Наше всё

         Подлинная биография Пушкина А.С., записанная М.С.Бисакодил и переведённая мною с французского и других языков на более доступный.

         Родился Сашенька в семье крестьян-недородов. Отца у него никогда не было, мать же была из породы людей незаметных и постоянно пряталась за овином в лопухах. По этой причине, раньше неё о появлении на свет великорусского поэта узнали соседи по недоразумению: пятилетний Кокаш и его, без малого неделю покойный, тесть Агриппа, которые "пришед на межевой колган, для разбора постромков к заутреннему севу, услыхали звенючий глагол, происходивший из капустного подлеска". Новорожденного тут же окрестили Олегом, что впоследствии, из-за его заикания и неуверенности в членах, трансформировалось в Александра.
         Ранние годы Сашеньки прошли вдали от колыбели и мясных блинов. Названный отец Кокаш, наказывал без жалостей за любую споткнувшуюся рифму и невыдержанную размерку, начищенным до блеска медным тазом, чем не только наложил несмываемый отпечаток на лобные доли юного дарования, но и сослужил добрую службу в поисках названия известной Петербургхской повести о Всаднике и "зеркального" прозвища гения.
Будучи отроком, младой пиит, теребя бакенбарду, частенько уходил в поля лесов и просторы рек из дому, дабы описать их великолепия, в науку потомкам. Описав же и стряхнув, неизменно возвращался верхами, с гордо поднятой на шею кудрявой головой, победно размахивая красным, непросохшим от свежей утренней росы, могучим языком.
         Своё холёное одутловатое лицо с прожилками глаз, Саша унаследовал от дедушки-конеблуда, а руки, с пальцами внатяг, от тётки, служившей время от времени женою рябому немцу Рупрехту Конрадовичу Штангензубомеру - знатоку собачьих токовищ и большому поклоннику послеобеденного гран-батмана на творожном жижике. Левая и правая ноги нашего поэтического Левиафана имели хоть и разную длину, да зато толщине их до соплёв завидовали все окрест лежащие красавицы и наперебой хотели, хоть на один глазок, но таких же. Было, однако ж, в теле Сашеньки и нечто отталкивающее его извне от себя самого, а что, это он и сам определял не без труда. Может то была широкая, не по годам колеблющаяся, грудь, а может серповидно посаженные мочки, с залихватским плюханьем бьющие под колено при подъёме на лестницы.
         По достижении Александром детородного возраста, в нём пробудилось желание увидеть свет, дым и газ. Ради чего он, порвав все связующие его нити, с первым похмельем отправился, босой, но упрямый, в культурный вертеп столицы - Петербургх.
         Обосновавшись и пустив корни в одном из грубо отёсанных, с торчащими наперекос кроватями, лицеев, талантливый, но не лишённый первичных половых признаков, Саша, тут же начал разворачивать нос до ветру. "Что нам друзей козлы святые?!" - частенько воклицал он, вскидывая ногу на ногу Кюхельбекеру. Да, у Пушкина появился самый настоящий друг, который имел с ним не только общие взгляды, но и бреккеты. И неизвестно ещё, что бы из всего этого вышло, если б не вошло в его жизнь, с просьбой о соли и спичках, семейство Гончаровых. Пушкин немедля обратил внимание на трепещущий чувственный нос, вызывающе изогнутую линию спины, чуть выдающиеся зрачки с поволокой в глазах и лебединую шею, едва оперившуюся, но от этого ещё более притягательную. Словом, младшенькая Наталья настолько приглянулась Светилу, что оно бросившись коленями об пол и галантно вывернув брови колечком, выразило губами восторг и немедленное желание сочетаться с браком. Так в счастии и любовных утехах прошли мимо них лучшие годы жизни.
         Как-то, будучи уже известным Пушкиным, Александр забавлялся на балу с женой, сбивая перчаткой, ладно сидящей на ноге, яблоко, венчавшее её пышно взбитую причёску. Присутствующие аплодировали. Пушкин вовсю купался в лучах славы, струящейся по его нанковым шароварам. Как вдруг один из завистников таланта, некий Жёрж Дантес, взбрыкнув нечистым штиблетом, кинул собственную ногу в направлении причёски Натальи Николаевны! Но, по серости и бездарности, нога, просвистев мимо яблока, пришла в соприкосновение с её ланитой, что не ушло от взора наблюдательного поэта. Дуэль!
         Пушкин желал стреляться до первой крови, но за Жёржем был выбор оружия.
 И вот пистоли наизготове, дулы их торчат почти вертикально, напряжение распирает, не давая прицельно сосредоточиться. Дантес первым не выдерживает и рукой в кулаке предёргивает свой затвор. Пушкин вослед, снова Дантес, опять Пушкин, Дантес, Пушкин... Чуть спустя, сомлевшие и довольные, соперники стоят, прислонясь спинами к кронам дерев, подпирающих небесную твердь. Секунданты недоуменно переминаются с пятки на маковку, тщательно кашляя, и тем намекая на продолжение убийственно-аморального действа. Дуэлянты передёргивают снова, потом ещё, и ещё... Вдруг А.С. замирает и захлебнувшись полным негодования ртом, кренится набок, запоздало выдавливая залп за залпом из поникшего ствола.
         Выстрел Дантеса достиг своей гнусной цели, вычеркнув из живых списков, но не из народной памяти людей, непревзойденного мастера языка, оставившего свои воспоминания на долгие поколения вперед!

