мои пятые роды

 
Когда-то в своём сетевом дневнике я написала о пятой беременности не очень весёлые строки. На первый взгляд, это, может быть, и не заметно, но внимательный читатель обязательно услышит нотки уныния и печали в этом как будто бы милом тексте.

Сейчас, с высоты прошедших с того времени десяти лет, особенно выпукло открываются «грехи юности и неведения», которые зачастую коренятся в самомнении и желании решать проблемные жизненные ситуации энергией молодости и здоровья, а не силой смирения и любви.

Итак, «закрытая» запись 2006 года из моего давно заброшенного Живого Журнала:

В семь утра звенит будильник. Папа весьма ощутимо тычет в мамин бок острым локтем, что-то мычит. Беременная мама разлепляет отекшие глаза и медленно занимает вертикальное положение. С первого раза ей это не удается, по причине боли внизу живота: срок приличный, нужно быть поосторожней. Из-под кровати выглядывает единственный тапок, мама надевает его и движется в сторону кухни. В этот момент из детской твердой поступью выступает восьмилетняя старшая дочь. Стараясь сохранить равновесие после поспешного подъёма, она просто оглушительно топает. Здесь мама просыпается окончательно и шипит, что нельзя же так топать, когда все спят, сейчас проснутся малыши, и весь день будут капризничать из-за того, что встали не с той ноги. Дочь поспешно скрывается в ванной, в кухне начинается бой кастрюль и мамины приглушенные восклицания по этому поводу, которые и будят остальных троих детей… Сын мотается в отвлеченном виде, то и дело требуя завтрак, две младшие девочки затевают возню из-за платьев, колгот, тапочек, младшая без конца громогласно заявляет: «Моя, моё! Дай-отдай!», – средняя в ответ истошно вопит.

Мама, находясь одним ухом в детской, старается дать ценные указания своей школьнице и заплести непослушные косички. Девочка страдальчески молчит и морщится от «больных волосиков». Наконец ребенок собран, причесан, накормлен и остается только разбудить папу. Оказывается, это уже некоторое время пытается сделать младшая дочь. Снята резинка с папиных волос, наискось надеты очки, девочка тычет пальцем отцу в глаза, уши и рот, приговаривая: «Газя, уси, зюби», – папа стонет, но продолжает спать. Мама предпринимает решительные меры для приведения папы в чувство. Наконец глава семьи просыпается и первым делом замечает, что время – почти восемь, что в школу теперь они обязательно опоздают, что маме надо иногда думать головой, что лучше бы младшим ребенком занялась и т.д. Начинаются страшные поиски носков, чистой майки, из-под кипы книг выпадают папины видавшие виды джинсы. Папа отправляется в служебные комнаты, сын пытается уговорить маму закрыть его кровать и вновь заявляет о своем небывалом чувстве голода.

Дома утренний беспорядок. Мама героическим усилием воли читает с тремя оставшимися детьми утренние молитвы (со значительными сокращениями), пьется натощак святая вода, подается завтрак. Дети увлеченно беседуют за столом, в тарелках при этом не убывает. Мама со вздохом ложится на кровать и мгновенно засыпает.

Одиннадцать утра. Сын Ваня тормошит маму с криками, что Маша обкакалась. К тому моменту, когда мама прибегает в детскую, все упало на пол, и в эту кучу наступили… Маминой скорби нет пределов. Тряпка, куски туалетной бумаги, – беременная мама пытается все быстро убрать; виновница преступления торжественно и величественно замерла посреди комнаты. На самом деле она испугана произведенным эффектом и ожидает взбучки.


Сборы на улицу происходят под крики младшей дочери: «А мене? Моё? Надень!». Сыну все не подходит, особенно «колючая» шапка. Варежки тоже не те и обязательно «снимучие», а носки шерстяные слишком толсты и будут «жмать». При попытке надеть зимние синтепоновые штаны соответствующего размера поднимается целый бунт: мальчик привык к своей прошлогодней одежде и ни за что не желает ей изменять. Доводы не действуют. В ход идут угрозы и шантаж. Наконец собраны все, даже мама. Младшие девочки удовлетворены своими шапками, несмотря на то, что одна из них оказывается «колючей». Взмокшая мать хватает младшую дочь и спускается по лестнице. Впереди «мыши кота хоронят». Такое название у детей имеет процедура вынесения на улицу санок, лопат и ведерок для снежных «пирожков». Марина, средняя из девочек, идет сзади, держа сани за полозья, Ваня спускается впереди, хватаясь за переднюю часть саней и гневно ропщет на Маринину нерасторопность и падающие лопаты, получая периодически тычок санками в спину…

Так вышло, что к 30 годам у меня было пятеро детей. Старшая дочь Лиза перешла во второй класс, её брат-погодок Ваня должен был пойти в первый, и, кроме новорождённой Саши, мы имели ещё двух дочек: четырехлетнюю Марину и Машу двух лет. В нашем случае тридцатилетний возраст оказался рубежом, через который, как через рубикон, нужно было перейти повзрослевшими и зрелыми людьми.

