Глава 8. Не буди лихо пока оно тихо

     Наступил день когда, откозыряв патрулю на Владивостокском вокзале, Степанов переступил порог ансамбля. Судя по расширенным от изумления глазам дневального, его тут ждали меньше всего. Дежурный мичман сопроводил Тима к начальнику ансамбля.
В кабинете старший матрос опять вскинул руку к бескозырке и собрался доложиться по всей форме, но майор остановил его обыденным жестом, предложил присесть и подробно доложить обо всём. Степанов доложил. Со всеми подробностями. Без утайки. Начальник выслушал, ничем не выразив своего удивления. Тим ждал жесточайшего разноса, команды отправиться на губу, в штрафной батальон, к чёрту на рога. Он был готов принять любое наказание. Прямо-таки жаждал его. Но ничего похожего не последовало. Майор просто сказал:
— Это хорошо, старший матрос, что ты обошёлся без вранья. Я в курсе того, что произошло за эти дни. В ансамбле волновались. Старшина позвонил в больницу, попал на регистраторшу. Выяснилось, что ты жив, здоров, выписался и даже, якобы, отбыл к месту службы. Я вспомнил наш разговор в Свердловске, связался с начальником Западносибирского ансамбля. Он мой однокашник по военному училищу. Городецкий взял с меня честное офицерское слово, что информация, которую я получу, не пойдёт тебе во вред, поскольку никогда в жизни никого не закладывал. Я дал слово. Тогда он подтвердил, что ты был в городе и даже успел отыграть спектакль, на котором в тот вечер, бывают же такие совпадения, оказалась его жена.
Тим стоял и не знал, куда провалиться от стыда. А начальник неожиданно подмигнул ему.
— Если бы история с самоволкой дошла до флотской братвы, о ней бы со временем сложили легенды. А уж за то, что на флоте ничего похожего, по крайней мере, на моей памяти не случалось, ручаюсь головой. Надеюсь, ты не будешь трезвонить об этом направо и налево? Не поставишь в неловкое положение своего начальника? 
— Никак нет, товарищ майор.
Начальник кивнул, взял со стола листок бумаги, протянул Степанову и вышел. Это оказалась телеграмма.
«Вернулась домой не приезжай Лана».
У Тимофея Степанова не стало ни кола, ни двора, ни семьи. Отныне он чист и свободен от всяких забот, как новорождённый младенец. Только перепеленать, в случае чего, великовозрастного мальца будет некому. Как в омут Степанов нырнул в эту нелепую, как теперь сам понял, самоволку, которая никогда не станет флотской легендой. Нырнуть, не ведая брода, нырнул, а куда плыть дальше?
В кабинет вернулся майор, и разговор перешёл в иное русло.
— Что собираешься делать после демобилизации? Не хочешь по окончании службы остаться в ансамбле ведущим в ранге сверхсрочника?
Степанов пожал плечами.
— Подумай. У сверхсрочника зарплата, довольствие, льготы. Пенсия приличная в перспективе. Деваться тебе сейчас всё одно некуда.
— В Москве с августа начнёт работать актёрская «биржа». Завербуюсь в любой театр. Лишь бы жильё дали. Других требований к трудоустройству у меня нет.
— Свободен, старший матрос.
***
Через неделю объявили о новых гастролях, и ансамбль взял курс на Вьетнам. Надо было морально поддержать ребят, которые воевали там уже который год. Моряки постарались. Пели, плясали в подземных пещерах, которые были неплохо оборудованы и благоустроены по случаю войны. Шутки, остроумные репризы, розыгрыши, которые Тим придумывал по ходу концерта, имели успех.
По возвращению начальник вновь пригласил Степанова в кабинет. На этот раз стать сверхсрочником Тим отказался бесповоротно. Загадочно улыбаясь, майор вышел из кабинета и вскоре вернулся с симпатичным капитаном второго ранга. Тим вытянулся в струнку.
— Здравия желаю…
 Тот махнул рукой.
— Вольно.
Степанов повернулся к начальнику. Тот пожал плечами.
— Старший по званию уже дал команду. Сделай выдох и расслабься. Представлю тебе начальника флотского театра в Советской Гавани. Не хочешь служить у меня, послужи Родине в другом гарнизоне.
Капитан усадил Тима на стул, сам устроился напротив. 
