Что непонятно в Пиковой даме

Опубликовано в журнале "Нева" №1/2018 (в расширенном варианте и в другой редакции).

Да ничего не понятно.

Повесть Пушкина и с точки зрения читателя-аристократа 19 века выглядит изящным штрих-пунктиром, а уж для современного простеца – чистый ребус.

Но вот что происходит в повести на самом деле и почему. Увы, приходится комментировать почти все.

Начинается она с описания ужина, где происходит важный молодежный разговор, который обычно игнорируют, а это завязка:

«– Что ты сделал, Сурин? — спросил хозяин.
– Проиграл, по обыкновению. Надобно признаться, что я несчастлив: играю мирандолем, никогда не горячусь, ничем меня с толку не собьешь, а все проигрываюсь!
– И ты ни разу не соблазнился? ни разу не поставил на РУТЕ?.. Твердость твоя для меня удивительна».

Зачем нужен этот лузер Сурин, который никогда и нигде больше не появится? Полагают, что автору надо как-то разогнать действие, перед тем, как Томский расскажет о бабушке – это и будет завязкой. Но нет, этот диалог имеет самостоятельную ценность. «Пиковая дама» очень компактна, поэтому там автор ничего не говорит просто так. Неудачник Сурин призван ввести ключевые понятия, прежде чем исчезнуть. «Ключевые» - значит, дающие ключ к пониманию, фундаментальные. Это не понятия карточной игры, а связки этих понятий с фабулой и характерами персонажей. Я не сторонник видеть шифры в этой повести, но «ключ» - понятие из области криптографии.

Итак, он играет мирандолем. Мирандоль – стратегия игры с одиночной ставкой на одну и ту же карту. А потом упоминается руте. Тут надо остановиться и набрать воздуха. Чтобы забежать вперед и вернуться. Автор курсивом выделяет только это слово и впоследствии еще две ключевых формулы. Руте – термин, означающий карточную стратегию, противоположную мирандолю – удваивать ставки. Но несколько дальше мы понимаем, что это еще и путь Германна, карточного вуайериста, ставившего игру высоко, но не ставившего в игре ни гроша. «…расчет, умеренность и трудолюбие: вот мои три верные карты, вот что утроит, усемерит мой капитал и доставит мне покой и независимость!» Итак, запомним: руте Германну вовсе не чуждо, в жизни он уже пытается играть по стратегии РУТ. Не хватает лишь Е. Но вскоре и оно найдется. В этой же фразе впервые появляются тройка и семерка, задолго до того, как они привидятся ему в противоречивом видении. А туз? Тут сказано совершенно ясно, для Германна туз – его капитал. В результате тройной игры его капитал должен был увосьмериться. 8 > 7. Руте (пишется «route») карточное уже тогда победило в нем путь (пишется так же, «route») жизни.
Что мы узнаем о герое.

Германн – молодой военный инженер, унаследовавший от отца-немца капитал в 47000, с которого не использует даже процентов. Живет скромным жалованием. Что такое 47000 в 1834 году? Большие ли это деньги? Глупо сравнивать с ценами на хлеб и мясо – речь об аристократах. Бутылка шампанского стоит около 15 рублей. (Речь не о серебряном рубле, а об ассигнациях.) У Толстого молодой Ростов проигрывает Долохову 43000, правда, довоенные рубли весили больше. Проигрыш этот для Ростовых катастрофа. С другой стороны, Пьер по закладным платит в год 80000 – и ничего. Так что кому как, а Германну и послевоенных 47000 немало. И не только ему. В клубе богатых игроков у Чекалинского (в его визит в Петербург) никто более 275 рублей семпелем не ставил. Хотя вообще тысячные ставки – не редкость (в том числе и для самого Пушкина, - Огонь-Догановскому, с которого списан Чекалинский, Пушкин проиграл 25000).

