ФЛОТ

        1963 год ВМФ

Дезертиров  с  нашего                корабля поймали на четвертый день. Командир, капитан-лейтенант  Денисов вызвал меня в каюту и приказал взять двоих ребят по крепче и отправляться в Белогорск, чтобы доставить их под конвоем во Владивосток для следствия и вынесения приговора суда. Командиром группы был назначен мичман Кутовой. Я отдал честь и вышел в кубрик. Ну что Витек, бери своего другана, через два часа поезд. Мы  втроем с автоматами и мичман Кутовой удобно разместились в купе пассажирского поезда Владивосток-Москва. Слышь  пацаны, я засунул автомат под подушку и потянул Витька за форменку. Мы же в Хабаровске двадцать минут стоим! Ну так и что, не понял Витек. Что ты в Хабаровске забыл? Так там цыгане, мои двоюродные и троюродные братья и сестры. Дядька родной, мамин брат в таборе живет с цыганами. Он что твой дядька цыган? Да нет! Он цыганку с табора украл, женился на ней, А потом прибился  и вот уже лет двадцать живет там. Ни хрена, два года вместе по морям ходим, а ты нам  впервые такие байки рассказываешь. Короче, надо телеграмму  дать. Нас встретят с пивком и с гитарами. Так гони на вокзал быстрее! Целый табор придет встречать, мама родная! Во погуляем, Васька  Кулеш широко развел руками. Я вылетел на перрон. Так, минута туда, минута сюда и я уже стоял перед симпатичной девушкой, подавая короткий текст. Встречайте, 12-30, проездом Павел. Мичман налетел, сурово покручивая ус. Ты где был старшина? Через пять минут отходим! Что за самодеятельность? Почему без разрешения? А если патруль! Так я его пролетел, не успели честь отдать, хохотал я! Ха! Телеграмму дал! Ты понимаешь  Василий Иванович, цыгане завтра встречать придут, родственники. Я обнял мичмана.                На следующий день мы резались в домино, весело поглядывая на часы. Паха, уже двенадцать часов, а цыган чего-то не видать. Вон уже и Хабаровск и перрон и балдешь твой с пивом. Эх, не судьба видно! Зря раскатали губы. А так  хотелось пару кружек опрокинуть с таранькой. Не булькати Витек, опрокинешь ты свое пиво. Я нутром чую, они уже где-то рядом. Вагон мягко затормозил. И не успел кондуктор открыть тамбур, со всех сторон полезли как смоль черные в пестрых и ярких одеждах. Молодые и старые, женьщины и дети, с гитарами и авоськами, с диким ревом и веселым визгом. С гомоном встречающих и провожающих. Со всех сторон рвалась какая-то разномастная лавина. Гремел бубен, кастаньеты, играли гармошки, мелодично стонали струны гитар. Вдруг весь коридор заполнился битком ревущей и клокочущей толпой. Все рвались в наше купе. Их не возможно было остановить.
                Десятки рук тянулись к нам, чтобы прижать, поцеловать, сказать что то в самое ухо. Кричали, смеялись, улыбались. Плясали, пели, и нас чуть ли не на руках вынесли на перрон, где еще больше народу ликовало и хлопало в ладоши под звуки гитар и бурлящий поток  нескончаемых песен. Гибкие и стройные тела молодых и красивых цыганок кружились и извивались, обдавая волнующим жаром наши молодые сердца.
             Охренеть пацаны! Кричал Васька Кулеш. Весь перрон на ушах стоит. Это что, все твоя родня, Паха? Смеясь кричал  Витька  Попов,  отбивая чечетку. Ни когда не плясал с цыганами Протискиваясь и отбиваясь от шумной толпы, подошел мичман Кутовой. Надо приглядеть за автоматами, сказал он. Хорошо Василий Иванович, сейчас Витьку Попова отправлю. Попов! крикнул я, за автоматами пригляди!    Дядя Андрей, тетя Рая, черноглазая, стройная, еще совсем юная Галочка, брат Витька. Я обнимал и целовал их, уже догоняя поезд, на ходу запрыгнув в тамбур. А песни и крики гудящей толпы все тише и тише долетали и вот уже смолкли со всем, заполняя тяжелой грустью радость и веселье родных. Все, я с трудом дошел до купе. Мне помогли забраться на верхнюю полку и я тут же отрубился, не удобно положив голову на ствол автомата лежащий под тонкой подушкой. Напоили за двадцать минут так, что всем чертям хватило бы на сто лет.      Стук колес и звук далеких песен вдруг проснулся где-то замирая и вновь появляясь в шуме прибоя и плеске кипящей волны. Я просыпался тяжело, будто поднимаясь и опускаясь в открытом море. И вот уже разлепив глаза сообразил, что с трудом сдерживаю блевок, рвущийся  наружу, не смотря ни на какие старания удержать его. Чуть прищуренным взглядом, я разглядел девченок, видимо из соседнего купе, пьющих цыганское вино с моими корешами, заливаясь веселым смехом, закусывая шеколадом и сладкими пирожками. Мичмана не было и уже ни какая сила не могла удержать все то, что не превратилось еще в говно, но уже противно воняло и было скользкое и горькое и кислое. Смешанное с соплями, конфетами, пирогами, соленой рыбой, пивом, водкой, крем содой, колбасой, сыром и еще чем-то. Но простите меня однополчане, нет сил больше сдержать все это. Смеетесь значит, смеетесь. Смешно вам. Ха, ха, ха. Я заскрипел зубами. Светка! Светка! Смотри! Но было уже поздно. Щеки  раздулись. Сжатый рот что-то промычал и вонючее горячее дерьмо устремилось на Светку, разбрызгивая не переваренную жижу в разные стороны. Витек и Васька, прикрылись руками, а Светка ринулась к дверям, стремясь выскочить из купе. Но не тут то было, в наших вагонах дверь так просто не откроешь, а рот с оттопыренными губами смотрел только на нее. Вторая струя под не довольный визг, накрыла загарелые оголенные плечи. И третья струя, самая большая и самая вонючая, видимо уже из далекой прямой кишки, рыкнула на Светкину подругу. Все! Больше нету, патроны  кончились зачем то сказал я и заснул, перевернувшись на другой бок.

