1Ч88

- повествование в диалогах -

Пять царей самостийно возвышались над плоской, покрытой тайгой долиной. Нестойкая линия горизонта их владений – очертания сутулых гор древнего хребта.
Самостийно и надменно, всецело ощущая здесь собственную власть, взирали они с высоты. Всё в царях, как и положено, соответствовало их величественному обличию: их высь, угрожающая раскраска огромных полос, их венцы, украшенные драгоценными камнями, мерцающими рубедо в ночном небе нарочито ярче любой звезды. Год водружения как приговор огромными твёрдыми цифрами высечен на округлом теле каждого из них. Их облик таков, что невозможно понять наблюдают ли они за чем-либо на земле, или же остаются к тому совершенно безразличны. Их дыхание длинной тенью падает на землю. Его клубы будто гонцы, несущие ввысь недобрую весть. В ясный же день с тех самых гор, что обнесли сторожевым порядком и замкнули эту местность, казалось, будто это огромные гвозди поочерёдно царапают движущуюся ткань неба.
Надменно взирали они с высоты. Они – владыки этих мест: владыки ГОКа у подножья их, карьеров, напоминавших вдавленные в землю отпечатки чьего-то гигантского тыка, а также прикреплённого к ним Моногорода рядом. Будто стрелой начерченные на земле протянулись прочь полосы железнодорожных колей. В длинную шеренгу выстроились внушительные скелеты высоковольтных ЛЭП, будто духи солдат не то на параде, не то на последнем смотре перед походом.
Моногород живёт велением, производным от производства и добычи, на самом же деле, Их велением. Сплошной панельно-блочный жилой сектор, не более чем полувековой постройки. Преимущественный раскрас: бетон, реже белый кирпич – одушевлены изредка, у самой земли – нехитрыми граффити или же у самых верхушек – частично осыпавшимися, обречёнными мозаиками соцре;ала «прежних времён».
Дворы, огороженные этими многоэтажками почти со всех сторон связаны с окружающим миром арками и проёмами между домами, входные двери которых обращены во внутрь, а балконы, как слоты и выемки – вовне. За пространство дворов борются между собой железные короба гаражей и охраняемые парковки. После кости бордюра и козырька над крыльцом всякий раз начинается каменный мешок подъезда, в котором бывает так, что кажется, будто сквозняк насвистывает через щель нечто на острожный мотив.
Микрорайоны Моногорода обозначены автохтонными цифрами: 1-ый, 2-ой, 3-ий. Второй расположен ближе всего к ГОКу, всего лишь в какой-то миле через пустырь и железнодорожное полотно.
Февраль месяц, за прошедшие две трети зимы намело достаточно снега – так, что оттепель ему не страшна. Промозглый ветер сначала гуляет меж гор, потом заглядывает сюда и слоняется между домов как апаш, ускользающий от взора пяти строгих пашей. Когда он приходит со стороны карьера – на губах появляется привкус пыли, снег, если он не припорошён свежим, постепенно впитывает серебристые оттенки. А висящее свинцом небо колышется, растрескавшись по краям очертаниями кустов.
К половине десятого утра всё ещё светает. Двор, сомкнутый семиэтажками. Цепочкой его пересекают пять фигур в плотной зимней одежде с накинутыми на головы капюшонами. Замыкающий по-сельски несёт два ведра, словно позабыв взять с собой коромысло. Идущий первым оборачивается к остальным и осипшим голосом спрашивает: «Все помнят свои?.. – закашливается. – Готовы?» Остальные молча, средоточенно кивают. «И ни слова… Говорить буду только я». Его перчатки мнут лист бумаги с напечатанными словами.

Четырьмя этажами выше: сорок первая квартира семьи Ч.
В ней живут: Кирилл Ч., его жена Полина Ч., их сын Глеб Ч. Квартира двухкомнатная, небогато обставленная с преимущественно старенькой мебелью, отремонтирована в ванной, туалете и частично на кухне. Неказистые бумажные обои назрела необходимость переклеивать. В малой комнате живёт сын, в большой на раздвижном диване – супруги. В большой же комнате стоят компьютер и телевизор, и там же выход на балкон, забитый всякой всячиной.
В данную минуту дома только мама и сын.
Глеб Ч. ещё достаточно низкорослый мальчишка тринадцати лет с углублёнными тёмно-голубыми глазами. Белокурые волосы стрижены шапочкой. Слегка выдаётся вперёд подбородок с прорисовывающейся всё чётче отцовской ямкой. Он учится в седьмом классе, во вторую смену, и должен бы делать уроки, но вместо этого сидит за письменным столом в своей команте, уткнувшись в телефон над тетрадками – чатися с однокашниками.
Полина Ч. начинает готовку на кухне. Чистит морковь, картошку от кожуры, режет лук, ставит кастрюлю. Ей всего-то тридцать два. Морщины только намечают контуры на лице с кожей розового оттенка, только начинают робко подкрадываются к уголкам тонкой линии рта, к окрестности тёмно-серых глаз, к высокому лбу, закрытому правильной чёлкой. Вьющиеся русые волосы немного взлохмачены и наскоро уложены заколкой после пробуждения, когда, проводив мужа, она взялась за обычные домашние хлопоты. Полина стройная, но совсем не худая, кажется её тело ниже пояса добавляет объёма, а верх – плечи и руки, наоборот, кажутся миниатюрнее. В домашней одежде, кухонном фартуке она одновременно кашеварит для сына завтрак и готовит суп на обед и ужин, когда все вернутся под вечер.
В большой комнате фоном приглушённо работает телевизор. Изображение нечёткое. Полина ожидает прихода мастеров – установщиков спутниковой антенны, они должны появиться с минуты на минуту.
Когда раздаётся звонок в дверь, Полина привязана к готовке. Руки жирные после фарша.

П о л и н а. Открой дверь, это к нам антенну делать пришли. У меня руки грязные.

Глеб из соседней комнаты угукает в ответ. Нехотя сползает со стула и в припрыжку бежит в прихожую к двери.
Вслед за звуком отпирающегося замка слышится приглушённый хлопок, затем топот, затем раздались крики.

П о л и н а. Что там?..

Полина отвлеклась от готовки, повернула голову и остолбенела. Через дверной проём из прихожей на неё смотрели два человека. Внешний вид у них был жутковатый: плотная зимняя одежда: куртки тёмно-зелёного цвета с накинутыми капюшонами, перчатки, на лицах – лыжные маски, через прорези смотрят испуганно-дикие глаза. Некто пожаловал с очень недобрыми намерениями…
Из прихожей послышались звуки борьбы и крики. Кричал Глеб – это вывело Полину из ступора. Себя не помня, она ринулась в прихожую.

П о л и н а. Помогите! Что вам нужно?!

Ещё больший ужас наводило то, что налётчики творили всё это без единого слова.
Те двое, что стояли в дверном проёме преградили ей путь. Попытка не удалась – её оттолкнули две пары рук в чёрных варежках и перчатках оранжевого цвета.
Будучи выше нападавших Полина с ужасом наблюдает за тем, что творится в прихожей. Там ещё трое таких же. Двое поставили Глеба на колени и, встав по бокам, крепко держат его за выкрученные руки. Глеб пытается вырваться, но тщетно. Третий, что стоит рядом достаёт лист бумаги с распечатанным на принтере текстом и хриплым словно бы покойницким голосом зачитывает с него быстро по слогам:


П р и г о в о р!

Именем нового порядка
За предательство
За помечание свастикой
дома 10 в 2 микрорайоне


Глеб Ч. приговаривается к КАЗНИ


В соседней комнате продолжал работать телевизор, зачитывая свой текст рекламы. Охрипший налётчик бросил лист на пол. Из-за спины Глеба он достал ведро.
Полина вновь попыталась пробиться к сыну, но в очередной раз её оттолкнули. В отчаянии она попыталась сорвать маску с одного из них, но ничего не вышло.

П о л и н а. (истошно кричит) Не трогайте его! Хватит! Хватит! А-а-а-а!

Налётчик выливает на голову Глебу чёрную густую жижу мерзкого вида. Затем берёт второе ведро, оставленное там же и высыпает ему на голову ворох подушечных перьев.
Не мешкая, налётчики распахивают входную дверь и спешно покидают квартиру Ч., прихватив вёдра.
Через какое-то время незапертую дверь квартиры приоткрывает седой пенсионер в домашнем халате, живущий на том же этаже.

С о с е д. (потрясённый видом подростка и его матери, сидящих на полу) Что тут случилось?
П о л и н а. (обнимая сына, в слезах, с трясущимися руками) Это мазут…

*  *  *

Минул полдень, когда на крыльце подъезда показываются мама и сын. Ветер-апаш на время угомонился и напоминает о себе слабыми, но настырными дуновениями в промежутках между глыбами многоэтажек. Осмотревшись по сторонам, Полина собирается с духом, берёт сына за руку. Ступают робко не то ото льда, не то от безустанного ощущения опасности. Ковыляют медленно через двор по диагонали в направлении отдела полиции.
Полине дышалось тяжелее, чем сыну. Раздался лязг тормозов грузовика – пробрала дрожь. Каждая тень сулила недоброе, каждый угол дома был угрожающим остриём и грозил чем-то: а вдруг они выскачат?!
«И почему я сама не пошла открывать? – не переставая гоняла она по кругу одни и те же мысли. – Отправила его… Ужас! Они бы так не налетели… Нет, я и сама разиня, не всегда спрошу: кто? И зачем? Будто ОБЖ не учила. Зачем именно сегодня приспичило ему эту антенну ставить. Но ведь не думаешь…»
Её взгляд скользнул в сторону. Полина обмерла.

