Tat Tvam Asi

       
«Ибо герой  без жеста схож неведомо с чем».
               
                М. Щербаков


Отними у нас форму – останется ли что?




Миллиарды людей – смеющихся, плачущих, возмущенных, огорченных чем-нибудь...  Да мало ли, какие конкретные чувства владеют всеми нами в каждое из миллионов мгновений столь быстротечной нашей жизни. Чувств этих, их оттенков, наверное, больше, чем самих людей на земле. И каждому чувству соответствует определенное выражение лица, взгляд, мимика, движение рук, тела... Можем ли мы остаться хоть на миг без того или иного выражения на лице? Без  мимики и жеста? Без движения, воплощающего в себе наше физическое и душевное состояние в данный момент? Ответ, кажется, очевиден...

Оглянемся вокруг – а сколько же созданных нами и ради нас форм, наполняют повседневную нашу жизнь! Интерьер зданий, одежда, разнообразие моделей автомобилей, архитектурные формы... перечислять можно без конца.
Бросим же взгляд внутрь себя – и там формы бытия, ставшие нам близкими и привычными: привычки думать определенным образом, интеллектуальные склонности, предпочтения литературные, артистические... Формы сопровождают нас от рождения до смерти и невозможно указать ни на одно мгновение, когда та или иная, пришедшая к нам из внешнего мира форма, не «одевала» бы нас в привычные и пристойные для этого мира одежды.

Даже сама попытка иных освободиться от привычной формы, протест против условностей общества, нонконформизм, одним словом, – и та вынужденно составляет лишь очередную и далеко не самую редковстречающуюся форму. Что уж говорить об усилиях многих выглядеть, двигаться, писать, вести жизнь, быть «не как все»! Да ведь это то самое вытаскивание себя за волосы из болота, когда чем сильнее тащишь, тем усерднее заталкиваешь сам себя вглубь.

Суть в том, что даже сам так называемый «человек» есть ни что иное, как форма. При всякой попытке абстрагироваться от внешнего проявления своей человеческой сущности мы неизбежно оказываемся перед последовательностью актов объективации собственных мысленных, чувственных и эмоциональных состояний. И последовательность эта бесконечна, поскольку каждая отмеченная нами манифестация, подвергшаяся такой объективации (т.е. осознанию, фиксации и последующему «отчуждению»), заменяется в этот момент ментально-эмоциональным комплексом, который за мгновение до этого сам являлся «субъектом восприятия», отчуждавшим от себя внешнюю по отношению к себе форму. Говоря формально, языком математики, имеет место последовательность вложений горизонтов восприятия.

Попутно заметим, что, говоря о позе, внешнем жесте, форме, как манифестации собственного «я», не следует упускать из виду, что не менее важен «жест» внутренний, составляющий внутреннюю форму человека.

Человек совершает хороший, добрый поступок, может быть, занимается благотворительностью или действенной помощью ближним. Либо же проявляет благородство и мужество в критической ситуации. Живет по законам нравственности той или иной религии. Но часто ли бывает, чтобы при этом добродетельные поступки вовсе не замечались их совершающим и не ощущались как добродетельные? Чтобы совершенное нами доброе дело было подобным нашему дыханию, которое настолько  естественно, что никак не обращает на себя наше внимание. В известном евангельском «будьте как дети» наряду с прочим присутствует намек и на то, что лишь избавившись от эгоизма собственного «я», уйдя от непрерывного потока самооценок и самомнений, придя к простоте и непосредственности восприятия действительности, человек «входит в Царствие Небесное». Не забудем, какой вопрос учеников Христа предшествовал такому Его ответу – вопрос этот был: «кто больше в Царстве Небесном?» Вопрос, свидетельствовавший об омраченности их ума соображениями сравнения и самооценки.

