Герои спят вечным сном 10

Начало:
http://www.proza.ru/2017/01/26/680
Предыдущее:
http://www.proza.ru/2017/02/07/2399

   
Глава десятая
Данилки

Была земля и жёсткой, и метельной.
Была судьба у всех людей одна.
У нас и детства не было отдельно,
А были вместе - детство и война.
Роберт Рождественский.

День длился, однообразно нервный, с передёргивающимся по окошку ветром, кхаканьем пружины в часах. После обеда урывками спалось, и каждый раз Витька вздрагивал от пробуждения.

Вечером пришла Акуля, молоточком постучать, иглами потыкать. Похоже - контузия, сказала. Вероятно, может быть, когда-нибудь зрение частично восстановится. Но жить нужно так, будто бы глаза действуют: смотреть вдаль, вблизь, на голос, в знакомых местах вызывать зрительные образы, разглядывать дорогу или пол, если нечто ищешь, устремлять взор к небу на предмет определения солнца или облаков. Помимо этого - щипать уши, делать покручивания пальцами на лице, глотать травяные капли.

Витька запомнил, обещался. А про самолёт Павел объяснял: отпадает совсем. Возить, не перевозить тяжелораненых.

Да. Предстоит лечиться, и это - сродни религии, даже в самой, что ни наесть, атеистической больнице. Божество - распорядок, железно установленный, к нему - набор действий и предметов. Чистой воды культ!

Ничего-то, ничего Сомовы не понимают во врачах. Так склалось. Проходила мимо серьёзная надобность. Прививки, ссадины какие... Перелом Хванасовой руки, роды... Корь - и та без лекаря.

Видимых причин, не доверять Акуле, нет, и всё же, чёрным пятном в подсознании таится слово "ведьма". Так про неё говорят.

Вот оно, мракобесие! Откажешься - глаз не волос, другой не вырастет. Согласишься - влип не понятно, во что. Начнёшь выяснять, выспрашивать - погряз в домыслах, вымыслах, и везде - неловкость.

Сказать: антинаучные методы, - не сильно-то он учёный. Сказать: антихристианские, - и врачам Господь разум даёт. Ведьмовство - предрассудок, а душу смущает. Меньше надо было слушать жуды у костра в ночном. * Теперь, чего ни возьми из непонятной области, на раз лезет, банным листом привязывается.

Главное же, справиться неукого. Всяк на свой лад ответит: кто так, кто иначе, а по совокупности - не сказали ничего. Манефа ушла подоить, Витька и спросил Анисью.

- В эдаком деле, - она отвечала, - куда ни кинь, везде клин. Больному не блистать, не свистать, а беду листать! На разное люди попадаются: вдруг поможет? Какова цена? Лучше выяснить. Ну и раздумываешь у трёх дорог: либо авось да небось, либо самознайство, либо подозрение. И вечно виноватая душа. Ходишь по кругу, будто журавель: ноги вылезут, хвост увязнет, и наоборот.

А почему так? Да смотри ты! Ведьма - кто? Правильно, антихрист. Управа на неё какая? Правильно, Христос. "Не обращайся, - говорят, - к целителям", - это всяк слышит. А "прежде Господа не обращайся" - мимо ушей летит.

Акулина без аптекарских пилюль умеет лечить. К звёздам, речкам и заговору не отсылает, и - смущение. Чем рассудить? да вот чем!

Нельзя назвать Христа Господом без Святого Духа, так сказано. Ты от своего ума не решай, человека да дело не порочь. Выполняй назначенное с Иисусом, хоть бы с кратким, и если негодное занятие, лихое слово, аль другая шелуха, само отвалится, без гнева отойдёт. Только напрочь не бросай, дождись, покуда миром созреет решение.

А, в самом деле: чего натужного, лечиться? Человеческий быт так устроен: за что ни возьмись, всюду ритуал. Хоть в школу ходить, хоть огород городить... Даже избу мести не выйдет без определённого навыка и правил: веник эдак держи, на чистое стань, и с углов к порогу, иначе - смех или слёзы.

