3 глава. Совсем один

Кап... кап... кап...

      Слышу тихий равномерный звук падающих капель. Вокруг меня всё ещё темнота, спутавшаяся с пустотой, но постепенно разум начинает проясняться. Вскоре я различаю чужие голоса и осторожно приподнимаю веки. В глаза сразу врезается яркий белый свет. Вновь ощущаю сладковатый запах лекарств. С досадой понимаю, что я всё ещё нахожусь в больнице. В этой проклятой гнусной больнице! С минуту я продолжаю лежать, не шевелясь, приводя мысли в порядок. А затем аккуратно приподнимаю голову, оглядывая помещение.

— О, ты уже пришёл в себя, — гладким голосом произносит доктор Эдгар. Он подходит ко мне и проверяет давление. По началу он ничего не говорит, но потом начинает свой допрос.

— Ну, и зачем ты это сделал? — спокойно, но твёрдо спрашивает врач, присаживаясь ко мне. Хоть он и выглядит невозмутимо, но я замечаю нотку тревоги в его глазах. Мужчина кладёт ладонь мне на плечо и начинает осторожно гладить поверх одеяла.

— Какая разница? — вновь раздражаюсь я и отстраняюсь от его руки, хотя совсем не злюсь. А наоборот — мне хочется излить ему душу и рассказать всё, что случилось. Но я понимаю, что Эдгар просто врач, на самом деле ему всё равно на мои проблемы, поэтому выкладывать сокровенные мысли я не собирался.

— Я беспокоюсь за тебя, — тихим голосом отвечает мужчина.

— Нет, — мотаю головой, — Вы беспокоитесь лишь за свою репутацию. Если бы я умер, то обвинили бы Вас.

      Я говорил тихо и бесстрастно. Мне действительно было безразлично на его переживания и на свою жизнь. Мне даже было жаль, что меня смогли откачать. Ведь если бы я погиб, то всем бы стало легче. Так сказал мой собственный папа. Я приношу только проблемы и обременяю других людей.

— Ты бы не умер! — резко отвечает врач и пронизывает меня своим взглядом, который стал суровее и жёстче.

— Никогда не смей так говорить! Все мы для чего-то посланы на землю. Бог подарил нам эту жизнь, и лишать себя её мы не имеем права. На каждого из нас у Господа есть свой замысел...

      Доктор Эдгар продолжает что-то говорить о том, что уныние — это смертный грех, но я его почти не слушаю. Может быть, он действительно прав, но сейчас мне так скверно, что я не в состоянии прислушаться к его словам и полюбить такую судьбу. Я лишь бездарно отворачиваюсь к стене лицом и закрываю глаза, не желая ни слушать, ни видеть кого-либо.

— Я понимаю, как ты отчаялся, но и ты пойми, — продолжает мужчина, — уже хватит видеть только плохие стороны! С тобой всегда рядом Бог, и он не даст тебе упасть в эту чёрную яму.

      Мне искренне хочется ему верить и перестать унывать, но я не могу. Просто не могу. Теперь я оказался раздавлен не только физически, но и морально.

      С того случая, когда я совершил попытку суицида, прошли две недели. Две длинные и тяжёлые недели. Всё продолжалось как обычно. Я уже понемногу привыкал к фантомным болям, которые заставали меня врасплох в самые неожиданные моменты. Я привыкал к укорам Оливии, к равнодушным медсёстрам, перевязкам и безвкусной пищи. Но я никак не мог привыкнуть к отсутствию ног. Когда я просыпался, то машинально хотел опустить их на пол и пойти в ванную комнату. Мне всё ещё казалось, что я откину одеяло и увижу свои конечности. Мне хотелось пошевелить пальцами, обуться и просто пройти несколько шагов. Но вместо этого я каждый раз с трудом перелазил в коляску и несуразно передвигался по больнице. Я всё ещё не мог принять себя такого и своё новое тело. Но даже это было не самым плохим. Хуже всего было то, что после того страшного разговора я больше не видел своих родителей. С тех пор они не заходили ко мне, не приносили вкусных фруктов. Я не чувствовал поддержки, мне казалось, что больше никому не нужен. Даже маме. Моей милой и родной маме. От этого и становилось грустно. Вдруг они серьёзно решили от меня отказаться? Нет, этого не могло быть! Я отказывался в это верить и утешал себя, что всё не так. Что папа всё ещё меня любит. Ведь он не мог так просто меня оставить. Но что-то мне подсказывало, что такого инвалида невозможно любить. Снова тяжело вздыхаю и сожалею, что мне не удалось покинуть столь противную и гнусную жизнь. Свою жизнь.

