Дневник Иуды

                Я, Иегуда бар Шимон, начинаю писать эти записки, чтобы оставить память о своей дружбе с замечательным человеком, которого я и многие другие считали Машиахом. Сейчас я не знаю что и думать, потому что сгущаются тучи, и на душе у меня тоска, а радость первой встречи с ним сменяется отчаянием.
 
                Не имеет значение когда и где встретил я его. Прошло почти три года и всё это время я следовал за ним безотлучно. Не имеет значения и то, что никогда прежде не доводилось мне находиться в компании людей, так мало мне приятных. Я то хоть чему-то учён, а они, за малым исключением, только разного вздора за жизнь набрались. Но и это не главное. Главное, что мало кто из них любит Иешуа. Куда больше любят они собственные мечты о величии в будущем. Как же, ведь они первые приближённые Машиаха. Теперь же ропщут они и сжимают кулаки, ибо будущее отодвигается всё дальше, а гонения придвигаются всё ближе. Люди открыто смеются над нами. Мне-то только за него больно, а им насмешки, как нож острый. Не знаю чем всё это кончится. Знаю одно - Машиах он или не Машиах, а его смерть станет и моей смертью. Может это и грех, а нет мне без него Бога и нет света и нет мира. Положил я свою жизнь и свою душу на весы его судьбы.

                Когда встретил я его случайно, и не помню уже как вышло, что мы разговорились, он только покинул Назарет, в котором жил с рождения с отцом и матерью и работал плотником. Лет ему было тогда около тридцати и был он не женат, что странно, но и я ведь тоже не женат, хотя и старше его несколькими годами. Родители сколько раз меня стыдили за это, но видно так уж я устроен, что одному мне лучше. А характер у меня такой, что не прошибёшь. – Ну разве можно так? Ты как каменный, - укорял меня отец.

                Первое, что меня поразило в нём, это ощущение света, как бы пронизавшего мою голову, когда я с ним разговаривал. Свет этот настолько притягивал меня, что я, как мотылёк на огонь, готов был лететь к нему и следовать за ним безоглядно. Словами этого не объяснишь. Казалось, его мучили сомнения. Разговаривая со мной, он словно просил о поддержке и защите. А какой поддержки он добивался, я и не понял сразу. Я его спросил - почему и по какому делу он здесь, если живёт в Назарете и мастерская его там. Он сказал, что и сам не знает. Проснулся однажды утром и понял, что непреодолимая сила влечёт его к людям проповедовать Царство Божье, а люди сделались вроде детей, которых надо спасать. Вроде как пожар, а в доме дети. Ну что-то в этом роде, точно не помню. Ещё сказал, что открылись ему тайны мира, и одного взгляда, одной мысли теперь достаточно, чтобы понять суть  любой проблемы, а книги Моисеевы сделались прозрачными как воздух, и видна сквозь них вся вселенная и всё что в ней. Я не могу сказать, что всё понимал о чём он говорил. Удивляло меня, что он мне, незнакомому человеку, так много рассказывает такого, что я бы поостерёгся выкладывать и старому другу. Но у него это получалось так естественно и просто, что все эти мысли пришли мне в голову позже, а тогда я его просто слушал, разинув рот. Мне по правде всё равно было о чём он рассказывает. Меня завораживал он сам, ощущение что ли от него, уж не знаю как объяснить. Ничего подобного в жизни встречать не доводилось. Понятно, что я всё бросил, и даже не объяснив ничего толком родителям, устремился за ним, как приклеился к нему. Оказалось, что никакого плана у него нет и вообще ничего не заботит, кроме разговоров с людьми, и мира вокруг. Не то, что бы он любил говорить с людьми, он от них уставал не меньше, чем я. Но словно он понимал, что это его призвание, его цель, а иначе и жить незачем, иначе он Бога подводит. Это я сейчас себе объясняю, а тогда просто таскался за ним как привязанный и мучился от усталости и скуки, выслушивая вздор и бред, который обычно несут люди. У меня кружилась голова и пару раз я даже едва не грохнулся в обморок. Но каждый раз он замечал моё состояние и поддерживал меня, словно вбрасывал в меня новые силы, опять слов не подберу. Почти три года прошли как во сне. Пристала к нам поначалу куча народу. Боже, что за сброд! Нищие, полусумасшедшие, бесноватые, которых он исцелил, фантазёры, авантюристы, всех и не перечислишь. Многие отстали, некоторые остаются и до сих пор. Имён я не хочу называть. Какое значение имеют они сейчас, особенно накануне катастрофы, которой видимо не избежать. Особенно раздражал меня один юноша, ранее подвизавшийся возле пустынника, проповедовавшего скорое наступление царства Машиаха и отпускавшего грехи омовением в Иордане. Боюсь я этих пустынников. Очень они бесноватых напоминают. Я теперь впрочем всех боюсь. Никогда раньше люди не вызывали у меня такого отвращения. Пустынника этого однако уже убили. Ирод до него добрался. Этот до всех доберётся, кто хоть немного себя проявил. Тоже и Ирод ведь бесноватый. Не боюсь писать, потому что мне уже всё равно. А юноша этот весьма честолюбив. Цеплялся к Иешуа как репей. Надеялся видно на особую милость Машиаха. Иешуа его не гнал, так он ведь никого не гонит, хоть на голову садись. Ещё один есть, бывший рыбак. Тот ещё тип, трусливый и ревнивый одновременно. От него особенно опасаюсь беды для Иешуа. Последнее время этот рыбак ходит мрачнее тучи. Замыслил что-то. Остальные впрочем не лучше.
 
