Эх, рано вст. охр. Ч. VII. Час. Род. моей, продолж

                Амиров

     Но, кроме Курбатовых, вернее Курбатова (больше таких не было), был и Амиров, который среди такого же, как и он большинства, по-своему был наиболее яркой фигурой.
 С одной стороны: рост под метр девяносто и внешность. Его вполне можно было бы представить героем поединка с татаромонголами (с противной стороны, конечно), в каком-нибудь историческом фильме. Только немного подкормить и подкачать соответственно росту.
 С другой стороны: полная ограниченность в соответствии со своей природой и шестью классами образования и, вместе с тем неуёмная жажда выдвинуться, стать кем-нибудь: то десантником, то сержантом, то офицером. В этом плане Амиров очень досаждал замполиту части.
 Когда в очередной раз его посещало такое желание, то становился, просто опасен – он старался не спать на посту, а разве это было возможно при бессменной службе в карауле в течение двух недель?
 Поэтому спал он на ходу и спросонья мог всех перестрелять. Когда же этот “бзик” проходил, сладить с ним было просто невозможно: по любому незначительному поводу он “вставал на дыбы”.
 Однажды Амиров попал на “губу”: в городе, где он был в увольнении, его нашли в яме, выкопанной под электрический столб, спящим и пьяным “вдрызг”...
 Вспоминается также состоявшийся в солдатском клубе совместный вечер солдат с молодыми “зэчками” из исправительно-трудовой колонии, располагавшейся в нашей округе. Амиров, уже изрядно набравшись где-то, решил порадовать всех собственным исполнением известной песни. Подойдя к ещё неподключенному микрофону, находившемуся где-то на уровне его пояса, извиваясь всем телом, чтобы попасть в этот микрофон, он завыл в полную мощь своего абсолютно немузыкального голоса:

     - Как эта девушка сапсем  с  ума  сошла...

      Известно, что у всех ограниченных умственно, но физически здоровых мужиков - неодолимая, почти животная тяга ко всему, что относится к женскому полу, и Амиров не был исключением.
   
     Однажды увидев, как вдалеке пробегал кот, он сказал, что мог бы сейчас хоть кошку... И я вспомнил, как в карантине проснулся под утро перед подъёмом на своей койке второго яруса от того, что мне приснилось, будто еду я в поезде, но трясло так сильно, что я, несмотря на крепчайший сон, проснулся (обычно меня и других в подобном случае могла разбудить только команда “подъём”).

     Смотрю, Амиров внизу подо мной кого-то невидимого усиленно подбрасывает вверх всем телом. “Амиров!”, крикнул я ему. Он затих. Ещё полчаса были мои.

     Потом во время утреннего построения он спрашивает:

     “Зачем ты меня разбудил?”

     “Но ты же спать мне не давал!”

     “Так я же, как раз в это время самое, самое…”


                Зайнутдинов

     Тоже из нашего ташкентского призыва, но, конечно, не из Ташкента, а, наверно, из Чирчикского района. Почему? Уж, больно неразговорчив был он, по сравнению с ташкентскими земляками, нескромно говоря.
     Когда его о чём-нибудь спрашивали, в ответ он только нечленораздельно что-то мычал, да и на своём родном узбекском говорил ненамного лучше... Роста он был где-то среднего, не слабый физически (видно, до армии в колхозе и дома довелось уже немного поработать кетменём), но какой-то весь угловатый, сутулый, лицо невыразительное, рябоватое. По сравнению с Амировым был куда более исполнительный и, как казалось нам (мне, по крайней мере), без всяких претензий...
     Первую зиму мы часто попадали в один караул, где и приходилось вместе замерзать. Ближе к весне он начал заниматься бегом. Когда основная масса солдат нашей роты находилась в казарме и увиливала от физзарядки, он с охотой мог пробежать на стадионе ещё несколько дополнительных кругов.
     Делал Зайнутдинов это и в личное время, которое иногда выпадало и у нас - чтением он не занимался, выпиливанием всяких накладных ручек из плексигласа тоже, что было очень распространённым занятием среди многих солдат нашей роты.
 
     Позже, когда я стал командиром отделения, наши дороги практически разошлись. Но бегать он продолжал, в том числе и в караулах, где мы фактически проводили основную часть времени.

     Постепенно внешний вид его начал меняться к лучшему: расправились и ещё более окрепли плечи, стала красивой фигура, мышцы живота выглядели очень рельефными, какими мы привыкли их видеть у греческих олимпийских спортсменов на рисунках.
     Речь Зайнутдинова, хотя и стала более выразительной, но пока ещё явно отставала в своём развитии от изменяющегося внешнего вида.

