Примечания

Сравнительно недавно многие литераторы и издатели печатной продукции вскользь замечали, впрочем, не навязывая своего мнения, что весомость и ценность художественного произведения, – будь то роман, повесть или поэма, – познаётся через примечания. Не откладывая в долгий ящик сей тезис, попробую не только согласиться с ним (как с аксиомой), но и применить на практике.
      Необходимо найти концепцию своеобразного противоядия против читателя, направленную для его же пользы. Упраздняя авторов застойных произведений на чердаках, т.к. мода на них прошла, читатели правы: примечания в данных трактатах минимальны или отсутствуют вообще. Нравственные читатели игнорировали процесс забвения и приносили помощь экологии тем, что сдавали книги в макулатуру. Как говорится у мебельщиков: на вкус и цвет эталонов политуры нет.      
      Совсем другая перспектива у жанра фантастики, она заставляет писателя пополнять пробелы в знаниях читателя. К примеру: я ввожу новый термин измерения просторов галактик – квазидюпель. Упираясь в него на 6 странице, читатель начинает слегка нервничать: мол, что это такое? И видит звёздочку, направляющую взгляд в примечания: квазидюпель = 1000 киломахам, см. стр. 57. Читатель ищет страницу 57, где в примечаниях находит:
киломах = 1000 миллипультям, см. стр. 82.
Взяв след, как гончая, читатель слюнявит палец, мчится к 82 и обнаруживает, что миллипультя = 1000 квадрохилей, а затем на 124 стр. находит:
квадрохиль = 2/3 ярда в 27 степени.
Уверен, что читатель не будет искать 2/3 ярда и извлекать 27 степень от неё, но будет иметь хоть какое-то представление о квазидюпеле. Однако, главное заключается не в разъяснении о квазидюпеле, а в испытанных эмоциях исследователя или охотника, идущего по следу.
      Художественные произведения с историческим подтекстом реанимировать не надо. Вот где можно вовсю развернуться примечаниям на страницах текста и в конце книги. В этом случае о предисловии речи нет, оно стоит отдельно, как первый щит для копий и молний критиков (если такие найдутся).
      Внимательные читатели замечали, что часто разносно-убийственные отзывы критиков служили замечательной рекламой. Так было с И. С. Барковым сравнительно давно. С Б. Пастернаком, И. Бродским и А. Солженицыным сравнительно недавно. Последним досталось «на орехи» не только от критиков, но и от читателей со страниц «Крокодила», газет «Правда» и «Известия».
      «Я не читала гадких пасквилей идеологического опричника разлагающегося капитализма, – писала доярка Герой социалистического труда Ж. Опова – но твёрдо убеждена, что советские писатели так не пишут!»
      «В наш бодрый и светлый оптимистический период незыблемых и непоправимых свершений советского народа добавляют ложку дёгтя. Кто же это делает? – интересовался не менее знатный металлург, лауреат премии Ленинского комсомола П. О. Дхалимов, и сам отвечал. – Новоявленный щелкопёр, ещё вчера тянувший срок в зоне по уголовным статьям!» И призывали крепить ряды, дать отпор, вырвать с корнем и признать персоной нон грата. Призыв подхватывали в СП, где маститые литераторы типа А. Барто и С. Михалкова в эффектных позах с трибун клеймили позором отщепенцев, а прогрессивные писатели, обросшие мягкой мебелью, раздельными санузлами, электробытовыми приборами импортного происхождения и дачами, говорили о высоких идеалах и общим голосованием исключали их из своих рядов... Что делать? — спрашиваю себя, как Н. Г. Чернышевский (не обвиняйте в плагиате, любой русскоговорящий может задать этот вопрос).
      Легкомысленные французы грассируя и прононсом копируя сифилитиков, подсказывают универсальный ответ: шерше ля фам (ищите женщину).
      – Но это же элементарно! – любимая присказка Шерлока Холмса, подчеркивающая тупость Ватсона в телесериалах. – Найти женщину так же легко, как применить мой дедуктивный метод в раскрытии кражи со взломом или убийстве на почве ревности. – сказал бы великий сыщик, попыхивая трубкой на Бэйкер-стрит, и играя нечто грустное на скрипке. – Вот если бы это было написано симпатическими (не путайте с производным от слова симпатия) чернилами, то в эпизоде появилось бы... Или под креслом лорда Хэндвуда нашли бы редкий экземпляр пропендроза: от его укуса умирают мгновенно. В этом случае присесть у камина с чашечкой ароматного кофе и взвесить страх смерти...
      И на ровном месте появляется интрига, интерес. Ведь морзянка многоточий и многозначительность недоговорок – непаханая нива (не путать с автомобилем ВАЗ) для примечаний...      
      Сдерживая трясущуюся диафрагму организма (не фотоаппарата), следую в нужном направлении и... нахожу подходящий прототип — Золушка (персонаж Шарля Перро). Интрига закручена феей (злая-добрая волшебница), тыквой (бахчевое растение) мышами, балом и прочими отвлекающими манёврами. Потом всплывает главный вещдок – хрустальная туфелька (вид повседневной обуви). По которой Принц (сын короля, ведёт паразитический образ жизни) ищет понравившуюся девушку (дочь бедного частного предпринимателя, получила незаконченное профессиональное образование в безлицензионной среде), чтоб удовлетворить свои плотские потребности (ст. 134 ч. 5 УК РФ: совращение малолетних группой лиц по предварительному сговору – до 20 лет) под видом любви с первого взгляда (голословное утверждение автора).
      Избранный мной путь примечаний по ходу текста позволит читателю не отвлекаться на сноски, цифры, сэкономить время при листании страниц, что даст шанс глубже вникнуть в написанное. Но не будем отклоняться от главного: поиска женщины по обуви. Советом помог Дмитрий Богатырёв:

      А живут в Сибири только дуры
      И, конечно, только дураки.
      Ведь везде – низки температуры,
      Ведь повсюду – цены высоки.

Как я понял, Дима советовал сузить круг поиска Сибирью: дескать, надо дурней искать. И на том спасибо. А тут ещё цены кусаются... И я сделал
      ОБЪЕКТИВНЫЙ ВЫВОД

      Свысока смотрю на полудурков,
      что в Сибири долбанной живут.
      Сам хожу в копеечной тужурке,
      за трояк мне лапти ноги жмут.
      Посчитал однажды в гардеробе
      пиджаки, рубашки и носки
      и решил, что мы в огромной попе:
      цены на бельишко высоки.
      Можно экономить на китайцах,
      но не поднимается рука:
      в хлопковых штанах отмёрзнут яйца, –
      изотерма минуса низка.
      Можно стать «моржом» и по фиг холод,
      закаляться, чтоб не брал мороз.
      Но, братишки, я уже не молод
      и года шагают под откос.
      Можно взять турецкую дублёнку,
      шапку из ондатры, сапоги,
      чтоб зимой не чувствовать позёмку.
      Но опять же – цены высоки.
      Написал о кризисе в журнале:
      мол, хреново, братцы, мы живём!
      «Це не актуально», - мне сказали,
      заплатив занюханным рублём.
      Гонорар не кормит и не греет,
      уж не раз всё это проходил.
      Жизнь меня на полную имеет:
      в Томске я – законченный дебил.