П о л и н а. (неуверенно) Пойдём…

Они сходят с дороги в полицейский участок и идут через хоккейную коробку к дому № 10, тому самому. Искать долго не приходится – да, между кустами и зданием котельной рядом на бетонной стене…
Жестом Полина останавливает сына за два десятка шагов до неё. Будто свастика может выпрыгнуть и как гигантское паукообразное или как шаровая молния ранить их.
Почерк был грубый – баллончик с чёрной краской. Толщина линии с ладонь. Однако лопасти как-то по-особенному заострены, будто бы автор целенаправленно хотел внести свою дольку. Возле свастики были нанесены ещё и загадочные цифры.
«1488? Что значит? Жуть какая», – подумалось Полине.
В бессильной злобе, с расстояния наблюдала она эти «художества», но потом ей почудилось, что именно здесь они «на виду» и «лёгкая добыча» для тех молодчиков, кто бы они ни были – надо поскорее уходить отсюда. «Поскорее бы добраться до милиции».

П о л и н а. У меня на сына напали!

Узкий плохо освещённый коридор отделения полиции в тёмно-зелёных тонах с разводами слякоти на полу. Стенды «РОЗЫСК» с нечёткими распечатками фотографий и фотороботов, «иная информация», телефоны доверия и тому подобное. Узенькое окошко дежурной части, отгороженное решёткой, за которой по-видимому кипит какая-то совершенно посторонняя жизнь.
С каменным лицом утомлённого цвета, ни единым мускулом не дрогнувшим после Полиной эмоциональной реплики, дежурный протягивает ей листок.

Д е ж у р н ы й. Пишите.

Полина, наконец, решается отпустить руку Глеба, берёт листок, ручку. В коридоре в ряд стоят три стульчика, такие ставят в детских актовых залах – блоками по три с перевёрнутыми сидениями. Стола нет, писать не на чем. Полина и Глеб садятся рядом. Пытается писать, прилаживает лист бумаги к стенке, очень неудобно. Туда-обратно снуют сотрудники полиции. Некоторые оживлённо разговаривают, смеются. Лампа издаёт еле слышный зудящий звук, который обнаруживает себя только спустя какое-то время нахождения в помещении. Глеб расстегивает куртку, но шапку снимать не торопится, сидит молча, тупо уставившись в узор линолеума на полу.

П о л и н а. Сними шапку.

Отрицательно мотает головой.
Исписав лист и оборот, Полина просит ещё лист. Даже не взглянув в её сторону, полицейский протискивает его в небольшой проём под зарешёченным окошком. Перечитывает с начала, добавляет ещё несколько предложений, вспоминает о Приговоре, достаёт скомканную бумажку из кармана и прикладывает его к заявлению.

П о л и н а. (тихо) Готово, вот.
Д е ж у р н ы й. Ждите.

Тон не оставлял выбора. Время тянулось неизбывно медленно. Страх никуда не делся. Ей казалось, что налётчики вот-вот ворвутся в отделение полиции и никто им не помешает напасть снова. Дежурный ушёл, даже в окошко высунуться некому. Потом ей казалось, что если в полиции на них и не нападут, то кто-то из злоумышленников наверняка поджидает их на выходе… В качестве мести, что пошла к полицейским? Глеб молчал, Полина же, чтобы успокоиться, периодически говорила что-то, обращаясь, не то к сыну, не то в пустоту.

П о л и н а. «Не такси» они… Теперь возятся, уже минут сорок прошло. Могли бы уже что-нибудь предпринять… И этого тоже след простыл.

Она в очередной набрала номер Кирилла. Опять шли длинные гудки. Муж не отвечал. «Ну и что, что он тысячу раз говорил, не звонить ему на работу! Тут не до его дурацких правил. Тут на Глеба напали! Трубки он бросает. Дурак…» – думала она, всячески попрекая мужа. Постепенно за время ожидания зёрна гнева стали падать именно на него. «Забросил куда-нибудь телефон в спортивный шкафчик. Вот я ему выскажу, вот я ему скандал устрою!» Её мучали и бездействие мужа, и собственное бессилие что-либо изменить.
Дежурный вернулся. У него по-прежнему было грузное, осунувшееся выражение лица, как у осла. В какой-то момент все в отделе полиции, проходящие мимо них туда и сюда, стали казаться ей различными животными, точнее с головами таковых. Полина зажмурилось, наваждение прошло.

Д е ж у р н ы й. Полина Ч., Глеб Ч. вот ваша справка, от лестницы налево, кабинет сто один. Спросить Тамару.

На кабинете номер сто один – табличка «Детская комната полиции», лейтенант Сивуч Тамара Владимировна. Постучавшись и услышав одобрительное «да-да», Полина зашла внутрь, и Глеб – вслед за ней. В кабинете со светло-бежевыми стенами и достаточно ярким светом слева стояли шкафы с папками, справа был проход в следующий кабинет. По центру стоял письменный стол, перед ним два стула, за столом спиной к зарешёченному окну с кактусами на подоконнике сидела одетая по форме сотрудница полиции.
Это была ещё достаточно молодая женщина умеренно полноватого телосложения, с большими пальцами без единого кольца, вьющимися русыми волосами. Полина заметила бледно-розового цвета помаду у неё на губах и немного небрежный макияж в уголках глаз.
Лейтенант полиции Тамара указала на приютившуюся в углу вешалку, возле которой стоял отосланный туда на зимний период вентилятор, потом предложила присесть и рассказать всё с самого начала, для рапорта.
Полина не смогла удержаться от слёз, но быстро взяла себя в руки, говорила сбивчиво, затем скупо всё прежде сказанное повторил Глеб. Внимательно слушая обоих, Тамара по ходу рассказа вставляла реплики «Да, ну» или «Дела-а», затем перешла к уточняющим вопросам. На столе возле клавиатуры перед ней стояла огромная как бадья чайная кружка с изображёнными на ней васильками.

Т а м а р а. То есть вы попросили сына открыть дверь, даже не подозревая, что это, кхе-кхе, к нему.
П о л и н а. (сконфуженно) Да, к нам установщики спутниковой антенны должны были прийти, мы с мужем решили купить…
Т а м а р а. Понятно, сколько их было?
П о л и н а. Установщиков?
Т а м а р а. Молодчиков.
П о л и н а. Пятеро.
Т а м а р а. Точно?
П о л и н а. (закатив глаза, пересчитывает в уме) Двое на меня напали, трое на сына. Пятеро.
Т а м а р а. Что-нибудь пропало?
П о л и н а. Вроде нет.
Т а м а р а. Разбили что-нибудь? Ущерб какой-нибудь есть?
П о л и н а. Пятно мазута на полу… Они же на него налетели!
Т а м а р а. Подождите, били?
П о л и н а. Нет, схватили только, тебя ж не били ведь, нет? (смотрит на Глеба)

Глеб отвёл глаза и отрицательно помотал головой. Все ответы сотрудница полиции с помощью двух указательных пальцев медленно заносла в компьютер. Паузы между вопросами выходили иногда неопределённо длинными.

П о л и н а. И то, слава Богу.
Т а м а р а. (разочарованно) То есть в травмпункт снимать побои можно не посылать. (обращается вдруг к Глебу) Ну, а свастику-то на доме зачем было калякать?

Лейтенант вопросительно уставилась на Глеба, тот сделал удивлённое лицо и пожал плечами.

П о л и н а. Он уже сказал, что не рисовал ничего и не знает, кто это сделал.
Т а м а р а. А я ещё раз спрошу. (громко сербает чай из кружки) Шапку бы снял. Слышишь меня, я с кем сейчас разговариваю?

Глеб уставился в пол. Поправив шапку, будто вдавливая себя он продолжал сидеть на стуле.

Т а м а р а. Кто-нибудь из твоих друзей сделал это? Скажи нам. В молчанку будем играть? (грозит пальцем) Так дело с мёртвой точки не сдвинется.
П о л и н а. (не выдерживает) Вы почему с моим сыном таким тоном… Как с преступником общаетесь?
Т а м а р а. Так, сынок, выйди-ка в коридорчике посиди. Ничего там с тобой не случится. Нам с твоей мамой надо потарахтеть.

Не выказывая накопившегося раздражения, Глеб поднимается и уходит в коридор. Дверь издаёт небольшой хлопок.