                Когда я только познакомился с Иешуа, его раздирали сомнения. Я постепенно понял в чём дело. Народ ждал явления Машиаха. Все только этим и бредили. Я тоже наслышан с детства о близком воцарении чудесного царя, но как-то не особенно задумывался о реальности его царства. Но глядя на Иешуа, я чем дальше, тем больше вспоминал рассказы о Машиахе. Уж если царь от Бога, то почему не он? Никого лучше я не мог себе представить. Глядя на то, как он изгнал беса, и что особенно меня поразило, исцелил прокажённого, я возвращался к этой мысли снова и снова. Но дело даже не в исцелениях, а в том, что никакой другой Машиах мне больше не был нужен. То есть, я хочу сказать, что останусь с Иешуа кем бы он ни оказался, хоть бы кто-то другой и объявился с полным мешком доказательств, что Машиах – это он. Эти свои мысли я рассказал Иешуа. На его лице отразилась мучительная тревога. – Я чувствую призвание, словно Бог призвал меня к служению, и вроде должен я спасти народ от адского пламени и вернуть людям утерянный рай. – Тут он задумался. -  Но меня терзают сомнения - а вдруг я всё же не Машиах? Ведь никто не говорит мне свыше как я должен себя назвать, и слова этого в моей голове и душе никто не произносит. – Я как мог уверил его, что не вижу и не представляю никого иного в этой роли. Иешуа тяжело вздохнул, но мне показалось, что он воспрял духом. Если можно так говорить о человеке, чей дух  и так на недосягаемой высоте. Я ещё несколько раз возвращался к этой теме, с не меньшим жаром, чем прежде, уверяя его в безошибочности ощущения им своего призвания, и что у меня со стороны - его призвание тоже не вызывает сомнений. А то, что подобное призвание может именоваться только давно нам известным словом, не надо бояться. Бог призвал , Бог и защитит и укажет путь. Постепенно Иешуа успокоился и кажется начал привыкать к этой мысли. На меня он смотрел с благодарностью, а для меня его благодарность, светившаяся в глазах, была дороже всех небес.

