Немцы в крыму

А.Н.ПАВЛОВ

НЕМЦЫ В КРЫМУ

     1954 год. Лето. Крым. В районе поселка Партизанское (до войны – Саблы) по каменистой пыльной дороге идут два человека. За плечами рюкзаки, в руках – геологические молотки. Один – мой приятель детства, Аркашка Лихоманов. Мы часто сражались  на красивых деревянных шпагах, лезвия которых были обклеены серебряной фольгой. Их мастерил для нас его отец. В душе Аркашки таилось что-то мушкетёрское, романтическое. Обожал рассказы Джека Лондона. Тайга манила.   Хотел специализироваться по поискам золота. К сожалению, блокадный Ленинград не отпустил его, и туберкулёз рано сгубил.
     Второй – немец. Звали его Карл. Под самый конец войны был призван в армию рейха. К счастью, повоевать ему не пришлось, но в плену у нас побывал. Потом оказался – студентом-геологом Горного института. С Аркадием они были разные люди и по возрасту и по судьбе. Но работа в одной бригаде сближала их.
     До начала маршрута идти было не близко, и разговор шёл о мелких бытовых проблемах.
– Аркадий, здесь так много вишни. Она душистая, сочная и сладкая. Пожалуй, я такой нигде не ел. Да и молока в деревне много. Прямо от коровы. Иногда ещё тёплое. И всё недорого. Как у вас говорят – ешь, не хочу. Так кажется. Я смотрю, почти все ребята и вишни едят помногу, и молоко пьют трёхлитровыми банками. Да и к тебе приглядываюсь. Ты тоже от них не отстаёшь. И как-то все вам в пользу. А вот я съел кулёчек вишни, выпил стакан молока, и у меня сильно расстроился живот. Даже рези появились. Не знаю, что так. В чём дело.
– Карлуша, ты просто не знаешь русскую поговорку:
• Что русскому здорово, то немцу смерть.
    Карл понял, не обиделся. Посмеялись, и пошли дальше – русский и немец, ещё так недавно пережившие страшную войну. До начала маршрута оставалось совсем недалеко.
*
     В один из дней к вечеру ещё одна бригада возвращалась на базу. Шли через деревню. Эстонец и русский. Эстонца звали Аго Вило. Это был очень собранный и толковый парень. Несмотря на то, что в его речи акцент чувствовался, русский язык он знал хорошо. Во всяком случае, на вступительных экзаменах за сочинение он получил отлично, а я вытянул только на хорошо. Учились  мы в одной группе. Работали в одной команде на практиках ещё первого курса. Поэтому я знал его неплохо.
     В оккупированной немцами Эстонии в их квартире снимал комнату офицер гестапо. Этот немец покорил детское воображение Аго своей безупречной выправкой и галантным поведением с матерью. Целовал ей ручку, расшаркивался и был предупредителен во всём. В начале нашего знакомства он часто говорил:
– Знаешь, Саша, когда ваши пришли, то раскулачивали наших бедняков. А почему? Да просто они жили лучше, чем ваши деревенские богатеи. Намного лучше. А разве они были в этом виноваты. С вашим приходом мы стали жить хуже.
    Я не сразу его понимал – наши-ваши. Для меня он был наш. Как и все эстонцы. Свой. Потом понял, что он воспринимал нас не так как я их. Пытался его переубедить:
– Да брось ты. Разве вам стало, есть нечего? В Эстонии появилось много промышленных предприятий. Идёт индустриализация.
Я мыслил по-советски. Ведь нас так учили. А он смотрел на всё с другой стороны, тогда нам неведомой.
– А зачем нам промышленность. Мы сельскохозяйственная страна. Почти половину Европы кормили. А технику могли на вырученные деньги купить за границей.
     Трудно было возразить, тем более с некоторыми ссыльными эстонцами я был знаком на Колыме.
     Позже понял: мы с Аго жили в одной стране, но существовали в разных мирах. Ему нравились немцы, и он им подражал почти бессознательно. На военных сборах и учебных классах, когда выкликалась его фамилия, он вскакивал, вытягивался в струнку, руки по швам на немецкий манер, щёлкал каблуками и громко называл своё полное имя в эстонском звучании:
– Аго Хейндрихович Вилё!
    Его отличал педантизм. Держался со всеми на расстоянии, немножко свысока и как-то настороже. Не помню, чтобы он смеялся. Относились к нему хорошо, хотя друзей у него не было. На военных сборах, стоя во второй шеренге, он незаметно держал маленький английский словарик и «увеличивал» запас слов. К языкам был очень способным и с удовольствием постигал их. Позже, приезжая на кафедру, обычно по делам, хвастался, что освоил почти все европейские языки и подрабатывал, кажется, на эстонском радио международным обозревателем. Но это было намного позже.
     Сейчас же мы шли через крымскую деревню ещё не забывшую войну. На Аго была военная кепи немецкого образца с большим козырьком. Мне казалось, что этой форменкой он даже щеголял. Сам был рыжеват. Крупные светлые волосы покрывали руки и открытые в шортах ноги. Держался с военной выправкой, вышагивал крупно.
     На завалинке одной из хат сидели мужики, покуривая самокрутки. Когда мы проходили мимо, один из них подозвал меня и спросил:
– Этот парень с тобой он немец?
Я ответил.
– Нет, это наш эстонец. Мы из Ленинграда, учимся в Горном институте и проходим здесь практику.
– Скажи ему, чтобы эту шапку не носил…, так от греха. А то ещё, выпивши, кто-нибудь спутает с фрицем.
     Я сказал об этом предупреждении Аго, добавив, что среди жителей много бывших партизан и ему лучше прислушаться к совету. Он отнёсся к разговору серьёзно, мне показалось, что как-то очень вдумчиво. Никаких реплик или комментариев я от него не услышал.
    И кепи он больше не одевал.
*
    В Партизанском было порядочно девчонок. Многие из нас проявляли к ним интерес и завязывали знакомство. Устраивались даже танцы. Как-то я навязался в провожатые к одной девчушке. Уж не помню, где мы гуляли, но в какой-то момент оказались около бывшей деревенской школы – этакой большой мазанки. Она остановилась и говорит:
– Ты ничего не чувствуешь?
– Нет, – ответил я.
– А мне здесь всегда страшно, как будто воздух весь пропитан опасностью и смертью. Пошли отсюда скорей.
     И она рассказала мне, как в войну  немцы согнали их сюда. Начали кого-то расстреливать у всех на глазах. Она ничего не понимала, жалась к подолу матери и очень боялась. Все ждали своего часа. Но, возможно, это был показательный расстрел. Они выжили. Жуть же того дня осталась в ней на всю оставшуюся жизнь. Её настроение передалось и мне. Стало не до ухаживания. Я проводил её домой и больше с ней не встречался.
     Сегодня в Крыму живут другие люди.