XVI

Чита

  Поезд остановился и пассажиры, задевая чемоданами перегородки, потянулись к выходу из вагона. От перестука багажа проснулся на своей полке безбилетный солдат и заглянул вниз. Его взгляд сразу упал на круг фуражки и подполковничьи погоны, возившегося пассажира с нижней полки. Солдат незамедлительно задвинулся вглубь, к самой стенке. Слезть сейчас было нельзя. Приходилось ждать, когда офицер уйдёт. А подполковник всё собирался и собирался. Бесконечно долго. Казалось, вагон опустел совершенно, а шорох снизу не прекращался. Наконец он закончил свои манипуляции и покинул плацкартное отделение. Боец осторожно слез и выглянул в проход. Там, разминувшись с неторопливым подполковником, к отделению направлялся проводник. Немцов пошёл ему навстречу, но тут с офицером разминулся милиционер.
  – Вот он. – обращаясь к милицейскому сержанту сказал проводник и указал на солдата – На Степи сел.
  – Турист. – обратился сержант к Немцову – Ну, пошли.
  – Какой я турист! – возразил солдат – Я от своей роты отстал.
  – В комендатуре расскажешь – отрезал милиционер.
  – Да какая комендатура, товарищ сержант, я ж в часть еду!
  – Командировка есть? – спросил тот – Покажи.
  – Нету командировки! Всё у ротного. Мы из Борзи в часть ехали. Я на станции выскочил, а поезд поехал. Я следующего дождался…
  – Пошли-пошли. – сержант подтолкнул бойца в сторону выхода – И не вздумай пытаться сбежать. Застрелю – он похлопал себя по кобуре.
  – Да това-арищ сержант, – запросился Немцов – отпусти-ите! Если я сегодня в часть приеду, нарядом отделаюсь, а если в комендатуру попаду, тогда на губу посадят.
  – Давай-давай! – толкал в спину милиционер.
  Читинский вокзал заливало солнце. Погода стояла великолепная. Немцов превосходно выспался, на жёсткой багажной полке, под мерное тарахтение колёс. Даже чувство голода пропало. Всё портило появление милиционера, и желание удрать щекотало пятки. Но Анатолий совершенно не верил в успех побега. Громоздкие, болтающиеся на ногах сапоги, предательски предлагали фору сержанту. Так и дошли до вокзальной комендатуры. Дежурный офицер не проявил видимого интереса к легенде и отправил путешественника в сопровождении прапорщика в комендатуру городскую. Шли не очень долго, дорогой беседовали. Солдат сообщил о своих мытарствах и тревогах связанных с поездкой и, как показалось, даже возбудил в провожатом сочувствие.
  – Может, вы меня отпустите? – подвёл Немцов итог своего повествования.
  Однако прапорщик всё же доставил бойца куда следует, сообщив напоследок, что из комендатуры не сложно удрать через забор отделяющий двор от улицы.
  – Если будет желание – добавил он.
  В комендатуре у Немцова отобрали бушлат, ремень и провели в просторную квадратную камеру. Стены камеры, без окон, покрывала колючая цементная «шуба», половина пола была разлинована параллельными дюймовыми трубами, закреплёнными в десяти сантиметрах над полом и в метре друг от друга. Пол в камере был мокрый, и местами стояли лужи, будто только что прошёл дождь. На дальней от входа трубе сидели трое арестантов. Когда дверь за Немцовым закрылась, один из сидевших встал и подошёл к новоприбывшему.
  – О! Ты чо, брат, откуда? – спросил он с лёгким грузинским акцентом – Где служишь?
  – В Улан-Удэ, на Дивизке – ответил Немцов.
  – В Монголии, чоли?
  – Нет, это в Союзе.
  – Стройбат? – грузин окинул взглядом куртку и штаны ВСО – А, чо за эмблемы такие?
  – Инженерные – сообщил Анатолий – у нас отдельная рота…
  На самом деле инженерные эмблемы эти выданные в первый день службы, запретил новый командир части, велев заменить их стройбатовскими, но бойцы носили их упрямо, так как они были красивее «самоваров», загадочнее и давали иллюзию принадлежности не к призираемому стройбату.
  – А суда как попал? Турист чоли?
  – Нет, от поезда отстал – на всякий случай соврал Немцов, и поведал свою легенду.
