XII. Варшава, Месяц назад, 22 января, 1807 год

Утром следующего дня, когда Мария думала, что ничего хуже уже быть не может, произошло нечто, из-за чего графиня впервые за долгое время испытала чувство злобы. В двенадцатом часу до полудня приехал Дюрок с новым посланием от императора. На этот раз, помимо записки и букета роз, было ещё кое-что. Необычайно дорогой и роскошный, сделанный за три дня по личному заказу императора, бриллиантовый букет. В записке говорилось следующее: «Мари! Моя милая Мари! Моя первая мысль – о Вас. Моё первое желание – снова увидеть Вас. И Вы приедете вновь, не правда ли? Вы обещали прийти. Если Вы не придёте, орёл сам прилетит к Вам! Я увижу Вас на обеде. Примите этот букет: я хочу, чтобы он стал символом тайных уз и тайного согласия между нами, и чтобы никто об этом не знал. Мы сможем обмениваться нашими мыслями, пусть даже на нас смотрит целый мир. Когда я буду прижимать руку к сердцу, Вы будете знать, что я думаю только о Вас, когда Вы будете касаться букета, я тут же буду знать Ваш ответ. Любите же меня, моя прелесть, любите и берегите этот букет.
N.»
Содержание этого письма в очередной раз не впечатлило Марию. То есть она даже не вникала в смысл написанного. Бриллиантовый букет! Все размышления о патриотизме, о том, что её жертва во имя Отечества, испарились. Если раньше она хоть в чём-то находила силы, чтобы терпеть всё это, то сейчас на графиню нахлынул приступ злости. Бриллианты были слишком откровенной платой за её тело, несмотря на все те слова, написанные в письме. Неужели после первой встречи, не особенно успешной, император решил откровенно купить её?! Если это так, то как это низко с его стороны, необычайно низко и подло.
- Я не возьму этот букет, - холодно сказала она герцогу, ждавшему внизу, -Верните это обратно императору и скажите, что я не желаю его больше видеть.
Дюрок был испуган и удивлён.
- Как? Подумайте, что Вы говорите; если я передам дословно Вашу речь императору, он будет в бешенстве! Поверьте, графиня, я действую в Ваших интересах.
- Уговоры не помогут. Я всё для себя решила; в конце концов, это из настойчивости превращается в преследование.
- О, графиня, не гневайте императора, я знаю его давно, и, поверьте, в гневе он страшен.
Графиня, находясь в полном отчаянии, рассмеялась в лицо Дюроку.
- И что же Вы прикажете делать? Пасть к ногам императора за бриллианты и цветы?! Если, как Вы говорите, Бонапарт Вам друг, скажите ему прямо о причинённом мне глубоком оскорблении.
Герцог в разговоре с Марией был очень тактичен и вежлив, как хороший дипломат он никогда не переходил грани дозволенного и всегда находил нужные слова, но после слов Валевской оказался в некотором замешательстве.
- Умоляю Вас, графиня, подумайте о своём будущем. О своём и о будущем Польши, которое, возможно, напрямую зависит от Вас! Подумайте, ведь каждый день столько солдат идут на смерть во имя великой цели, а Вы, Вы можете стать спасением Вашей Родины, не идя на какие-то жертвы! О Вас, как о надежде всей Польши, говорят уже многие!
Рука графини задрожала и она, сорвавшимся голосом, еле сдерживая слёзы, закричала на Дюрока:
- Убирайтесь прочь! И передайте ему всё, как я сказала!
Герцог глубоко вздохнул, но не смел больше оставаться после столь убедительной просьбы.
- Я не Ваш враг и не буду говорить императору Ваших слов. Успокойтесь и подумайте, вечером я ещё посещу Вас, - сказал на прощание Дюрок.
- Нет, Вы меня больше не увидите! – сказала она со слезами, и уже закрывая дверь.
