На войне, как на войне

Вначале  восьмидесятых  я  ехал  в  очередную  командировку.  В  купе  нас  было  трое:  я - сравнительно  молодой  человек  около  сорока  лет  и  двое  мужчин  в  возрасте  за  шестьдесят.  Для  меня  тогдашнего – «старики».  Старики  оказались  людьми  приветливыми,  тут  же  непринужденно  познакомились.  Один  из  них  мощный,  что  называется  «широкой  кости»  с  загорелым  лицом,  назвался  Павлом  Петровичем,  в  недавнем  прошлом  совхозный  бригадир.  Второй  -  мужчина  ростом  пониже,  но  зато  более  полный,  я  бы  сказал  рыхлый.  Было  видно,  что  физически  труд  ему  неведом.  Назвался  он  Георгием  Семеновичем – военный  пенсионер.  Я  назвал  себя  и  сказал,  что  работаю  на  железной  дороге.
Как-то  быстро,  без  лишних  слов  и  движений  на  столике  появилась  бутылка  коньяка,  бутерброды  и  пресловутая  варёная  курица.  Я,  как  младший  по  возрасту,  сбегал  за  стаканами.  Налили.  Выпили  за  знакомство,  слегка  закусили.  Погожий,  яркий  день  ранней  осени  клонился  к  закату. В  косых  лучах  заходящего  солнца  очень  красиво  смотрелись  желтеющие  берёзовые  рощи,  проносящиеся  за  окном.       
- Скажите, - обратился  ко  мне  Павел  Петрович, - Как-то  странно  мы  едем.  Раньше  перестук  колёс  был  другим.  Я  правда  давно  не  ездил,  но  такое  впечатление  будто  стыков  в  рельсах  нет?»
  Я  пояснил,  что  их  и  в  самом  деле  почти  нет.  Рельсы  укладываются  плетьми  длиной  восемьсот  метров.  Поэтому  и  стуков  колёс  на  рельсах  не  слышно,  так  называемый  безстыковой  путь.  На  это  мои  старшие  товарищи  заявили,  что,  по  их  мнению,  раньше  было  романтичнее. 
Выпили  еще  немного.  Поговорили,  как  водится,  о  погоде,  о  прошедшем  лете,  об  урожае.  Что  бы  обострить  разговор  и  вызвать  дискуссию,  я  сказал:
- Урожай  собрали,  а  за  хлебом  вновь  в  Канаду  поедем?
На  что  бригадир  развёл  руками  и  простодушно  заявил:
- А  чёрт  его  знает,  куда  всё  девается?  Ведь  работаем,  производим,  подсобные  хозяйства  селян  что-то  дают,  а  в  магазинах  пусто.  Непонятно… 
- Чего  же тут  непонятного?  Друзей  много,  все  есть  хотят, - пояснил  Георгий  Семёнович.
Мужчины  такого  возраста, как  мои  попутчики,  практически  все  воевали.  Я  про  себя  подумал,  что  смогу  услышать  от  них  что-то  интересное  о  войне.  Не  успел  я  придумать,  как  получше  перевести  разговор  на  тему  о  войне,  как  Павел  Петрович  спросил  нашего  попутчика:
- Если  Вы  военный  пенсионер,  значит  в  войну  были  на  фронте?  Где  воевали,  если  не  секрет?
- Да  не  секрет.  Воевал  с  первого  дня  войны.  Унизительно    пятились  от  самой  границы.  Был  я  в  это  время  в  звании  батальонного  комиссара.  Честно  говоря,  вспоминать  то  страшное  время  не  хочется.  Боясь,  что  разговор  о  войне  на  этом  и  закончится,  я  сказал:
- Ну  за  войну  всякое  бывало,  и  горечь  поражений  и  радость  побед. 
Комиссар  посмотрел  на  меня:
- Победы  были  уже  без  меня.  Вы  наверное  знаете,  что  в  октябре  1942  года   институт  комиссаров  в  красной  армии   указом  Верховного  главнокомандующего    был  упразднён.  В  армии  ввели  единоначалие.   А  в  помощь  командиру  ввели  должность  заместителя  по  полит  части,  то  есть  замполитов,  которые  существуют  и  по  сей  день.  В  начале  ноября  1942  года  я  получил  новое  назначение  под  Сталинград  замполитом  пехотного  полка.  По  пути  к  месту  назначения  попал  под  бомбёжку.  Водитель  погиб,  а  меня  сильно  контузило.  Полтора  года  по  госпиталям,  в  том  числе  и  в  Москве.  Лечение  не  помогло,  ходить  я  не  мог.  Как  неизлечимо  больного  меня  выписали  домой.  Отец  привёз  меня  в  село в Поволжье,  и  ухаживал,  как  мог.  Состояние  было  такое,  что  жить  не  хотелось.  Однажды  родитель  заявил: «Завра  начнём  лечиться». Утром  он  сгрёб  меня  в  охапку,  перенёс  в  сарай  и,  как  куклу,  посадил  в  просторную  деревянную  бочку.  Затем  плотно  обложил  моё  тело  свежескошенной  травой  и  наказал  терпеть.  Температура  поднялась  выше,  чем  в  нынешней  финской  бане.  Тело  жгло  как  в  огне.  Мой  новый  лекарь  регулярно  носил  меня  в  эту  целительную  бочку  тем  более,  что  отец  был  весьма  крепкого  телосложения  наподобие  Вас,  он  кивнул  в  сторону  Павла  Петровича,  а  я  был  весьма  худ,  не  то  что  сейчас.  Он  с  улыбкой  похлопал  себя  по  выпуклому  животу.  Не  знаю,  какие  из  наших  поволжских  трав  клались  в  эту  бочку,  но  спустя  полтора  месяца  подобных  экзекуций,  я  начал  понемногу  вставать  в  постели,  а  затем  делать  робкие  шаги,   держась  за  стену.    Потом  были  костыли.  Сколько  было  радости,  когда  смог  передвигаться  с  палочкой.  Работал  в  райкоме,  а  потом  в  Ленинграде  на  крупном  военном  заводе.