  – А, чо блестишь как Алла Пугачёва? – ВСО Немцова, после спанья на обёрнутых стекловатой трубах, и правда искрилось люрексом, как концертное платье.
  Он промолчал.
  – А сам откуда? Ты кто по нации?
  – Из Киева.
  – Хохол! – почему-то удивился грузин – Слышь, Киев, ты возьми, щас тряпку-швабру, вытри пол, видишь лужи.
  Он заколотил ладонью в дверь и заорал:
  – Э! Дайте тряпку-швабру!
  Дверь открылась, и молодой прапорщик разрешил грузину взять то, что он просил.
  – На – сказал грузин, протягивая орудия труда Немцову – вытри.
  – А чего это я буду вытирать?
  – А тебе, чо грех, чоли? Мы все уже вытирали, теперь твоя очередь.
  – А причём тут я? Я только заехал.
  – Ну, а кто-о? Мы все вытирали, теперь, кто будет? Опять я? Или он, или он? – грузин не отвязывался – Тебе грех, чоли? Убрать грех? Чтобы хорошо было грех? Это не казарма, тут мы все сидим, нам же лучше когда сухо! Ну!
  Немцов сдался, пошатнувшись под логичными доводами сокамерника. В довесок, впечатлило нехарактерное для армейской лексики слово «грех». Нехотя размазав воду по полу, он вынес швабру в открытую дверь, за которой стоял прапорщик. Когда Анатолий поставил швабру в угол, прапорщик сказал:
  – Выжми тряпку во дворе, чтоб с неё не текло тут – он запер камеру и открыл дверь, напротив, в маленьком тёмном коридорчике.
  – Ты сам, откуда? – спросил он, пропуская солдата.
  – Из Киева.
  – Земляк. – без особого восторга сказал прапорщик, наблюдая за тем, как арестант отжимает тряпку – Я тоже из Киева.
  Немцов промолчал, не зная, что на это сказать.
  – Что ты как девка тискаешь эту тряпку? Силы нет, что ли?
  – Не ел три дня – посетовал на судьбу солдат.
  – Чего не ел? Турист, что ли?
  – Нет. Мы из Борзи выехали, нас не кормили, сказали, в Чите покормят, а я до Читы не доехал. В туалет сильно захотелось, а туалеты в вагоне закрыты. Я на станции выскочил, да пока туда-сюда, поезд тронулся. Я в свой вагон не успел, кинулся в последний, а проводник меня столкнул со ступенек. Я сутки дожидался следующего поезда. Сел, а в Чите меня проводник в комендатуру сдал. У меня ни денег, ни возможности купить еду не было.
  – А почему ты пол моешь?
  – Очередь моя – ответил солдат.
  – Очередь твоя? – переспросил земляк-прапорщик – Этот грузин тебя зачмарить хочет. Не ведись. Не позорь киевлян. Скажи «нет» и всё. За себя стоять надо.
  – Да он сказал, что все по очереди вытирают… – замямлил в своё оправдание Немцов, прекрасно теперь понимая, что земляк прав.
  Прапорщик пропустил его в помещение и отпер дверь камеры. Анатолий прошёл и сел на трубу поодаль от остальных. Грузин болтал без умолку. Собственные глупые вопросы, с которыми он приставал к каждому перемежал рассказами о том, что он боксёр и очень авторитетный человек в своей части. Вместе с тем, тревожно поглядывал на дверь, когда в коридоре слышались шаги. Дверь открылась, и снова заглянул давешний прапорщик.
  – А ну-ка, ты – указал он на Немцова – иди сюда.
  – На хавай. – сказал земляк, остановившись в тёмном тамбуре, перед дверью на двор, и протянул арестанту пирожки в измятой, промасленной бумаге – Сядь тут и похавай.
