Слон

                Слон умирал медленно и неохотно. Он тяжело ворочался, пытался приподняться, ощупывал хоботом копья, которыми был утыкан так густо, что сделался похож на гигантского ежа. Но не копья нанесли ему главный урон. Он подвернул ногу и упал, повредив позвоночник. Теперь он потерял много крови и слабел с каждым часом. Он шумно вздыхал, стонал и жалобно трубил, поднимая хобот, словно призывал на помощь своих собратьев. Но собратья продолжали сражение далеко от него, а если бы и находились поблизости, всё равно не смогли бы помочь. Их безжалостно направляли в бой с римлянами сидевшие наверху погонщики, а с открытых широких кабин на их спинах лучники и копьеметатели разили вражескую конницу и пехоту. Битва шла уже не один час с переменным успехом. Множество корчащихся, стонущих и выкрикивающих проклятия тел усеивали африканскую саванну вокруг умирающего слона.

                Марк Клавдий, лёгкий пехотинец, молодой человек лет двадцати пяти, доживал последние минуты неподалёку от раненного слона. Дротик, брошенный сзади, пробил ему грудную клетку возле позвоночника. Марк лежал на животе, истекая кровью. Он сначала потерял сознание, но вскоре очнулся, чтобы ощутить невыносимую боль и ужас. Боль однако вскоре стихла, теперь он не чувствовал всю нижнюю половину тела. Марк понимал, что помочь некому и нечем. Мысли его то проносились галопом, то замирали, и тогда он бессмысленно пялился на издыхающего слона. Тому явно не хотелось умирать, хотя вряд ли он смог бы припомнить в своей жизни что-нибудь приятное. В неволю он попал слонёнком, его били, кололи, старались сломить волю и приучить к слепому послушанию. Своего они добились, но всё равно слон хотел жить, его гигантское тело не видело никакой альтернативы этому привычному, хотя и безрадостному состоянию.

                Марк происходил из обедневшей патрицианской семьи и рассчитывал поправить свои материальные проблемы карьерой в армии. Он хорошо себя проявил и ему обещали должность центуриона, как только освободится место, то есть как только один из центурионов погибнет. Но теперь погибал он сам. Конечно, гибель в бою почётна, и хвала богам, что он не угодил в Карфагенский плен. Слухи про участь пленных вызывали холодный озноб. Рассказывали разные страсти, в том числе, что отрубали им руки и ноги и бросали в общую яму ещё живыми. Марк уже не мог думать связно. Он скорее слышал отголоски собственных мыслей, как бы получивших свободу от хозяина. Они проносились искрами и гасли так же внезапно как возникали.

                Он бессвязно вспоминал прошлое до армии, в том числе девушку, на которой одно время хотел жениться, но проклятая бедность заставляла откладывать свадьбу, пока он не оказался в легионе. Марк был закалённым в боях воином и сам совершил немало жестокостей, хотя пленных если и казнил, то без замысловатых мучений. Это его делать пока что никто не заставлял. Если бы заставили, наверное бы исполнил, но всё же хорошо, что обошлось. Он иногда раньше прикидывал до каких пределов бессердечия может довести его война. Однако, как и остальные солдаты, он гасил мысли и делал что приказывали и что приходилось. Не от хорошей жизни он очутился на войне. Убийцей по призванию он себя не считал. Марк попытался привстать, но не смог даже пошевелиться. Только голову он ещё способен приподнять. Вокруг него ползали, корчились и стонали солдаты обеих армий. Никакой помощи им друг от друга ждать не приходилось, все они или умирали или пытались уползти. Куда ползти – они не понимали. Вокруг степь, колючий кустарник и ещё палящее солнце впридачу.

                Марк сам по себе ни о чём не думал, он ловил воздух пересохшим ртом и пялился на то, что оказалось последним объектом зрения в его жизни, на слона по преимуществу. Но его мысли, как уже сказано, обрели свободу и носились по одним им известным маршрутам. То они вдруг забирались в слышанные Марком сказания о царстве Аида, то вдруг вспыхивала совершенно ни на что не похожая надежда на какое-то непонятное освобождение. Наконец, реальность начала затуманиваться и уступать место снам наяву. Картины настолько мало походили на виденное  или знакомое Марку, что вернись он чудом к жизни, он бы их либо забыл, либо не знал как рассказать, да и постеснялся бы вздор молоть. Однако в теперешнем нерассуждающем состоянии они обволакивали его и потихоньку увлекали за собой. Неожиданно слон поднял хобот и протрубил с последней силой особенно тоскливо и надсадно. Марк отвлёкся от себя и уставился на слона. Его пронзила острая, никогда не испытанная им жалость к другому живому существу, так мучительно цеплявшемуся за последние остатки жизни, и он сам не заметил как умер.