Девочка Александра родилась жарким летним днём 14 июля. Почувствовав утром первые слабенькие схватки, я решилась все же одеть детей на прогулку, чтобы отвлечься и не нарушать режим. Батюшка уже ушёл к тому времени на службу, а моя мама, страшно занятый профессор, именно на этот день наметила микропереезд к нам, чтобы дать возможность дочери «спокойно приготовиться к родам».

Спокойно, как водится, не вышло. Мама позвонила часов в 12 утра и сообщила, что уже вызвала такси и едет. Чтобы не пугать её, я, сидя на скамейке перед домом и наблюдая, как дети весело играют на площадке, решила, что сообщу ей новость по прибытии. Новость, конечно, ошеломила, но не выбила из колеи мою невозмутимую маму. Она осталась гулять с детьми, а я поднялась домой, чтобы сделать последние приготовления к роддому, собраться с мыслями и позвонить доктору, с которым мы договаривались встретиться непосредственно на родах. Я ощущала уверенность в своих силах – так называемую предродовую доминанту – и не торопилась, в отличие от мамы, которая быстро вызвала на подмогу своего брата. Царствие небесное ныне покойному дяде Жене, который тогда быстрее ветра примчался, сгрёб сумки и повёз меня в роддом. На мосту была пробка, и именно тут схваточки стали болезненными! Женя крестился и поминал всех святых, а я, чтоб его не пугать, молчком кусала губы. Так мы въехали на левый берег и, развив рекордную скорость, около двух часов дня оказались во дворе больницы.

«Девочки, а вы не боитесь пятые роды пропустить?»

Доктор встречал нас удивительно нарядный, при галстуке и в брендовой рубашке. Оказывается, мы с Сашей вытащили его из-за стола, где он только приступил к празднованию юбилея своей дочери. (Не профессия, а служение!) Перепоручив меня акушеркам, врач отлучился разобраться с моими бумагами. Схватки нарастали, но рожениц во всех стадиях родов было ещё 6 человек, поэтому медперсоналу было не до меня. Единственно, зная по опыту, что потуги могут начаться внезапно, я упросила сестричек переместиться в родильный зал. Никогда не забуду, как док появился в дверном проёме, оглядел «поле битвы», где на четырёх столах возлежали разнообразно рожающие, стонущие женщины, и возгласил: «Девочки, а вы не боитесь пятые роды пропустить?»

Я как раз тихо пришипилась в уголке и помалкивала, несмотря на болючие схватки. Все с недоумением стали озираться и, проследив взгляд шефа, направились в мою сторону.

– Ну что, рожать-то будешь? – царственно спросил доктор.
– А что, можно? – пропищала я.
– Запросто! – ответил Алексей Вячеславович Кочетков – доцент кафедры акушерства и гинекологии НГМА, прекрасный врач, который принял на свет пятерых из наших восьми (на сегодняшний день) детей.

Так, послушно, по заказу, родилась наша Саша, удивительная девочка с глазами разного размера и цвета – одним карим, другим зелёным, – акушерским парезом правой руки, а также абсолютным слухом и отсутствием каких бы то ни было способностей к точным наукам. Размер, точнее, разрез глаз мы поправили с помощью массажа, правда, перед этим пережив ряд волнений: подтянутое нижнее веко офтальмологи воспринимали чуть ли не как паралич зрительного нерва. Пришлось делать малышке томографию и исключать серьезную патологию. А вот разноцветные глазки так и остались Сашеньке в подарок на всю оставшуюся жизнь.

Как я уже говорила в самом начале, потрясения для нас не закончились рождением дочки.

По моем возвращении из роддома дети разболелись гриппом. Почему это происходило в нашей семье трижды, в канун появления на свет нового члена семьи? Бог весть. Тут к доброй традиции добавилась госпитализация батюшки – на почве гастроэнтерологии. Опять я осталась одна с четырьмя ужасно высоко температурящими детьми, новорождённым младенцем, кварцевой лампой, проветриваниями, влажными уборками, небулайзером и, как сказал бы поэт, «неизбывной тоской». Слава Богу, недельную Сашу никому не удалось заразить. Малышка росла и развивалась, да и мое здоровье практически восстановилось.

Батюшка вышел из больницы, начался учебный год. Если старшая дочь стабильно хорошо училась, была старательной и предсказуемой, то сынок-первоклашка как-то в школе потерялся. Несмотря на то, что мы серьезно готовили его к учебе, как медикаментозно, так и в плане знаний (он сам читал с 4 лет), у ребёнка обострились его неврологические проблемы, и каждое утро начиналось с истерик. Всем стало тяжело, сборы в школу каждый раз превращались в ад.

Когда я уже совершенно выдохлась, на Крестопоклонной неделе Великого поста, Иван сломал позвоночник, катаясь во дворе на качелях. Сломаны оказались 4 позвонка: слава Богу, это был неосложненный компрессионный перелом. Ребёнка в больнице мы не оставили, сшили ему рекомендованную хирургом жилеточку с валиком на спине для горизонтального положения – и сразу же принялись за массажи и ЛФК.