      Сыск в библиотеках дал результат, по всем признакам подходящий к объекту моих поисков: «Венерин башмачок» (Н. Хоничев, стихи и поэмы. Томск, 2005 г.). От радости я прыгал по квартире (33,3 кв. м.), чем приводил в недоумение кастрированного кота (возраст 3 месяца), 3 цветка (педилянтусы) и жену от 3 брака (совпадения цифр случайны). Высоту прыжков стимулировал тот факт, что книга не имела предисловия. И хлёсткий критик (полоса еженедельника «Буфф-сад») Прокопий Неназванный, грызущий всех в пределах формата редакционной политики, прошляпил презентацию книги и не погрыз «башмачок» Хоничева: разгромной статьи, а с ней и рекламы, ведущей в комитет по Нобелевским премиям, не было.
      Хотел жрать (как бастующий чернобылец на 4-е сутки голодовки) и переваривать стихи, а на десерт – поэмы. Субъективный анализ (не баночка с коробочкой) позволял делать неограниченные примечания и комментарии, направленные на читателей, а не на автора и литераторов.
      Примечания не отнимали права быть акушеркой, губернатором, актёром, грузчиком, министром, картёжником, митрополитом, президентом, кем хотите. Скажу прямо, что ни одна из этих (или по списку центра занятости) профессий не осталась бы для меня бесполезной. Чего не сделаешь ради читателя! Заставь дурака богу молиться, он и лоб... Тьфу ты! – вот  ведь не к месту влезло. И я ринулся в «Венерин башмачок».

      Люблю я съесть на обед
      С пюре из картошки – сосиску.
      Я очень томский поэт.
      А значит – поэт всероссийский.

      Может, иной дамочке хватило бы этого утверждения «поэт всероссийский» для цикличных изменений в организме с выкатыванием глаз от переполнявших чувств
и учащённого сердцебиения по причине временного или безнадёжного помешательства (о таких говорят: она была от него без ума). Только со мной такие штучки не пройдут: я не буду грызть шариковую ручку при поисках восторженного эпитета для рецензии. Восхищение скрою тошнотворным скепсисом, затем приспособлю перифразу народной поговорки о волках (не позорных) под композицию объекта: с поэтами жить – стихами выть. После чего войду в образ, работаю, зачитывая варианты перед зеркалом, и выплёскиваю вой в пародии:

      Пюре картофеля ем,
      достоин за это медали.
      Сосиску хряпать не всем –
      зарплату в купюрах не дали.

      Стихи даю на обед,
      балдеет под рифмочку баба...
      Я скромный томский поэт –
      поэт мирового масштаба!

Разберём подробно. Зачем подчёркивать своё благосостояние: люблю картошку... сосиску. Я люблю зернистую стерляжью икру, но молчу об этом. 40 миллионов нуждающихся (потенциальные читатели), живущих за чертой бедности, будут вправе выразить упрёк: если, мол, трескаешь деликатесы (в их понимании), то не действуй на нервы и выделение слюны. Другая категория (меньшая) читателей воспримут эти строки сигналом к действию: могут подкараулить для гоп-стопа, насмотревшись сериалов...  И оправдывайся потом с выбитыми зубами, что издатель за книжку шиш заплатил, и появилась она благодаря спонсорам.
Мой вариант выгоднее. Дескать, перебиваюсь на картошке, а баба (сожительница, подруга) в экстазе (от крахмала не одни салфетки стоят). Тут можно только представить количество почитательниц. И становится понятно, что надо не орать на митингах, а переходить на подножный корм. Да и стихи пора переводить на инглиш, поднимая брэнд Томска: издатели, ау! (Андрею Олеару). Причём, этот деятель представлялся мне на фоне творческого бомонда Змеем Горынычем о трёх головах: писатель, издатель и переводчик (с канадского). И здесь же одна голова Олеара (поэтическая) материализовалась из фантомов воображения и, со ссылкой на пресловутый «Буфф-сад» с дьявольскими цифрами 1999 года, продекламировала:

      Ударит, да без промаха
      В глазах – темным-темно...
      Намерен ли зубатиться,
      иль нежить – не поймёшь...
      А на сердце – сумятица,
      на то оно и дождь.