  Благодетель ушёл в помещение дежурного. Коридор был пуст, камера заперта, дверь же во двор, наоборот приоткрыта и дневной свет свёрнутым дамским веером валялся на полу. Анатолий сидел на деревянном оружейном ящике и торопливо жевал пирожки, с жадностью глотая от нетерпения большие куски. Как сообщено, было прапорщиком, сопровождавшим его от вокзала – комендатурский двор не сложно было покинуть. Немцов сразу приметил место, где забор частично обвалился, обломки кучей удобно лежали так, что став на неё перелезть не составляло труда. Земляк-благодетель оставил его здесь, возможно тоже намекая на побег. «А вдруг – нет» думал Немцов «свалю, и подставлю хорошего человека, а может он меня проверить хочет – гад я или нет? Следит, может из окна». На память пришёл случай, из доармейской жизни, когда всю их компанию задержала милиция за распитие пива во дворе. Привезли в опорный пункт и, дежурный принялся составлять протокол. Задержанные выстроились под стеночкой, а Немцов стоял у двери, засунув руки в карманы, небрежно распахнув пепельно-серый плащ так, чтобы на передний план выдвинулся круглый значок с профилем Ленина на лацкане пиджака. На нём, был неизменный серый костюм, придававший своему владельцу вид секретаря бюро комсомола. В углу комнаты стояли трое дружинников. В помещение вошёл майор, начальник отделения.
  – Что за вид! – заявил майор, окинув взглядом присутствующих и, указывая на Анатолия, обратился к дружинникам – Дррружинники! Что за вид у вас! Вот же человек нормально выглядит! Остальные, как на овощную базу явились!
  Дружинники, молча смотрели на начальника.
  – Всё! – сказал майор – Нечего тут прохлаждаться! Давайте – давайте, на участок, марш!
  И майор, слегка подталкивая дружинников в спины, выпроводил их из опорного пункта, вместе с Немцовым. На улице Анатолий, сразу отделился от группы. Недоумевающие дружинники отправились патрулировать квартал, а он перешёл на противоположную сторону и остался наблюдать за дверью участка. Друзья Немцова выслушали получасовую лекцию майора. Начальник отделения осуждал пьянство, знавший о его пагубном влиянии не понаслышке, порицал распивавших в неустановленных местах, однако узнав, что компания пила пиво счёл такое нарушение порядка не столь существенным и велел всех отпустить. Друзья вышли из опорного пункта.
  – Слава Богу! – сказал Валера и с энтузиазмом полез в ближайшее ущелье между домами – Ели дотерпел! – из темноты послышалось жизнеутверждающее журчание.
  В этот же момент к ущелью подошёл милицейский патруль и со словами «нихера себе!» Валеру повели обратно в опорный пункт. Сначала его мариновали в комнате, затем велели ждать в коридоре и два часа не обращали на него внимания.
  – О! Ты ещё здесь? – удивился дежурный, выйдя в коридор.
  Милиционер снова скрылся в комнате, и задержанный остался в пустом коридоре возле незапертой двери. Ещё полчаса понадобилось Валере, чтобы решиться сбежать. Когда он поведал друзьям о том, что делал в участке, те единодушно выказали уверенность, что дежурный, не желая возиться со сцикуном, намекал ему на побег.
  – Ну, ты и тупой! – заявили друзья – Зря тебя прождали столько времени!
  Вот и Немцов теперь сидел и размышлял – намекает ли ему прапорщик-земляк или доверяет. К тому же без бушлата и ремня любому будет ясно, что он беглец. Пока арестант раздумывал, пришёл прапорщик и вернул его в камеру.
  В течение ближайшего часа число задержанных значительно выросло. Грузин тарахтел, приставая с разговорами к каждому новоприбывшему. С одними он разговаривал тихо и заискивающе, с другими громко и радостно, третьих он уговаривал протереть пол. Всякий раз при звуке отпираемого замка он замолкал, настороженно глядел на открываемую дверь, будто опасался кого-то, или чего-то. К середине дня камера была заполнена настолько, что на низеньких насестах из труб для всех не хватало места. Грузин, под тем или другим предлогом, каждому сообщил о том, что он боксёр и затеял турнир, но участия в нём сам не принял, а взялся заставлять одного из арестантов, застенчивого связиста, пугая его от имени всего общества, что если он не будет драться, будет коллективно избит.
  – Киев, – принялся он уговаривать Немцова, у него явно к каждому был особый подход – давай! Навешай ему! Чо ты не мужик?
  – Не хочу – упрямился Анатолий – сам навешай! Ты ж боксёр, вот и давай!
  – Э! Ты чо! Я его убью! Мне нельзя! Давай ты! Тебя люди просят! Чо ты сцышь? Чо не мужик?