Германн – приятель хозяина дома, где идет игра, конногвардейца Нарумова, приятель не последний, поскольку именно Нарумов вводит его в клуб Чекалинского. Это важно. Нарумов – богатый аристократ, поскольку в конногвардейцы брали не просто высокорослых и родовитых, но тех, кто мог вести достойный образ жизни: давать балы, держать салоны… Это элита из элит, кроме конногвардейского таким же социальным статусом пользуются еще только два полка – кавалергардский и кирасирский. Банка Нарумов, кажется, не держит, но дает роскошные предутренние ужины  с шампанским. С какой стати Нарумов дружит с Германном не ясно. Это загадка почище трех карт, и ее я разгадывать не буду. Повесть, как я уже говорил, написана тонким росчерком и оставляет, как и всякое мастерское произведение, много простора для домыслов.

Важно, что расчет (Р) у Германна есть. Это его первая ставка. Умеренность (У) тоже имеется. И вторую ставку он покрывает. Трудолюбие (Т) отсутствует напрочь. Это его мифический куш, пустое загибание угла. Это идеал, оставшийся рудиментом от отца, уже, впрочем, обрусевшего, но все же еще немца. Германн немецким еще разумом понимает, что трудом заработать можно, но уже обруселостью своей ночи проводит у игрецких столов, уловив, что для обогащения труд вовсе не обязателен. Вместо трудолюбия описывается сомнительный труд, как он слоняется по улицам, торчит под окном и пишет записочки (переписывает из немецкого романа слово в слово). Германн – бездельник, как и все его приятели. Это не Штольц. Его интересует штосс. Третья ставка обречена. Впрочем, аббревиатура РУТЕ оставляет еще шанс. Чтобы куш сыграл, Т должно быть заменено на Е, род прикупа, но Е пока тоже нет. Пока.

Игра у Пушкина не названа, но молодежь, по всей видимости, балуется «фараоном» («штосс», «банк»), метая по очереди. Это простая азартная игра, в которой ума совсем не требуется. У банкомета (он сдает карты и обязан отвечать на ставки понтеров) и понтера (он делает ставку) имеется по колоде карт. Понтер выбирает из своей колоды карту, кладет ее рубашкой кверху и покрывает ставкой. Банкомет сдает свою колоду, открывая по парам (это называется «прокидка»). Карта, легшая направо, дает выигрыш банкомету, налево – понтеру. Часто забывают объяснить, что «плие» – равные по значению карты выпадает в пользу банкомета, так что шансы в игре вовсе не равны. Если обе открытых карты не совпадают с картой, отложенной понтером, начинается следующая прокидка. Понтеров может быть множество, каждый имеет право ставить на несколько карт. Несмотря на то, что в повести настойчиво (на уровне нейролингвистического программирования) фигурирует именно пиковая дама, в игре масти никакого значения не имеют. Когда претензии понтеров удовлетворены, колоды выбрасываются, и игроки распечатывают свежие. Причин тому несколько. Можно быть уверенным, что на старых колодах никто не сделал помет. Карты нещадно портили, загибая углы, что означало удвоение ставки и т. д. Отсюда в эпиграфе «гнули, Бог их прости, от пятидесяти на сто…» Отсюда же ироническое: «Чекалинский останавливался после каждой прокидки, чтобы дать играющим время распорядиться, записывал проигрыш, учтиво вслушивался в их требования, еще учтивее отгибал лишний угол, загибаемый рассеянною рукою». Описано типичное мошенничество, за которое не били – это была законная часть игры. Доходы от продажи несметного количества колод шли на благотворительные цели. У Опекунского Совета на карты имелась монополия. (Именно это учреждение хочет «нагреть» Чичиков на 200000.)

