ленинграде. А мы – в Благовещенске. Вот маме ее ленинградский друг (Наум) и подарил в конце 1960-х сборник стихов Цветаевой. И открыл ящик Пандоры… На десятилетия. Сначала она читала, потом изучала, потом писала, затем искала подлинную могилу, искала свидетелей и их родственников, могилу нашла, поставила ограду, бодалась с местными властями и официальными литературоведами, знакомилась и общалась с родственниками поэтессы, работала в архивах, снова писала, издавала книги… Только от имен тех, с кем она общалась, а потом дружила, (о ком я знала) – Анастасия Цветаева, Ирина Одоевцева, Рина Зеленая – уже дух захватывает! А специалистов-цветаеведов, других родственников и друзей семьи Цветаевых, имена которых я не запомнила, – не счесть! В итоге в «калашный ряд» цветаеведов ее все-таки милостиво пустили. И книги ее есть во многих библиотеках, интересно написанные, правда, не так, как у филологов.
Я в этой цветаевской эпопее была сторонним наблюдателем, сочувствующим, иногда бывала на четвергах, но как зритель. Меня поэтическая страсть обошла стороной. Тем более я занималась вполне приземленной журналистикой и особого желания писать для своего удовольствия не испытывала. Это пришло позже, когда я этого совсем не ждала… Видимо, взыграли гены, и история повторилась, только в моем случае в прозе.