Единственная свобода: добром на труд идти, надобность в деле видеть, да пособления просить. Витька несколько раз повторил: помнит ли, куда пальцы прилагают, и доповторялся.

- Заставь, говорят, молиться, - возмутилась Манефа, - он лоб расшибёт! Что делаешь? до дыр морду истёр! Кулина велела четырежды в день по минуточке, а ты сколь! Нет, не для памяти стараешься, просто - нудит душа. Ляг уже, притихни. Хочешь, почитаю

"Ну, почитай" (только не божественное, а то с тоски помру), хотел сказать Витька и воздержался.

Странная привычка у сознающих себя не шибко грамотными - по складам читать! Иные даже бегло могут. Оперу, "Бориса Годунова" передавали, и там монах пьяненький: "Во-ло-сы ры-жи-е, на но-су- бо-ро-дав-ка, на лбу дру-га-я..." Прямо поёт

С бородавкой - забавно, а от молитвослова вчера Витька чуть не поплесневел. Никакого смысла, одно кружение! Вращается мерный звук, будто мотор или колесо водяное...

- Вот тебе про спасителя, - предупредила Манефа и понеслось с расстановочкой.

- Что я сде-ла-ю для лю-дей!?» – силь-не-е гро-ма крик-нул Дан-ко. И вдруг ра-зо-рвал ру-ка-ми се-бе грудь и вы-рвал из не-ё сво-ё серд-це и вы-со-ко под-нял е-го над го-ло-вой. *

Знакомый рассказ. Сочинение в школе писали: "Достоинство и стыд". Когда впервые прочёл, сильно понравилось, а теперь задумался. Действительно, про спасителя. Но между строк - в параллель не один, а два пути: явный и подразумевающийся, прямо и навыворот. Оба – во имя жизни: первый – Волею Отца; второй – любовью )к людям или к себе любимому?), гордостью: «что Я сделаю для людей»..

"Люди же, радостные и полные надежд, не заметили смерти его и не видали, что ещё пылает рядом с трупом Данко его смелое сердце. Только один осторожный человек заметил это и, боясь чего-то, наступил на гордое сердце ногой … И вот оно, рассыпавшись в искры, угасло … Вот откуда они, голубые искры степи, что являются перед грозой!"

Ого! Первым ли он это сделал, наступив? У многих народов есть похожие предания: пророчества или отголоски Подвига, ознаменовавшего собой грань эпох.

Почему тусклое отражение в воде можно долго разглядывать, а живое лицо - нет? Что за привычка у шибко грамотных - быть осторожными там, где помощь и опора?

Вот особенность легенд: про злую нечисть и гордых богатырей - увлекательно. Про грешный мир и Христа - скука, пустяки, не современно! Бабкины сказки, дедкины подсказки. А бабка-то с дедкой эвона!!!

Кстати: крупинки надежды, искорки радости тоже являются в душах, не смеющих назвать имени и поблагодарить. А гроза? Она для каждого своя, всем одинаковая.

Мели, Емеля, твоя неделя, меньше слушай чужих и осторожных. Анисья - не просто себе что-нибудь! Ты, насмехнувшийся над её словом, сумеешь ли оттуда выбраться и так стоять? Гавкаешь - значит, нет. Ну и нехай твоё мнение носит ветер! А главное, смотри: ей надо перед собой человека не опорочить! Таким подсказкам нет цены, нет отрицания.

- Сосни теперь. - Хлопнула обложкой Манефа. - Звёздочки выяснились. Лучезарный завтра будет день, и псы твои все дома.

- Как все?
- Дюжина простых, трое с трубочками. Привязала, полегли.

Вот он, источник беспокойства: псы! Ребята лазутчиков нашли, уделали, по домам разбежались. А собаки? Натасканы немцами гонять туда и обратно, от своего места, к своему месту. Своё там, где привычным кормят. Понадобится взять собаку, - сюда приходи.

Новым вожатым подчинились, потому что те понимают в псах, а комочка для поощрения Витька им не дал. На сегодняшний день хозяин тот, кто лакомство имеет.