Сдадим назад. Некто Paul Томский, внук старой графини, рассказывает, как в молодости бабушка проигралась в Париже герцогу Орлеанскому. Граф Сен-Жермен (он же граф Солтыков, он же князь Ракоци, он же Агасфер и пр. и пр.) «открыл ей тайну, за которую всякий из нас дорого бы дал...». Давно замечено (но никак не объяснено), что Сен-Жермен не назвал ей три карты, а открыл некую Тайну, обладание которой позволило графине самой назначать три выигрышные карты – как себе, так и другим. То, что это не тайна тройки-семерки-туза слишком очевидно. Читатель – нет, а Германн отлично понимает: Тайна и секрет трех карт не одно и то же: «Что, если, — думал он на другой день вечером, бродя по Петербургу, — что, если старая графиня откроет мне свою тайну! — или назначит мне эти три верные карты!» Он осознает: Тайна – выше, но ему нужна лишь выхолощенная часть ее – три карты. Человек с профилем Наполеона уже готов разменяться. Предпосылки обдернуться впоследствии с выбором карты налицо.

А кто таков этот Сен-Жермен? Фигура это вполне историческая, но еще и культурный мем. Известно о нем довольно. «Вы слышали о графе Сен-Жермене, о котором рассказывают так много чудесного. Вы знаете, что он выдавал себя за вечного жида, за изобретателя жизненного эликсира и философского камня, и прочая…» Масса его фокусов, порой довольно сложных (удаление дефектов внутри драгоценных камней и т. п.) не разгаданы. В картах никогда не понтировал. Предположительно, он торговал между тем светом и этим, исполняя роль посредника. То есть избегая торговать своей душой, помогал другим ставить свои. Ну и, жил маржой. В общем, труженик, сравнительно с герцогом Орлеанским.

Что же на самом деле сделал «старый чудак»? «Сен-Жермен задумался». Надо ли ему ввязываться в эту сомнительную и довольно оскорбительную историю – его, графа всех времен и народов, она ставила на один уровень с каретником, который может и подождать «есть разница между принцем и каретником». И вместо того чтобы одолжить сумасбродке денег и ввергнуть ее «в хлопоты» он предпочитает устраниться и поведать ей некую Тайну, - разбирайся сама со своим герцогом. Шутка злая, но долг платежом красен. Само обладание Тайной – еще не грех, но использование ее конвертирует долг земной в долг надмирный, что не может не понимать даже молодая дама. Сам граф секрет трех карт ей не сказал, дабы не навлекать этого долга на себя. Но ей выбор предоставил. Впрочем, вероятно, Сен-Жермен ее предупредил, что не всякое использование Тайны ложится на душу тяжким бременем. Можно обойтись и не тяжким. В силу того, что карточные выигрыши или проигрыши суть случаи, приносящие вред душам победителей и проигравших, то вернуть все на свои места значит сделать так, как если бы ничего и не было. Ведь деньги не передавались и не пускались ни в какой еще оборот. Московская Венера приехала играть, «выбрала три карты, поставила их одну за другою: все три выиграли ей соника, и бабушка отыгралась совершенно».

Отыгралась – но не приобрела сверх того. Не жертвовала необходимым в надежде приобрести излишнее. Она вообще денег не ставила. Она привезла герцогу Орлеанскому лишь обещание и – новую устную точно рассчитанную ставку (1/8 от «очень много», отписанного накануне). Та важнейшая формула, также выведенная в повести курсивом – это формула Германна. Ее он и нарушил.

Понятно (хотя далеко не всем), что сам по себе выигрыш трижды подряд чем-то выдающимся не является, его вероятность достаточно высока, около 10%. Но выигрывать соника, то есть с первой же прокидки трижды подряд – вещь уникальная. Поверишь тут во что угодно. Это что-то вроде недвусмысленного сигнала: «Голубчик (голубушка), твоя душа – в залоге!..» Именно этого, кстати, не понял режиссер Масленников, снимая фильм 1982 года. Там у него Смоктуновский-Чекалинский мечет подряд много прокидок, прежде чем выпадают нужные карты. Тем самым становится непонятно, а чего у него руки трясутся? Не он же ставит на кон все свои деньги, а Германн. У Чекалинского-то – миллионы. Что ему этот проигрыш, тем паче, он, как банкомет, может в любой момент отказаться покрывать все возрастающие куши. А руки у него трясутся от того, что дело нечисто, и он это сознает. Карты-то идут сразу. Проигрыш или выигрыш мгновенны.

