Бумаргины

     Гулин уже подходил к машине, как вдруг подумалось: а может, вообще никуда не ехать? Сами разберутся. Мать, конечно, жалко, но не хватит ли ей носиться с этой своей Раечкой как с дитятей? Дитяте однако тридцать два стукануло. Она уже не Раечка, она уже Раиса. И если эта Раиса так неугомонно ищет приключения на свою пятую, разве это давно не её сугубо личное дело? Правда, на этот раз речь шла уже и не о приключениях...
     – Подождите, не уезжайте!
     – Жду, но уеду, – хмыкнул, обернувшись, Гулин. Это Чудика принесло. Видимо, тот жил где-то неподалёку, болтался по дворам, выпрашивая сигаретку, а может быть и что-нибудь ещё, но у Гулина только сигаретку, и почему-то всегда только одну. Он вытащил пачку. – Хватай давай. Двигать мне надо.
     – К сестре?
     Гулин на мгновенье замер, а потом вперился взглядом в Чудика.
     – К какой сестре? С чего ты решил, что к сестре?
     – Сказали, – запросто ответил тот.
     – Кто сказал?
     – Они. Люди из стены.
     Гулин молча сел в машину. У Чудика на всё «люди из стены», видно же, что ещё и с диагнозом паря. Вякнул там что-то наобум... Но от чего этот дурацкий осадок? И ведь уже не в первый раз, он и раньше замечал: Чудик этот вроде безобидный, а потрещишь с ним пару минут, и какой-то холодок, что-то где-то... Всё-таки неспроста таких душевнобольными зовут. Не каждый из них на тебя бросаться станет, но болезнь есть болезнь, вот видимо и надо бы держаться подальше...
     С другой стороны, криво усмехнулся Гулин, а к кому я сейчас-то еду?
     Нет, формально Раечка больной не была. Может быть, не болела и реально. Но если бы Гулина спросили, он ответил бы не задумываясь, положа руку на сердце: просто дура.
     Почему – бог его знает, всё-таки двенадцатилетняя разница в возрасте. Гулин из армии вернулся, а Раечка пошла в третий класс. Но уже и тогда, пожалуй, стоило бы насторожиться. Хоть бы и после того, как она, насмотревшись «Fuego», бельё на четырёх балконах спалила – на своём и на трёх, что под ним. Всё бы ничего и со всеми бывает, в третьем-то классе и после «Fuego», если бы через неделю история не повторилась...
     В восемнадцать Раечка влюбилась в экстрасенса, который обещал открыть ей чакры, а открыл необходимость двухнедельного посещения КВД. В двадцать пять связалась с Обнинскими солнцеедами, обучающими не только правильному поеданию солнечных лучей, но и подлунным путешествиям в любую точку пространства и, кажется, времени. В двадцать девять ушла с цыганами, и кто знает, когда, да и в каком состоянии, её бы нашли, не будь у неё такого хорошего брата. А Гулин был хорошим братом. Полковником юстиции, переживающим за мать, переживающую за дочь. Вот оно как в жизни бывает, вот такая вот пирамидка...
     Только подустал Гулин быть её основанием. Ну хочет человек жизнь свою просрать в никуда – как ты ему, в конце концов, помешаешь? Сядет потом у разбитого корыта, патлы свои седые подерёт, на луну повоет, вспомнит где чего упустила – а поезд-то ту-ту. Кто-то это понимает сам, сразу, а в кого-то никакими путями, никакими силами не вобьёшь. Чтобы в сорок быть человеком, в восемнадцать надо не экстрасексами грезить, а вестибюлями юрфака. А в двадцать пять вести дела, а не глотать лучи и глюки... Плюс у баб, конечно, своя специфика, не хочешь вестибюли, вот тебе кухня, но ведь Раечке и это не по зубам, она и этого уж точно не просекает.