— Предлагаю работу. Сколько получал на прежнем месте? Восемьдесят пять рублей в месяц? С порога даю девяносто пять. Ролями завалю. Мы по премьере в месяц выпускаем. Можешь съездить в отпуск на материк, устроить свои дела. Дорогу до места следования оплатит флот. Обратно – театр. Плюс подъёмные в размере двух окладов. Недурственно, как считаешь?
— Потрясающе, товарищ капитан второго ранга! В театр готов ехать хоть сейчас. На материке меня никто не ждёт. Только отправлю на прежнее место работы заявление об уходе, чтобы выслали документы.
— Заявление напишешь, остальное наш отдел кадров возьмёт на себя.
Степанов вспомнил о желании иметь собственное жильё и закусил губу. Капитан второго ранга внимательно посмотрел на него. Тим зачастил про любую, самую крошечную, но собственную квартирку. Начальник театра обнадёжил.
— Квартирный вопрос моих артистов никогда не волновал. Город обеспечивает труппу квадратными метрами по маковку.
Тут нервически рассмеялся Степанов. Уж больно всё это походило на сказку о волшебной лампе Аладдина, в которой начальник театра мастерски исполнял роль джинна.
Капитан посерьёзнел лицом, протянул Тиму руку и заявил:
— Только пахать тебе, старший матрос в отставке, придётся, дай боже.
«Напугал, — подумал Тим. — О большем и мечтать нельзя. Ничего другого я так не хочу, как скорее выйти на сцену и век с ней не расставаться».
— Сват из меня получился хоть куда. — С хитрой улыбочкой вставил под занавес реплику майор: — По всем вопросам сговорились. Теперь я попрошу своего коллегу иногда отпускать этого артиста ко мне на ответственные для ансамбля концерты.
— С этим, майор, никаких проблем не будет. Пусть выступает на здоровье, — они сошлись в рукопожатии. — Только не тяни с оформлением его документов. Во «Владик» я прибыл всего на трое суток. Хотелось бы забрать парня с собой. К большой радости главного бухгалтера. Проезд новому артисту через всю страну оплачивать не придётся.
Майор согласно кивнул головой. Капитан шлёпнул Степанова по плечу, назвав по имени-отчеству, и приказал впредь обращаться к нему точно так же. Вежливость на флоте ценится так же дорого, как в королевских апартаментах.
Через месяц Тим вышел в спектакле "Женитьба Фигаро…" правда, в небольшой роли графского слуги. Но премьеру с новыми друзьями отмечал уже в собственной однокомнатной квартирке.
***
Во флотском театре Тим прослужил ровно год. Ролями действительно завалили. Частенько мотался во Владивосток. Майор при встрече неизменно заводил одну и ту же песню. Возвращайся, мол, друг ты мой ситный, в роту. Сейчас всех сверхсрочников в мичманы произвели, форма, как у вице-адмирала, только звёздочки на эполетах поменьше. Загляденье. Жалование прибавили. Служи – не хочу.
Но Тим уже ничего не хотел. Ни квартиры, ни выступлений в береговых частях, на кораблях и батареях. А после нескольких, навязанных в служебном порядке публикаций о героических буднях флотских экипажей в «Матросском листе», которые ему приходилось сочинять в свободное от работы время, понял, что долг своей стране возвратил сполна. Поэтому без сожаления вручил коменданту театра ключи от своего жилья и с лёгкой душой отправился в театральную «Мекку» страны. Знаменитую актёрскую «биржу».
***
Увидев тот же подъезд, с круто сходящей к тротуару лестницей, на которой, отчаянно жестикулируя, преувеличенно громко смеясь, встречались, обнимались, целовались совершенно незнакомые Степанову люди, он опять оробел. Отвык от вавилонских столпотворений после Советской Гавани, которая скорее является жизненным придатком для обслуживания нужд Тихоокеанского флота, нежели городом. И обругал себя. В свой первый приезд, когда с кондачка устроился в подмосковный театр, он был куда смелее. Впрочем, тогда воображение Тима было потрясено тем, что его со всех сторон окружало столько актёров, то есть людей, к которым он испытывал огромное уважение, граничащее порой с обожанием. В тот раз, проплутав по «бирже» целый день, Степанов не успел ни в чём разобраться, подписав первый в жизни договор. И много позже, слушая разговоры маститых Актёр Актёрычей, по трудовым книжкам которых можно изучать географию Советского Союза, жалел о том, что поспешно принял первое же предложение, не использовав столько имевшихся возможностей. В горле пересохло. Тим с сомнением посмотрел на плохо оштукатуренное здание столовки на противоположной стороне улицы. Из него нёсся восхитительный запах пива. Но после пива на «бирже» появляться не следовало. Первый вопрос, с которого начинались переговоры, был традиционен, как сама «биржа»: «Пьёте?»