День рождения. Год 1965 август.

Василий Иванович, разрешите обратится? Давай, чего тебе, улыбаясь остановился мичман. Тут такое дело Василий Иванович, я зачем то снял бескозырку и опять одел, слегка поправляя Тут такое дело. Ну что ты мнешься, говори я же знаю чего тебе надо. Он искоса поглядел добродушно искрящимися глазами. Тебе сегодня двадцать три года. Ведь так? Так точно Василий Иванович. Спирту бы надо достать. Дембеля прижали. Говорят надо отметить. Скоро по домам. Когда еще встретимся. Служим все - таки пятый год вместе. Посидим, поговорим . Может уже больше и не придется. Василий Иванович покрутил ус. Где отмечать то будете? Так в трюме, в торпедном отсеке. Как только кинопередвижку включат, мы потихоньку и уйдем в трюм. Василий Иванович спрятал улыбку. Сюрпризов не будет, серьезно спросил он? Не будет Василий Иванович. Отвечаю. Посидим и спать ляжем. С торпедами поаккуратней. Чтобы не курил ни кто. Смотри старшина, всю ответственность беру на себя. И хитро улыбнувшись, тихо спросил. Канистру со спиртом пронести сможешь? Да без проблем. Ну, тогда пошли на склад. Василий Иванович, я сейчас Потапова предупрежу, чтобы он тут все устроил и посигналил, когда дежурный офицер в каюту уйдет. Себе отольешь пять литров, остальное я заберу себе. Добро? Так точно Василий Иванович. Склад был под землей, еще с гражданской войны. Огромные дубовые бочки, обмороженные холодным инеем стояли в больших подземных комнатах. По верху шли толстые трубы, доставляя холод и поддерживая постоянную минусовую температуру. Тут кета в бочках, там горбуша, там туши висят, а вон у той стены бочки со спиртом. Иди, набирай, а я пока с кладовщиком потолкую. На корабль уже пора продукты оформлять. Ты только не накати там раньше времени. Канистра в трюм попала без приключений. Генка Потапов махнул с верхнего мостика, и я бегом проскочил по трапу и быстро спустился в трюм. Пять литров, так это десять бутылок водки. На пятерых в самый раз, рассуждал я. Надо с коком по базарить, чтобы пожрать что нибуть сообразил.
В трюме сели в кружок, кто калачиком, кто вытянув ноги, спешно расставляя консерву и раскладывая солянку по флотски. Генка Потапов, покрякивая, разливал спирт, деловито расставляя алюминевые кружки. Ну что пацаны, нарушил он тишину, вздрогнем. Паха, за тебя. Мы тут все пятеро с учебки, вот уже пятый год вместе и не мало каши съели и не мало морей прошли. Поздравим доброго моряка, надежного товарища и в общем классного пацана. Будь здоров  Паха и не кашлей. Давай, все глухо чекнулись. Кто молча, кто рыча, занюхивая черным хлебом. Похвалили кока за добрую солянку по флотски. Спецом Паха, постарался для тебя кок. Жареное мясо, жареная картошка и жареная капуста, слегка  затушенная ароматным паром, щекотала  аппетит крепких, добродушных парней. Солянку готовили только по выходным дням и по праздникам, но сегодня особый случай, заметил Васька Кулеш. Патап, наливай!