Т а м а р а. Ишь.
П о л и н а. (недоумённо) Вы же это несерьёзно, правда? Вы что считаете, что это он сделал? Он нарисовал свастику? Это же бред!
Т а м а р а. А вы сомневаетесь?
П о л и н а. (не веря собственным ушам) Этого просто не может быть. И точка.
Т а м а р а. (отмахивается) Увы, я ваше чадо насквозь вижу.
П о л и н а. Да, что вы можете видеть?
Т а м а р а. Мамаша, я пять лет в колонии для несовершеннолетних отпахала, потом два года здесь, всю нашу молодёжь насквозь вижу, как рентген, вот. (указывает рогаткой пальцев на свои голубые глаза)
П о л и н а. Да хоть где. Я знаю собственного сына! Он читает эту фантастику, как она называется, фэнтэзи, кино смотрит, с друзьями переписывается… потом в хоккей с клюшкой они во дворе играют без коньков правда… Мой сын не фашист! А вы можете видеть, что хотите.
Т а м а р а. (качает головой) Да, бросьте, Полина. Я ведь на вашей стороне. Я подозреваю, вы тут на самом деле не причём. И сами находитесь в глубоком неведении. Так бывает, когда долго пускают пыль в глаза.
П о л и н а. Глеб… Он вообще мне не врёт. Он не стал бы мне врать…
Т а м а р а. И о том, что он понятия и не имеет, кто налетел на вас сегодня и написал «Приговор» с его именем?
П о л и н а. Я его раз двадцать спросила. Он смотрел мне в глаза и сказал, что не знает.
Т а м а р а. Полина-Полина… Враньё, оно как ком – день ото дня растёт и ширится. Недоговорки, замолчки, сначала по мелочи соврёт, потом ещё пять копеек, ещё. Пока пуд этого вранья не накопится и не шарахнет вас разом, как сегодня.
П о л и н а. (берётся за голову) Ещё раз, этого просто не может быть. Он и стихи на линейке 9-го мая читал, лучше всех в третьем классе. И про прадедушку его Василия Фомича… Сколько историй его пересказывала. Он разведчиком был, в Белоруссии, во вражеский тыл ползал. Я, когда маленькой была, обожала истории его слушать. И он никогда не хвастался, рассказывал о войне без прикрас: и как напарника вместо него снайпер убил, и как они реку на льдине форсировали. У нас и фотография его в серванте стояла… Потом, правда, подевалась куда-то. Видите, этого просто не может быть!
Т а м а р а. Может-может, можете и не стараться про вашего дедушку рассказывать. Как об стенку горох. Он уходит из дому в школу, во двор, а там всё – другой мир, переворот сознания.
П о л и н а. Но я выглядываю из кухни. Они там с однокашниками носятся, смеются, в хоккей тот же самый…
Т а м а р а. Как говорит наш Нуриевич: ослу ухо резали, а он спрашивал: «Что такое?» Вот вы взрослая уже, извините, баба, а рассуждаете, как маленькая девочка, ей богу. Я вам тоже могу разных историй понарассказать. Когда в колонии работала, тамошние, простите, "воспитанники" выловили, значит, кошку. Уж не знаю, где они её взяли. Для чего, как вы думаете? Оторвали ей зубки плоскогубцами, замотали в одеяло, связали. Готовы? И носиловали её в ротик. Вот вам, каково? Мало? А когда шестиклассник привязывает к кошачьим лапкам леску узелки и забирается на чердак… Зачем он это делает? Да затем, чтобы выбросить её с чердака. И чтобы в кошечке в полёте оторвало поочерёдно все лапки и хвостик, прежде чем она шмякнется оземь. А зачем по-вашему вставлять бомбочку в банку с тушёнкой и дворняжкам давать кушать, а? Чтобы мордочку разорвало, и чтобы просмотры были в интернете! (сербает чай из кружки) Ох уж, этот интернет… Попадись он мне! У меня волосы дыбом становятся – чего там можно нахвататься. И люди там как на подбор слетаются, которые их там совращают – вот откуда вся зараза идёт: интернет и наркота.
П о л и н а. (всхлипывает, прикрывает рот рукой) Хватит, это ужасно!
Т а м а р а. Не то слово! Волосы дыбом, я же говорю. Вот вам современные детки. Когда мы росли, такого не было. Я сама этих зверьков боюсь до ужаса. (с усмешкой) Нагляделась вот, своих не тороплюсь заводить.

Реплику подхватывает внезапно вошедший начальник отделения полиции. Это мужчина лет пятидесяти, короткостриженый, светлые волосы с сединой, круглое добродушное лицо. Серо-синяя форма хорошо выглажена, очищена от волосков катышек.

Н а ч а л ь н и к. А пора бы уже.
Т а м а р а. (с усмешкой) Ужо, Сергей Станиславович.
Н а ч а л ь н и к. (обращает внимание на плачущую Полину) Что за беда?
П о л и н а. (сквозь слёзы) У меня сына казнили!
Н а ч а л ь н и к. (меняется в лице) А?
Т а м а р а. Да нет… Мазутом просто облили – шалости.
Н а ч а л ь н и к. Ну, если мазутом, тогда ладно.
П о л и н а. Ах, ладно… Впятером в масках на нас напали, и это вы называете шалости?
Н а ч а л ь н и к. Да, дамочка, у нас нынче и похуже дела творятся.

Полина перестаёт плакать и с недоумением смотрит на полицейских.

Н а ч а л ь н и к. За месяц уже два трупа в снегу откопали. Пока только два.
Т а м а р а. Их, между нами говоря, «подснежниками» называют.
Н а ч а л ь н и к. Так точно. (многозначительно щурится) Дворник и разнорабочий. Один – киргиз, другой – узбек. Брать с них особо нечего, но… По сорок семь ножевых на каждого, дамочка. Представляете, с какой ненавистью кто-то их укокошил? Или же, как я предполагаю, укокоши-ли – раны-то разной глубины, разного угла нанесения. Вам, случаем, ничего об этом не известно?
П о л и н а. (шёпотом) Нет.
Н а ч а л ь н и к. Думаем – целая банда потрудилась. И вот это вот ни разу не шалости.
Т а м а р а. Да, я у нас такого не помню. Уже месяц как все вокруг обсуждают, и вы ничего об этом не слышали?
П о л и н а. (мотает головой) Нет, я вообще боюсь такие вещи обсуждать.
Т а м а р а. И газетку гоковскую «Карьерный рабочий» тоже не читаете? Ну, чтобы в курсе быть.
П о л и н а. Не хочу я быть в курсе, особенно, про убийства.
Н а ч а л ь н и к. Зы-ря. (достаёт из сейфа за спиной Тамары папку, за которой пришёл, и закладывает её под мышку) Ладненько, Тамар, как закончишь, подымись, хорошо? Сверим номера отказных для прокуратуры.
Т а м а р а. Ладушки. Мы почти закончили. Почти.

Начальник уходит. Тамара и Полина сидят друг напротив друга молча. Сотрудница полиции с помощью двух пальцев печатает на компьютере, Полина выжидает, сама не понимает чего.

Т а м а р а. (сербает чай из кружки) Откровенно, скажите, Полин, что вы от нас ждёте?
П о л и н а. Как что? Чтобы вы нашли этих уродов!
Т а м а р а. Ущерба нет, побоев нет, взлома нет. Может быть, вы у них хоть оружие разглядели?
П о л и н а. Нет, но они, знаете, сильные были…
Т а м а р а. (пожимает плечами) Мелкое хулиганство, больше не припишешь. Штраф или обязательные работы. Это если удастся кого-нибудь найти, а на это нужны силы, нужны средства.
П о л и н а. (возмущённо) А если они вернутся? А если они снова нападут? Что нам делать? Вы об этом подумали?!
Т а м а р а. Тише, успокойтесь. (дипломатично) Судя по всему, что хотели они уже получили. Облили вашего Глеба…
П о л и н а. Унизили его!
Т а м а р а. Да. Что вам делать? Я бы на вашем месте подробнейшим образом, сантиметр за сантиметром обыскала комнату вашего сына. Там мно-ого интересного может найтись. Должно же быть место, где эта гниль копится.
П о л и н а. Не может быть… (растерянно) Может… тогда вы попробуете, вы же обучены?
Т а м а р а. Не могу, тем более он же у нас как бы «потерпевший». (изображает пальцами кавычки) Ещё можете в школу сходить. Кажись, там что-нибудь прояснится. Кто знает чему они там учат. (грозит пальцем) Я бы нынешним учителям доверяла не больше, чем зверькам, которых они "учат". (вновь показывает «кавычки»)

Полина молчит, и смотрит куда-то наискось, в одну точку. Тамара распечатывает на принтере готовый протокол опроса.

Т а м а р а. (отстранённо) Жалко вас, Поля и таких как вы. Бывает же так – живут люди, живут вполне мирной, заурядной жизнью, а потом выясняется, что у них прямо под носом взрос и окреп настоящий монстр. А они всё это время кормили его, холили и лелеяли, в глаза ему смотрели… Даже представить себе жутко.

*  *  *

Мама и сын торопливо идут вдоль дороги. Мама нервно оглядывается по сторонам: нет ли кого? Через дорогу, ещё шагах в пятистах по небольшому покрытому посеревшим снегом и мелкими кустиками полю долго с надсадом тянется, кажется, бесконечный состав из вагонов, гружёных породой. Владычественные очи свысока наблюдают за любыми передвижениями по округе. Где-то впереди скрылся из виду локомотив. Состав издаёт положенную гамму монотонных звуков – стуков рельс и скрежета механической искусственной формы жизни.
Полина бросает взгляд на эти почерневшие от копоти сугробы. «Подснежники», – вспомнился голос лейтенанта Сивуч. Вновь сделалось жутко. «Боже, сколько их там?» – Полина зажмурилась и попыталась отогнать эти мысли, но они навязчиво лезли в голову и всякий раз с какими-то новыми красками.
В обратную сторону по дороге то и дело пролетали оранжевые самосвалы с эмблемой ГОКа. На автобусной остановке стояли люди с хмурыми лицами, некоторые в жилетках и касках с той же самой эмблемой, в униформе ГОКа: зимних комбинезонах кирпичного цвета.
Вдруг Полинин взгляд приковывает трансформаторная будка с противоположной стороны дороги. Вдали она различает очертания похожие на свастику, изображённую тем же самым чёрным баллончиком. «Ещё пометили…» – сама собой напрашивается страшная мысль. Возле знакомого треугольного знака молнии жёлтого цвета нарисована ещё одна, а трафаретная надпись: «Не влезай! Убьёт!» – оставлена нетронутой.
За какую-то четверть часа они дошли от отдела полиции до школы, где учится Глеб. Расстояния во втором микрорайоне, да и вообще в Моногороде, небольшие.
На подходе к школе Глеб высвобождается от руки матери.
Стоит им ступить на крыльцо, в школе звенит звонок. Радостный детский гул притихает, переходит постепенно в зыбкую тишину. Из классных комнат доносятся, главным образом, партии учителей. В спортзале идут занятия с мячом. По коридорам слоняются только отдельные не знающие чем себя занять прогульщики.
На входе охранник разгадывает сканворд в газете, долго обрабатывая зубами кончик ручки. Гардеробщица, о чём-то болтавшая с ним, забирает куртки и выдаёт маме и сыну номерки.