Как  известно,  умные  люди  поговорят,  поговорят,   да  и  выпьют.  Что  мы  и  сделали.  Проглотив  очередную  порцию  коньяка,  бригадир  упёрся  взглядом  в  собеседника: 
- Комиссар  значит.   
- Да  комиссар, - с  некоторым  вызовом  ответил  Георгий  Семенович - Да  будет  Вам  известно,  что  комиссары  были  и  в  других  армиях:  например  французской  и  даже  американской.
  Вновь  заговорил  Павел  Петрович:
- Разные  комиссары  были.  Не  скажу – большинство  были  люди  порядочные,  подход  к  солдату  имели,  заботу  о  бойцах  проявляли.  И  люди  к  ним  шли  как  раньше,  наверное,  к  попам.  Но  были  и  другие:  газетку  с  утра  личному  составу  почитал,  пробу  с  обеда  снял  и  утомился,  пошел  в  палатку  поспать.  Были  и  хуже.  Чтобы  выслужиться,  писали  доносы  на  солдат  и  офицеров. 
Нам  прислали  американский  тягач,  чтобы пушки  буксировать.  Тракторочек -  прямо  игрушка. Маленький, достаточно  мощный  и  почти  бесшумный.  Надо  пушки  выставить  на  прямую  наводку,  утречком  в  тумане  выкатили,  а  немцы  и  не  слышат.  Привыкли  к  рёву  наших  «натиков».   И  надо  же  было  наводчику,  не  помню  фамилию,  восхититься  зарубежной  техникой,  да  еще  и  сравнить  её  с  упомянутыми  «натиками».  Комиссар  написал  донос  и  загремел  раб  Божий  в  штрафную   роту.  Навыков  ведения  пехотного  боя  нет – естественно  не  вернулся.  А  наводчик  был  хороший.
Георгий  Семёнович  насупился:
- Знаешь,   пушкарь,  героизмом  хвастать  не  буду,  но  когда  отступали,  да  и  в  окружении,  в  атаку  ходил  в  одной  цепи  с  рядовыми.  Когда  погиб  командир,  возглавил  батальон,  задачу  выполнили,  представили  к  ордену. 
Мне  захотелось  узнать  мнение  фронтовиков  о  приказе  Верховного  Главнокомандующего  №227  «Ни  шагу  назад»  До  этого  я  слышал  о  нём  различные  суждения,  чаще  негативные. 
Артиллерист  пожал  плечами:
- Знаешь,  спустя  некоторое  время  после  выхода  этого   приказа,  стали  поступать  боеприпасы  в  достаточном  количестве.  Когда  на  пушку  три  снаряда – это  одно,  а  когда  снарядов  достаточно – зачем  отступать?  Таков  был  ответ  ветерана  двух  войн.
Комиссар  дал  более  обширный  комментарий: 
- Первая  часть  приказа,  это  анализ  ситуации,  которая  летом  1942  года  была  критической.  Сплошное  отступление,  почти  как  летом  1941.  Причем  положение  дел   было  изложено  с  непривычной  откровенностью.  А   уже  потом  репрессивные  меры  в  виде  штрафбатов  и  штрафных  рот,  которых  было  организовано  около  тысячи.  Просуществовали  они  до  конца  войны.  Два  штрафбата  даже  участвовали  в  японской   войне.  На  некоторое  время  были  введены  заградотряды.  Потом  их  расформировали.  Кстати  были  случаи,  когда  и  они  вступали  в  бой  с  противником.  Так  под  Сталинградом  заградотряд  в  количестве  шестидесяти  человек  погиб  полностью.
Павел  Петрович  с  прищуром  посмотрел  на  бывшего  «политрабочего»:
- А  ведь  в  том,  что  в  начале  войны  нечем  было  воевать,  слышал  я,  есть  вина  твоего  начальника  Мехлиса?