Я сохранил буфф-садовскую пунктуацию и написал пародию РодНоя:

      Затихло. Нет ни шороха.
      И тут-то в самый раз
      ударило без промаха,
      аж искорки из глаз.
      Я сразу же, как водится,
      знаменье совершил:
      прости, мол, Богородица,
      грешил в стихах, грешил...
      В макитре плыло марево,
      стою как идиот:
      прилично раскумарило –
      забыл падёж и род.
      Хотела шибко нежности:
      удар меж рог – темно...
      Мочила дождь промежности,
      поскольку он – оно.

Материализовалась вторая голова А. Олеара (издательская), и настырно попыталась увести меня в дебри любовной философии.

      Что знать дано нам о любви?
      Окутана покровом тайны,
      собою недурна на вид,
      или – проста необычайно.

Появилась пародия Точка над i

      Поэт со сцены молвил: «Тля –
      могу заверить на примере –
      проста в любви, как три рубля.
      А секса в бывшем СэСэСэРе...»

      Орёл любви! Он воспарил,
      он так красиво дал вопросы,
      что бигуди сплетались в косы,
      и сразу баб в себя влюбил.

      Любовный мрак развеял так:
      «Какой уж век её гадают.
      Любовь острее понимают
      на фоне кошек и собак!»

Тут и третья голова (переводчика) возникла и начала пудрить мне голову музыкальными опусами Коэна. Пришлось послать её к Артемию Троицкому. Ибо канадского языка я не знаю ни одного, чтоб общаться с Коэном, а перевод по подстрочнику... Режиссёр английского театра (труппа играла только Шекспира), будучи в прошлом году на гастролях в Москве, после просмотра «Гамлета» в переводе, сожалея произнёс: россиянам втирают «Гамлета» М. Лозинского, а не Шекспира...
      Кстати, почему Хоничев допустил пренебрежение к родному Томску,  не написав посвящения к 400-летию? Книга вышла в 2005, один год прошёл от 2004 года – юбилейного. В процессе поисков по библиотекам я обнаружил яркий пример патриотичности у Сергея Яковлева в книге «Берестень»: «Грядущему 400-летию...» и всё такое. Так и написал в 1997 году. Во как вдаль смотрит... Двигаемся в «Венерин башмачок» дальше.

      Да мне жизни без сладкого нет,
      Ни в мороз, ни в любую жару.
      Я три дня не увижу конфет
      Так тебя – и без секса – сожру.

Что же это такое? Читатель ждёт высокий образ, пафос, а видит элементарное обжорство: то сосиски с картофельным пюре, конфеты, затем угроза ритуального каннибала... Ещё один момент: пора уходить от заглавных букв в начале каждой строки, опираясь на правила грамматики. Я согласен с возможными оппонентами, – допускали великие (сам Пушкин, Лермонтов!) завихрения от правил. Но надо наводить порядок: не пишем же мы каждую строку прозы с заглавной буквы.
      Вольный подход к законам может иметь эти самые законы во все мыслимые места: тут и стихи без заглавных букв, строки без знаков препинания, или вообще чёрт знает что от лукавого. Язык заложил в слово «грамотность» знания, которая подменяется граммами (весомостью). Забвение элементарных законов и правил грамматики рождает хаос, – в первую очередь, – в головах людей и передаётся на действия, поступки и поведение. Движение не по правилам грамматики (т.е. не по прямой закона) часто приводит к авариям (см.  ПравДорДвиж).
      Взять армию. Там не услышишь команду «С правой ноги, шагом марш!» или «Справа налево рассчитайтесь по одному!» Отсчёт идёт слева, картография – тому подтверждение. Любой мексиканец, захотевший туристом познать мир, берёт географический атлас и ищет Томск. В справочнике он читает, что город находится на правом берегу Томи (если встать по-военному – задом к истоку), и находит Томск там, а не в районе Чёрной речки (на левом берегу). А вот номера домов на улицах Томска не придерживаются дисциплины: на проспекте Кирова они идут правильно (нечётные–чётные), а на проспекте Ленина и улице Красноармейской наоборот. Такая белиберда чиновников, внёсших посильную лепту в картографию, приводит мексиканцев в замешательство: правое подменяется левым и путается с правовым.
      Чехарда не только в Томске. Москва рай для примечаний. А. И. Лебедь, занимая пост секретаря Совбеза, задержал через агентов А. Б. Чубайса на взятке в ходе приватизации госимущества, о чём показали по ТВ. Но когда совбезнику разъяснили правила, то взятка оказалась гонораром за неизданную книгу. Пришлось бравому генералу ехать в Красноярск (губернатором) для изучения карт края. Б. Березовский был при Ельцине уважаемым, а при Путине (учил правила в КГБ) сбежал в Лондон. Туда же убёг Р. Абрамович (изучал географию губернатором Чукотки). Надеюсь, что читатель понял последствия нарушений правил грамматики. Хорошо о таких сказал Сергей Яковлев:

      Даже те, кто сметливо хватки,
      в чьи карманы потёк барыш,
      будут брошены на лопатки
      и увидят небесный шиш.

Присоединился, сотворив Весомое:

      Иногда напущу тумана,
      если нравственный вижу крен:
      дескать, есть и на вас программа...
      Я такой справедливый хрен.

      Хорошо бы вещать с амвона,
      православный надеть киот,
      чтоб раскинулась славы крона:
      мол, поэт – большой патриот.

      Тех, которым все взятки гладки,
      в чьи карманы течёт продукт,
      гнуть в салазки да по сопатке...
      Я такой прогрессивный фрукт.

      Хорошо бы да кабы если
      нечисть всю бы забрали в плен...
      Как не выбросить слов из песни,
      так и я у Союза член.

      Постращаю небесной карой,
      напрягаю звенящий звук...
      Вот Макаров попал на нары:
      значит, вирши – не тихий пук!

Увлёкшись примечаниями, сначала свернул на Олеара, потом губернаторов вспомнил,  а совсем забыл о Н. Хоничеве. Спешу вернуться к еде, т.к. творческой пищей сыт
не будешь, чтоб сгладить выпуклости и перевести в плоскости.

      Взял от папы широкую кость.
      Взял от мамы припухлости губ.
      Вижу женские мысли насквозь,
      строю с ними свой сладенький сруб.
      Я мужчина дородный, в соку,
      да к тому – со стихами башка.
      Как же тут наваляешь строку,
      если сладким не пухнет кишка?
      Мозгу нужен подпитки процесс:
      заварное, зефир, шоколад,
      чтобы был не регресс, а прогресс...
      - В сексе тоже? – бубнишь невпопад.
      Соглашусь. Я тебе не месье.
      Но себе не сломаю судьбу:
      крем-брюле и кило монпансье
      для оргазма добавлю в едьбу.

И снова рву в «башмачок».

      Как по двум холмам, по сахарным
      До утра губами я бродил...

      - Элементарно! – опять воскликнул бы Холмс. - Отдаться лобзанию не ново.
Но где недосказанность, интрига, многоточия загадок?
      И я внёс их.

      Стыд тебе сейчас до лампочки.
      Разметались руки, волоса,
      на ногах белеют тапочки,
      на загаре тела – полоса*.
      По твоим холмам и впадинам
      до утра губами я бродил.
      Отрезвляет запах... Гадина! —
      ненароком в ** угодил.

* Читателю даётся право раскрыть метафору: где проходит полоса без загара?
** Надо найти пропущенное слово.

Это просто. Делается схема стиха. На схеме вырисовывается следующее:
а) в каждой строке должно быть 9 слогов;
б) выясняется, что в 8 строке пропущено слово из двух слогов;
в) это – часть тела из двух слогов с ударением на первом слоге;
г) если читатель не может сделать простой задачи, то он – тормоз (определение младшего внука, которому 6 лет).
Читатель должен понять пакость романтических загулов губ и проникнуться практицизмом: сгрёб и, как говорится... (интрига). А мы пока вернёмся к Хоничеву.