Графиня за всю жизнь не поведала чужой/своей тайны ни одному из четверых сыновей. Юный Томский считает ее изрядной врединой, но она, конечно, знала, что делала. Ведь Томский рассматривает тайну, как основу для выигрыша, дело, напомним, вредное для души. Графиня Томская на самом деле творит благо, понимаемое превратно: внук говорит, что ему знать тайну «было бы не худо», но она-то знает, что было бы именно «худо». Она лишь однажды дала три карты (не Тайну, а тайну) некоему Чаплицкому, которому тоже необходимо было отыграть у Зорича около 300 тысяч… «с тем, чтоб он поставил их одну за другою, и взяла с него честное слово впредь уже никогда не играть. Чаплицкий явился к своему победителю: они сели играть. Чаплицкий поставил на первую карту пятьдесят тысяч и выиграл соника; загнул пароли, пароли-пе, — отыгрался и остался еще в выигрыше...» Цифры тут не случайны. Запомним.

Томский понимает эту ее «жалость» как благо, завидует «счастливцу», а Чаплицкий-то «умер в нищете, промотав миллионы». Прохудился.

Считается, что он нарушил условие больше не играть, но это нигде не сказано. Может, играл, а, может, и нет. Главное: ему не надо было выигрывать. Его нищета может рассматриваться и как его личное искупление, но 50 тысяч «повисли» на графине. Ну, около 50. Может, 47?

Описание графини Анны Федотовны вокруг ее милого диалога с внуком никак не дает оснований подозревать ее в недобрых намерениях по отношению к кому бы то ни было. Неприязнь к ней порождается скорее на нейролингвистическом уровне. Слова «Пиковая Дама» мы до того встречаем дважды – подряд – в самом начале повести. Это заглавие и первые два слова эпиграфа. Дальше мы ее ждем. А ее все нет. А ее и на самом деле нет. Ее и не будет, она, вероятнее всего – порождение мнительности Германна. Даже само это сочетание слов появится в повести в последних строчках.

Возьмем паузу и посмотрим на текст не столь пристально. В игру вступает дама.
Настоящая.

Зададимся вопросом, а зачем в повести история с барышней по имени Лизавета? Считается, что автору надо было продемонстрировать эгоизм и холодный расчет себялюбца. Полагают, что автору надо было как-то ввести Германна к старухе, и он цинично использует наивность девушки. Но это не так. Это слишком сложно. Продемонстрировать эгоизм и расчет можно всеми свершившимися действиями с одной только старухой. Как Германну попасть к ней? Да проще простого. Есть минимум два пути. Оба на два шага. Он – друг Нарумова, которого Томский просит ее позволения представить ей на балу и получает согласие. (Это единственная причина прихода Томского.) Так что еще одно такое же действо – и Германн был бы сам вхож. То, что Германн ей не ровня – не аргумент. Он и Нарумову не ровня. А ведь никто иной как Нарумов представляет впоследствии Германна миллионщику Чекалинскому. Так что первый путь – через великосветские врата. Второй – через калитку гопника. Да ведь Германн в конечном счете так и проник в дом! Дверей перед ним не распахивали. Совершенно чудным образом неописуемо кривым путем с крыльца в сени: двери были предварительно заперты; швейцара не было, слуга спал. (С тем визитом вообще немало интересного. Покатившаяся навзничь мертвая графиня несколько позже найдена Германном сидящей камнем в креслах.)

Лизавета нужна совсем для иного.

Елизавета – это Е.

Недостающая часть тонкого пасьянса. Замена Т на Е решила бы исход в пользу Германна. Ангелы-хранители дают шанс. Раз нет трудолюбия, а денег хочется, пусть будет жена с приданым.