Можно надеяться, что вещи обнаруженных соберут, прикорм - тоже. Потом его тихонько чем-нибудь заменить, пока же - держать на привязи, не спуская с поводка.

А ну, как проберётся кинолог ушлый, незамеченный! Очень даже запросто может прийти. Защиты-то нет! Сторожевых псов на хуторах мало, не в помощь для розыска чужих людей, но в обузу, в лишний шум.

Болотные обитатели от человека по-другому береглись. Тут спокон зверь - опасность, надобна собака охотничья или пастушья. Сторожевики в преродницких артелях живут, с возчиками, товар охранять.

Собак, видишь ты, смальства по работам натаскивают, всяк на своё: если бежит по лису, а заяц отвлёк, не годится, деревням отдают или в город. Хуторские собаки всем желанны.

Ненастье ушло, погода выправляется. Способней врагам становится место занять, наблюдение вести. Что успели сделать? Что там, за бревенчатыми стенами, резными ставенками: удача или край?

- Мне надо знать, бабушка, - засуетился Витька, - телефон бы, или дядю Степана!
- Экие новости спросонок! Четвёртый день в избе. Какая клумота срочная!

- Псов-то нету совсем! умаялся я! Страшно с голыми руками под нашествие!
- Известно - нет. Здесь борзые да лягавые. Овчарки - на кучкованье стад, против волка. Человек прохожий им - не цель. Спасение нам - земля родная, сам не промах, да Господня рука.

Так, малый, я понимаю: своры пустили кругами, пошуметь. Дозорные скрыткой идут, шевельнувшихся находят. Сказывали, боле полутора десятков... По дорогам, опять же, заставлено, и почуяли гитлеры, что провал, заметались вшами под чемерью. *

- Бьют, небось, собак, бабушка?
- С Ясенева четырёх не досчитались, по другим тоже урон. Твоих велено на шворнике держать, бегать с ними до ветру.

Ложись. Твоё дело теперь - на ноги твёрдо стать, чем быстрей, тем лучше. И отправишься ты к Мартыну, Деменкову пращуру, он тебе и за глазки, и за ручки... Большой по собакам молодец, повсюду славится.

Решили: вам создавать школу для псов и вожатых. Приплодом, опять же, заниматься, породой и дальше тако. Ты теперь заботушку отставь, да подумай, с чего начинать будете.

Ого! Служебное собаководство! Мартын, Хванасов крёстный - дед за сотню лет! Землевладельцем кличут. Нет того на земле, в недрах и под небесами, чего бы Мартын ни чуял. Тих при беседах, неприметен в толпе, а пару мешков кинет, будто концы кушака через плечи!

Парфён с его пальца выкормлен, Андрей - тоже. Неужели Витьку согласен насправду взять!

- Вот палка трогательная, - объявила утром Манефа, - Эдисон с немецкого щупа воспроизвёл. Говорит: крутелёк лучше тонкого конца. Поди, спробуй.

Который-то Эдисон? Обыкновенный Мишка Сорокин - Степанов отъемленник (не первой Марина Кузьмина была бы). На базаре, ажник в Воронеже, забрал старший Глущенков мальчонку у лютого мужика. Сказывали: круглый сирота, под отчимом и мачехой мается.

Попервам не знали, куда его. Казалось, умом не дошёл, а он - изобретатель. Ничего, кроме железок и чертежей, понимать не хочет, и странен во всём остальном. Дети поддразнивают, а взрослые: - Михал Петрович, покорнейше просим поглядеть..."

Годов Эдисону – около десяти-одиннадцати. Что с него дальше будет? По военному времени спелись они с Васютой кузнецом и Николкой Совёнковым из Ступанок. Этот старше, в науках силён: физику, химию и прочь понимает. Потому-то у партизан в порядке технический скарб.

Сказано - сделано. Пора пробовать новый инвентарь, с местом осваиваться. Утро на выхвал! Ясная синь, должно быть, в небесах, солнышко проверяет свой удел, по листьям перепархивает.