                Приставшие к нам люди мало разговаривали с Иешуа, а больше между собой. В основном обсуждали разные небылицы и сказки о Царстве Божьем. Я тоже с детства слыхал множество легенд, но почему-то чем дальше, тем больше они вызывали у меня недоумение, а рядом с Иешуа я и вовсе засомневался, а так ли всё в жизни случится, как в проповедях говорилось? Иешуа, поучая народ, никогда в подробности и сроки не вдавался и уходил от прямых ответов на вопросы о способах и методах воцарения Божья, да и своего тоже.

                Что до проповедей, то их слушали охотно, а вот если он кому-то указывал на неправедность его жизни и призывал к покаянию, начинались неприятности. В его родном Назарете, его даже чуть не убили. Но видно силы небесные выручили, удалось нам уйти невредимыми, хотя испугался я за него не на шутку.

                Живу я как во сне. Исходили почитай всю страну, живём пожертвованиями и подаянием. Я храню общие деньги. Едим и спим где и как придётся. Расскажи мне кто раньше, что я буду так жить, не поверил бы или умер со стыда. А вот Иешуа весь стыд перевесил.
 
             Однажды видел его мать именем Мирьям. Иешуа меня даже с ней познакомил. Совершенно необычное впечатление произвела она на меня. Не то что бы они с Иешуа похожи. Нет, ощущение от неё другое, но видно, что оба они люди необыкновенные. Не очень-то Иешуа её радует, судя по всему. Смотрела она на него с робостью и даже испугом, словно боялась, но не его, а за него. Но виду не подавала.

                Неприятности наши начались уже давно. Дело-то в том, что кроме разной голытьбы никто Иешуа пророком не признаёт и никакого другого толку от нашей бродячей жизни нет, кроме проповедей и исцелений. Однажды Иешуа призвал своих учеников и велел им идти в ближайшее селение и проповедовать и исцелять хворых его именем. Сказал, что достаточно его имени, чтобы болезни и бесы покинули человека. Только, сказал он, вы не должны во мне сомневаться, когда исцеляете. Вроде всё просто. Пошли они и ничего у них не вышло. У меня однако получилось. Вернулись и мало того, что на меня смотрели со злобой, ещё и на него обижались. Обманул мол. А в чём обман, если они ему уже не верят? Многие из них оставили семьи и дело, которым кормились, и Иешуа теперь должен оправдать их жертву, иначе они не понимают. Но какая же это тогда жертва? Торг это называется, а не жертва. Потихоньку-полегоньку начали они над ним подшучивать и посмеиваться. Ну вот и шли бы по домам. Но нет, какая-то злая сила держит их рядом, да и друг к другу они привыкли и сдружились. Последнее время их шутки уже начали приобретать издевательскую окраску.  Меня они подозревают или обвиняют в высокомерии. Ну что же, большой симпатии я к ним не испытываю, это верно. Иешуа похоже не обращает на всё это внимание. Но я чувствую, что в нём нарастает беспокойство.
 
                Отчего понесло его в Ершалаим, не ведаю. Иногда не могу понять его логику, если она вообще присутствует. Так или иначе, ничего хорошего там не случилось. Но он упорно туда возвращается. Что хуже всего, народ откровенно смеётся и издевается над теми, кого считает его учениками, а они в ответ остервеняются всё пуще.

                Прошло три месяца и мы снова направляемся в Ершалаим на Песах. Дело плохо. Все мои чувства обострены. Я почти не слушаю речи Иешуа. Те, кого он привлекает и кто слушает его, не могут нам помочь. До меня начинает доходить зловещий смысл событий. То, что Иешуа явился в наш мир от Бога, не вызывает у меня никаких сомнений. Но что такое Машиах? От всех страданий последнего времени разум мой словно набирает силу. Уже само предчувствие катастрофы и то, что передо мной как бы вырастает стена, в которой я не вижу просвета и которую не могу пробить, говорит о том, что Иешуа не Машиах, и в этом остервенившиеся его спутники правы. Машиах – сказка, придуманная людьми. А разве Бог обязан считаться с человеческими выдумками? Бог дал нам лучшее, что у него было, как ответ на наши чаяния и молитвы. Чем же виноват Бог и тот, кого он послал нам в помощь, что люди хотят воплощения собственных фантазий, а не Истины? Да, он не Машиах, потому что нет в мире и на небе того, что люди вкладывают в это слово, и никогда не будет. А теперь они замучают и отвергнут то лучшее, что получили как незаслуженный подарок. Пора всё это кончать, весь этот позор и стыд и мучение. Время жить и время умирать! Господи, зачем я подбил его ощутить себя Машиахом?!