      Хорошо, под костёр с утра,
      Тары-бары да шуры-муры.

– С чем это едят? – спросит один читатель.
– Попытки заигрывания с народным фольклором, с воровской феней. Потуги в искании своего пути от штампов в литературе, чутко оберегаемых охламонами от критики. – скажет другой читатель. – Правда, женщина бывает сильно вредно-ядовитой. Подходишь к ней как к товарищу и другу, а она вертит перед тобой... В башке вскипает бурда, как брага, в смысле инстинкта. И в этот период запросто может потеряться нить приличного разговора и выскакивать неожиданные фразы:
– Греховодница ты с передне-задними уклонами. Такую агитацию развела формами! Ты же можешь того... одними глазами положить мужика на обе лопатки. Нет, лучше на тебя не глядеть вообще, оппортунистка!
      Далее можно пойти проторенной многими дорогой указок (ссылки для каторжной Сибири в строку не лезут) на мнение признанных авторитетов (не блатных) типа: как писал П-ов в письме к А-му 28.12.1842 г. из имения... Заменяя отсутствие своего мнения (или ума) присутствием этих качеств у других. Но такой фортель может сказать лишь о начитанности, умении манипулировать подручными материалами и не больше того. А нужно научиться правильно брать левую руку, морочить голову хиромантиями линий ладони, параллельно занять умным разговором, скажем, о написании букв алфавита, и женщина – ваша...

      Растудыкина голова!
      Для понта разорвать рубаху
      и найти для неё слова
      про лю-лю, и обнять с размаху.
      Выпить херес на тет-а-тет,
      поцелукать колено-ляжку;
      дальше – больше, ведь я поэт,
      и душа как моряк – в тельняшку.
      Интригую размером дам,
      соблазняю стиха размером,
      трали-вали и по кустам:
      показать шур да мур примером.
      А в кустах, под талды-булды,
      прижимать и ласкать засосом
      шею, груди, потом туды
      страсть загнать не пустым вопросом.
      Поблатыкать вперёд-назад
      на траве, на пахучем сене...
      Фраер, падла, как цуцик рад,
      что пишу, как и он, по фене!

Если эти строки прочтёт мужчина, пожелаю ему испытать на себе благотворное влияние открывающейся перспективы. Если они попадутся на глаза женщине, то пусть её флирт, очаровательные томные вдохи и выдохи (при которых соблазнительно смотрятся декольтированные платья, а не футболки с рожей поп-звезды) позволят посмаковать осуществлённые надежды...
      Читателю сдаётся карта с низа колоды астрологического прогноза в тёмную, а вместо второй карты предлагают сосчитать волосы на одном квадратном сантиметре у брюнетки и блондинки, потом сравнить показатели. Что-то наподобие таких манипуляций проделывает и Муза с настоящими поэтами. Можно было бы с ней поговорить, любезно характеризуя:
– Старая хрычовка! Кого только ты не подпускаешь на близкую дистанцию? Такого сорта барышни приятно удивляются креплёному напитку под названием «Вермут». Да чтоб тебя искусал бешеный пёс, и не нашлось вакцины от столбняка!..
      В этом случае нужно быть последним живодёром, чтоб все свои неудачи сваливать на плечи этой хрупкой женщины. А ведь они такие романтичные. Взять Ирину Малышеву:

      Я мягко уходила в ля-миноре...
      Гитара чья-то дрогнула в чехле,
      Сентябрь в невербальном разговоре
      К твоей слегка притронулся щеке.
                (Альманах «Сибирские Афины»)

Название альманаха вызвало смутную тревогу. Глазное дно в отражении зеркала не указывало на глубину Томи, а давало направление на глазное яблоко. Простое яблоко – бессловесный, но важный предмет мифологического предания с Евой и змеем, на конец сентября и т.д. и т.п. как ввернул бы С. Гандлевский. Так родились Осенние акценты.