Забегая вперёд, скажу, что этот период в жизни сына длиной в два года, когда он проходил реабилитацию и был ограничен в нагрузках, послужил нам всем добрую службу. Во-первых, ребёнок обнаружил, что домашнее пианино – лучше любых гаджетов, и его врождённые музыкальные способности нашли наконец, определённое выражение. Если раньше он просто хорошо пел и строил второй голос в наших домашних молитвенных пениях, то теперь он садился за инструмент и слушал гармонии, подбирал аккорды, пытался играть любимые мелодии. Это в итоге привело к тому, что Ваня поступил в школу для одарённых детей при консерватории, куда его взяли в 8 лет. Увы, все остальные ученики начинали своё музыкальное образование с пяти лет, поэтому наш ребёнок, хоть и мечтал играть на фортепиано, учился два года на двух специальностях – на ударных инструментах, единственном факультете, где не нужно было дошкольное образование и туда его немедленно приняли, и дополнительно – на фоно. Сдавал Иван экзамены, таким образом, на двух кафедрах и добился перевода на другую специальность! Эта нагрузка не прошла для здоровья мальчика бесследно, но в целом неврологические проблемы на фоне творческой реализованности постепенно отступили.

Возвращаясь к своему повествованию про наши мытарства имени 2006 года, хочу рассказать ещё одну историю – о девочке Марине, которой только исполнилось 4 года, и она отчаянно страдала, практически лишившись моего внимания. Немудрено: имея на руках грудного младенца Сашу и несчастного Ванюшку, которому мы все старались облегчить жизнь, побаловать и утешить, я недостаточно уделяла внимание остальным малышам. В итоге двухлетняя Машенька все равно урывала свою толику любви, а Мариночка, тихая и нежная от природы, переживала всё молчком. Так продолжалось несколько недель, пока однажды она не пришла ко мне перепуганная и не сказала, с глазками, полными слез, что ей только что кто-то шептал, что Господь хромой, а Богородица горбатая.

Можете представить себе мой ужас и страх, когда я поняла, что у ребёнка то, что мы в Церкви называем «хульная брань». Конечно, Марина побывала на приёме у психиатра, очень опытного в своём деле, который ничего не нашёл у малышки и, соответственно, никакого лечения не назначил.

Ребёнок тем временем находился в подавленном состоянии, испуганном и дрожащем. Мы отправились к замечательному пожилому священнику, который нас ободрил, пообещав, что это пройдёт, и посоветовал побольше времени проводить с ребёнком и молиться над ней столько времени, сколько возможно – и причащать чаще.

Мы так и делали, вплоть до Пасхи, целый месяц, неразлучно с 90 псалмом и Маришкой, пока вся эта беда в одночасье не закончилась. Наутро в понедельник Светлой седмицы доченька проснулась рано, пришла ко мне на кровать с улыбкой, и, как взрослая, сказала, что она уже два дня не слышит никаких «плохих мыслей» про святых.

К сожалению, Сашенька на этом фоне неважно набирала вес. Вопрос её аппетита нас занимал еще довольно длительное время: мы без конца сдавали кровь на наличие анемии.

Чтобы как то выйти из этого «пике», батюшка запланировал поездку в Хакасию, чрезвычайно сложную, так как Ивану пока нельзя было сидеть в двигающемся автомобиле, поезде и и т.д. Машины у нас тогда ещё не было, зато бывший шеф отца Андрея из его геологического прошлого согласился пустить нас на три недели в хакасский учебный лагерь ГГФ НГУ, куда мы и заехали с палаткой, спальниками, коляской и пятью детьми, причём везде возили сыночка буквально лёжа – сначала в поезде, а потом на местных такси.

Вернулись в Новосибирск мы с наволочкой сушёного чабреца, который насобирали по склонам куэст и долинкам вокруг солёных и пресных озёр, загорелые и счастливые, переставшие бояться трудностей и полные сил.

«Взросление – это бег по пересечённой местности»

С тех пор я знаю, что уныние Господь часто лечит трудностями и скорбями, а взросление – это бег по пересечённой местности. Поэтому духовный закон «всегда радоваться, непрестанно молиться, за все благодарить» из первого послания апостола Павла к Фессалоникийцам – это способ безбедной жизни и единственная возможность выстоять в беде.

Помню, как в один из дней этого непростого года, когда особенно томилась душа, я написала стихотворение, которым и хочу завершить эту главу своего повествования:

Желаний вязкая петля,
Хочу иметь, и быть, и сметь,
И брать – не после, а с нуля,
Раздвинуть клеть и не болеть,
и не роптать, и не платить,
И просто жить,
Идти, идти, и все вперед,
И сзади чтоб никто не гнал,
И под ногами чтоб не лед,
И чтоб никто не звал, не знал,
Не пожелал бы зла и вьюг.
Холодный, до смерти, испуг
За сердце чтоб меня не брал…
А дети, дети пусть идут!
Вот так, за ручки, впереди.
И пусть холодные дожди,
И годы пусть меня не ждут…
Да так, пустое это все,
Теснится, возится в душе!
А надо мужества еще,
И столько радости… уже.