Хутора выставлены у родниковых ручьёв: под запрудой помывка, до плотины водопой. Дух стоячей воды от бегучей отличается, в другом слое лежит. Земля - лаской ног, роса - паром под колено, луч - к щеке.

Ого! трава! До того шёлковая, что самый раз - припасть: ни камушка, ни будылья... К тому же - тело слабо слушается, и палкой шарить, - не понятно, как.

- Ты чего! - Возник без шагов и присутствия тоненький голосок. - Ты зачем в клумбе улёгся?

- Где? - Переспросил Витька.
- Клумба. Место для культурных растений. Ганя очень огорчится, если узнает! А ты... Ой!!!

Витька повернулся, чтобы сесть, и в руки ему упал человечек гибкий, хрупенький, выстонал жалобно, залился слезами.
- Зачем же так, - лепетал, - куда же теперь!

Данил из четвёртой звёздочки, вот он кто! С Васичева! родители у него - агроном и зоотехник. Подвое такие-то водятся, - вспомнил Витька, Протянул руку, и действительно, попался ещё один, доверчивый, не удирает... Сгрёб Данилят, головешки пристроил на груди. Маленькие, милые... - Что вы? - Ответом сдавленный писк и шёпот:
- Живём вот... Ты, этого, не дрейфь... Тут можно жить, очень даже можно.

Алёша и Николка - близнецы. Их вечно путают. Витька - никогда: разные совсем, хоть и одинаковые.
- Вы с мамкой?
- Одни.

- Давно?
- С осени. Я скажу тебе, - зашептал Алёша, - только тебе скажу. Ты поймёшь! Мамка наша чего утворила! Знаешь, ведь она дерзкая!
- Ну, ладно, говори. Только не задыхайся так. Мир-то, видишь, на своём месте стоит, и нам туда же.

- Ага! Уже перестал. Слушай! Немцы пришли. Так страшно! У нас поселился офицер и на второй день гулянку устроил, приятелей собрал, за победу, значит. И к мамке: хочу, мол, чтоб со мной была. Словом не понять, а так - всё объяснительно. Она и кажет знаками: Тебя, мол, нет, а вот его, на другого показывает, очень даже хочу... А тот - врач.

Начальник-то во гнев, да куда там! Мамка смеётся, дескать, ничего ты ему не сделаешь, ведь если в тебя пальнут, а его не будет... Нехай тебя тогда наш козёл пользует. Немцы ржут, хозяина по плечам хлопают, дескать, не огорчайся.

Обнимает мамка врача этого, и за собой... Знаешь, чего мне тут сделалось! Не помню, как с печи скользнул, да на двор вперёд них. Он-то, немец, смущён, а слушается, идёт... Завела в сенной сарай. Я уж там, в углу прижался. Ну, думаю, выскочу под ноги, не дам бесчинству. Пусть убивают.

Витька обмер. Сколь тебе годиков, Данил? Третий должен быть класс или четвёртый? Правильно: перед войной в октябрята принимали. Волосы - тихий шёлк, лапка - листик! Вот - заступа от бесчинств. Своё поведать спешит, дабы угодивший в беду человек одиноким не остался, Витькино не спрашивает из бережения.

- Она дверь спиной подпёрла, - продолжил Алёша, - он повернулся, глядит, и видно по всему - не собирается её почём зря хватать. Наверно, подумал: спасения женщина просит от пьяных... Но нет, гораздо хуже! Повела мамка рукой поверх сенов, а там, под дерюжкой, трое красноармейцев, раненые.

Витька почувствовал, как из подвздошины вниз живота ему упал тяжёлый лёд. Уж всё прошло, полгода назад было... И будто вот сейчас должно случиться.

- Тут я обнаружил, что Никол со мной рядом стоит, - сглотнул горькое Алёша. - Правду говорят: где Данилка, там и два. Только те-то нас не видят, друг другом заняты.

Мамка немцу примеряет: отдалась, мол, со всеми потрохами. Вели казнить и миловать. У него же смертный ужас в глазах, будто самого на казнь ведут, и он – сначала доктор, потом – всё остальное. Мы смотрим, и заметно, как Земля поворачивается на оси.