      В палате сменялись одни лица другими, но все они казались одинаковыми. Всё те же травмы, всё те же болезни. Я часто слышал удивлённый шёпот в мою сторону, но старался об этом не думать, хотя каждый раз он вонзался в моё сердце и заставлял чувствовать себя неловко. Каждый осторожный и несмело брошенный взгляд вжимал меня в землю. В эти мгновения мне было безумно противно находиться в своём теле. Оно заковало меня и не отпускало из своего плена. А как же мне хотелось вырваться! Но видно, мне не дано этого. Я бессильно сжимаю руки и отдаюсь депрессии.

      Так и протянулось моё нудное пребывание в больнице. В ней я провёл почти всё своё лето. Но через полтора месяца моим мукам пришёл конец. Долгожданного двадцать третьего августа меня выписывали! Как только я узнал эту новость, то сразу обрадовался. Я так ликовал, зная, что совсем скоро вновь увижу свой дом. Свою родную комнату и знакомые предметы. Что скоро покину эту тесную палату и наконец вырвусь из мира больных. Осознаю, насколько я соскучился за всё это время. Но с чувством радости смешивалась и тревога. Я до сих пор не мог выкинуть разговор о детском доме из своей головы. Я заверял себя, что папа передумал, а его слова просто были сказаны от безысходности. Веря в это, мне становилось спокойнее и лучше. Перед отъездом я мигом собрал все свои вещи и лёг спать, ожидая завтрашний день. Каким он будет? Уверен, что необычайно счастливым, ведь завтра прекратятся все перевязки, таблетки и неудобства. Но я понимал, что уже ничего не будет, как раньше. Всё будет по-новому. Мне придётся приспосабливаться делать всё самому, придётся отказаться от старой жизни, где я был здоровым и беззаботно играл в мяч на заднем дворе со своими друзьями. Всё изменится. Я никогда не вернусь в свою старую жизнь даже, если вернусь домой. От этого осознания нахлынула грусть, томящая сердце. И эти мысли сопровождали меня всю ночь. На удивление, я так и не смог сомкнуть глаз. Всё это время я обдумывал, что меня ждёт впереди. Поэтому, когда солнечный луч пробрался сквозь занавески, и остальные стали потихоньку просыпаться, то я сразу встал с постели и начал томиться в ожидании. Когда за мной приедут родители? И приедут ли?

      Прошёл завтрак. Близился обед. Я уже начинал волноваться, но вскоре увидел под окнами знакомую машину тёмно-синего цвета. Это подъехал автомобиль моего отца! Внутри меня забурлили эмоции. Я так хотел снова прижаться к нему и поговорить, ведь в последний раз мы виделись месяц назад. Тогда он и хотел сдать меня в интернат, но несмотря на это, я всё равно сильно соскучился, ведь я так любил его. Проходит несколько минут, и папа входит ко мне в палату.

— Привет, — сухо, почти бесстрастно здоровается Роберт. Я не знаю, как реагировать на его скупость, поэтому тоже приветствую тихо. Затем отец помогает мне усесться в инвалидное кресло и берёт мой рюкзак. Чувствую, как радость наполняет меня всего, когда я в последний раз проезжаю столь привычный коридор. Некоторые мимо проходящие санитарки радушно прощаются со мной, кивая головой и улыбаясь. Но я не обращаю на них внимания.

      Вскоре мы с папой выходим из дверей больницы, и я впервые за полтора месяца оказываюсь на свежем воздухе. Как же приятно ощутить лёгкий летний ветерок, который не пропитан чужим потом, лекарствами и мочой. Звуки природы смешиваются с далёким гудением машин. Оказывается, я очень долгое время провёл в замкнутом помещение, и даже такая маленькая прогулка вызывает во мне настоящий восторг. Но уже через пару минут мы подъезжаем к машине. Отчего-то мне становится не по себе, и я с силой впиваюсь в подлокотники, сжимая до боли руки. Мне кажется, что сейчас спящий автомобиль проснётся и резко набросится на меня. Разумом я понимаю, что этого не случится, но сердце колотится бешено-бешено, а внутри пульсирует странная паника.

— Давай, я тебе помогу, — говорит отец, поднимая меня с коляски на руки. Я слегка хватаюсь руками за его куртку, а папа аккуратно сажает меня в машину на заднее сиденье. Затем он собирает инвалидное кресло и убирает его в багажник.