Когда герцог перестал её видеть, Мария упала на колени возле двери и от бессилия в очередной раз заплакала. Злость ушла. Ей было страшно, обидно, а в душе царили безысходность и безнадёжность.
Она не могла доверять герцогу Дюроку, поэтому была почти уверена, что вызвала суровый гнев императора Бонапарта. Мысли о возможно погубленной ею стране были ужасны, Мария хотела забыть об этом, как о ночном кошмаре. Она не знала, что делать, к кому ей идти, и что с ней будет. Из последних сил она сумела подняться с пола. Всё тело Марии сотрясалось. Наверху в своей комнате графиня взяла маленький клочок бумаги, обмакнула перо в чернильницу и второпях, закапывая бумагу своими слезами, стала писать записку мужу. После всего произошедшего ей ни до кого не было дела, просто было больше не к кому обратиться, некому было написать, поэтому из двух зол, императора или мужа, она выбрала меньшее.
«Накануне я виделась с Наполеоном. Я посетила его вечером, меня отвёз туда его друг. Я не прошу у Вас помощи, граф, так как Вы всё равно обо всём были осведомлены. Вчера я вышла невредимой, пообещав вернуться этим же вечером. Я не смогу сдержать этого обещания, так как слишком хорошо знаю, что случится.
Мария.»
Графиня не подписалась под запиской «Ваша жена, Мария Валевская» или «Ваша графиня», а написала просто «Мария»: муж был ей отвратителен.
Графиня знала, что карниз в зале выдержит её небольшой вес. Она понимала, что не вынесет унижение, вообще больше ничего не вынесет.
Хотя она больше не плакала, слёзы всё равно катились по её щекам. Встав на стул, она засунула свою тонкую шею в петлю и ногой оттолкнула стул. Тот с грохотом упал; в глазах у Марии потемнело, сознание практически сразу её покинуло и обмякшее тело графини закачалось под сводами потолка.
***
К своему ужасу Мария очнулась. Ей потребовалось некоторое время, для того чтобы осознать, что она едет в карете, а рядом сидит хорошо знакомый человек и смотрит ей в лицо.
- Пришли в себя, наконец, - голос Дюрока прозвучал одновременно обеспокоенно и злобно, - Вы, графиня, даже узел правильно не смогли завязать, и мне тоже скажите спасибо; я прямо чувствовал какую-то беду. Я остался ждать около Вашего дома, и через несколько минут после того, как Вы закрыли передо мной дверь, выбежала Ваша горничная и с просто паническим видом стала звать на помощь. Если бы я не вытащил Вас из петли, Вы рано или поздно всё равно бы задохнулись.
Мария ничего не отвечала. Она вообще не слушала герцога. Вся бледная, как простыня, Мария, уставившись в одну точку, постепенно возвращалась в сознание и понимала, что её мучения продолжаются.
- Я спас Вам жизнь. И я окажу Вам ещё одну услугу, - продолжал Дюрок, - я не буду рассказывать императору о Вашем ужасном поступке. В обмен на это я прошу Вас только об одном – ведите себя учтиво, приветливо, не выводите сира из себя, подумайте о том, что Вы поможете Польше. Я действую в Ваших интересах, и, если зададите вопрос «Почему?», я Вам не отвечу, потому что Вы, видимо, всё равно не поймёте.
***
На обеде император был мрачен. Мария не понимала, в чём именно заключалась причина, но, по большому счёту, ей было всё равно. Ей было страшно, страшно думать о том, что что будет после того, как обед закончится, и она останется один на один с императором. Графиня за всё время обеда ни разу не взглянула Бонапарту в глаза, не обмолвилась с ним ни единым словом. Наполеон периодически поглядывал на Марию, сидевшую слева от него, однако она упорно не желала смотреть на него. От этого Бонапарт становился всё злее.
Император знал, что Мария не взяла бриллиантовый букет, проигнорировав все слова, сказанные им вчера и написанные в письме. Его раздражала, выводила из себя непокорность графини; он никогда не встречал такого сопротивления от женщин, и даже себе император боялся признаться, что находится в растерянности и замешательстве.