  – Не буду я драться – упирался Немцов, но грузин с него не слазил.
  Он заставил связиста нападать на Анатолия и тот став в подобие боксёрской стойки принялся тыкать кулаками в корпус соперника. Немцов, втянутый таким образом в этот цирк неохотно отбивался, жалея связиста и понимая всю комичность ситуации.
  – Киев победил – заключило общество – его удары реже, но эффективнее.
  Грузин сумел свести ещё несколько пар, но развлечение было прервано появлением нового персонажа. Дверь открылась, и в камеру вошёл весёлый, смуглый прапорщик.
  – Ну, чо, залётчики! – с порога загомонил он – Сидите?
  – Сидим, товарищ прапорщик – вразнобой ответили залётчики.
  – Драчить вас буду шас – задорно заявил он. В его речи довольно явственно слышался кавказский акцент – Будэм страивой подгатовкай занэматса.
  – А вы кто по нации? – спросил грузин, на всякий случай, прячась за спины сокамерников.
  – Я азэр! – ответил прапорщик – А кто эта такой любапытний?
  Грузин присел. Прапорщик-азербайджанец поискал глазами и не найдя скомандовал:
  – Станавыс!
  Солдаты рефлекторно смешались и выстроились по росту, в две шеренги, на свободном пространстве, вдоль стены.
  – На пэрвый-втарой расчытайс! – командовал прапорщик.
  – В двэ ширэнгы станавыс! – чётные сделали шаг вперёд, после чего обе шеренги сомкнулись.
  Немцов удивлялся слаженности выполнения команд, такой разношёрстной компанией. В его отряде офицерам и прапорщикам, месяцами не удавалось достичь, хотя подобия синхронности, будь то на месте или в движении. Подав ещё несколько в меру разумных команд, прапорщик начал откровенно издеваться: выстроив обе шеренги, лицом друг к другу он заставлял шеренги меняться местами, то есть одна должна была стать на место другой в кратчайший срок. Солдаты срывались с мест и, сталкиваясь и разлетаясь, как бильярдные шары, спешили выстроиться вновь. Азербайджанец оставался недоволен и подгонял, заставляя всякий раз бежать всё быстрее. К удивлению Немцова многих это веселило, особенно льстиво хохотал грузин. Сам Анатолий, перейдя пару, раз с места на место, понял, что прапорщик издевается и перестал выполнять команды.
  – Э! А ты чо!? – подняв густые брови, спросил азербайджанец Немцова – Ты чо, бурый чоли!?
  – Нет, – твёрдо ответил Анатолий – я белый.
  Трудно сказать, от того ли, что прапорщик понял каламбур, или совсем наоборот, однако он не только не ответил, но скомкав программу, подал пару команд уже без удовольствия, и прекратив занятия вышел из камеры громко заперев дверь. К концу дня половину задержанных разобрали офицеры их частей. Оставшиеся сидели, молча и даже словоохотливый грузин угомонился. От сидения на трубе болели соответствующие части тела. Лечь на пол было нельзя, он совершенно не просыхал. Стоять, опершись на колючую стену, было неудобно, и обитатели камеры бродили из угла в угол. Дощатых щитов, которые полагалось класть на трубы, в виде нар, для сна арестантам не дали и они пытались спать сидя, насколько получалось. Немцов лёг на трубу на бок подложил одну руку под голову, второй упёрся в пол, и также подстраховался одной ногой. В таком положении он смог проспать с частыми перерывами на разминку несколько часов. Ночь тянулась долго, но всё же миновала. Часов в девять дверь открылась, и в камеру вошёл узкоплечий майор с яичной формы животом и весёлым лицом, в сопровождении заступившего на дежурство прапорщика. Дежурный построил арестантов, провёл перекличку.
  – Вот этот и этот – сказал прапорщик майору, указывая списком сперва на Немцова затем на грузина.
  – Давайте, оба со мной – весело сказал майор и направился к двери.
  Оба солдата вышли в коридор, прошли во двор, где стоя УАЗ. Майор велел им залезть на заднее сидение, сам сел возле водителя и машина тронулась. Ехали через весь город. Болтливый грузин заискивал, пытаясь выяснить, куда их везут. Майор отшучивался. Наконец УАЗ, миновав КПП с воротами и караульным строением, въехал во двор, окружённый трёхметровым сетчатым забором.