Повеселевший Гусев, с красным, огромным носом, всегда молчаливый
,тут вдруг разговорился. Ну, пацаны, повезло нам. Какую двухметровую оглоблю прислали на наш корабль. Ну какую оглоблю!  И надо же в наш кубрик попал. Ну длинный падла, как пожарная каланча, наш командир длинный, а у этой оглобли под мышкой пройдет. На построение по трапу поднимаемся, мой нос в его задницу упирается, со смехом добавил Гусев, хоть буксиром толкай. Ну ни пройти, не проехать. А ты ему нос в жопу затолкай и чихни, он в раз на верхнюю палубу выскочит, посоветовал Васька Кулеш.  Я возбужденно добавил. Он против меня как бушприт на верхнем ярусе лег. Ночью просыпаюсь, а он пятки о мои колени трет. Кулеш загоготал ха, ха, ха, ха, вот тебе Паха повезло. Шепни только и двухметровая
чесалка тут как тут. Я отмахнулся, мне нечего чесать Вася, забери ее себе.  Потапов деловито заметил, а что ты на верхнем ярусе лежишь? Скинь под собой салагу и пусть они там трутся друг об друга. Выпили по третьей. Я еще с учебки, помнишь на Русском, лежу как то на низу, просыпаюсь, а мне на грудь кап, кап, кап и такая падла вонючая. Чего вонючее то, спросил Кулеш. Так ссанье Вася, ссанье. А если этот длинный  надо мной ляжет и вздумается ему отлить. Да, этот нассыт так нассыт, пол ведра не меньше. Две пайки как удав падла за раз съедает. Ну, так вот, я стех пор на верху и сплю. И в Ракушке помните наш кубрик, и в Ольге и в подземке в арсенале. Санек крепко схватил за руку. Я его завтра в два раза сложу. Об корефана пятки чесать не позволю.  Он покрутил крупный бугристый кулак, вот эту штуку суну ему в дыхалку и скажу чтобы
зубами коленки держал. Потапов ухватил его за рукав. Успокойся, наш корабль и так занял первое место по Ч.П. на Тихоокеанском флоте. Хабиров, слышали в субботу в увольнении, патрульному офицеру в пятак заехал. Говорят, судить будут. А эта чумыра, Сазонов, чего он с борта то сиганул и в открытое море порулил, еле на шлюпке догнали. Наверное, в Турцию хотел уматать. Точно пацаны! Я как – то ночью слышал, он что – то по турецки курлыкал. Да у него крыша съехала. Гусев  постучал по канистре. Патап, наливай.
Время пролетело не заметно. За разговорами не заметили, как прозвенела рында, и  объявили отбой. Потапов приложил палец к губам. Тихо, пацаны, отбой. Без шума уходим, и на боковую. В кубрике горел красный свет, все по тихому улеглись, и раздался храп и сопение. Я как будто и не спал вовсе, когда услышал глухой стон Гусева и отчетливый голос с матерным хрипом, а, а, а, а, падла, бабу хочу. Патап, мычал он, бабу хочу! Потом он замолчал. Но лежал не долго. Ухватившись руками за цепь от кровати, он кряхтя слез и наклонившись долго глядел на Генку Потапова. Тот сопел, широко раскинув длинные  руки. Гусев наклонился еще ниже и три раза блеванул на него. Что - то поразмышлял в полголоса, довольный урча поссал, то на волосатую грудь, то на улыбающееся лицо и не спеша залез на верх. Через минуту он уже храпел с невероятной силой. Кулеша в кровати не было, и я еще подумал, куда же он делся и уснул. Фонарь еще горел красным светом, когда раздалась команда подъем. Салаженок прибежал с умывальника. Пацаны! Пацаны! Генка Потапов отлепил кусок морской капусты от губы, и молча смотрел на мокрый матрас. Куницын пихнул его в бок, что уссался что ли? 
Фу, а вонь то какая! Гусь, ты как? Гусев слез не спеша, деловито заправляя кровать. Нормалек, а что?.....Ну глянь, на Патапа, кто то наблевал на него что ли. Может это оглобля на него две пайки срыгнул! Фу, как воняет!
Потапов набросился на салагу. Ты сука, кого пацаном назвал! Там Кулеш в гальюне сидит. Помоему прямо в штанах посрал, виновато доложил он. Буди его. Пусть на построение бежит вместе со своим говном, матерясь и проклиная всех собак, заорал он на салагу.


Я служил на корабле уже пятый год. боевые тревоги, учения, борьба за жевучесть корабля, тревожные походы к берегам Вьетнама, где  шла война  . Все это ужасно надоело и хотелось домой. Домой в родной город Южно-Сахалинск. К друзьям детства, постоять с ружъем  на болотах. Половить в горах фарель с каменкой. Походить по распадкам  за рябчиком, покружится с девченками на танцах. Работать, учится. В общим жить нормальной, гражданской жизнью, а командир не отпускает. Я тут не так давно ему подлянку подложил, ну вот он и озверел. Так вежливо, с улыбкой говорит мне. Ты будешь у меня до нового года без берега. Это все, что я могу для тебя сделать. А если бы я мог больше, я бы тебя, контру не добитую держал бы всю жизнь на корабле и никогда бы не выпускал на берег. Был я командиром тарпедного  расчета, ну и секретарем комсомольской организации корабля. Вот как-то ребята мне и говорят. Жрать стали плохо готовить. Офицеры и мичмана воруют продукты. Ты бы сходил к командиру. Доложи, так мол и так, команда робщет. Вместо спирта на боевые торпеды дают дестилерованную воду. Масло, сахар урезали, консерву не дают даже в походе. На первое баланда с сухой картошки. Я пошел. Зашел в каюту командира. Разрешите обратится? Докладывай. Ну я и доложил, как положено по уставу. А от себя добавил. Жаловаться будем комбригу. Это надо было не говорить, подумал я. Он сначала хохотал до слез, а потом взъерепенился и сказал. Ты против меня, как против ветра ссыш. Он сидел в одних плавках в кресле, расщеперив длинные, волосатые ноги и откровенно улыбался какой-то злой и наглой улыбкой. Шагом марш! Приказал  он. И тихо добавил, пошел вон! Я вышел, щелкнув каблуками, как учили на Русском острове в учебном отряде. Но довольно слышно сказал. Зачем же против ветра стоять, ведь можно и по ветру встать.                