Когда обед стал подходить к концу, и гости, откланявшись императору, начали разъезжаться по делам, Бонапарт подошёл к одиноко стоявшей и абсолютно растерянной графине и тихо, стараясь говорить совершенно спокойно, шепнул ей на ухо:
- Прошу Вас, останьтесь. Дюрок проводит Вас в мои личные покои.
После этих слов Бонапарт кивнул герцогу, который, казалось, никогда не отходил от своего военачальника больше, чем на десять шагов, тот с пониманием кивнул в ответ.
Наполеон вернулся к гостям, чтобы оказать им должное почтение, а Дюрок отвёл Валевскую в ту комнату, где она уже была давеча. В ней ничто не поменялось, лишь было не так мрачно, из-за дневного света, проникавшего тонкими полосками через плотно задвинутые шторы, по какой-то причине не раскрытые императором.
В эту минуту Бонапарт представился Марии настоящим вампиром, жестоким и коварным, избегающим дневного свет. Перед ней возникла картина: как глубокой ночью, практически в кромешной темноте, император в раздумии с угрюмым видом расхаживал по этой комнате, вынашивая планы по захвату Европы, или как заполучить её расположение.
Мария была в ужасе; она еле стояла на ногах, каждая частичка её тела испытывала страх, который никогда до этого в жизни она не ощущала. А мысль о том, что несколько часов назад она чуть было не покончила с собой, была по какой-то причине ей неприятна и отвратительна.
Вдруг резко распахнулась дверь, и в комнату вошёл Бонапарт, отчего Мария похолодела. Она представила, как у него сдадут нервы, и, выхватив нож или кинжал, Наполеон убьёт её, руководствуясь мыслью: «не хотите быть моей, так не будьте же ничьей вовсе». Мария сделала два шага назад, но гордо выпрямила спину и впервые за день посмотрела прямо ему в глаза.
- Вы не приняли мой подарок, графиня. Этим Вы нанесли мне личное оскорбление. Вы избегали смотреть на меня за обедом и пренебрегли общением со мной. Этим Вы нанесли мне второе оскорбление. Ваша холодность обидна, и я не намерен её терпеть.
Наполеон прошёл в другой конец комнаты и повернулся к Марии лицом. Все его движения были грубыми и резкими, а голос холодный; этот тон внушил бы страх в любого из его подчинённых, не говоря уже о беззащитной юной девушке.
- Похоже, всё-таки, - продолжал Бонапарт, - я был прав в своём первичном мнении о Вашем народе. Вы точно такая же, как и все другие поляки – надменные, пустые и бесчувственные.
Он сделал несколько шагов по направлению к ней. Графиня, не выдержав взгляда императора, опустила глаза.
- Однако я заставлю Вас убедиться в серьёзности моего намерения покорить Ваше сердце, - эта фраза была сказана каким-то особенным ледяным тоном, - я воскресил имя Вашей страны. Благодаря мне польская нация жива, как и прежде!
Мария видела, что император впадает в гнев; он побледнел, стиснул зубы; когда она увидела это, ей стало дурно, она глубоко вздохнула и пошатнулась на месте, а Бонапарт продолжал свирепствовать. Он достал из внутреннего кармана часы и показал их графине:
- Видите? Видите, с какой лёгкостью я держу их в руке?
В порыве гнева и ярости, император, совершенно не владея собой, швырнул часы об пол, разбив их на множество мелких частей, и несколько раз с силой наступил на них каблуком своего сапога. Мария чувствовала, что не в состоянии больше держаться на ногах.
-Точно так же, как я разбил их сейчас вдребезги, я разнесу Польшу, клянусь Вам, если Вы откажете мне в своём сердце и отвергните моё.
У графини подкосились ноги, и больше она уже ничего не помнила.