Но у Лизаветы приданого никакого нет, ее прекрасным душевным качествам молодые люди предпочитают наглость и холодность невест с капиталом.

Ее приданое – это Трудолюбие, недостающая составляющая выигрыша Германна. Только так можно безнаказанно взять взаймы у бесплотных сил. Помним: отыграть можно, выиграть – нет. Но если представить дело так, что Германн получит выигрыш только при условии женитьбы на Лизавете, то его выигрыш допустимо рассматривать приданым к ней. Сразу становится ясно, что тут действует не злой рок, а ангелы-хранители. Никто не ищет погибели Германна. Его ведут к правильному выбору довольно узкой тропой: обыграть не кого-нибудь, а закоренелого картежника. И – прекрасная жена, капитал, покой и независимость. («Иди-иди! Хорошая жена, хороший дом, что еще надо человеку, чтобы встретить старость!» В обоих случаях герой-игрок изменяет себе, заигрывается и обдергивается, а мог бы икру кушать.) А еще Германн получил бы – прощение. За смерть старухи, причиною которой отчасти он.

В повести есть два совершенно недвусмысленных указания на то, что (Е)Лизавета – судьба и спасение Германна, – указание помимо речей старухи-призрака: при первом взгляде и на первом свидании. «…увидел он черноволосую головку, наклоненную, вероятно, над книгой или над работой. Головка приподнялась. Германн увидел свежее личико и черные глаза. Эта минута решила его участь». Не старуха – на Пиковую даму больше походит юная черноокая брюнетка. А что же мнимое свидание? Там второй знак. Пробираясь в покои, он уже обдернулся: «справа находилась дверь, ведущая в кабинет; слева, другая — в коридор. Германн ее отворил, увидел узкую, витую лестницу, которая вела в комнату бедной воспитанницы... Но он воротился и вошел в темный кабинет». Вместо того, чтобы идти налево к Лизавете он отправился направо к графине. Помним, что левая – сторона выигрышная для понтера, правая – для банкомета. Графиня связывала с Лизаветой личное прощение Германна за ее гибель, здесь же ясное свидетельство и карточного счастья.

Почему такое легкое и приятное наказание за смерть старухи? Посмотрим, а, так ли уж виноват Германн в гибели графини? Он чуть подтолкнул ее к смерти, и сама она так считает. Но читая внимательно повесть, мы удивимся разнице в поведении живой и общительной Анны Федотовны за неделю до вот этого описания: «Графиня сидела вся желтая, шевеля отвислыми губами, качаясь направо и налево. В мутных глазах ее изображалось совершенное отсутствие мысли; смотря на нее, можно было бы подумать, что качание страшной старухи происходило не от ее воли, но по действию скрытого гальванизма». А ведь Германн даже еще не вошел к ней. В действительности мы видим старую даму в предсмертном состоянии от причин естественных (87 лет). Забыла, предположим, завещать Лизавете капитал в придание (а может и капитала-то никакого уж нет).

Приходится слышать, что ее качание направо и налево – это род плетения ведьмой карточных козней «фараона», а модный гальванизм увязывают «с Монгольфьеровым шаром и Месмеровым магнетизмом» – и с еще более модным масонством. В самом деле, астроном Лаланд основал весьма специфическую научную ложу «Девять сестер», куда входили и Монгольфьеры, а сам Сен-Жермен помогал Месмеру в исследованиях животного гальванизма (Месмер проповедовал взаимодействие в физическом мире всех существ посредством всемирной жидкости, которое он называл животным магнетизмом и которому приписывал целебную силу от всех болезней). Да, дескать, и Пушкин и чуть ли даже не Наталья Петровна Голицына, с которой рисовалась графиня состояли в масонах… А Германн-де не был посвящен (инженер, он – не архитектор), вот ему и не удалось…

Ну, а кто кроме Германна не был-то??