И стал думать я с тех пор, как командиру пакость сделать. Перво-наперво, надо посчитать, сколько офицеры у нас консервы, масла и разных продуктов за год сперли. А особо надо посчитать, сколько за год они спирту сожрали.  Торпеды на корабле были кислородные и перекисно-водородные  и торпедному расчету необходимо было выдавать два литра чистого спирта на протирку ключей, торпедного инвентаря и самих торпед. Шла война во Вьетнаме и наши подлодки постоянно уходили с боевыми торпедами к его берегам. Я составил список за год. Получилась внушительная цифра.  Сошел по трапу и пошел в штаб бригады.  Комбриг был контр адмирал Иванов, а начальник штаба , капитан первого ранга Корбан.  И  уж если кого то боялись здесь, так это начальника штаба. Все командиры боевых частей трепетали перед ним. Вот к нему я и пошел. Отдал рапорт дежурному офицеру, который тут же передал его начальнику штаба. Я не успел дойти еще  до корабля, как встретил своего командира, который на длинных ногах очень быстро шел к штабу. Я отдал честь, и он как-то удивленно посмотрел на меня.  Наш мичман мне потом рассказывал, как начальник штаба лично два часа драл нашего командира по стойке смирно. Так его еще ни кто не драл. Он крутил ус, исподлобья поглядывая на меня. Потный и уставший, командир вернулся на корабль. Он был сильно не в духе. На всех орал. И вечером на построении, объявил мне десять суток без берега. Я не унывал. База и так была закрыта со всех сторон колючей проволокой. С юга море, с севера уссурийские горы и тайга на тысячи километров. В увольнение ходить было  не куда. Если только на остров рыбачить, так мы и с корабля рыбачили. Как только командир на берег, мы закидушки за борт. Ловили огромных океанских бычков, заталкивали им в пасть чей нибуть рваный ботинок и выпускали за борт. Рыба уходила на глубину, а потом стремительно выскакивала с ботинком в зубах, а мы угорали от хохота. Бывало у пирса  на не больщой глубине руками вытаскивали осьминога . Варили и ели, когда резались в домино А в трюме чеканили парусники. Так прошло пару месяцев. Командир наш, капитан-лейтенант Динисов собрался в отпуск на Кавказ, и я пожелал ему попутного ветра. Ни прошло и месяца, как командир появился на корабле и опять исчез. Мне бы на это наплевать, да жена завалила корабль письмами. Я почтальону говорю. Куда командир пропал? Его жена пишет на корабль, а его нету. Он что не на Кавказе? Какой на хрен Кавказ! В бухте Стрелок он, у ****ешки. За спиртом по ночам бегает на корабль, пока ты спишь. Что они суки, так и воруют? А ты думал тебя испугались! Жратва, как была, даже еще хуже стала. С этого черного хлеба изжога замучила. Раньше только в открытом море давали, а теперь каждый день. Я взял письмо. На конверте обратный адрес. Ну что командир, подлянка сама стучится в твою дверь. Начальник штаба не научил тебя уму разуму, может жена научит. Я написал записку, совсем короткую, как учили в первом классе по чистописанию. Я уже давно так не писал и у меня был совсем другой подчерк. Взял новый конверт, написал обратный адрес и положил записку. На корабль не пишите. Командира нет. Он в бухте Стрелок, у ****ешки Люси.     Боже мой!  Что тут было! Командир побежал в аэропорт с цветами встречать свою ненаглядную женушку. А она ему  по командирской морде то цветами, то конвертом, то опять цветами. Да при всех истерику закатила. Вот тебе  бухта Стрелок, а вот тебе Люська сучка. На получай !Кобель длинноногий. И швырнула ему под ноги чемодан с сумками. Командир появился на корабле как ни в чем не бывало, даже был весел. Но за этой веселостью, скрывался зверинный гнев.А в прищуренном взгляде затаился блеск смертельной угрозы. По два человека заходили в его каюту и писали под диктовку. Я зашел последним. И он мне душевно и очень тихо прошипел прямо в самое ухо. Я знаю, кто это написал. Он обошел меня со всех сторон и прошептал, садись. Рассказывай, кто придумал и скем ты писал это письмо? Я отдам его в оперативную часть, там установят твой подчерк и я уже ни чем не смогу тебе помочь и дизбат тебе обеспечен.   Я удивленно поглядел на него. Вы что, товарищ командир, думаете что я написал это письмо? Да я не думаю! Я уверен, что это ты контра не до...