— А где мама? Почему она меня не встречает? — спрашиваю я, когда Роберт тоже садится в машину. Этот вопрос крутился у меня на уме с самого начала, но задать его я решился только сейчас.

— Она дома нас ждёт, — коротко бросает папа, пряча глаза, — готовится к твоему приезду.

      Я утешаюсь, но что-то меня всё равно настораживает. Почему отец так занервничал, когда я его спросил? Почему он не рад? Но вот этого я всё-таки не решаюсь произнести вслух. Вот, Роберт заводит автомобиль, и мы трогаемся с места. От этого моё сердце вновь издаёт рваные стуки. Мне кажется, что на встречу вновь вылетит тот самый автомобиль, и произойдёт авария. Скорость, словно увеличивается до придела, хотя она достигает всего сорок километров в час. Внутри меня возникает ощущение, что сейчас, на повороте, в нас врежется железный монстр. Ещё никогда в жизни я не испытывал таких страхов, и чтобы перестать об этом думать, я отрываю свой взгляд от дороги, оглядывая салон. Внезапно в мои глаза бросается небольшая дорожная сумка. Мне сразу становится любопытно узнать, что там находится, поэтому я тихо открываю замок и заглядываю внутрь. На удивление, там оказываются мои вещи. Узнаю свою одежду, вижу тетрадь с двумя ручками, а также мой старенький плеер с наушниками. Странно, что они здесь делают? Что происходит? Это ни на шутку меня смущает, и я начинаю соображать, что творится. В душу сразу закрадываются плохие мысли, но я покорно сижу, не задавая лишних вопросов.

      Постепенно дорога становится незнакомой. Я не узнаю здешних мест и не понимаю, куда меня везёт папа.

— Пап, — робко начинаю, — куда мы едем? — с лёгким страхом в голосе спрашиваю я. Кажется, что происходит что-то непоправимое. Ситуацию усугубляет режущая тишина в ответ. Роберт попросту игнорирует мой вопрос и продолжает ехать куда-то в неизвестном мне направлении.

— Скоро будем, — коротко буркает папа спустя пару минут. Но его ответ совсем не радует меня, а наоборот — пугает ещё сильнее. Вскоре дорога сменяется узкими улицами и дворами. Мы подъезжаем к какому-то длинному серому зданию, которое чем-то напоминает больницу или школу. Надеюсь, что скоро мы проедим это место, но машина останавливается, и отец заглушает мотор. Секунда. Открывается дверь багажника, и Роберт достаёт оттуда мою коляску. Секунда. Он открывает дверь с моей стороны и поднимает меня на руки. Я чувствую, что происходит что-то ужасное, поэтому крепко хватаю его за шею и не хочу отпускать. Но Роберт сажает меня в инвалидное кресло и расцепляет мои ладони.

— Пап, где мы? — вновь спрашиваю я, но на этот раз страх выдаётся намного сильнее. В ответ вновь лишь тишина. Да что же происходит? Роберт берёт дорожную сумку и мой рюкзачок, а затем начинает куда-то меня катить.

— Пап, ответь! — уже громче повторяю я. Внутри меня появляются странные ощущения беды. Куда мы приехали? Почему он взял с собой мои вещи? Почему с нами нет мамы? Эти вопросы вихрем крутятся в моей голове, но я пытаюсь себя заверить, что здесь какие-то дела у отца, но разум вторит другое.

— Андре, успокойся, — равнодушно говорит папа, ускоряя шаг. Я в непонимании оглядываюсь по сторонам. Мы оказываемся перед серыми воротами, на асфальте мелькают грязные серые лужи, а впереди возвышается странный дом. В мою память сразу врезается разговор родителей об интернате, но я упорно отгоняю эти мысли. Вот, мы преодолеваем ворота и медленно подходим к дверям здания.

— Пап, — тихо произношу я, прося, не зная, о чём.

— Да, замолчи ты наконец! — внезапно срывается отец, нервно дёргая коляску так, что я чуть не падаю на асфальт. От этого на моей душе становится мерзко, но я покорно замолкаю. Краем глаза замечаю синюю табличку с надписью, которая разрывает моё сердце и вселяет в него пустоту. "Детский дом". Возникает ощущение, словно из меня вышибли весь дух. Чувствую, как мой живот сводит от волнения, руки потеют, а в голове творится полный бардак. Только не это! К глазам подступают слёзы, а в грудь не попадает воздух.

— Пожалуйста, не надо, папа! — сквозь слёзы молю я, пытаясь вырваться из своей проклятой коляски. Но отец непреклонно заходит внутрь здания.