Тайные общества для повести важны, но не с такой примитивной точки зрения.
Теперь вспомним вот что: Германн «…хотел в открытых игрецких домах Парижа вынудить клад у очарованной фортуны. Случай избавил его от хлопот». Случай. То есть Рок. Дальше повесть описывает некоего таинственного Чекалинского, «проведшего весь век за картами и нажившего некогда миллионы». Ангелы-хранители снова дают Германну шанс: отыграть деньги у картежника, у человека, приобретшего деньги случаем игры. Выиграть у выигравшего – как украсть у вора. Преступление может и большое, а грех малый. Филологическая разница между «выиграть» и «отыграть» по отношению к игроку-спекулятору превращается в онтологическую, она такая же, как между «дай руку» и «возьми руку» по отношению к тонущему жадине в байке о Ходже Насреддине.

Германн собирался исполнить завет графини. Из чистого расчета. «Имея мало истинной веры, он имел множество предрассудков. Он верил, что мертвая графиня могла иметь вредное влияние на его жизнь». Он даже идет на отпевание – испросить прощения. Трудно представить, что недвусмысленное ее: «Прощаю тебе мою смерть, с тем, чтоб ты женился на моей воспитаннице Лизавете Ивановне…» он игнорирует. И нельзя сказать, что он не верит в ночное наваждение, – очень верит и впервые идет играть – да и с какой ставкой – 47 тысяч! «…игра ваша сильна: никто более двухсот семидесяти пяти семпелем здесь еще не ставил». Семпель – одиночный разовый куш. Но Лизавета для него – то самое излишнее, он еще не готов жертвовать ради нее необходимым. Впрочем, он готовится. Она занимает в его страстном разуме место. Но это место – второе. Первое – ... думаете, деньги? Если бы! Первое – старуха. И это все губит. Он давно готов был «сделаться ее любовником». Не графиня же полезла к нему в гроб целоваться, а он к ней. Истинно, любовь до гроба. (Что мы скажем о молодом человеке с такими наклонностями? Извращенец! Спятил!)
Призрак графини утверждает, что пришел не по своей воле. Многие полагают, что она подчиняется силам зла, но это в корне не верно. Она приходит, чтобы спасти Германна, ясно и точно указав ему этот путь. Женитьба, – да, но не только.  (Да отвяжись, дурак, -– не на мне, – на моей воспитаннице!) Вспомним, как описывается игра графини против герцога Орлеанского и Чаплицкого против Зорича. Три талии подряд, без перерыва. Но здесь графиня зачем-то требует от Германна «чтобы ты в сутки более одной карты не ставил». Почему не сразу?

Да все потому же. Лизавета у него на втором месте. Германну бы после первого выигрыша (наличные в кармане) бежать за кольцом, а после делать предложение. Ведь после первого выигрыша (соника, с первой же прокидки, как в легенде!) он убедился, что слова призрака верны. Жениться, скорее жениться!  (Да не на старухе, дурак, на ее воспитаннице!) Спасать душу, жену (не старуху, дурак!) и приданое. Снять с себя три злодейства разом. (И в том числе старуху снять!!)
Удивительно, но старуха всем персонажам повести делает только благо (своим сыновьям, внуку, Лизавете, Германну), однако все упорно считают ее мегерой. Читатель же устойчиво видит ее пиковой дамой.

У Германна остается и еще один шанс на следующий день. Он еще может «соскочить» с опасного аттракциона. Но когда он по-прежнему остается холоден к Лизавете (и всему-всему, что с ней цепочкой связано) все кончено. Он обдернулся уже несколько раз. Теперь кончено. Он является к Чекалинскому даже не подозревая, что играет против Сен-Жермена один на один, без защиты. Оба персонажа описываются в повести одинаково. Все честно. Туз выиграл. Но Германн проиграл.