Он не договорил и вперился в меня зелеными змеинными глазами. Он был зол и я чувствовал его гнев, который хотел меня уничтожить. Пиши вот это, и он дал мне лист с текстом. Мне нет дела до ваших семейных проблем и мне нечего вам рассказывать. Вот мой подчерк, вон письмо. Я написал, что вы просили. Сверяйте. И вообще товарищ командир, у меня обходная на руках. Осталась только ваша подпись. Мне домой пора. Командир пристально глядел на мой текст изучяя каждое движение моего пера. Я уже второй час не отрывно писал, а он все подсовывал и подсовывал мне новые строчки, внимательно изучая каждую букву. Зайдешь ко мне завтра, после построения. Есть. Я отдал честь и вышел. Ну что? Моряки обступили меня со всех сторон. Что он тебе? Нашел кто писал? Что сказал? Рассказывай! Да что рассказывать то. Сказал отдаст все тексты в оперативную часть и пока не установит, кто нагадил ему так круто, дембель ни кому не светит. Во гад а, точно кого то в дезбат отправит. Да тихо ты, Санек, что орешь то! Вот тебя за гада и посадит, отведет душу. Ну кто же ему такую пакость сотворил? Смотри, какое у него мурло по утрам ! Как будто из бани выскакивает. Баба об него весь веник истерзала, и все наровит в капитанское мусало попасть гы, гы, гы,   Витька Попов хитро подмигнул. И у меня тоже бегунок не подписывает. И Ваське Кулешу не подписал. До особого распоряжения. Я лежал на жестком матрасе верхнего яруса и спокойно обдумывал ситуацию, в которую попал так не обдуманно перед самым дембелем. Так, думал я, тексты написанные пацанами, в оперативную часть, он не отдаст. Ни такой он дурак. Это равносильно смерти. Завтра же вся база подводных лодок будет знать об этом. Если дело дойдет до суда, откроется воровство и комбриг выгонит его на гражданку. Он понимает это не хуже меня и значит мне надо делать обиженное лицо и совать ему все время под нос обходную. Я стал думать о дембеле и скором возвращении домой. Мамы нет. Я горестно закрыл глаза. Завтра все решится. Он не будет долго тянуть эту бадягу. Я опять без малого час уже томился в каюте командира. Товарищ командир, если оперативная часть не установила мой подчерк, чего вы от меня хотите? Подпишите обходную. Ну что мне к комбригу идти! Жратва плохая. От черного хлеба изжога замучила. Слушай старшина, я ведь тебя и в мореходное училище направлял и звание ты получил и комсомольскую организацию возглавил, за что ты так ненавидишь меня? Может скажешь откровенно перед дембилем. Вы ошибаетесь, товарищ командир. Я сделал обиженное лицо. Экипаж корабля вас уважает, я тоже. Мои уверенные ответы обескуражили его и внесли сомнение к моей причастности к письму. Я почувствовал некоторую мягкость в его голосе. Ладно, он тяжело вздохнул. Напиши еще такую фразу. Я не знаю вашу сестру. Я не буду писать, товарищ командир. Я не хочу лезть в ваши семейные дела и сестру вашу знать не хочу. Ты меня не понял. Мне нужно предложение и ты его напишешь. Если вы подпишите обходную, я напишу. Хорошо. Мало того я извинюсь, если ты убедишь меня, что это не ты писал. Я спокойно написал своим обычным подчерком. Я не знаю вашу сестру. Командир склонился, изучая предложение. Так откуда ты говоришь родом? С Сахалина?  Так точно, товарищ командир. В поселке Най-най с Айнами жил.  Шаман говорил, они уже тысячи лет живут на Курильских островах, в Японии и на Сахалине. Они не земляне.  Они  прилетели  с других планет. Он внимательно посмотрел на меня. Вроде твои глаза не врут . Шаман  говоришь. С других планет. И с каких же? Не могу знать, товарищ командир! Что же у него не спросил, чуть задумавшись, спросил он. Приедешь, обязательно спроси. Давай твой бегунок. Он размашисто расписался. Извини старшина, думал на тебя. Но ты меня убедил. Завтра подойдет автобус, а сегодня вечером на построении мы тебя проводим. Свободен.
      Ребята провожали до автобуса. Обнимали, жали руки, просили писать о гражданской жизни. Я улыбаясь, склонился к уху своего друга Толика. Тихо сказал - это я командиру подлянку сделал.
Передай ему. Это за спирт, за ворованные продукты у моряков и за ветер в каюте. Чтобы пацанов не обижал.

              Я шел уже вторые сутки маршрутом Владивосток- Корсаков. Ночью видел огни японских берегов острова Хокайдо. Погода была теплая.   Стоя у кормовой части корабля, я глядел как кипит вода от винтов, оставляя искрящуюся полосу дороги, уходящую в морскую даль.
Вот так же на своем ПМ-19 я уходил в открытое море, и для меня это не было чем - то новым и не обычным. Скоро родной берег. Я это узнаю, как только увижу чайки, которые далеко от берега встречают корабли восторженным криком. На душе грустное чувство, смешанное с душевной тревогой. Как там дома.  Мамы уже нет три года, а у отца новая семья.
                Пысмо.

Командыру коябла Денисову!!!    Я учус в восмом класэ, учус хорашо,  дажэ ест троики.  ты извыныласа пэрэдо мной  и я табе уважаю и люблу ненежно  Я тобе два раза оттопырил по полной программеме и у табе заболел жолюдок . Чеб ты нэ стродал, стродал, стродал, высилаю рэцэпть оть жолудька .
                рэцепть
               
нэ пэй торпэдный спырт на халяву с бабульками, а то будыт запор понос, свищ. Нэ закусивай вареваной консэрвой будыт изжега, грыжа, язва.  Нэ тужуся тужуся тужуся в туалэте а то будэт  гымарой у самой прямой кешке.
3. Нэ стой против вэтра, когда сссы\Ш, ссыж, ссыж.
Твой бившый матрес с коябла Паша Анкудинов
гы,гы,гы,гы,гы,гы,гы и два раза га,га.

                Сахалин.            