         Такова настоящая биография поэтического пути написанного жизнью великого человека. За точности перевода ручаюсь головой И.Г.Куна, как своей собственной.


**************************

Дополнение к биографии А.С.


Первое. Лицей.

         В Царско-Сельтерский Лицей Пушкин был привезён тайно, на дрожках, завёрнутый в лаваш. Дружной толпою лицеистов он был достат, не менее тайно принесён на стол и оставлен в качестве суприза ГДРу, как дружески величали Г.Р.Державина, на что он, не обижаясь нисколько, отвешивал своей кривой бакелитовой клюкой, добросердечные подзатыльники. Придя на ужин и усевшись средь Малиновского и Фергюссона, Гаврило Романыч по обыкновению своему решил незаметно высморкаться в обшлага соседей по столу. Но только он издал первый трубный звук, как лежавшая главным блюдом шаурма взорвалась, явив взорам присутствующих младого Александра, в совершенно голом и непростительном состоянии, шатающимся и дико вращающим глазами. Прошед меж зажаренных в сметане каплунов, студней с чесночной заправкой, солёных лимонов, остановившись супротив ГДРа и выкатя глаза, он, непотребным образом наполнил кубок Гаврилы Романыча и подал его пальцами ног к самым державинским губам, после чего без чувств опрокинулся на стол, раздавив спиною до девяти блюд, включая фигу, замаринованную в свиных желудочках. ГДР после того много и хорошо смеялся, бывало и до слёз, а Малиновский, стоя рядом, всё крутил ему пуговицу, частенько даже отрывая и как бы нечаянно проглатывая её.


Второе. Нюня.

        О нюне Пушкина ходит множество слухов, причём все они неверны и грешат сами против себя. Один из них, самый невероятный, о кружке.
        Холодным летним утром 1803г. от Р.Х. до Х.Х., нюня, проснувшись не нашла в кровати собственной ноги'. Пошарив руками по телу, она обнаружила всё, что было ранее, при себе, за исключением неважных мелочей, а вот ноги как не бывало. "Ай, да потерька!" - пригонюнилась она. Но горе её было недолгим и не горьким, пришёл Пушкин.
- Што это у Вас, нюня, с ногою? - удивился поэт.
- А штож с нею?
- Так нет её ж!
- Ахъ!
        Нюня старалась сделать вид удивлённый, чтобы не ранить Пушкина наперёд.
- Под кроватями искали? - начал заботиться поэт.
- Оп чём ты, свет мой, какие там кровати? - хлопала глазами Марина, теребя, однако ж, Сашу за соски, что выдавало её с головой.
- Оставьте это! - Пушкин с чпокающим звуком вырвался из её рук и не удержавшись на паркетах, больно, затылком, ушибся о ножку кровати... Ножку ли?!! Отрок ухватился за неё обеими руками, приник носом и отбросил наконец любые сомнения.
- Нюня! Нюнюшка, родная! Нашлась, она нашлась!..
        Были потом, конечно, радостные хлопоты с выдёргиванием ноги и прилаживанием к старым местам, оповещение маменьки в стихах, по поводу чудесной находки, также смена нижнего белья на верхнее, как всегда в праздник!
Нюня же после того обзавелась кружкой, для питьевых и накопительных надобностей, из чистейшего алюминия. И ног, в отличие от всего остального, уж боле не теряла.


Третие. Гоголь.

        Теперь о наболевшем - о Гоголе! Гоголь был, как известно, сущим наказанием для Пушкина. Сами посудите: долговяз, сутул, носат, нестирижен, вечно вонюч, непьющ, смурён, воздыхающ. Но то всё малая беда в сравнении с главной его невзгодой - Гоголь чихал. Чихал он везде и постоянно: произнося тост во славу императора, в церкви, в театыре, во сне, поднося ложку ко рту, целуя дам и даже на литературных диспутах, в окружении Плетнёва и Вяземского, за что и приобрёл, звучную как пощёчина, кличку "Чихло".
        Едва завидевши его, ковыляющего к дому Пушкиных, прочесть чего-нибудь из себя, Александр Сергеич запирал на замок все ставни, разливал по полу четверть подсолнушного масла и прятался за портьерой, давясь от хохота. Гоголь всегда входил, не глядя под ноги, оглушительно чихал, от чего, головою реактивно откидывался назад, а ногами, скользнув по намасленному полу, вперёд. Пушкин называл это "чи-хлоп". Встав и утеревши макушку платком, Гоголь, тем же платком, промакивал нос, отчего снова чихал и "чи-хлоп" повторялся.
        Так, навеселясь вдосталь, Пушкин выходил из-за портьер, и громко аплодируя Гоголю, приглашал его на субботу к ужину, расписать пулечку. Отсюда и родилось мнение об одобрении Пушкиным Гоголя.