     Он мог уже, и надерзить сержанту, поскольку стал чувствовать себя более уверенно, к тому же увеличивался и солдатский стаж. Бегал он до конца службы и, как мне потом рассказали, добегался до того, что в трёх разных близлежащих от караулов деревнях от него осталась живая память... (и языка на это хватило!).
 
     Думаю, что без ведома начальников караулов, он много не набегал бы, и его деревенские пассии, наверняка, давали ему, чем откупиться от начальства, а именно, как минимум, бутылку первача...


                Ляднев

     Был он при мне последнего моего года призыва. Эти призывники, и он в том числе, 1945 года рождения, то есть Победного Года войны, и поэтому их было поболее количеством, чем в предыдущих наборах. Думаю, что на следующий год их было ещё больше, судя по числу школьных классов, в которых учились дети 1946 года рождения: в среднем этих классов было в два раза больше остальных.

     Внешне от других своих сверстников он мало, чем отличался. Роста чуть ниже среднего, черты лица правильные, средней упитанности..., и глаза, в которых проглядывалась некая доля ума (среднее образование, которое у него, было, всё-таки сказывалось), в сочетании с изрядной хитростью. Ну, насчёт хитрости, то этим никого не удивишь! ... Однако, было у Ляднева несколько особенностей (если не считать ночного недержания мочи), которые выделяли его из основной солдатской массы.

     Первая - он был баптист. А баптисты не должны держать оружия в руках. Но, как известно, в Союзе религиозные чувства в расчёт абсолютно не принимались, именно поэтому евреям и мусульманам приходилось, хотели они того или нет, “трескать” свинину и прочие недозволенные религией продукты. И, всё-таки, именно своим оружием он спас жизнь сержанту Косте Омельчуку - помощнику начальника караула, когда на того набросился другой караульный, пытаясь пронзить его примкнутым штыком карабина.

     Ляднев стоял на посту у дверей аэродромного караульного помещения, где как раз происходила “разборка” между ними. Часовой этот был хроническим алкоголиком и пропивал всё подряд, что только можно было: портянки (как это ни смешно звучит - новые, конечно), валенки и даже свою кровь – он был донором, а за сдачу крови полагалась компенсация, вот он её и пропивал...
     А Костя, как помощник начальника караула, отвечал за имущество и, очевидно, при проверке чего-то не хватило. Вот, тот караульный и набросился на Омельчука, когда он потребовал от него отчёта. Ляднев же в последний момент сумел отвести своим карабином направленный на Костю штык, и тот вонзился в дверь.
     Подобная пропажа с тем же караульным произошла и у меня, когда я тоже был помощником начальника караула. Но я разбирался не с ним, а с кочегаром, которому он продал валенки, - обслуживающему персоналу было категорически запрещено покупать что-либо у солдат. Я-то понимал, что караульный человек больной, а Костя (с которым у меня были довольно дружественные отношения, и парень вообще-то был неплохой) – этого не учёл! В итоге караульному дали четыре года строгого режима (хотя сержант не был даже поцарапан), а Ляднев получил благодарность...
     Вторая особенность! Ляднев был страшно прожорлив, он всё время готов был, есть, а, вернее жрать! В Советской Армии солдаты практически всегда голодали, но у него это было явной патологией. Во-первых, манера еды: ложку он брал за кончик и заглатывал еду вместе с ней до самых пальцев. Во-вторых, он мог съесть (сожрать!), сколько бы ему ни давали. Так, однажды, во время дежурства по роте – я сам лично перепасовал ему через весь стол десять обычных порций, но эксперимент был прерван участвовавшими в нём работниками столовой.
     Ляднев же готов был продолжать и продолжать этот опыт, как говорится в одном анекдоте из украинского народного юмора про дьячка, которого спросили, сколько он может выпить – “еслi с закусiею, натщесердце и задаремно, то до безконечностi!”...
     Причём, вопреки любимой пословице всех армейских лодырей: “Ешь, потей, работай, мёрзни!”, он никогда не потел...

     В этой нещадной прожорливости ему мог дать фору только азербайджанец Самедов, который однажды ранней холодной весной лишил завтрака весь первый караул из девяти человек, начальником которого я тогда был. Пока повар ходил будить всех на завтрак, – Самедов, стоявший тогда на посту у входа в караульное помещение, практически около кухни, зашёл туда и прямо в шинели из общего котла умял всё в один присест!
     Но, во-первых, он был после холодной бессоной ночи, а во-вторых, по габаритам намного крупнее Ляднева. Поэтому, когда через несколько лет мне попала в руки книга братьев Стругацких: “Понедельник начинается в субботу”, с их кадавром, я сразу, естественно, вспомнил Ляднева...