Сентябрь 1965 год.    Я лежал среди мешков, набитых мукой. Еще не высох пот и я с удовольствием потягивал пивные дрожжи, разбавленные сладкой водой. Уже четыре дежи с тестом откатил девчатам на разделку и было минут двадцать свободного времени. Разгрузив машину с мукой, я под самым потолком уложил мешки по кругу и залез туда, прихватив с собой банку с дрожжами. Ну, кайф, полный кайф! Ни одна собака не найдет. Я отхлебнул пару глотков и  закрыл глаза. Внизу за мешками раздался девичий голос. Павлик! Звонко позвала она. Я замер. Ты что там затих, спишь  что ли? Я высунулся. Чего тебе? Так тесто давай! Так я вам только что откатил сто сорок килограмм. Девченка расхохоталась. Ты бы подошел на разделку, постоял с нами у стола. Между прочим бывший тестомес тоже там прятался. Она лукаво подмигнула. Ух, тяжело вздохнул я, спускаясь в низ. Опары ставить надо, тесто катить надо,  машину с мукой разгружать надо. А когда дрожжи пить, хмуро улыбнулся я?
            Июнь 1966 год
     Слышь Василий, а ведь это Толик украл часы. Почему ты так думаешь? Ну вчера, когда мы с Толиком протопали уже километра три, я сказал ему, что забыл часы в экскаваторе. И что, ты думаешь, он вернулся? Ну, я не уверен, но кроме него некому. Пришел утром, карманы вывернуты, аптечка разбросана. Понимаешь, новые еще , только купил в магазине. Василий внимательно слушал.   Мне  он сегодня тоже  что-то не нравится. В глаза не смотрит, как бут то нашкодил. Знаешь что? Я пойду его придавлю вон к той скале. Ну, это, горло ему сдавлю. Он разжал огромный кулак. Вот так, смотри. Чуть приподниму и потрясу на весу а? Ну ты как, не против? Да, я не против, но ты голову - то ему не оторви, может это не он.    Я пошел к экскаватору, чертыхаясь. Вот зараза!  Неужели, правда, Толик. Ведь работаем вместе, пьем, едим с одного стола. Ну, просто не верится. Я завел экскаватор и начал погрузку. Не прошло и пятнадцати минут, подошел Василий.    Что  Вась? Я его придавил. На широком лице играла довольная  улыбка. Он это. Он сознался. Я сказал, что ногами буду бить об скалу. Пока каблуки не отлетят.  Посмотри на меня, Василий сделал свирепое  лицо. Веришь, нет? Я его придавил вон к тем валунам и попросил откусить кусок скалы.  Я его сильно тряс и уже хотел забросить вон в тот распадок, но он вдруг сознался  И поклялся принести. А где он? Я ему сейчас ноздри вырву! Ну, так это. Он побежал. К вечеру литр водки и часы, сказал, будут. Я расхохотался. Ну, козел! Я с ним работать не буду. Собрались мужики. Что за базар? Да ни что, все нормально. Толик побежал за водкой. Часы обмывать будим. А кому рожу то хотите набить? Да ни кому не будим бить. Это мы так, между собой  базарим. Я его слышь Паха, опять подержу за горло.  Ты как, не против?      
Не знаю, я ему в морду дам, а ты как хочешь. Давай подъезжай, пацаны! Я грузил не спеша.  Внизу тарахтела дробилка, перемалывая нашу скалу в щебень и я, загрузив машины, вылез из кабины экскаватора. Работали во вторую смену, и день уже клонился к вечеру. Горы теснились не проходимой тайгой с буреломами и завалами. Вековые сосны шептали ветрам свои любимые песни. Шумел распадок горной рекой, а у огромного валуна, привалившись к скале, стоял мой мотоцикл. Я с досадой посмотрел на петлявшую  вниз дорогу. Не придет он больше в карьер. Кому охота с побитой мордой ходить. Я взял набитый солидолом шприц. Подъехал бульдозер. Может, костерчик сообразим?  Я стрелу смажу. А ты,  по собирай дровишек, пока не стемнело совсем. Вскоре задымила  хвоя, искрящимися огоньками весело потрескивая и освещая склонившиеся  над карьером сумерки. Далеко в дали город уже покрылся вечерней дымкой. Да вон он, поднялся от костра Василий. А ты говорил не придет. Толик подошел, виновато глядя на меня. Ты это Паха, прости, ну черт попутал. Ей богу не буду  больше. Клянусь! Я дико сверкнул глазами. Ты сумку то поставь. Тихо сказал я. Да аккуратно. А то опять побежишь в магазин. Василий подошел, Паха, не трошь его. Я с ним побеседую. Мужики, ей богу не буду. Ну не бейте! Пожалуйста! В сумерках уходящего вечера видно было, как дрожат губы. Толик отступил на шаг. Да, ты не бзди, ни кто тебя бить не будет. Василий сжал огромную пятерню на горле Толика и двумя руками приподнял над землей. Дай я тебя чуть-чуть придушу. Паха, я его один раз об скалу ударю? А? Ты как, не против? Ну, ударь, только ногами. Толик взвыл. Не буду больше, хрипел он. Ты часы принес? Спросил я. Толик, задыхаясь, закивал головой. Ладно, давай часы и вали  отсюда. Что бы мы твою рожу больше не видели. Василий разжал руки. Если не исчезнешь, задавлю бульдозером. Понял? Все понял? Паха наливай! А ты вали из карьера по хорошему. Ээээ, подожди ворюга, экскаватор то смажь, и дров принеси. Все! Исчезни.