Он решил на сей раз не торопиться. Погулять по Москве, встретиться с друзьями, покуролесить с ними от души, а там…
Через неделю беспечной столичной жизни Степанов получил приглашение в новый театр. Приехал, сыграл первую премьеру. Через месяц его рассказ опубликовали в молодёжной газете. Процесс пошёл. Он репетировал, играл, ездил на гастроли, умудряясь писать в автобусе, в плацкартном вагоне, в гримёрной комнате между выходами на сцену. Но при этом, как ни странно, не сорвал партнёрам ни одной сцены, не завалил ни одной роли и получал от ежевечернего лицедейства не меньшее удовольствие, чем от оставленной на столике ещё «дымящейся» рукописи. А вот близкий друг ему однажды удружил.
***
Помнится, целую неделю они вкалывали на весенних каникулах. Последнюю сказку доиграли буквально на автомате и разбрелись по гримёркам.  Ехать домой не было никакого смысла. До выхода на вечернюю сцену оставалось немного времени. Тим с приятелем прикорнули каждый за своим столиком. Лениво позёвывая, партнёр неожиданно спросил:
— Тебе никогда не случалось текст игранной-переигранной роли забыть прямо на сцене?
— Был у меня случай… как вспомню, мурашки по коже гонять начинают, — Тим стряхнул с себя сонное оцепенение.
Приятель с любопытством воззрился на него.
— Не будем будить лихо, пока оно тихо, — отмахнулся Степанов.
— Суеверия – недостойные взрослого человека. У тебя в сегодняшнем спектакле один эпизод. После первого акта ко щам рванёшь, а мне лямку до самого поклона тянуть. Разгони сон, сделай милость?
— Гляди, я тебя предупреждал, — усмехнулся Тим. — Решили в театре поставить «Белую акацию». Известная была в те времена оперетта. Взяли её для поддержания штанов. План горел. Роль мне досталась – пальчики оближешь. Яшка-Буксир.  Мечта всех «простаков». Репетируем. Купаемся в тексте. Спевки шли под пианино. А оркестр из филармонии пригласили только на прогоны. И тут начались проблемы. То мы раньше времени голосить начинаем, музыканты за нами вдогонку. То оркестр пару тактов отыграет, а мы только-только расчухаемся. В общем, намучались. Они с нами, мы с ними. Из нас же никто в музыкальном театре не работал. Наконец, худо-бедно, стало что-то получаться. А постановщик до умопомрачения гоняет нас по этим чёртовым музыкальным сценкам. И долбит, как дятел. «Ребятки, напевайте песенный текст. Ночью проснётесь, петь начинайте. Оперетта – это вам не драма. Там забыл слова, отсебятиной отделаться можно. Партнёр, в крайнем случае, выручит. А тут оркестр вступил, дирижёр знак подал и всё. За тебя уже никто не споёт и не станцует». Короче, доползли мы до сдачи спектакля на город. А я, вместо того, что бы текст, как «отче наш» повторять, партнёров достаю: «Когда ночью на горшок бегал, долбил, как дятел: «Помнишь ли ты, как счастье нам улыбалось?»
Подошла моя сцена. То есть, наша. Яшки с Ларисой. В первой части она запевает, я подхватываю. Во второй – моя очередь начинать. Знаешь этот текст?