                Случайно подсмотрел и подслушал разговор нескольких, не меньше десятка, учеников Иешуа. Я зашёл к ним с тыла и находился в тени. Это конец. Они говорили, что Иешуа обманул их, разрушил их жизнь и опозорил навеки. Говорили злобно, сжимая кулаки. Убьют они его, что ли? Не знаю. Ушёл на негнущихся ногах. Что же делать?

                Я наконец решился. Но у меня странное ощущение, что решили за меня. Возможно, это потому, что я больше не чувствую себя живым человеком. Я словно во сне, кошмарном сне, и не могу проснуться. Иешуа последние пару дней на себя не похож, потерян совершенно, на людей внимания не обращает, на вопросы не отвечает. Тоже понял, что конец.

                Иду сообщать первосвященникам о его местонахождении и свидетельствовать, что он объявляет себя ученикам Машиахом. Должен принять какие-то деньги в награду за донос и предательство. Какая разница, всё равно я уже мёртв. По дороге подошёл к Иешуа. Тот сидел, задумавшись, и посмотрел на меня мученическим взглядом. – Ты знаешь куда я иду?, - спросил я его. – Знаю, - ответил он. - Твоя любовь дала мне крылья. Ты вправе их подрезать. – Я не ответил, у меня случился спазм в горле и я задохнулся. Почти бегом я одолел путь до проклятого места. Гореть мне в аду за то, что подбил его, вместо того, что бы предостеречь и спасти. Теперь, насколько я знаю законы, его приговорят к смерти и передадут Пилату. А тот пришьёт ему оскорбление величества за то, что объявил себя царём Иудейским в обход императора. Всё известно заранее, как по нотам. Зло всегда предсказуемо в отличие от добра. Повесят его на крест или приколотят к нему гвоздями? Скорее приколотят. Долго ждать они не любят. Ну что ж, мне та же дорога. Только самому придётся, без посторонней помощи.

                Договорился, что укажу страже Иешуа, обняв его и поцеловав. Хочу попрощаться с ним и подбодрить. Он поймёт, что я его не оставлю, умру с ним вместе.

            Дописываю последние строчки. Потом заверну пергамент в кожаный шмат и зарою здесь же. Вдруг найдут когда-нибудь. Я сижу на холме напротив места казни. Довольно далеко, но всё видно. У меня всё готово. Я притащил с собой бревно, которое забью в развилку развесистого дерева на вершине холма. Есть у меня и верёвка. Сделаю удавки, чтобы раскинутые руки держались по концам бревна. Удалось найти здоровенный гвоздь для распятия. Им я пробью запястья перед тем, как повиснуть. Кровь должна вытечь достаточно быстро, но примерно за то же время, что и у тех, напротив. Казнь скоро начнётся. Боже, не мерещится ли мне?  Ну да, ко мне идёт Мирьям, мать Иешуа. В глазах как пелена. Кажется, что она по мере приближения молодеет и превращается в девушку, какой была лет тридцать с чем-то назад. Потом допишу. Что же она мне скажет? Проклянёт, что ли?

                Уходит. Сказала, что Иешуа просит у меня прощения и говорит, что я воскресну в Царстве Божьем раньше, чем он. Не нашёлся, что ответить. Сказал только: - Открой лицо, Мирьям. Он бессмертен. -