Я ехал на мотоцикле почти в полной темноте. Свет потух, как только я спустился с гор. Лампочка сгорела, подумал я. Вчера вот без мотоцикла был, так и мороки ни какой. А сегодня первая не включается, свету нет, да еще стакан водки в придачу накатил. Ментам не понравится. Я потихоньку ехал на второй скорости, притормаживая в полном мраке. Ни чего, до Сахалинской доеду, там светло до самой Железнодорожной, а вот на Железнодорожной фонарей нет. Я тихонько подгазовывал, чтобы не заглох мотор. И вот только Железнодорожный переезд переехал, гаишники. Ну, ни когда их тут не было, а сегодня вот они. Ну, падлы, что делать-то? Я притормаживая, прижимался к обочине, проехав двадцать- тридцать метров от патрульной машины. И как только мент почти подошел ко мне я отпустил сцепление и включил вторую, третью, четвертую и дал газу. Эх, держи родная! Двум смертям не бывать, одной не миновать. Притормозив, свернул на Железнодорожную. Ну как в жопе ни чего не видать, прошептал я. А тут еще, откуда ни возьмись, собака прямо под колесо. Я завилял, с трудом удерживая мотоцикл. Дурааак! Кто-то кричал мне в след. Собака скулила, громко лая, посылая мне свои собачьи проклятья. Я, набирая скорость, уже гнал под сотню. Мелькали огнями окна домов, свистел ветер, азарт! Я знаю где от вас оторваться, хрипло прошептал я. Улицу осветили фары гаишников. Я притормозил, проскочив между двух бетонных фээсок. Тут переулок закрыли возле бани, чтобы не ходили машины, и я, проехав метров двадцать, остановился. Ментовская машина осветила меня и из машины выскочили два мента. Я показал им фигу и повертел. Пока, ротозеи! Зная, что меня уже не догнать, я высморкался и плюнул в их сторону. Губошлепы и  косорылые морды! Заорал я. Менты ринулись ко мне. Во, оскорбились! И я отпустив сцепление, так газонул, что из под заднего колеса, на встречу им полетел град земли, щебня и пыли. Через двадцать метров я сново остановился. Ой, ни догнали попрыгунчики, припылились! Ой мордашечки то какие страшненькие. А штанишки то, штанишки обговнякались, припачкались. Тут мужики после бани писают пивом с водочкой и все на вас. Бедные вы мои бедные писюнчики. Ой, кому же еще вас пожелеть, как не мне, дармаедики вы мои толстожепенькие. Я немного перевел дух и продолжил. Бестолковенькие лоботрясики и шапченки то у вас на бекрень. Запыхались. Ой быстро бежали, чуть мотоцикол не дагнали, прям потненькие и мочей чуть чуть припахиваете. Сопелюшечки вы мои глупенькие. Давайте отдохнем и опять побежим. Я был уверен, что рация у них только в машине, а в кабуре в место пистолета огурец. Некоторое время я мог себе позволить поиздеваться и отвести душу. Ну что!  Шлюшечки, побежали! Но тут я подумал, у меня же бензин на подсосе, я же не залил бензин в карьере. Сейчас заглохну, и эти озверевшие пихотинцы набросятся на меня со своими огурцами и отведут душу. Последний раз, обозвав их совсем уже не прилично, я дал газу и уехал.


Я нарезал по проспекту Ленина уже второй круг. Вспомнилась мама. Кипела обида. Эта вшивота выгнала меня из моего родного дома. Ну суки, щас разгонюсь за сотню и в какой - нибудь дом. Я пьяно помотал головой.  с зади раздалась команда с громкоговорителя. Водитель мотоцикла!  Во,  опять менты. Ну нету от них покоя! Надо опять к бане ехать. Фиги вам мои понравились, сейчас организуем.  Я свернул на Сахалинскую, потом на Железнодорожную и дал газу. Фээски бы не проскочить. Тут должен быть поворот в переулок. Но бетонных фээсок уже не было. Ах ты черт, убрали! Вот хитрожопые, ну все равно же не догоните дармоеды! Я свернул на Деповскую, менты за мной. Я на Хлебную, менты за мной. Ну как прилипли падлы. Ох, и дорога тут! Седлушка всю задницу отбила. Пришлось приподняться. И тут поворот. И от куда же эта большая лужа! Ну, прямо как на грех на повороте. Я уже скользил боком, раздвигая волны. И не успел подняться на ноги, получил хорошую оплеуху от мента. Второй схватил за воротник моего еще совсем нового пиджака и почти оторвал его. Мой новый пиджак! Ты зачем его порвал, заорал я? Куда вы меня тащите, придурки! Мой мотоцикл! Я сопротивлялся изо всех сил. Мне пытались завернуть руку. Ну конечно! Щас! Так, я вам и дался, узкоглазые. Четыре с половиной года по болтайтесь в море, погуляйте со штормами пару раз, поблюйте в чашку с овсянной кашей, а потом крути! Но, тут остановилась еще одна ментовская машина.