— А как же? «Ничего того, что было, нет в помине. По - серьёзному влюблён я в первый раз…»
— Вот-вот. Пошло музыкальное вступление, дирижёр подаёт знак, и я напрочь забываю текст, который на репетициях у меня от зубов отскакивал. Вылупился на зал, глаза из орбит лезут, и ни тпру и ни ну. Но дирижёр выкрутился. Палочкой взмахнул, оркестр замолк, повисла секундная пауза, и… музыканты заиграли вступление заново. А на меня столбняк напал. На моё счастье, зрители пришли на помощь. Эта оперетта в то время у многих на слуху была. Незадолго по экранам фильм «Белая акация» прошёл с участием неповторимого Михаила Водяного в этой роли. Так мне буквально хором проорали из зала: «Ничего того, что было, нет в помине!» И я насквозь мокрый от ужаса, охватившего меня, подхватил: «По - серьёзному влюблён я в первый раз…»  В зале смех.  Но я уже пришёл в себя, и дальше всё пошло без сучка и задоринки. Мне, конечно, выговор в приказе объявили. Но это полбеды. Беда была в том, что подобный затык стал происходить у меня на всех последующих представлениях. Только теперь по моей слёзной просьбе за кулисами обязательно стоял кто-нибудь из ребят и тихонько подавал мне реплику. Это превратилось в анекдот. Надо мной потешался весь театр.  Но я ничего не мог с собой поделать. Текст вылетал из памяти, как по расписанию, именно в этом месте. И так продолжалось до тех пор, пока спектакль не сняли с репертуара. А сейчас, разбуди меня полночь за полночь, пропою, как петух заутреннюю.
— Со мной ничего подобного не происходило, и уверен, не случится, — начал с самодовольной улыбкой его приятель… и тут раздался звонок.
 —Тим схватил приятеля за руку и, застёгиваясь на ходу, они помчались за кулисы… — зря мы эти игры затеяли перед выходом… — на ходу выдохнул он.
— Не каркай, — отмахнулся приятель, — две недели текст каждый вечер барабаним. Прорвёмся…
***
В этой пьесе, посвящённой теме гражданской войны, Степанов играл русского посла в Китайской республике. Внешнее кольцо круга вывозит посла на сцену. Из-за кулис появляются действующие лица: его приятель в роли американского журналиста, и актёр в роли журналиста из Японии. Они начинают задавать красному дипломату каверзные вопросы. Тот, как и положено русскому полпреду, отвечает убедительно, безапелляционно, доходчиво. Всё по инструкции комиссариата по иностранным делам. Правда Страны Советов – она и в Китае правдивее всех правд на свете. Продажные наёмники капитала скисают, посла увозят за кулисы. Банальная проходная сцена, которая забывается зрителем сразу по её окончании. Но в тот раз всё пошло совсем по-другому.
Американский журналист, по ходу действия, задаёт вопрос:
— Как продвигаются дела Советской России в Китае? Какими успехами радуете вы вождя мирового пролетариата? — и начинает добросовестно выводить фальшивые каракули в блокноте под неторопливый рассказ дипломата, который тот заканчивает на самой оптимистической ноте:
— Владимир Ильич работой пролетарского посольства доволен.
Следом бы должна была прозвучать новая реплика американца. И она прозвучала:
— Как идут дела у Советской России в Китае? Какими успехами вы радуете вождя мирового пролетариата?
Тим с недоумением посмотрел на партнёра. «У тебя с головой всё в порядке? Реплику по тексту собираешься давать?» — должен был бы прочесть незадачливый исполнитель в его взгляде. Но журналист, как воды в рот набрал.
Советскому полпреду приходится ещё раз скороговоркой повторить предыдущий текст. Американец, вроде бы, всё понял, открыл рот и произнёс:
— Как идут дела у Советской России в Китае? Какими успехами вы радуете вождя мирового пролетариата?
В зрительном зале оживились. Публике стало интересно.  С чего это американец третий раз лезет с одним и тем же вопросом.
Тим метнул взгляд на японского журналиста. «Перехвати текст на себя, голубь ты мой. Не видишь, у коллеги ум за разум зашёл. Останови эту карусель?» Но тот в ответ только ощерился фирменной японской улыбкой. Это означало – выпутывайтесь сами, ребята.
Степанов развернулся к американцу и с тихой яростью спросил:
— Может, вы поинтересуйтесь, не является ли наша внешняя политика экспансивной по отношению китайскому народу? Так это или не так, я вас спрашиваю, мистер Смит?
— Так…— мистер Смит дико глянул на него и, еле ворочая языком, произнёс: — Как идут дела у Советской России в Китае? Какими успехами вы радуете вождя мирового пролетариата?..
И только тут кольцо круга поволокло из этого ада Степанова за кулисы. Американца за фалды пиджака ещё раньше со сцены утащил помреж. Приятель рухнул за кулисами в обморок, и его начали приводить в чувство нашатырным спиртом. Невозмутимый японец ещё постоял какое-то мгновение в одиночестве, потом развернулся на зрителя, развёл руками, с достоинством поклонился и удалился под весёлые аплодисменты зала.
«Не буди лихо, пока оно тихо».

(Продолжение следует)