     Нет, разумеется, никто не идеален, что-то да и у Гулина не срослось, есть проблемы и у него. Но он их решает и решит, даже ту, закоренелую, «лично-фронтовую». Любвей хватало, всякое бывало, но это был именно фронт, возня, перетягивание одеял, а хотелось уже и мира. И может быть, кстати, мир был не за горами. Появился кое-кто на днях. Майя. Кареглазая сказка. Вариант такой прекрасный, такой тихий, что казалось, это компенсация всех прошлых пустот и нелепых аттракционов.
     И очень не вовремя, сегодня особенно не вовремя, вызвонила его мать с этим своим «Павлик, спасай Раечку» – Майя как раз была у него, и вот, вспуганной ланью упрыгала. Он ещё и не договорил, «мамкал» там что-то в трубку, а её уже и след простыл. Моментально, умочка, сообразила, что мужику сейчас не до неё будет. Редкие для женщины такт и прозорливость!
     Гулин почти доехал, – если бы не пробка на Войтеховского, был бы уже на месте, – как мать снова позвонила.
     – Павлик, ну ты где? – голос недовольный, но как-то поспокойнее.
     – Да здесь уже почти. Что у вас?
     – Павлик, мне страшно... Это всё? Она чокнулась?
     – Да перестань, – поморщился Гулин. – Буду сейчас. Отбой...
     Квартиру Раечке оставила бабушка – малюсенькую, но чистую и уютную. Полгода назад. Но то, что он увидел... Мать говорила, что всё плохо, но он не думал, что настолько. Просто не представлял, где-то и не хотел представлять, что бабушкин угол теперь в каком-то другом, уж тем более в плачевном, уж тем более в таком, неописуемом совершенно, состоянии...
     Света в прихожей не было, и ему показалось, что переступая разнокалиберный металлолом, он споткнулся о секцию кладбищенской оградки.
     – Павлик, осторожнее.
     – Куда уж осторожнее... Ползу буквально. Домовой комитет-то куда смотрит? Обязали бы. Где она? И эти её... волшебности.
     – В зале, – почему-то шёпотом сказала мама. И добавила: – Ты только помягче...
     Раечка сидела на диване, нервно раскачивая ногой. Гулин обомлел: он ещё не видел её с этой стрижкой – какой-то кусками выхваченный ёжик, – а ведь и курсы парикмахера за плечами! В числе других. Тех курсов целый список можно составить. Органически не способен ни к чему человек, органически!
     – Дуркуем?
     – Нарисовался... Ты чё тут забыл?
     – Фокусы приехал смотреть. Давай, покажи-ка мне, что ты там матери хотела показать.
     Раечка только покривилась.
     – Ну да, стыдно нам, конечно, не бывает. У матери астма. И ишемия прогрессирует, услышь меня, Рая!
     – Я вылечить её хотела, дебил! – заорала Раечка так, что окна задрожали.
     – Добро, добро... Лекарство в студию. Ну? Чем лечить будем?
     Раечка молчала, а мать кивнула на подоконник:
     – Да вон они, Паш... Я же говорю, они на георгины похожи. На белые...
     Из трёхлитровой стеклянной банки на окне торчал букет шаров на тонких палочках.
     Гулин подошёл. Шары были как-то сложно, но не особенно аккуратно склеены из кусочков бумаги.
     – Георгины, бумаргины... Долго клеила?.. Рай, ты на мать посмотри. Думаешь, ей хочется играть в твои игрушки? Да и тебе бы уже стопэ. Ты с чего лечить-то кого-то собралась? Ты Авиценна? Ты вообще кто? Жизнь проходит. Не жаль?
     – Пошёл вон. Убирайся отсюда, я сказала.
     – Дети!.. Вы до приступа меня доведёте. Рая, Павлик всё бросил, приехал... Да я позвонить не успела, как он тут! Ради тебя. Тебе могла понадобиться помощь – любая, какая угодно. Может, ещё и понадобится, а он... Тебе не стыдно?
     – За что?