П о л и н а. Ой, ты, наверное, есть хочешь. (спохватилась) На, вот на обед. (достаёт из сумочки деньги) И ради бога, не ходи никуда, а я пойду с директором пообщаюсь.

Глеб уходит в сторону столовой, Полина с тревогой смотрит ему вслед.

Г а р д е р о б щ и ц а. (высовывается из окошка гардероба) Шапку сыми! Что за ребёнок, вроде, нормальный же был…
П о л и н а. (смущённо) Где кабинет директора, не подскажете?
Г а р д е р о б щ и ц а. Второй этаж, налево.

Полина поднимается на второй этаж. В школе она бывала уже не раз, на родительских собраниях. В пустых коридорах всё кажется знакомым.
До сегодняшнего дня она видела директора несколько раз на школьных линейках. Классный руководитель Глеба Антонина Романовна отзывалась о нём как о спокойном, деятельном человеке.
На вид ему под шестьдесят лет, роста невысокого, тёмно-карие кавказские глаза, постоянно изучающие собеседника, короткие седые волосы редкие на макушке с еле заметным пробором набок, педантично подстриженная учёная бородка. На нём серый костюм-тройка. Под воротом белоснежной рубашки – узелок бордового галстука в крапинку, тут же исчезающего под жилетом. Туфли цвета охры старательно начищены – в школе директор, как и ученики, носит «сменку», но достаточно респектабельную.

Д и р е к т о р. Даур Нуриевич. (учтиво протягивает руку) Пожалуйста, присаживайтесь.
П о л и н а. (тихо) Благодарю.
Д и р е к т о р. Дела-а. Да, Тамара мне уже отзвонилась, поведала о ваших злоключениях. Даже не знаю, что и сказать. Такого на моей памяти не было, хотя давно уже ничему не удивляюсь.
П о л и н а. Даур Нуриевич, вы знаете кто эти пятеро?
Д и р е к т о р. Откуда ж мне, простите, знать? И на примете, честно скажу, никого нет. Хотя вы не думайте – мы за ситуацией следим, обеспечиваем мониторинг в силу возможностей. Мне, например, уборщица о каждом найденном контрацептиве рапортует. В пределах школы, разумеется. Тоже самое со шприцами, с бульбуляторами.
П о л и н а. С чем? (качает головой) Ох, слишком много «новостей» за один день.
Д и р е к т о р. Вы успокойтесь, чаю не хотите? Молочного улуна? Нет? Понимаете, мониторинг – это единственное, что мы можем. Помимо просвещения, разумеется. Наблюдать за ситуацией. Парить над схваткой, так сказать. Что касается вашего Глеба и свастики…

Полинино лицо и особенно брови выказали явное неодобрение, директор, который и без того часто запинался, завидев это, сделал неловкую паузу.

Д и р е к т о р. Я, конечно, понимаю, что семантически свастика – это изображение в буддийских монастырях, символ солнца, эт цетра. Но для вас, Полина, и особенно для Глеба, она представляет действительную опасность.

На столе у директора Полина замечает небольшую сову из горного хрусталя с квадратной шапкой на голове.

Д и р е к т о р. Вообще-то, мы их здесь такому не учим. Надеюсь, это понятно. Чтобы как-то детально выразиться по сложившейся ситуации я, прямо говоря, мало информирован. (берёт сову в руки и начинает теребить) Понимаете, мы здесь в школе эксплицируем к ученикам определённые требования, в том числе через школьную программу. Но только как они преломляются? Может никак вовсе, может с точностью до наоборот. Конфликт отцов и детей – невообразимый нигилизм их поколения.

Полина открывает рот, чтобы что-то добавить, директор ускоряется.

Д и р е к т о р. Я и сам их, если честно, боюсь. До шестого класса ещё нормально, а потом не знаешь, что они в следующую секунду выкинут. Половое созревание. Отодвинуть бы его на армию и техникум – пусть они бы с ними возились. (с нервозной усмешкой) Да, Полина, мониторинга у нас в избытке, а вот контроля делегируют маловато. Да, и родители не желают больше видеть укротителей… Только в каких-то тонких вещах. Например, если знаешь, что класс… Ну, «плохой», неугомонный. То лучше перед уроком не проветривать. В зимних сумерках, в духоте они вялые, сонные. Головы, конечно, работают плохо, но хоть можно провести урок без провокаций. У нас есть такие субъекты. Всех хулиганов в школе я знаю в лицо и поимённо. (ставит сову на место)
П о л и н а. (не поднимая глаз) Знаете хулиганов, и ничем не можете нам помочь?
Д и р е к т о р. Да, именно так. Понимаете ли, хулиганы девочек за косички дёргают, да обсценные словеса на партах карябают – сие мы купируем. А вот анонимно угрожать поджечь школу «как в тридцать третьем» могут только социопаты из внешне благополучных семей!

Даур Нуриевич ударил ладонью по столу, Полина вздрогнула.

Д и р е к т о р. «33-ий? Можем повторить!» Ну, куда это годится?!
П о л и н а. Вы о чём сейчас?
Д и р е к т о р. Не важно… Не важно, Полина. (ёрзает на стуле) Вот я, например, окончил сухумскую школу, вопреки воле отца уехал и поступил в университет в Ленинграде, потом мотался по распределению и до Моногорода проработал ещё много где. Моя специализация, что б вы знали, «русский и литература». Вот взгляните на эти грамоты: «за работу с молодёжью», «за образцовую работу в избирательной комиссии», «муниципальный учитель года». Вот фотография, где я с нашим экс-губернатором. А теперь что? Анонимки! (снова берёт сову, ощупывает её) Чтобы раньше кто-то жизни угрожал лишить, никогда такого не было!

Полина бегло оценила грамоты: каждая взята в строгую рамку, под стеклом, аккуратно висит на стене за спиной директора. Там же сбоку висел флаг, по центру над всей композицией – портрет главы государства. В серванте сбоку обособленно стояли награды школы и фотографии педагогического коллектива.

Д и р е к т о р. В прежние же времена на вид ставили, строгое с предупрежденем. Какие там угрозы? Пропесочивали на собраниях. Позорный столб, согласен, плохой метод воздействия. Зачастую он только усугубляет патологию. Но тогда коллективом работали, а сегодня? Я даже на штатного психолога ставку не могу выбить. Да и пойдёт ли к нему кто-нибудь? Для детей ведь что важно – корень «псих», это де диагноз, повод для насмешек и указания пальцем. Кто ходит к психологу – тот псих. Вот так они думают. А проверить голову было б неплохо не только ученикам, но и учительскому составу, и родительскому, и мне самому не мешало бы. (беспокойно хихикает, но, не найдя ответной реакции, прекращает) Знаете, у нас есть опыт работы с латентными конфликтами и с трудными подростками…
П о л и н а. Мой сын не трудный!
Д и р е к т о р. Я так понял, проблемы с успеваемостью у него есть.
П о л и н а. Он четвёрочник! Немного пятёрок, есть тройки. Послушайте, Даур Нуриевич, я боюсь, что если они на Глеба у вас в школе нападут?
Д и р е к т о р. (хмуро бурчит себе под нос) Очень бы не хотелось.
П о л и н а. Должно же быть какое-нибудь решение, какая-нибудь защита?
Д и р е к т о р. Возможно. Ну, приставить к нему охранника, чтобы везде за ним ходил мы не можем. Водить учителей к вам на дом – тоже. Остаётся… хм, спецшкола, класс коррекции для «проблемных».
П о л и н а. (раздражённо) Я ещё раз повторяю. Мой сын не «трудный» и не «проблемный»…
Д и р е к т о р. Отрицание проблемы – это лешь первая стадия из пяти…
П о л и н а. Ещё утром он был обычным ребёнком, не хуже других. (в её глазах проступают слёзы) Что вы мне здесь сказки рассказываете!
Д и р е к т о р. Ослу второе ухо резали, а он спрашивал: «Что случилось?» (по-отечески укоризненно) Полина, как вы не можете понять… Да, скорее всего некто имеет на него неоспоримо дурное влияние. Но если хоть как-то вычленить его из детской массы, то на выходе мы будем иметь насмешки со стороны этой самой массы, статус маргинала и парии. А это впоследствии уязвлённая гордость, а уязвлённая гордость в купе с амбициями, как бикфордов шнур – поджигается один раз… Единственное, что может предложить педагогика, это, как я уже говорил, индивидуальный мониторинг. Но если ваш сын содержит какие-либо латентные склонности, то пусть лучше полиция пресекает их. Пусть займутся им, поставят на учёт. Множество неблагополучных семей прошли через это.
П о л и н а. (будто током ударило) «Неблагополучных»? С чего вы взяли, что наша семья неблагополучная? Я подрабатываю в ателье. Муж на двух работах трудится, он раньше на самом ГОКе работал, потом ушёл. Работает ночным сторожем и тренером в спортивном клубе. Никто не пьём! Квартира есть, средства. Мы уделяем ему время, я уделяю. Каждый день! И без вашего долбомониторинга!
Д и р е к т о р. Вот и чудно, отдайте его мужу, пусть он им занимается, раз вы с ним не справляетесь.
П о л и н а. (качает головой) Даже не знаю. Он где-то не здесь, в облаках, али ещё где витает. Ушёл в работу. Почти не общаемся с ним теперь…
Д и р е к т о р. Жаль. В любом случае, Полина, рад был пообщаться. Надеюсь нашим апориям найдётся разрешение в скором времени.