— Нет! — нервно повторяю я, боясь навсегда расстаться с родителями и потерять их. Я ещё не до конца осознаю то, что происходит и не верю в то, что это может случиться со мной.

— Заткнись, — цедит мне на ухо отец, от чего я морщусь, как от удара.

— А где мама? — продолжаю я, надеясь в ней найти поддержку и защиту. Ведь Эллин так не хотела, чтобы я попадал в это место. Но ответа не следует. Всё выглядит так по-настоящему, что я начинаю серьёзно бояться того, что останусь совсем один. Теперь я отчётливо понимаю, что меня хотят оставить в детдоме. Поэтому я начинаю громко умолять отца вернуться в машину, всё ещё надеясь, что так мне удастся переубедить папу, и мы действительно вернёмся. Ещё вчера я грезил о том, что вновь увижу свою комнату, а теперь... Теперь меня навсегда собираются оторвать от своей семьи. Я совсем не узнаю отца. Вместо любящего заботливого человека, который всегда играл со мной и поддерживал, он становится абсолютно чужим и жестоким. Я не верю тому, что происходит вокруг.

— Хватит истерить, — грубо приказывает отец, но в его голосе я улавливаю нотку заботы. Возникает такое ощущение, что он специально хочет на меня разозлиться. Ведь испытывая злобу, а не любовь, будет легче отдать ненужного сына в интернат.

— Папа, пожалуйста! — совсем не обращаю на его слова внимания и продолжаю кричать. Роберт снова что-то мне говорит, но кажется, он уже едва выдерживает моих слёз. Мы продолжаем идти по незнакомому мне помещению, и вскоре отец заводит меня в одну из комнат. Здесь стояло несколько кроватей, на которых лежали дети.

— Вот, — произносит папа, — это твоя кровать, — говорит он, кладя на неё мои сумки. Затем Роберт быстро разворачивается, даже несмотря на меня.

— Нет! Не оставляй меня! — горячо прошу я, и чтобы хоть как-то его удержать, хватаюсь за его руку, из-за чего падаю со своего кресла.

— Андре, — разворачивается отец, поднимая меня с пола и сажая на постель, — хватит думать только о себе. Если ты останешься с нами, то испортишь нашу жизнь. Эллин тоже отказалась от тебя. Она ещё молодая и хочет побыть женщиной, а не превращаться в несчастную сиделку за безногим сыном. Я тоже не хочу всё оставшееся время возиться с инвалидом, — говорит папа. И каждое его слово, словно динамит, снова и снова взрывает моё сердце. Я не верю своим ушам.

— Ты уже взрослый, поэтому не надо устраивать истерик, как маленький мальчик, — добавляет он. Я не в состоянии сказать ни слова, хотя в моей душе всё кричит от боли. В свои одиннадцать я познал настоящее предательство. Мне хочется что-то сказать вслед своему отцу, но язык, словно онемел и не подчиняется мне. Я просто молчу. Молчу и вижу, как папа разворачивается и покидает комнату, не оглядываясь. Но перед самым выходом я слышу, как он глухо просит: "Прости меня, Андре. Прости, сынок." А после Роберт выходит за дверь, тем самым уходя из моей жизни. Навсегда.

      Я продолжаю тихо сидеть на постели, не шевелясь. Понимаю, что весь мой мир рухнул, и я падаю вместе с ним. Понимаю, что, превратившись в безногого инвалида, я стал ненужным своим папе и маме. Но я же вовсе не виноват, что такое со мной случилось! Мне так плохо и тяжело. Я не могу смириться со своей травмой, а вместо того, чтобы поддержать меня в самый трудный момент, родители просто бросили меня! От этого предательства мне становится так дурно и невыносимо больно, что я вновь сожалею, что не умер тогда, в больнице. Отчаяние и тоска накрывают меня полностью с головой, и я беззвучно закрываю лицо руками, а затем начинаю рыдать. Да, я вёл себя, как маленький ребёнок, но потеряв родителей, я не мог сдержаться. Хочется выплеснуть всю свою печаль слезами, но это не помогает. Вскоре ко мне подбегают нянечки и начинают утешать. Как же мне это противно.

— Ну, ты же уже взрослый мальчик, — говорит одна из них. У неё чёрные волосы, заплетённый в пучок, круглые очки и в меру упитанная фигура. Одета девушка в почти выцветший халат и такие же почти выцветшие бледно-розовые штаны.