Тогда этот немец, поверишь ли, взял и перекрестил мамку нашим способом. После мы с Николом вывод сделали: возникла меж них любовь не стыдная, а такая, на которой Свет стоит, правда держится. Про это, кроме тебя, никто-никто не знает, и где она, мы не знаем

По тону последней фразы Витька понял: подошёл некто, и вопросы прочь, кроме предельно простых, всем привычных.
- Как выбрались? - Спросил.

- На плоту. Самое трудное было, Ступанки пройти. Ночь укрыла.
- А мост?
- Чего мост? Про партизан не чутно, охрана - только с воздуха: вода свободная. Доехали до Кайганова урочища, выгрузились. Я остался, Николка побежал.

- Кабаны там, в Кайганах!
- Ага. Стадами! Но всё ж - не Фрицы. У Никола - ноги, у нас - оружие и Зураб при памяти.
- Который-то Зураб?

- Правильно подумал. Тот самый, что вчера Уху уронил. Так ему и надо, флугауге * несчастный!
- Трофимка ещё, - дополнил Никол, - и чукча. Слыхал, небось?
- Нету.
- Зато немцы слыхали, верней, на собственной шкуре пробовали, а я до смерти рад, что выбраться ему помог.

- Чего делаете тут?
- Всё подряд без разбору. Партизан кормить, одевать надо, коней - тоже. Каждая пара рук годна.

- Вы бы на крылечко перешли, - елеем по боку запела давешняя девица, - а то Галина Капитоновна жопу надерёт. Или нет! Им надирать она не будет: покорные рабы.

- Это кто? - Шепнул Витька.
- Зануда! - Так же неслышно ответил Никол".

- Сама ты раб лампы! - Возмутился какой-то мальчик. - Данилки всё умеют, кроме занудства.
- Прямо, вот так вот и всё! Ты, вот, просто вот, знаешь!
- Конечно. Сто лет с ними живём.

- Не до конца знаешь, возразил Витька. Поют они, слыхали, как?
- Все поют. У нас в доме культуры до войны хор был.
- То все, а то - Данилки! Ты, получается, вообще ничего не слыхал, если так.

- Не час теперь! - Попытался возразить Алёша.
- Ну, для меня, один разочек, - настойчиво попросил Витька, - хохляцкую, вон ту! А потом можете, больше и никогда!

- Ладно. Хорошо, если подложишь низок.
Чиниться не стали. Прислонились затылками к Витькиным щекам, и потекло время без мер и краёв.

- Ой полечко, поле туманом повито, -
взвёл Никол неоднократно прожитый слог, -
- А на тому полі два козаки вбито . -

Подхватил Алёша, и, вынырнув из мутной небыли, вознеслись дети над всей, над всей землёй, над распластанным в горе и страданиях, бесконечно живым и прекрасным миром, стали защитой, силой, радостью сквозь боль.

- На багатім сині вишита сорочка,
А на сиротині нема ні шнурочка .

Плывёт, разворачивается, заполняет израненную ойкумену песня, утверждая: жизнь-то одна! В ней и забвение, и память, и солнышко для уникальной, погружённой в бессмыслицу, планеты.

- Над багатим сином плаче вся родина,
А над сиротою молода дівчина.

Бессобытийный отрезок! Смешались их дыхания, слёзы, судьбы, и невдомёк, что один – школьный учитель, другой, полярник, третий – офицер ВМФ. И сейчас главное:
- А над сиротою червона калина!

- Ангели поют на небесех!» Разве можно таким картошку подбивать! - Услыхал Витька сквозь выпавшую туманом тишину. – «И нас на земли сподоби чистым сердцем…» * * Что ж не сказались! Знато бы раньше!

- Ой, бабушка, мы теперь пойдём!! - Встрепенулся Алёша. - Опоздали! Ну ладно, недалёко тут. Одни добежим. Только его за клумбу не ругайте, а?

Галина Капитоновна не собирается ругать за клумбу. Другое подкатывает, давит пуще бочкового гнёта: вызвали с утра в усадьбу и объявили, что хутор Ясенев – главная мишень, точка приложения усилий немецкой разведки.
Что это значит? Пока – ничего. Задача – сохранить беспечный вид, размеренность жизни, а между делом, приготовиться к эвакуации.