      Протест не выражаю я орально,
      слова мне как фугасы для сапёра.
      На фоне до-мажора невербальном
      на бабье лето хватит ля-минора,
      срывающего листья билетёра
      под платьем ностальгическим
                и бальным.

И память неожиданно подсказала: ищи Афины! Нашёл в «башмачке» у Хоничева:

      Просто гуляю, варяг зацелованный,
      Гость из Афин из Сибирских...

Тут уже можно что-то обобщить: то автор «до утра губами» бродит (целует), то сам «зацелованный». А это совсем разные вещи со своими названиями. Куда же тогда деть «без секса - сожру»? Можно рассуждать о поцелуях в современном обществе и упадке нравов, о результате очевидного отсутствия сдержанности... «Бесконтрольность грубых физических порывов, импульсивные ласки напоминают животных и лишают личность очарования любви...» – говорила мне знакомая. Я внимательно слушал её, но смотрел на груди под кофточкой, пытаясь вспомнить цвет сосков. О, женщины сногсшибательно действуют. Хлеще первача-самогона... 
Находясь в полной прострации, опять вспомнил о Хоничеве и написал.

      Шибко люблю целоваться засосами,
      стиснув в объятиях даму.
      Всё по понятиям: балуюсь косами
      и выполняю программу.
      Линзы очков-простачков не бесстыжие,
      но постоянно налево.
      Губы, вспухшие паховыми грыжами –
      тебе, моя королева.
      Чувства, знакомые каждому русскому,
      будь хоть колпашевский витязь, –
      подухариться пред девою с блузкою,
      мол, оцените, вглядитесь:
      я не купец и дышу вдохновением,
      ритмом стиха закрученным,
      гость не из Осло-Парижа – явление.
      Це... по такому случаю!

Тут я подумал: смогу написать  стихи на иностранных языках? Через 7 минут сделал  (показываю на русском, тут с одними иероглифами замучаешься). И надо было уточнить. Звоню, трубку взял старший внук. Я спросил: 5 или 6 языков использованы в моём стихотворении? И зачитал его:

      Чан Кайши, Хошимин, гуд монинг!
      Фудзияма, Милан, пардон.
      Мерседес, пекинес энд блюминг.
      Березовский ту дэй – кондом!

С минуту слышался треск, лай, скрежет и пошли гудки отбоя. Через 4 минуты позвонила дочь и спросила, почему Лев Николаевич (старший внук) катается по полу и закатывается смехом так, что текут слёзы, и они размазали акварельный рисунок Глеба (младший внук), отчего он тоже закатывается, заливаясь слезами. И вполне педагогично посоветовала не доводить внуков до истерик, закрепив истинными русскими словами, какие можно только ушами слушать.
      Я вернулся к Н. Хоничеву. А куда деваться? Попробуйте привязать к хвосту кота на метровый шпагат пустую консервную банку, и спросите: сможет ли он убежать от неё хотя бы за угол? Вот почему я не мог бросить «башмачок» и снова прилежно натягивал его (не в сексе), как перчатку. С русским языком у меня была хоть какая-то практика, закрепленная учёбой. А проникновения в иностранные языки – лабиринт катакомб. Это подтверждала (отчасти) Елена Клименко:

      Завтра всё будет прочнее,
      Чем проза Хемингуэя.

Опять пришлось отвлекаться, чтоб найти Принцип прочности

      Осень. Подстрочник ломаю
      назло весеннему маю.
      Вчера промелькнула улыбка,
      а ощущение зыбко.
      Прочности целый фундамент
      необходимо дать даме.
      «Приап» Баркова прочнее,
      чем проза Хемингуэя:
      завтра с великой точностью
      займусь внедрением прочности.