Полина поднимается с места и медленно идёт к двери. Что-то неимоверно гложет её. Уже повернув ручку, она останавливается.

П о л и н а. Даур Нуриевич, скажите, это и правда Глеб нарисовал свастику?
Д и р е к т о р. (разводит руками, ставит сову вниз головой) Педагогика ответа на ваш вопрос не знает.

После разговора с директором у Полины разболелась голова. Быстрыми шагами она идёт на первый этаж в столовую, массирует висок. По пути в столову она решает зайти в туалет. Там пахнет сигаретным дымом. В тот же момент как она появляется, две девочки хитро улыбаясь спешат выйти. Полина кашляет: «Накурили. Самой что ли начать?» Она смотрит на себя в зеркало и находит свой внешний вид до ужаса растреёпанным. «Надо бы привести себя в порядок, а то вообще никто воспринимать не будет».
Потом запах сигаретного дыма на кофте не даёт ей покоя, но в мгновение ока Полина забывает о нём, когда не застаёт Глеба в столовой.

П о л и н а. Вы тут парня в зелёном вязаном свитере не видели?
С т о л о в щ и ц а. Этого нахала в шапке. Выгнала его, будет мне тут перечить.

Разозлившись, но ничего не ответив, Полина выбегает из столовой и бросается на поиски сына. Бежит по коридорам школы. Она чувствует, как от волнения стучит сердце. Шепчет: «Ну, где же ты? Где?» Наконец, за углом возле спортивного зала она замечает Глеба рядом со сверстниками в спортивной форме. Они вполне непринуждённо болтают. «Э-э, гандолку-то сними», – подзуживает один, спрыгивает с подоконника. Между ним и Глебом начинается какая-то бесшабашная возня, в ходе которой однокашник пытается стащить с него шапку.

П о л и н а. Глеб!

Все смотрят в её сторону. «Здравствуйте, тётя Поля», – здоровается кто-то из сверстников. Полина, узнав его и остальных, кивает. Она смотрит на них теперь с опаской.
Глеб прощается со сверстниками и возвращается к матери.

П о л и н а. Я же просила!.. (хочет продолжить, но останавливает себя, постеснявшись выговаривать сыну при посторонних) Сейчас к тёте Вере пойдём, у неё сегодня выходной.

*  *  *

Верка, давняя подруга Полины Ч., живёт всего в паре домов от неё, в такой же шестнадцатиэтажке. Подъезд не в лучшем состоянии, потрескавшаяся тёмно-синяя штукатурка, много примитивных надписей, огарков спичек на потолках, почтовые ящики набиты невостребованной рекламой, она же частично валяется на полу. Полине не по себе, у них подъезд всё-таки получше – цветы в горшках, нормальное покрытие на стенах, и цвет не такой мрачный, ярко-зелёный, и прибрано…

В е р к а. О-о, приветы! Заходите.

Верка приглашает Полину и Глеба внутрь. Глеб здоровается. Верка одета в розовый халат с изображением кофейной кружки на спине. Она ходит в пушистых тапочках, на голове – русые волосы завиты в бигуди, лицо под слоем прозрачного крема.
В кородире на вешалке висит ещё не выглаженная униформа ГОКа – комбинезон кирпичного цвета. На нагрудном кармане прицеплена ID-карта с фотографией.  Униформу – зимнюю, летнюю – носит чуть ли не половина Моногорода. Улицы пестрят ей, ветераны труда прилаживают к ней медали, молодняк такого права не имеет, только наклейку с выработкой.
Верка трудится в ГОКе на проходной.

В е р к а. Только что встала, отсыпалась от вчерашней смены. Вымотали меня придурки.
П о л и н а. Слушай, можешь чего-нибудь сварганить? (кивает на сына)
В е р к а. Не проблема, иди пока в гостиную – телек позырь.

Глеб уходит в большую комнату. Полина и Верка идут на кухню. Планировка Веркиной квартиры точь-в-точь совпадает с квартирой Ч. Их многоквартирные дома – стандартные.

П о л и н а. А где Сеня?
В е р к а. Да, этого идиота выгнала уже четвёртый день как. Почему мне на таких везёт?
П о л и н а. На каких?
В е р к а. Никчёмных. Бывших моих помнишь? Все как наперечёт: вроде на первый взгляд нормальные, а на проверку – один к одному. (вытаскивает кастрюлю из холодильника, ставит на газ, после возникшей паузы понимает, что у подруги что-то неладно, вздыхает) Рассказывай.
П о л и н а. (тоже вздыхает) Кошмар какой-то… Просто п***ец.
В е р к а. Не томи.

Полина пересказывает историю нападения. Верка качает головой, потом курит в форточку.

В е р к а. За свастику?
П о л и н а. Если это и правда он нарисовал.
В е р к а. Не важно. Выискались, блин, Д’Артаньян и три мушкетёра.
П о л и н а. Их пятеро было. (помолчав) Ты знала, что кто-то свастиками дома «помечает»?
В е р к а. Видела. Развлекаются детишки.
П о л и н а. А про убитых дворников слышала?
В е р к а. Таджиков-то? Да, в «Карьерном рабочем» читала.
П о л и н а. Ну, вот опять: все всё знают, одна я ничего не знаю. Как страшно жить.
В е р к а. Ладно тебе, что в милиции, что в школе говорят?
П о л и н а. Ничего, валят всё друг на друга. Я их сразу же с мобильника вызвала. Так, представляешь, мы их минут сорок дожидались. Я ещё, дура, думаю, оставить Глеба в таком виде – всё-таки преступление, улики. Потом махнула рукой – повела отмывать, скипидаром оттирать. Волосы так до конца и не оттёрла, шапку до сих пор снимать не хочет. Через сорок… Сорок! Минут дождались. Приехали патрульные. Я им чуть ли не в истерике давай всё рассказывать, а старший их мне знаешь как: «Идите, – говорит. – Заявление пишите». Я ему говорю, мол как же мы пойдём, они же нас опять атакуют? «Отвезите нас», – чуть ли не умоляю. А он: «Не такси…» – бросил так, знаешь, пренебрежительно, и смотались все. Им, видите ли, не до нас.
В е р к а. (в продолжении рассказа качает головой) Чума, какая-то.
П о л и н а. Не говори. И в школе тоже самое. Глеб ведь на линейке стихи читал на 9 мая, это кажется в третьем классе было. Дедушку моего помнишь?
В е р к а. Помню, конечно.
П о л и н а. Какие он истории про войну рассказывал одновременно и страшно было, и грустно, и интересно. Как они с выдумкой «языка» в Чехии брали и его ближайшего товарища на последних метрах перед нашими позициями ранили смертельно… Я и Глебу их старалась пересказывать, только у меня так не получается. И медали дедушкины ему посмотреть давала – они в серванте в платок завёрнутые лежат.
В е р к а. Ладно, деду твоему – царствие небесное. А Кирилл-то что?
П о л и н а. Кирилл… Просто зла не хватает. Набираю его после всего, чуть ли не визжу в трубку, а у него голос… Спокойнее слона! Мы там чуть не умираем, а он… Весь такой невозмутимый сказал, что сейчас подойдёт и со всем разберётся. А потом такой: «Да и ещё: ментам не звонить». А я им первым позвонила. Что тут начало-ось. Рассверепел мигом! Обматерил, овцой меня обозвал, ещё как-то. Сказал, чтоб я сама в таком случае с ментами разруливалась. Якобы я о Глебе на весь город растрезвонила. А потом пропал, трубки не берёт, уж не знаю, что там с ним случилось.
В е р к а. С ним-то случится. (улыбаясь золотым зубом, демонстрирует бицепсы) Такие баночки себе раскачал.
П о л и н а. Пока к тебе шла, дозвонилась, наконец. «Очень занят, у тебя минута», – у нас на сына напали, а он мне минуту, представляешь? Аж чуть из себя не вышла, просто сил после сегодняшнего уже нет. «Вечером буду с вами разбираться». И кроме того, надо ж было именно на сегодня эту хренову антенну назначить! «Вечером…»
В е р к а. Вот ты и подожди вечера, он со всеми разберётся. Я так последний раз его видела – ещё баще стал, постройнел, подкачался. Твой любого, кто встанет у него на пути, напополам сломает и узлом завяжет. У него во взгляде прямо такая энергетика.
П о л и н а. Но какой тон… Так со мной разговаривать, тем более, что я не просто поболтать звоню, его высотчество отвлекаю… Как-то раз, решила ему пару бутербродов занести, посмотреть, как он детей тренирует. Так он меня в штыки. Злющий! Говорит, что теряет концентрацию: «Давай, говорит, введём новое правило». Отныне, когда он находится за работой, чтобы я к нему заявляться не вздумала. Вот так! Раньше он таким не был…
В е р к а. Зажралась ты, Полька. У тебя мужик, всё при нём, на двух работах пашет. (щёлкает по горлу) Не бухает. Малина-а.
П о л и н а. На двух работах… Ночью на автостоянке сторожем, днём – тренером в спортзале. Между делом – дома. Не вижу его почти. С ГОКа хоть понятно было во сколько вернётся. Как уволился оттуда – денег вроде не убавилось. Но знаешь, изменился сильно.
В е р к а. Ещё бы, «выпал из обоймы». Не понять тебе, Полька. (достаёт крем из шкафчика и начинает массировать лицо) Ты в обойме никогда не работала. У нас же все гордые, с поднятым носом ходят. «Ты из какой бригады?» Попробуй-ка про его цех что-нибудь скажи без должного уважения. Каждый свою выработку с поднятым пальцем произносит, сколько он тонн извлёк и перевёз до запятой. Но как выпадешь из обоймы – общаться будут снисходительно, а иные и здороваться перестанут – не ровня ты им. ГОК здесь всё.
П о л и н а. А, по-моему, даже лучше, что он в спортивной секции теперь работает, хоть здоровье не так портится. Но какой-то другой стал. Он и раньше был, а теперь совсем… Ест за столом и словом не обмолвится. На всё: «да» и «нет». Я уж к нему не знаю как и подойти. Поест и грушу колотит на балконе, даже в мороз, отжимается, читает какие-то книги на компьютере, пароль на него поставил. Примет душ и спать – вот вся наша семейная жизнь. От работы не отвлекать, звонить воспрещено, только эсэмэски.
В е р к а. Ничего ты не понимаешь… Неблагодарная ты. (улыбается жёлтыми зубами)
П о л и н а. Я за Глеба волнуюсь. Я этот кошмар внутри себя раз за разом переживаю и очнуться не могу, будто бы это меня держат и поганым мазутом обливают, и перьями осыпают, и приговор зачитывают. Всё через себя. И опять ничего не могу поделать, пытаюсь инстинктивно ему помочь и не знаю чем.
В е р к а. Могла бы к Кириллу и повнимательнее быть. Сильный, непьющий, работает целые сутки и с этим всё шик, небось. (подмигивает) Такого мужика беречь надо, а то уйдёт. Будешь как я, вроде одногодки, а ни детей, ни мужа.
П о л и н а. Как страшно жить. И надеяться… на что? Даже думать боюсь, как дальше будет. Что предпринять?
В е р к а. Зажралась ты, Полинка.