     – За всё, – поддержал Гулин. – Не бывает мучительно больно за бесцельно прожитые годы?
     – Никогда, ни-ко-гда, ни разу в жизни, запомни, мне не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, – произнесла Раечка с такой артикуляцией, что на неё было как-то даже страшно смотреть. – Так что не таскайся сюда больше. Братишка.
     – Хорошо. Добро. Ты права, я не прав. Ты умная, я дурак. Я думал, что матери помогаю, а сам тебе, замечательной, всю жизнь жить мешал. И вдруг это понял. И сейчас уеду. И мама со мной, да? – он посмотрел на мать, и та неуверенно кивнула. – Но практика всё ещё критерий истины? Да или нет?
     – Чего ты хочешь?
     – Вылечи меня. Болячек хватает.
     – У тебя что-нибудь болит? – трепыхнулась мама.
     – Разберёмся. Со всем разберёмся, сказали же, да, Рая?
     Раечка пожала плечами, но взяла один из «бумаргинов».
     – Как это вообще работает? Теория имеется?.. Ну, какие заминки, имеется или нет?
     – Это – проекция энергоканала, – ткнула она в одну из круглых площадочек на шаре. – И это, и это... Всё это проекции. Скопление проекций...
     – Так, не дурак. Дальше.
     – Ты – тоже скопление. И я, и все. Ну, не проекций, а самих каналов... И если подключиться...
     – К чему? К бумаге? Хорошо, подключусь...
     – Павлик! – взмолилась мама. – Ну не надо, зачем ты! Нельзя же подыгрывать, я читала, что нельзя!
     – Никто не подыгрывает. Это эксперимент. Однажды ведь надо выяснить, кто прав. А кто сошёл с ума и согласится на любую помощь и больше даже не пикнет. Я правильно говорю?
     Раечка как-то неопределённо повела плечом. Гулин решил, что это можно расценивать как кивок и продолжил:
     – Ладно. Давай уже к конкретике. Что мне нужно делать?
     – Берёшь. Держишь – вот так, поближе. Смотришь на него, пока не почувствуешь.
     – Что не почувствую?
     – Узнаешь.
     – И всё? Так просто?
     – И всё, так просто.
     Гулин забрал «цветок» у Раечки, уселся рядом и, приблизив его к самому носу, уставился.
     – Паша, это цирк!
     – Мама, ты мешаешь... И долго мне так?
     – По-разному...
     – Ты знаешь, я терпеливый. Игра в «недодержал» не пройдёт...
     ...Паша, это цирк. Мама, ты мешаешь. Ты знаешь, я терпеливый. По-разному. Цирк. Ты мешаешь. Игра не пройдёт. Цирк. Ты мешаешь. Игра не пройдёт. По-разному. По-разному. По-разному...
     Гулин почувствовал тепло. Оно исходило от шара, и было едва заметным, приятным, но постепенно усиливалось. Глазам стало сухо и жарко, он отвёл их немного в сторону и увидел Чудика и Майю. Они просто стояли и смотрели на Гулина.
     Они были настоящими, такими, как всегда, но он сразу их узнал – космонавта без шлема и кареглазую косулю с календаря.
     Космонавт был из детства. В феврале, когда Павлику исполнилось восемь, достроили детский тубпрофилакторий в Чудиново, и туда отправляли по поводу и без повода. На стене профилактория, в фойе, обитало три космонавта. В ботинке у того, что без шлема, был самый потайной на свете тайник, куда помещалась ровно одна сигарета.
     Кареглазая скуластая косуля украшала месяц май на стенке в Гулинском кабинете.
     Жар от «бумаргина» усилился, воздух задрожал, завибрировал, и Чудик с Майей уже не казались такими настоящими. Они всё больше напоминали изображение, голограмму, и эта голограмма сбоила, бледнела, таяла, пока не растаяла совсем. Жар пропал – не постепенно, сразу. Гулин опустил «бумаргин» и заплакал.





(январь 2017)