 Я из - за него все амортизаторы побил, кричал мент. А я подумал, сейчас подойдет подкрепление и меня закинут в воронок как шелудивого щенка. Даже укусить ни кого не успею. Я расслабил руки и поднял к верху. Нате меня, ешьте ментушечки, сдаюсь! Менты ослабили хватку и я не ожиданно так крутанул их, что один отскочил, а второй через мою ногу сподкнулся и в ту же самую лужу, где я только что был, упал прямо всей своей ментовской мордой.  Свобода!  Я перелетел через лужу, через забор, потом через другой и оказался в чьем - то огороде. Быстро оглянулся. Но за мной не гнались. Я присел. Вот падла, я даже ключ зажигания оставил. Мент сел на мой мотоцикл и порулил в ментовку. Я повернул голову и увидал удивленную старуху в окне, которая глядела на меня  злыми глазами. Чего ты сидишь на моей грядке, прокаркала она? Прикинувшись дибилом с дурдома, я разинул рот, до самых ушей и стал чесать грязное пузо. Подойди ближе, несчастная! Я грозно встал. Назови фамилию! ФАМИЛИЮ, Я СПРАШИВАЮ, ПОДЛАЯ СТАРУХА! Я ВЫТАЩИЛ МОКРЫЙ БЛОКНОТ И АВТОРУЧКУ. КАК ТВОЯ ФАМИЛИЯ, ВЗЪЕРИпЕНИЛСЯ Я?  СИМАКОВА? А СИМАКИНА, ХОРОШО, Я ДОЛОЖУ СВОЕМУ РУКОВОДСТВУ. К ТЕБЕ ПРИДУТ МЕРИТЬ МОЙ НЕ ЗАКОННО ЗАХВАЧЕННЫЙ ОГОРОД. Я показал через окно каракули, которые  написал в мокром блокноте. Вот, читай. А ТЕПЕРЬ сомкни челюсти, карга старая! Вежливо попросил я. И форточку закрой.  А то щас наберу соплей полный рот и харкну вон на тот красный половик. Все, все, все  кругом захаркаю и соплями забрызгаю. Менты уехали, и я решил  позлобствовать. Твоя редиска что ли? Я пришел плюнуть на нее! Плюнуть трижды, четырежды. Вот смотри! Я плюнул и высморкался. Что ты сделала со мной, заорал я, повернувшись грязной и мокрой стороной к окну, это кто мне  рукав оторвал, звероподобная старая кочерга. Топая ногами по заваленке и  засунув голову в форточку, я прорычал, где мои кальсоны! Разбрызгивая слюнями в разные стороны и выпучив глаза, я неистово орал. В тюрьме сгною!  Отдай мой новый военный кальсон ! Проклятая редиска! Старуха взмолилась. Свят, свят, свят Иисусе Христе, спаси и сохрани. Что за напАсть на мои грядки прискакала.

--                Год 1968 зима Сахалин

Холодно. Низкие потолки и облупленные стены не уютно смотрят со всех сторон. Небольшие окна, засыпанные снегом, обмерзли толстым слоем льда и едва пропускают свет. Жилье напоминает могилу, не докопанную в мерзлой земле. Копоть, резкий запах дыма.  Весь день дует северный ветер. В нетопленом доме пол тонким слоем покрылся снегом. Я приехал с карьера уставший, грязный, в мазуте. В школу не пошел. До нее идти три километра. Все, тихо сказал я. Надоело. Все надоело. Школа, работа, хибара эта, собачья жизнь надоела. Надо уезжать на материк, на юг. Куда - ни будь в Узбекистан или на Черное море. Что я здесь забыл? И что меня держит тут? Вот эта гребанная хибара? Сейчас даже могилку мамы не найти в сугробах Из дома вытурили два года назад. Я вспомнил, как остался один, когда отец уехал в отпуск со своей новой женой. Печка стала ужасно дымить, вот как эта зараза. Кругом рассыпанный перец, от которого я чихал до слез, а потом и замки поменяли. Трое ее взрослых детей гадили мне как могли, чтобы я ушел. Я сел на кровать и посмотрел на одеяло, покрытое хрустящим  снегом. По тонкой снежной крошке проходили тропы от крысиных лап. Проснешься утром, подумал я, а яиц нету. Эти твари, они же залезут под одеяло и отгрызут с голодухи. Тогда совсем труба. Кому я нужен без яиц. Я подул на озябшие руки и засунул кипятильник в чайник. Чертова печка, совсем не топится! Ни дрова ни горят, ни уголь. Тоскливо посмотрел вокруг. Напротив, во всю стену от пола и до потолка сидит баба яга с метлой. Ветхий дом на  куриной ноге, едва проглядывает из давно побеленой штукатурки. Черный лохматый черт  с разинутой пастью навис над холодной печкой. Что, замерз, падлюка?  Что бы такое нарисовать, подумал я. Кузбаслак еще остался. Вот красной краски бы достать, язык и глаза подкрасить. Я налил кипятка и высыпал на стол барбариски. Черт, заварки забыл купить. Зато хлеба смотри какой ломоть. Я обмакнул замерзший кусок черного хлеба в кружку и стал любоваться бабой ягой. Губы тебе подкрасить бы, стерва старая. Может сошла бы за третий сорт. Морда прямо как у моей учительницы по химии, даже страшнее. Где то в учебнике, мужик на дереве сидит и на кого то дует изо всех сил. Вот бы его на ту стенку примострячить. Пусть раздувает уголь в печке, может лучше будет гореть. Завтра же напишу заявление на расчет. Куплю билет до Владивостока, а там, куда глаза глядят. Эх, была бы мама, не дрожал бы я в этой японской берлоге.