*  *  *

Верка согласилась посидеть с Глебом часик, пока Полина сделает кое-какие дела. Эти «кое-какие дела», в конце концов, привели её на порог собственной квартиры, которая, как уже было сказано, была недалеко, всего в паре домов ходьбы.
Осторожно приоткрывает дверь, и выглядывает из-за неё. Будто внутри может кто-то поджидать. Свет везде потушен. Кирилла ещё нет. В прихожей Полина замечает под ногами утренний мазут. Размазанная чернота, следы вгоняют в дрожь. Полина боится разуваться, но всё же делает это на пороге комнаты сына.
«Что-то должно быть…» – терзает её мысль. Сперва она перелистывает тетради в его письменном столе. Рисунки на полях: марки машин, рули мотоциклов, выведенные по клеточкам простенькие узоры. Уже не на полях: так же по клеточкам выведенные лабиринты, некоторые большие – в целую страницу. «Мы от нечего делать тоже на уроках ерундили, – размыслила Полина. – Рисовать как не умел, так и не умеет». В подтверждение этого, в четвёртом ящике стола она нашлись рисунки Глеба второго-третьего классов. Осенняя природа, простенькие деревца, красно-жёлто-оранжевая гуашь, нестёртые линии карандаша, четвёрка с минусом Зинаиды Семёновны. Далее портрет одноклассника, держащего мяч – тройка, споро ухмыльнувшись, Полина согласилась. Натюрморт: чайник, лимон, два яблока и гвоздика – опять четвёрка. Полина медленно посмотрела рисунки сына двухлетней давности. От души немного отлегло. Книжки? Какие-то новомодные фэнтези в мягком переплёте с эльфийками-лучницами на обложке на фоне рек, замков, драконов. Хорошая научная фантастика. Школьное чтение, закладка на «Любовь к жизни». Пролистав первый попавшийся учебник ОБЖ возле инструкции по искусственному дыханию Полина обнаружила нацарапанное простым карандашом слово «о***тельно!» и ещё много слов на других страницах вроде «жесть!», «гаситься», и небольшие комиксы, героями которых сделали людей на иллюстрациях. «Вот я ему», – погрозила пальцем Полина и полезла осматривать шкаф с одеждой. И именно в нём под стопкой летних шорт и джинсов, которые пару месяцев сама же и укладывала, она нашла…
В тайнике оказалось не что-нибудь, а два глянцевых журнала с девушками. Девушек там десяток страниц, остальное – статьи не для подростков, разумеется, но такие же в любом киоске продаются. «Видимо, попросили купить кого-нибудь постарше», – сообразила Полина и присела. «И это всё? Кровать, письменный стол, шкаф. Больше прятать негде». Она же по два раза за неделю всё квартиру протирает, пылесосит, вытаскивает пыль из каждого уголка, что здесь вообще можно от неё спрятать? Журналы она вернула пока на место.
На кухне она налила стакан воды из чайника и закрыла глаза. Что-то здесь изменилось, в скромных интерьерах квартиры Ч. На нехитром рисунке обоев еле заметно проступали какие-то знаки, отдалённо напоминающие чьи-то искажённые лица. Капля из крана в ванной резко порывисто ударяла будто бы с вызовом, выдавленная резким усилием, иной раз она ложилась невыносимо плавно и медленно, подобно перу. Из винтиляционной решётки доносились странные еле слышные скрежеты, напоминающие надламывание старого дерева.
«От них всего можно ожидать», – говорила Тамара. «Вот-вот, эксплицируем и всё без толку. Ослу хвост резали…» – поддакивал Даур Нуриевич. «Да ты сама…» – включилась было и Верка, но Полине стало не до них.

П о л и н а. (открывает глаза) Нет.

Она спешно одевается перешагивает через порог, закрывает дверь.
Быстрым шагом она идёт к универсаму неподалёку. Кто-то из продавщиц на кассах узнаёт её и приветствует. Коротко ответив Полина идёт прямиком в хозяйственный отдел. По пути её в который раз за этот день пугает одетый в чёрное человек со спортивной сумкой, стоявший к ней спиной. Быстро придя в себя, она обходит его по соседнему ряду, подходит к отделу стройматериалов, где два покупателя в униформе что-то тихо обсуждают.
Краска, несколько цветов. Полина выбирает бежевый. «Надо было взять кисть, была же в кладовке», – сетует она и берёт за одним и кисть.

П р о д а в щ и ц а. (с усмешкой) Для дачи что ли? Кажись, Февраль на дворе. Или детскую красить?..

Ещё больше ускорив шаг, Полина идёт к тому самому дому во втором микрорайоне.
Всякий раз перед самым заходом солнца на какие-то мгновения Моногород и всё сущее здесь накрывает пурпурная мантия. Но длится это какие-то мгновения пока последний кусочек светила не скроется под изогнутой линией гор на горизонте, после чего на улице хозяйничают сумерки. Фонари во дворах светят тускло.
«Что если меня арестуют? Мол незаконно стену крашу, – соображает Полина. – Ага, значит рисовать это, так ничего, а закрасить – значит было бы преступление, нетушки!»
Ведро краски при ней: «Делюкс: бежевый, шёлковый» – под серую бетонную стенку более подходящего не было. Та самая свастика и цифры со стены в вечерних сумерках глядят на неё ещё враждебнее, чем прежде.

П о л и н а. Ну, нет.

Она не без труда с мешающим маникюром откупорила банку и макнула в неё кисть. Боязливо огляделась – никого. «Ну, уж нет, хватит с меня вас!» Сняла с себя куртку, чтобы не запачкаться и повесила её на ближайший куст. Надо было бы переодеться в какое-нибудь тряпьё, но как и с кистью от нервов не сообразила.
Длинные горизонтальные линии, не сильно выделяющиеся на фоне серой стены панельного дома, одна за другой скрыли сначала верхние, потом нижние лопасти свастики. Ей всё ещё казалось, что автор пытался изобразить её оригинально, добавить туда что-то своё. «Есть же те, кто тает от восторга собственной гадости», – с отвращением подумала она, когда скрылась последняя лопасть. Настал черёд зловещих цифр рядом. «1488» – прочитала она. Что они значат? «Какая разница?» С ними также – разговор был короткий.

П о л и н а. (в темноту, утирая слёзы) Вот вам, сволочи! Оставьте нас в покое!

Отступив на пару шагов, она оглядела проделанную работу. Свастики и цифр, как не бывало. Краска нанесена аккуратно и жителям в глаза бросаться не будет. Подул промозглый ветерок, стало совсем зябко, и нос забило. Полина сняла куртку с куста и накинула её на себя, попутно заметив, что замарала джинсы – теперь только выбросить, никаким скипидаром не выведешь. Или порезать, как модно… «Ну, и пусть».