— Ну, посмотри, — подхватывает её другая, — Коди младше тебя, а не плачет.

      Я почти их не слышу. Я нахожусь где-то в другом мире. В мире воспоминаний, где я провёл своё счастливое детство. Где был нужен и любим. Но в этот беззаботный мирок врывается сокрушительная боль предательства, которая полностью рушит моё счастье.

— Не плачь, родители же будут тебя навещать, — говорят они. Через несколько минут я всё-таки успокаиваюсь, потому что плакать действительно не по-мужски, хотя внутри всё ещё творится полный хаос. Я просто не показываю этого. Все мысли смешиваются в одну кучу. Неужели теперь я останусь здесь навсегда? Ведь кому я буду таким нужен, если даже собственные родители от меня отказались? Неужели я больше не увижу свою мать? Понимаю, что больше моя старая жизнь вовсе не моя. Теперь всё кончено. И мне уже никогда не вернуться обратно. А всё из-за одного несчастного случая, который полностью перечеркнул мою жизнь. С тех пор она разделилась на до и после. Мне так хочется повернуть время вспять и исправить ход событий, но это попросту невозможно.

      От сильных переживаний у меня опять начинаются фантомные боли, от которых нельзя избавиться. Но сейчас я даже рад этому, ведь боль, хоть и немного, но заглушает душевные страдания. Так я отвлекаюсь от депрессивных рассуждений, и мой мозг переключается. Всё это время я молча лежу в постели, сдерживая стоны. На часах уже позднее время, но я никак не могу заснуть. Думаю. Думаю о той роковой аварии. Как всего одно мгновение может изменить всю оставшуюся судьбу? Удивительно, но я совсем не злюсь на того водителя, по чьей вине это случилось. Даже наоборот — мне его... жалко. Какого знать, что ты сбил человека? Какого с этим жить? Я помню, как отчаянно тормозил тот автомобиль. Тот визг всё ещё врезается в мою память. Но настенные часы продолжают тикать, и постепенно ко мне неслышно подходит сон на своих тихих лапах и полностью укутывает в свой ночной мир. Но даже в своём подсознание мне тяжко, плохо и страшно.

      Я стою у себя на кухне и вижу из окна, как человек собирается перейти дорогу. От чего-то мне кажется, что с ним что-то случится. Думаю и прошу Господа, чтобы с ним не произошло ничего страшного. Мужчина ступает на трассу, но тут на него несётся разъярённый автомобиль. Я, словно знаю, что сейчас будет, выбегаю на улицу. Машина проносится так быстро, что цепляет человека за ногу.

— Нет! — в ужасе кричу я, но мой вопль кажется беззвучным. Быстро подбегаю к несчастному человеку и пытаюсь оттащить его с дороги, но моих сил не хватает. От паники слёзы градом супятся из моих глаз. Я бегу за помощью, но на меня совсем никто не обращает внимания. Я умоляю остановиться мимо проезжающих водителей, но они, словно не замечают меня. Тогда я встаю на колени и ползу по дороге, прямо по встречке, сжимая руки в немой мольбе. Колени стираются в кровь. Мне больно. Вижу, как прямо на меня мчится огромный грузовик. Страшно. Но он проезжает сквозь меня, а затем, не обращая никакого внимания, пролетает по телу несчастного человека.

— Нет! Помогите! — вновь издаю протяжный вопль я. Вокруг творится какое-то безумие. На дороге распростёрся огромный кровавый след, а рядом лежит расчленённое тело, возле которого небрежно валяются куски мяса. Я продолжаю кричать, и на этот раз ко мне подходит парень. Я с трудом объясняю ему, что случилось. Он медленно подходит к телу и берёт его на руки, а точнее то, что от него осталось — перемешенную сбитую плоть, похожую на кашу из красных ошмётков и видневшихся белых костей. От этого зрелища меня тошнит.

      И вот, мы втроём стоим у обочины. Мимо пролетают машины, но нас никто не видит. Из моих безумных глаз, одна за одной, стекают слёзы. Мир совсем не обращает на это внимания. Мы находимся одни у дороги смерти. Мимо улетают жизни, но никто не видит и этого.

      Кошмар плотным липким облаком сковывает мой разум и не даёт выбраться. Кажется, что я не могу проснуться. В голову вселяется тяжёлый ком. Но сквозь оболочку сна я понимаю, что всем действительно плевать на меня. Хоть я буду стоять на крыше, никто не заметит. Но как же жаль, что это творится с каждым из нас. Мир жесток, беспощаден, бесчувственен…