Что уж говорить о фарисейском позерстве и самомнении, которые так жестко критиковал Иисус? Фарисейство, впрочем, не сложно распознать – даже и в себе самом. Но как быть с тем самым «внутренним цензором» и «оценщиком» нашего поведения, нашего внешнего вида, выражения наших лиц, одежды нашей и всего того, чем мы якобы «обладаем»? Сколь хлопотливо-суетными кажутся порой наши  усилия кем-то быть, чем-то представляться, как-то «подать» себя... Все они суть следствия одного обстоятельства – разделенности человека в самом себе. В категориях сугубо христианских есть это «отпадение от Создателя» вследствие «первородного греха ослушания». Чем был этот грех и почему он случился – не нам судить, если не хотим мы быть самонадеянными фантазерами. Но вот проявление его в повседневной жизни достаточно очевидно. Это – субъект-объектное отношение, существующее как в системе «человек – окружающий мир», так и в системе «человек – человек». Первая из них соответствует вечному антагонизму между частью и целым, вторая же – постоянному рекурсивному оценочно-чувственному самовосприятию человека. Такое самовосприятие (иначе называемое самоосознанием) составляет основу для непреходящей неудовлетворенности человека собственным статусом (ментальным, физическим и даже духовным) и порождает импульсы, направленные на «улучшение», «совершенствование» этого статуса, что, как правило, не имеет ничего общего с подлинным совершенствованием себя и с познанием истины.

Безусловно, говорить о некоей всеобщей истине, приемлемой для всех и каждого, - задача по понятным причинам неблагодарная. Поэтому вместо туманных рассуждений об «истине», правильнее будет говорить об отсутствии заблуждений. То есть, об отсутствии ложного восприятия действительности. А такое возможно и хорошо известно, например, в буддизме. Ведь «правильное вИдение» является одним из этапов восьмеричного пути, ведущего к освобождению – нирване. К сожалению, почти никогда не проводится параллель между «атеистическими» буддийскими воззрениями и «теистическими» воззрениями христианства. На самом же деле, при всей внешней огромной разнице в догматике, философия буддизма не говорит о чем-то, о чем не сказано было бы в христианстве. При одном условии – если воспринимать христианство так, как желал бы того нам Сам Христос. Только при этом пришлось бы решительно отказаться от всевозможных псевдохристианских спекуляций на тему рая и ада, а также от рассуждений за Бога о том, что Ему угодно, а что нет. А вместо этого ясно осознать, что Христос приходил в этот мир не ради нашего в нем благополучного устройства, но для того, чтобы призвать нас решительно изменить систему наших ценностей и  целеполагание, обратившись к «горнему», которое, с точки зрения «дольнего» (а по сути – материального), есть ни что иное, как то же самое буддийское небытие. Если, конечно, оставаться искренними перед собой и не конструировать в своем сознании заманчивые картинки «будущего века» слишком уж напоминающие благополучие земное. Тема эта, впрочем, слишком объемна, чтобы углубляться в нее сейчас. Нам лишь важно теперь заметить, что «субъект-объектное отношение», являющееся синонимом разделенности человека в самом себе, может быть преодолено как в буддизме, так и в христианстве – в одном случае посредством обретения безмятежного и незамутненного состояния сознания, а в другом – путем любви и самоотречения. Причем, как в одном, так и в другом случае, присутствует подлинное смирение, а, значит, и любовь ко всему сущему.

Представляется, что полное преодоление нашей внутренней экзистенциальной разделенности возможно лишь при совершенном же и самоотверженном принятии мира и его Творца. Когда санскритское выражение «tat tvam asi» – «ты есть то» станет означать для нас не отдаленный и абстрактный философский идеал, но самое настоящее и всеобъемлющее переживание, при котором уже нет разделения на воспринимающего субъекта и воспринимаемый объект, на наши душевные и умственные состояния и на цензора, выносящего о них свое суждение. Тогда мы сможем говорить не о «знании о Боге», но о «знании Бога», ибо перестанем домогаться от Него всяческих милостей, а станем непосредственными свидетелями и участниками Его творения. Поймем, наконец, подлинный смысл слов Писания – «Я сказал: вы боги», обратив внимание не на их иерархически-многобожеский оттенок, но на нашу исконную принадлежность к миру идеальному, дверь в который всегда широко открыта для нас, однако остается незамечаемой нами по причине вечной нашей «игры на театре», в которой наше сознание постоянно озабочено выбором очередной внешней формы посолиднее и покрасивее. Формы, которая так срослась с нашей сущностью, что уже трудно бывает хоть на миг отрешиться от нее, чтобы перестать «изображать» и начать «быть».