*  *  *

Квартира Ч. Вечер.
Глеб сидит на ковре и пялится в экран, шапка по-прежнему на нём.
Полина, после утомительного драения коридора вновь занялась готовкой, той самой, что не закончила утром. Движения неосторожные, порывистые. Быстро режет лук, опять пускает слезу, но на этот раз без эмоции. Сама же удивляется: «Как они ещё не закончились?» Ножом сбрасывает лук с доски в кипящую кастрюлю.
Она раздражена, сильно раздражена и теперь вся сила её негодования направлена на мужа, который вот-вот должен… обещал вернуться. Она представляет себе, как будет распекать его, упрекать, скандалить.
Как он мог оставить их в этот день? Плевать на эти проклятые работы, его дурацкие правила…
Полина слышит, как открывается дверь. Беспокойно замирает, хочет окликнуть мужа – он ли это? Но вдруг слышит свист. Это Кирилл. Как ни в чём не бывало насвистывает что-то. Оказывается, это песенка из старого советского мультфильма про обезьянок. Кирилл медленно разувается, снимает пуховик.

П о л и н а. (нервно) Зайди на кухню… Нам надо поговорить.
К и р и л л. (незатейливо) Ну, раз надо так надо.

Кирилл вразвалку заходит на кухню, продолжая насвистывать песенку. Его настрой сбивает Полину с толку.
Чуть выше Полины ростом, он проходит к столу и всей своей поджарой фигурой усаживается на табуретку. На нём бурого цвета треники с белым узелком на поясе и серая тонкая водолазка, выдающая контуры мышц. Хозяин любит напрягать их и чувствовать натяжение и скрип ткани. Он уже достаточно давно тренируется со штангой, гантелями, ещё до устройства на работу в спортивный зал при банно-прачечном комбинате, ещё когда он работал в ГОКе. Он любит напрягать мышцы перед зеркалом, после полного комплекса упражнений. Его тёмно-голубые глаза хваткие и острые оценивают возможности собственного тела по быстроте бега, возможности подъема тяжестей, силе удара. На сушке ему нравится не слишком – предпочитает массу. Широкие плечи, округлая голова вмурована в короткую шею. Из волос на ней разве что светло-русые нависающие над глазами линии бровей, остальное – тщательно выбрито и на макушке, и на подбородке. Уголок рта приподнят, щёки подвижны и не выдают скул.
Одежда впитала запах пота многочисленных тренировок, Полина чувствует его даже сквозь букет ароматов готовки.

П о л и н а. (злобно) Где ты был? Я до тебя весь день пытаюсь дозвониться!
К и р и л л. (расслабленно) Утром уже поговорили. Напомни-ка, что я попросил тебя не делать.
П о л и н а. «Не вызывать ментов». Тебя это больше всего сейчас волнует? А не то, что на нас напали какие-то отморозки!
К и р и л л. А ты что сделала?
П о л и н а. Позвонила им первым. Что я должна была делать? Опять идиотcкие правила!
К и р и л л. Да, уже весь город в курсе ваших приключений. (громче, чтобы было слышно в соседней комнате) Ты разве что в газету «Карьерный рабочий» не написала.
П о л и н а. А что я должна была делать? Тебя нет…
К и р и л л. Слушать меня, что я говорю!
П о л и н а. Целая банда! Здесь у нас в квартире! Они втолкнули меня в кухню, поставили нашего Глеба на колени и облили его мазутом! Тебе этого мало?!
К и р и л л. Это ignominia. Её применяли на фронтире и на юге против черномазых…
П о л и н а. Да плевать я хотела! Я битый час как проклятая оттирала жижу с его кожи, скипидаром.
К и р и л л. Скипидар…
П о л и н а. А потом с пола, половик на выброс, до сих пор следы остались, можешь пойти посмотреть! Ну, иди же.
К и р и л л. Скипидар.
П о л и н а. Да, что ты заладил?!
К и р и л л. Да, вот думаю – кличку ему такую в школе дадут.
П о л и н а. Что ты несёшь?
К и р и л л. (громко, так, чтобы было слышно в соседней комнате) Классно звучит, да? Даже Скипидарик… Скипидар Скипидарович! Каково? Тебе пусть спасибо скажет.
П о л и н а. Мне?! Я-то хоть что-то предприняла в отличии от тебя.
К и р и л л. Что ты «предприняла»? Ты с ним только сюсюкаться умеешь.
П о л и н а. Пошла и закрасила эту мерзость.
К и р и л л. (меняется в лице) Ты? Что сделала?!
П о л и н а. Плевать мне он, не он нарисовал эту погань… Тебе сына не жалко?
К и р и л л. Жалко? Жалко смотреть, что из него получается.
П о л и н а. (возмущённо) Значит это я, по-твоему, виновата?
К и р и л л. Конечно ты! Возишься с ним, возле юбки держишь, растишь слюнтяя, чмошника натурального.
П о л и н а. Что?!
К и р и л л. Жалко смотреть. А может его в девочку нарядить, а? Платьице ему купить, кукол. Так, может, с ним хоть понежнее будут.
П о л и н а. Ты совсем охренел?! Как ты можешь говорить такое?!
К и р и л л. Как я могу? Я всё… Затыкаюсь уже. Похаваю вот супчику и пойду, у меня ещё вечерняя тренировка.
П о л и н а. Никуда ты не пойдёшь!
К и р и л л. Сегодня ты с ним «сю-сю», а завтра он после школы будет умываться мочой цыганских детей.
П о л и н а. Слушай…
К и р и л л. Нет, это ты слушай. Пусть заниматься идёт, тренироваться!
П о л и н а. Пусть делает, как хочет.
К и р и л л. Вопросы физического воспитания – личное дело каждого? Брехня! Вот если бы он не сидел дома, а железо потягал пару месяцев – он бы этих пятерых как щенят раскидал обеими руками! (Глебу через стенку) Всё слышал? Хватит там отсиживаться, сюда иди!

Слышно, как Глеб поднимается с дивана, тихонько бредёт и появляется в дверном проёме кухни. Полина испуганно смотрит на него.

К и р и л л. Ну что, готов пойти со мной? Заниматься, тренироваться будем, правильный образ жизни везти.
Г л е б. (поднимает глаза) Готов.
К и р и л л. Во-от, другое дело, давно бы так. Иди одевайся и подожди меня на лестничной клетке.
П о л и н а. Глеб… Глеб, подожди.

Поднимается из-за стола. Одновременно с ней поднимается и Кирилл. Они стоят вплотную друг к другу. Судя по звукам, Глеб одевается.

К и р и л л. (не отводя взгляда от Полины) Иди-иди, на улице меня подождёшь.

Хлопает входная дверь, Кирилл и Полина остаются наедине.

П о л и н а. Да что с тобой творится?! Я тебя не узнаю совсем! Отмалчиваешься вечно, целыми днями пропадаешь где-то!
К и р и л л. Хочешь совет? Даже не думай спорить со мной, Полина, тебе это боком выйдет. (тычет пальцев в грудь) Я будущее нашей семьи. Не вставай у меня на пути.
П о л и н а. Семьи? Ты бросил нас сегодня, потом… Да как у тебя язык повернулся говорить ему такое?
К и р и л л. Любить я могу только то, что уважаю.
П о л и н а. Себя ты больше всех уважаешь! Особенно, после того, как тебя вышвырнули из твоего чёртового ГОКа!

Кирилл приоткрыл рот. Глаза его налились красным, на шее проступили жилы, а кожа потемнела. В глазах что-то мгновенно вспыхнуло. Прочитав это, обомлевшая Полина сделала шаг назад, запнувшись о табуретку.

П о л и н а. (шёпотом) Кирилл…

Удар пришёлся прямо в скулу. Просто сжал руку в кулак и выбросил её вперёд быстро и несколько неожиданно. «Вот какой у меня левый. Чуть башку ей не снёс», – увлечённо подумал он, до сего момента «коронный» неоднократно отрабатывался на груше.
Удар сбил Полину с ног, она ударилась ключицей о холодильник, упала и сжалась рядом с ним, закрыв лицо руками. Нога Кирилла придавила Полину к кухонному кафелю. Он стоял, всё ещё держа кулак наготове. Дыхание Кирилла было торжествующе-прерывистым – кровь разносила по телу приятное возбуждение, язык теребил клык во рту.
Полина стонала.

К и р и л л. Будешь знать. С этого дня, я с тобой по-другому разговаривать буду.

Он улыбнулся и пошёл в прихожую, снова насвистывая ту же самую песенку из старого мультфильма про обезьянок. Нацепив ботинки и накинув куртку, бодро потянувшись напоследок и хрустнув костяшками пальцев, он вышел из квартиры, оставив Полину в одиночестве на кухонном полу.

*  *  *
Металлическая дверь подъезда хлопнула. Кирилл вывалился на улицу и вздохнул полной грудью. Он накинул пуховик, но даже не посчитал нужным застегнуть его и забыл надеть на бритую голову шапку. Парящее чувство овладело им. Он напряг бицепсы, мышцы груди и резко повернул шею, так что оттуда донёсся приглушённый хруст.
Глеб стоял на крыльце.

К и р и л л. (радостно) Ну, пойдём уже.

Они пошли быстро. Глеб поглядовал на отца. Тот выглядел ново, и бодро, и весело дышал. Когда они пересекли двор и свернули за гараж, он заговорил.

К и р и л л. А я знаю, кто на тебя напал.

Глеб резко повернул голову и уставился на отца.