«Баратынский присылал Дельвигу свои сочинения до отсылки в печать, и последний отдавал их переписывать жене. Баратынский никогда не ставил знаков препинания...» А. П. Керн «Воспоминания о Пушкине, Дельвиге, Глинке». М. 1988, с. 67. Видимо, Владимиру Пшеничному стихи переписывать некому.
Воспоминания о духах, впадая в мистицизм, высказала Ольга Комарова:

      Духи бессмертны, бессонны,
      Бесхлебны, бестельны...
      Вечный союз между этим и тем
      Не нарушу.
      Снова меняю строчку – на душу,
      Строчку – на душу.

Понравилось, что она идёт по пути Велимира Хлебникова, хотя компьютер подчёркивал чертой два слова, считая их в правописании неким выродком, не имеющего общего с художественной литературой. Чего (думаю) компьютер пальцы веером расфуфырил? Я ведь с дядей Юрой Миловановым на будьте любезны. И он соответственно, хоть за спиной колымский четвертак. Затем вспомнил определение словаря  воровского языка и набросал: БАРЫГА

      Духи достаточно долго
      дурачили плотским.
      С Пушкиным духи дружили,
      потом с Маяковским.
      Духи-собаки сознательно
      строчки сушили:
      строчки без духов пусты
      и бездушны, бессильны.
      Муза поэтов сказала мне:
      «Слушай-ка, Толя!
      Строчки у духов на душу
      сменяешь без горя!»
      Строчки менять, в душу их мать,
      явно не струшу.
      Стал уж барыгой бездушным,
      язви их в душу!

Захотелось залезть на крышу дома и потрогать звёзды рукой, а может быть, сыграть для них фантазию осени или похоронный марш. Но люк на чердак был закрыт (ключ у домкома). А  эта особа, известная в узких кругах своей репутацией, и в 67 лет игриво изображала, что поток почитателей её красоты не иссяк, создавая фон оптимизма. И всё же ключ не давала, опасаясь неведомых катаклизмов.
      Не страдая избытком желчи, как-нибудь оторву небольшое количество её у поджелудочной железы, и выплесну на склеротичку. Ждали «Анна Снегина» С. Есенина и «Облако в штанах» В. Маяковского, чтобы заранее вооружиться перед поэмами Николая Хоничева.
      «Ты у меня получишь! – мысленно говорил я Хоничеву, обидевшись на домкома.
– Писал бы про индейцев, как Генри Лонгфелло, так ведь нет же, на Венеру потянуло! А от этой дамы не только башмачки, а копыта откидывают!»
      Однако вероломный автор в оставшихся двух поэмах нанёс мне два неожиданных упреждающих удара. Первый пришёлся под дых (у боксёров – солнечное сплетение),
и у меня перехватило дыхание: первая поэма была с примечаниями (исторические пояснения прозой были втиснуты в стихи поэмы). Я отдышался и бросился ко второй поэме.
      Второй удар попал не в бровь, а в глаз: вторая поэма – в том же стиле! Брызнули слёзы бессилия и искры растерянности (отсюда выражение звездануть по глазу).
Конечно же можно было бы прокатить Хоничева по классическим поэмам, в которых
нет примечаний. Можно было бы попытаться задрать изложение и стиль материала. Но удары-то были не ниже пояса, т.е. не по яйцам. А это терпимо.
      Тут на глаза попались стихи Льва Рубинштейна с чертами модернизма, пересекающихся альтернативных голосах–событиях–ситуациях, выдаваемых за семантику возможных миров. Рядом лежал Тимур Кибиров, оседлавший речи генсека КПСС (название одного опуса чего стоит):

«Речь товарища К. У. Черненко на юбилейном пленуме
правления Союза Писателей СССР 25 сентября 1984 г.»

И эта дребедень выдавалась за новое слово в стихосложении?.. Николай Хоничев и «Венерин башмачок» со стихами и поэмами сразу обрели нормальный подтекст и даже сделались привлекательными. Стало ясно, что ловить мне в «башмачке» больше нечего, и я поставил точку.

2006