  – Приехали – сообщил офицер и все кроме водителя вылезли из машины.
  Он провёл солдат по коридору между двумя, столь же высокими заборами разделяющими территорию на отдельные квадратные площадки. Вошли в старое, одноэтажное здание.
  – Товарищ майор!.. – начал было докладывать вышедший навстречу старший лейтенант, отдавая честь, но майор прервал его рапорт.
  – Этих во вторую – распорядился майор, по-прежнему весело.
  Длинный узкий коридор уводил в тёмное, без окон помещение, и по правой его стене были три, железные двери, с окошками. Камера №2 – средняя – продолговатая, с колючей шубой на стенах слева от двери неопрятный цинковый бак с краником. Вдоль всей левой стены, плотно к ней примыкала сваренная из железного швеллера лавка шириной сантиметров пятнадцать, так, что сидеть на ней неудобно, однако в сравнении с низкой тонкой трубой – целый диван. К правой стене прикреплены дощатые нары, поднятые дыбом и закрытые на замок. Напротив двери квадратное окно, заложенное болотно-зелёными стеклоблоками. Над дверью в нише забранной решёткой тусклая лампочка. Каким бы странным это не показалось, Немцов не ожидал очутиться в тёмном каземате и пал духом. Он сел на железную лавку и пригорюнился. Болтовню товарища по несчастью Анатолий пропускал мимо ушей. А тот бродил по камере, заглядывая во все углы, и говорил без остановки. В середине дня замок камеры лязгнул и дверь отворилась. В проёме стоял старший лейтенант, с повязкой дежурного на рукаве, тот, что утром размещал постояльцев.
  – На обед – скомандовал он и отступил от двери.
  Арестанты вышли и направились в дальний конец коридора, куда указал офицер. Там оказалось ещё две двери деревянные и хлипкие. Последняя была открыта и вела в тесное квадратное помещение, где стоял грязный стол и две скамейки. За столом сидели солдаты в малиновых погонах, но без ремней.  Свободного места на скамейках не было. Стоящий в углу сержант, в таких же погонах сказал, обращаясь к офицеру:
  – А этих сюда не надо.
  – Как не надо? – удивился дежурный – А куда же их?
  – Здесь только наши едят, а осужденных в камерах кормят.
  Возвращаясь в камеру, Немцов недоумевал, с каких это пор он стал осужденным. Произошла, какая-то ошибка, что-то напутали. Ближе к вечеру дело прояснилось. В камеру ввели ещё одного арестанта. Он оказался киевлянином, живущим на Печерске. Звали его Саша. Он-то и рассказал, что это гауптвахта дисциплинарного батальона – знаменитого Каштака. В первой камере сидели проштрафившиеся бойцы внутренних войск, охраняющие дисбат. В третей осужденные, подавшие апелляцию. Ну, а вторую камеру населяют находящиеся под следствием.
  Легче не стало. Получается, теперь Анатолий находится под следствием. Но ведь должна, же быть какая-то процедура. Может, из вокзальной комендатуры послали запрос в часть. Но, говорили, что отсутствие в части до пяти суток не считается дезертирством. Или считается?
  – Нет – авторитетно заявил Саша, сбежавший из части – От суток до трёх, это самовольная отлучка, свыше трех суток, но не более месяца, это самовольное оставление части, а больше, это дезертирство.
  – Ну я-то сутки отсутствовал. – объяснял Немцов – К тому же я отстал от поезда – он уже свято верил в правдивость своей истории.
  Веру эту поддерживало опасение, что грузин, или тот же Саша может быть стукачом, получающим поблажки за информацию. Слыхал он про такое.
  Обеда всё же дождались, хотя и часа через полтора. Сержант сопроводил Сашу, как знающего местные порядки, в крохотную столовую, откуда тот в три рейса принёс мутную жижу в алюминиевых мисках и три липкие ложки.
  Вечером дверь камеры открылась, и дежурный офицер вывел всех в коридор. Там уже топтались обитатели первой камеры. Всех провели в кладовку, где горой валялись истерзанные, в коричневых пятнах матрасы, выразительно вонявшие мочой. Лучшие были разобраны, а остатки имели, совершенно неприглядный вид. Спать пришлось на голых досках, отстёгнутых от стены нар.