К и р и л л. Это были хачи. Не удивляйся. Сам же знаешь, я давно уже пытался тебе объяснить, помнишь? Ты всё не хотел слушать – в игрушки с приятелями играл. Твоя мама с тобой носилась, как курица с яйцом, и каждую соплю тебе подтереть норовила. Она баба, что с неё взять? В голове две извилины. Я тебе уже давно пытался объяснить, что твориться на самом деле, и что надо действовать.

Снег поскрипывал под ногами. Похолодало и в темноте всё отчётливее различался пар изо рта. Кирилл смотрел себе под ноги и, пока говорил, жестикулировал левой рукой. Она то и дело описывала в воздухе пируэты. На костяшках виднелась свежая краснота.

К и р и л л. Они выкинули меня из обоймы, уволили с ГОКа. И за что же, как ты думаешь? Да за то, что я пытался открыть глаза рабочему движению на то, что происходит на самом деле, кто их эксплуатирует, кто ими владеет. А они меня просчитали и вышвырнули. Во как. (поднимает указательный палец) Сам Аркаша Штремер из штаб-квартиры в Лондоне отдал приказ о моём увольнении… Я знаю! А иначе я бы уже цехом командовал бы. И рабочее движение было бы за меня. Директор комбината, гнида, на цыпочках бы мимо меня прокрадывался. Аркаша без моей воли и пискнуть бы не смел. Предприятие наше – приезжал бы в ножки кланяться…

Глеб смотрел себе под ноги, иногда стараясь попадать ботинком в чужие следы на снегу.

К и р и л л. Думают – я утёрся. Как бы, сука, не так! Твоя мама никак не может понять, что если она пустит черножопых установщиков антенн – просто так они уже не уйдут. Разденут её и будут иметь во все щели, пока я или ты не вернёмся домой и не порежем чертов вот так. (изобразил несколько молниеносных ударов ножом) Нельзя полагаться на случай. Что по-твоему объединяет две эти истории: про моё увольнение и про установщиков антенн? (смотрит на сына) Мы в окружении, Глеб. Давно уже они к нам подбираются. Но ничего… Теперь ты с нами. Ты мне как на духу скажи. Тебе доверять можно, ась?

Глеб озадаченно кивает.

К и р и л л. Смотри-смотри. (шутливо грозит пальцем) С предателями у нас разговор короткий. Уже скоро приедет единомышленник из Кургана. Мощный боец, бывший спецназовец, экс-чемпион страны по ножевому бою. Будет нас обучать, как всё правильно делать. Аж не терпится! Нижний хват… Верхний хват… Веер…

Кирилл встал в боевую стойку и изобразил несколько выпадов с ножом.

К и р и л л. Вот так. Чтобы бить чуркабеса – с пары ударов и всё, а не плясать вокруг него. (загибает пальцы) Ножевой бой, огнестрел, взрывчатка, guerra de guerrillas – вот школа жизни! А не то, чему сраные коллаборационисты в твоей школе учат и не то, что твоя мама со своим краснопёрым дедом вошкается. Он её уже не спасёт. Выкинь из головы, пусть всё это тает, как снег на весеннем солнце. Мы же будем учиться потихоньку, все с чего-то начинали и потом мы им всем покажем.

Навстречу им от остановки шла группа людей в кирпичного цвета униформе. В темноте их лица были еле различимы. Кирилл замолк. Хранили молчание и возвращавшиеся рабочие. Знал он их или нет, Кирилл продолжил только, когда люди остались позади:

К и р и л л. Ты ведь ни сном ни духом, что на самом деле творится. Кто нами заправляет. Читаешь всякую херь, откуда тебе знать? Что миром, что нашей страной правят «Заседание двадцати» и «Альянс звезды Давида». Мы ужа давненько под ними, с середины двадцатого века. И наш президент – тоже из них. Одни нас снизу поджимают, забирают наши рабочие места, другие сверху – скупают нас с потрохами. Сверху, снизу – бутерброд, короче. Ты понимаешь о чём я. Разберутся с нами и будет жаба гадюку е**ть.

Со стороны рембазы выехал и, натужно газуя, направился в ГОК огромный самосвал. Две пары мощных фар, на крыше и на бампере, освещали ему дорогу.

К и р и л л. Ой, материться ведь нельзя. Мат тоже жиды насаждают. Чтобы поработить нас совсем, впаривают нам своего жидобога, чтобы…

Кирилл посмотрел в сторону ГОКа и властителей. Крайний левый в темноте будто бы роговидно изогнулся. Оптический обман – и вот опять: смотрят они или нет?

К и р и л л. Короче, мы окружены, они со всех сторон. Что это значит? (подмигивает) Вот тебе первый урок: не сомневайся, бей первым. Тебе ещё много предстоит изучить. В качестве домашнего задания: будешь читать книгу одного великого человека. Я её распечатал на принтере – в коморке у меня лежит. А маме пока что не слова! И не только ей – никому. Чем мы будем заниматься… Пусть для всех это будет сюрпризом. Твою маму предстоит ещё кре-епко перевоспитывать. (потирает костяшки на пальцах) Запомни, женщина охотно покоряется только сильному.

Ещё с минуту они идут молча. Кирилл в приподнятом настроении, улыбается чему-то, потом смотрит на сына. Цепко хватает шапку у него на голове и прежде чем Глеб успевает среагировать, срывает её.

К и р и л л. Что это за дерьмо у тебя тут? (теребит белокурые волосы сына со следами мазута) Оброс как чмошник, ничего – побреем! (радостно) Будешь с нулём ходить, как настоящий солдат!

Тем временем, они уже на крыльце банно-прачечного комбината, где и располагается тренажёрный зал. Уже около года Кирилл работает там, и по совместительству – ночным сторожем на автостоянке неподалёку.
При входе в тренажёрный зал – дверь коморки, запертой навесным замком. Кирилл достаёт из спортивных штанов ключ и отпирает её.
Узенькая коморка с одним небольшим окошком почти у самого потолка плотно набита всякой всячиной: разнообразным спортивным инвентарём, порой требующим починки или утилизации, инструментами для ремонта тренажёров, спортивной одеждой. Среди этого разнообразия стояла старенькая школьная парта для средних классов и прилагавший к ней стульчик с деревянным сидением. На таком импровизированном столике стоял ноутбук с царапиной в центре экрана, на клавиатуре не хватало нескольких клавиш – такой приобретают за гроши в комиссионке. Принтер, по-видимому оттуда же, стоял на полу возле парты и тянулся проводами к компьютеру. Помимо оргтехники на парте лежали нетронутые бич-пакеты, кипа бумаг, там же – распечатанная на принтере и грубо сшитая книга «великого человека». На обложке красовалась свастика с жирными лопастями и имперский орёл, а заголовок и имя автора по какой-то причине напечатали уставным шрифтом.
С помощью прозрачного скотча к стенке крепились два импровизированных плаката – так же с принтера. На одном – фотография солдата в стальном шлеме с пулемётной лентой и ножом на плече, на другом – белокурый мужчина с тупым овалом лица и двумя амбразурами для глаз, под ним – большими цифрами «2083».
Бросив куртки на батарею Кирилл переобулся в кеды, а сыну выдал шлёпанцы, которые оказались тому слишком велики.

К и р и л л. Пойдём, я тебя кое с кем познакомлю. Мои воспитанники, детдомовцы. Молодцы ребята, быстро учатся, схватывают на лету – отличный материал. С лета их натаскиваю. Будут твоими новыми друзьями. Вон они.

Отец и сын заходят в тренажёрный зал. В хорошо освещённом длинном помещении штук десять тренажёров различного назначения. Публика различных возрастов, человек семь, болтает, тренируется: кто тягает железо, кто крутит педали, кто колотит грушу. «Здорова, Киря!» – кричит мужик с бегового тренажёра в дальнем углу и приветственно машет рукой. Кирилл небрежно кивает.
В сторонке на скамье сидят четверо подростков, возраста старших классов, одежда неприхотливая, волосы бриты коротко. Стоит Кириллу появиться в зале – их взгляды прикованы к нему, а затем и к мальчику ковыляющему рядом с ним. В этих взглядах читается зачарованное восхищение и страх.
Самый бойкий тут же вскакивает со скамейки и устремляется к Глебу.

Т о л я. (протягивая руку) Привет, я Толя.
К и р и л л. Кого я в зале за старшего оставил?
С т ё п а. Ну, меня.
К и р и л л. Без «ну». Как обстановка? Тимофей, Виктор, доложите вы.
Т и м о ф е й. Всё тихо.
В и т я. (нехотя) Всё норм.
К и р и л л. Принято. Так, а рохля наш где? Тимофей ещё один… Совсем охрип? Разболелся? Вот сачок! Будет, значит, двойную норму по физподготовке отрабатывать.

Детдомовцы поочерёдно подходят к Глебу знакомиться. Один из них уже обещает показать ему все тренажёры и необходимые упражнения.
Кирилла переполняет торжественное умиление от этой сцены. Он доволен и счастлив оттого, что всё получилось именно так. Он ни в чём не сомневается. В его воображении уже возникает картинка, как он, Глеб и детдомовцы стоят возле той самой стены у десятого дома во втором микрорайоне. Он отдаёт Глебу, баллончик с чёрной краской и тот изображает всё «как следует».

Пять царей самостийно возвышаются над плоской, покрытой тайгой долиной. Нестойкая линия горизонта их владений – очертания сутулых гор древнего хребта. Самостийно и надменно, всецело ощущая здесь собственную власть, взирают они с высоты…

2013 – 2017 гг.