Почему он сходит с ума? Здесь не нужно искать долго. (Простой, но ложный ход – считать, что Германн проиграл не 47, а 188 тысяч, поскольку таскал их при себе и успел с ними сжиться. Мол, если бы он играл без перерыва, как Чаплицкий и не забирал бы выигрыша, то все могло бы обойтись…) Германн лишился разума окончательно (окончательно, ибо с самого начала нам предъявляют психа с идейками) потому что получил в «лоб». Он проиграл, как выигрывал – сразу, с первой же прокидки. Первая карта называется «лоб», вторая «соника». Представим, что направо легла бы не дама, а любая другая карта. Германн открывает даму и возглашает: «Туз выиграл». Туз и в самом деле выиграл, но у Германна стоит дама. Чекалинский указывает ему на ошибку, но игра еще не проиграна. Дальше она велась бы в открытую, пока не выпала бы дама у банкомета. Оставался бы шанс. Фатальна, убийственна только одна пара карт. И: «— Дама ваша убита, — сказал ласково Чекалинский».

Дама – Лизавета. Рушится все и сразу. Тонко связанные между собой нити разорваны. Не злым роком. Рок – он связывает.

Поразительно, но эта важнейшая особенность всех трех партий финальной игры ускользает не только от большинства читателей, но и от профессионалов, обязанных это понимать. Могут возразить, мол, в отличие от игр графини и Чаплицкого про игру Германна не сказано «соника», сказано «сряду», то есть подряд. Однако, никакая иная интерпретация совершенно невозможна. Там где талия длится долго, она долго же и описывается: «Талья длилась долго. На столе стояло более тридцати карт. Чекалинский останавливался после каждой прокидки, чтобы дать играющим время распорядиться, записывал проигрыш, учтиво вслушивался в их требования». Так же точно невозможна никакая иная интерпретация последнего куша Германна – 188 тысяч, хотя число это нигде не названо. Пушкин в «Пиковой даме» феноменально лапидарен и феноменально же точен.

Сошедший с ума Германн все еще делает выбор. Не между тузом и дамой. Между дамами запутался. Их там много: гадальные, игровые, реальные. «Две неподвижные идеи не могут вместе существовать в нравственной природе, так же, как два тела не могут в физическом мире занимать одно и то же место». Он не может пока разрешить противоречие. Нужно было выбирать даму – тогда и туз бы сошелся. Но ведь он и выбрал даму! Даму, да не ту. Ну не следует молодым людям думать о старухах!
Вроде все гладко, скажут мне. Только одно не раскрыто. Какую же Тайну поведал Сен-Жермен графине, частным случаем которой является секрет трех карт? Понять это тоже очень несложно. Достаточно вспомнить, что графиня не угадывала карты, а назначала их. Германн сначала просит ее угадать, тогда она отзывается, мол, это была шутка. Разумеется, шутка, – угадать она и не могла, но – назначить. (Сен-Жермен – ученый-иллюминат, он не угадывает, а вычисляет. «Граф, вы – волшебник, угадайте мне площадь треугольника». – «Угадать? Вы шутите? Я могу рассчитать…») Больше она ничего уже не произносит, потому что он испытывает ее еще и еще раз, умоляя уже не угадать, но именно что назначить три карты. А после и того более – старуха в ужасе видит, как тень узурпатора требует выдать саму Тайну. То есть каждое следующее требование Германна – игра на повышение. Она осознала, что он если и не знает, то догадывается о чем-то главном и затворяет уста навсегда, в сущности, предпочитает умереть, но Тайны не выдать. Германн так и не стал в тот день Жерменом. Как несколько ранее не стал Наполеоном.

И дело, конечно, не в умении назначать карты, то есть формировать игру. Это Тайна шире.

Об этом в другой раз.

PS. В конце повести три марьяжа уладили свои дела: графа и графини (47000 долга, "висевшего" на стариках вернулось в кассу), Лизаветы и лизоблюда и Поля с Полиной. Показано, как надо.

Старое вино – в старые меха, молодое – в новые.