Вовремя явилась напасть: закрома пусты; погреба сохнут; урожай на корню. Майский мёд качали, но роздан по лазаретам.
Укрыть, сказали, надо всё, как для пожара. По этому поводу Степан дома: ходит, будто выздоравливающий, гвоздочки тишком вынает.

Русскую избу, если с умом, в одну ночь можно разобрать, отвезти за десять вёрст и составить. Предок полухиных как получился? Да вот, как: тем же способом.

Жил на Громовщинке мастер по дереву. Такой умелец, что ни в сказке сказать, ни пером описать, но горький пьяница. Бывало, полгода не просыхает, а господам то - в трату! Вот и сгрозили: будешь, мол, в рюмку глядеть, «Дикому» продадим. У него баловать – не выйдет.

Не поверил, стало быть, и однажды, выпив крепенько на своей печи, очнулся утром там же, ан – не там. Спустил ноги, всё сподручно: подстилка – привычная; резанцы, где надо; горшок душной; вода в ковшике... и до чего хороша водица! Не с Громовского колодезя.

Глядь в окно! Солнце в маковку, только с иной стороны, хоть в избе иконы его, рушник, ходики время кажут, притолока и обналичка в тот же узор... Одна печь, будто наново сложена. Стол его, хлеб его и ножи с ложками! Даже стакан с отбитым краем, а похмелиться – нет.

«Ну, - думает, - схожу теперь к соседу Мите, поди ка, в долг нальёт!» Вышел! Ни соседей, ни села, ни колокольни с куполами! Древеса чахлые торчат, холмик глиняный пупом, и воды вкруг, воды! Припасу – на годы: и съестного, и топливного, и поделочного. С печурки лист торчит, на листе работы расписаны да прибавкой пара словес: «Выполнишь, налью.

Забавно; славно; только Гане мало радости с того. Она – «жандарм Европы»: так ребятня пришлая дразнит. Ну что же, надо соответствовать.

Первое решение: Детей возле матерних колен усадить. Сделано третьего дня, теперь – пусть бы привыкли да не сильно озадачились, зачем так строго, ведь страхи прежде бед губят.

Второе решение: провиант и нажитое (тряпьё, скарб, зимний инвентарь) ночушками на острова свезти; Третье решение: распределить для бегства группы так, чтобы – хоть до краю света, и не пропали.

Дальше – Бог укажет, время покажет. Главное: мальчиков этих, Данилят в безопасное место. Где оно, знать бы! Век думала, что безопасней Ясенева ничего нет: болота сквозные, тропы сложные, люди чуткие… Да, вот ведь.

 Ещё вопрос: куда столько погребов велено? Как ребятам объяснить, зачем они, если сама не понимает? Кроме беженских парней и делать некому, ведь свои все в дозорах. «Господи, благослови!»

Перекрестилась Галина, поклон поясной отвесила и, разгибаясь, видит в раскрылке Кладезянской дороги мужика своего, Мирона! Вернулся, стало быть, невредим пришёл.

Какая волна тут взвилась! Как захотелось на колени  кинуться, землю целовать перед кормильцем и защитником, всю тоску вылить, всю трудность спустить, да чтоб поднял он её, взял в объятия, на груди укрыл!

Вопль под горло, слёзы на выходе! Ан, нельзя, потому что дети, горя пущего хлебнувшие, вокруг стоят. Довольно с них. Мирон Васильевич, золотое сердечко, понял, слёту схватил. Глазами по всем, кивок – приветствие, и на крыльцо: дескать, дома разберёмся.

 

1. Ночное – выпас лошадей ночью.
2. «Легенда о Данко» - Максим Горький.
3. Чемерица – ядовитая трава, применяется, Как инсектицид.
4. Flugauge – летающий глаз.
5. «Воскресение твое, Христе Спасе…» - пасхальная стихира.

Продолжение:
http://www.proza.ru/2017/02/09/1585