 - Да  ты  прав,  когда  главный  интендант  Красной  Армии  на совещании  у  Сталина  в  самый  канун  войны,  предложил  перенести  склады  с  военным  имуществом  от  границы  вглубь  территории  Советского  Союза,  Мехлис, вскочив  с  места,  закричал: «Это  вредительство».  И  Сталин,  по  непонятным  причинам  с  ним  согласился.  На  чужой   территории  воевать  собирались.
Лев  Захарович  фигура  мерзкая,  доложу  я  вам.  Последователь  Троцкого.  Народу  погубил  немерено,  некоторых  расстреливал  собственноручно.  Конец  его  карьеры   наступил  после  крымской   операции,  где  он,  отстранил  командующего  фронтом  Козлова,  взялся  сам  управлять  войсками.  Операция  провалилась.  Потери  были  огромны.  И  это  несмотря  на  уверенное  численное  превосходство  над  противником,  что  в  первой  половине  войны  было  большая  редкость.  Чтобы  не  снижать,  по  его  мнению,   наступательный  порыв  войск  он  запретил  рыть  окопы,  и  войска  стояли  на  открытой   местности,  как  на  плацу.  Манштейн,  боясь  подвоха,  несколько  раз  гонял  самолёты разведки,  что  бы  понять:  что  же  задумали  русские.  За  эту  операцию  этот  «стратег»  был  разжалован  и  снят  с  поста  заместителя  Верховного  Главнокомандующего.  А  вот  генерал  Козлов  остался  на  своём  посту.
В  купе  включили  свет.  Ветераны  сидели  раскрасневшиеся от  выпитого  и  от  нахлынувших  воспоминаний.
- Войну  выиграли  чудом,  не  иначе - Бог  помог, -  как бы  про  себя  проговорил  Павел  Петрович, - Я  две  войны  прошел:  Финскую  и  Вторую  мировую.  Очень  тяжело  было  и  там  и  там,  но  с  финнами  воевали  хоть  на  чужой  территории,  а  вторую  на  своей.  Когда  начали  освобождать  захваченные  территории,  то  везде  видели  вместо  деревень  одни  печные  трубы  сгоревших  домов.  Люди  жили  в  землянках,  голод,  холод.  А   пуще  всего  было  жалко  смотреть  на  детишек,  оборванные,  голодные,  с  какими-то  недетскими  глазами.  А  каково  было  всё  это  видеть  тем  воинам,  у  которых  семьи  оставались  на  оккупированной  территории.  Надо  отдать  должное  -  немец  вояка  умелый.  И  не  мудрено:  перед  этим  всю  Европу  нагнул.  Пока  мы  научились,  почти  вся  кадровая  армия  в  плену  оказалась.  Меня,  когда  вспоминаю  прошлое,  невольно  посещает  грешная  мыслишка:  если  бы  немцы  на  завоеванной  территории  не  зверствовали,  отпускали  пленных  домой,  естественно  на  захваченную  территорию,  давали  бы  землю  - фронт  рухнул  бы.   
Георгий  Семенович  вскинулся:
- Ты  что  говоришь?  Народ  шел  за  Партией!
Артиллерист  отмахнулся:
- Оставь  свою  партию  в  покое.  Отрыжка  от  коллективизации  была  еще  очень  сильна.  Недовольных  было  много.  А  потом  эта  тяга  к  земле  у  русского  крестьянства.  К  земле,  которую  сначала  дали, а  потом  отняли.  И,  несмотря  на  это,  дети  бывших  кулаков  достойно  сражались  с  врагом. 
Повисла  тишина.  Иногда  постукивали  колёса  на  редких  стыках,  да  слышались  свистки  локомотива.
Комиссар  взялся  за  бутылку,  разлил  остатки  алкоголя  по  стаканам:
- Давайте  помянем  всех,  кто не  вернулся,  за  то  что  нам  повезло  выжить  в  этой  страшной  мясорубке,  и  за  то,  что  бы  у  вас  молодых  не  было  подобных  потрясений. 
Выпили.  Коньячок  был  так  хорош,  что  и  закусывать  не  хотелось.
Молчание  нарушил  Павел  Петрович:
- Ты  вот  сказал,  повезло.  Везение  вещь  интересная,  особенно  на  войне.  Тебе-то  повезло  относительно.  Если  бы  не  отец,  был  бы  глубоким  инвалидом.  А  я  вот  прошел  две  войны  и  не  царапины.  И  воевал   не  писарем,  а  в  дальнобойной  артиллерии.  Бомбили  подчас  нещадно.  Защитить-то  некому,  первую  половину   наши   почти  не  летали.  Дома  меня  ждали  жена  и  маленький  сын.  Видно,  очень  ждали.  Молились.  Иначе,  чем  объяснить…
Однажды  зимой  в  Белоруссии,  мы  уже  на  Запад  шли,  после  боя  вечером  собрались  в  вагончике,  который  называли  «ремонтка».  Всё  же  не  пехота  в  окопе,  а  дальнобойная  артиллерия.  Поужинали,  покурили,  печурка  потрескивает – не  фронт,  курорт.  На  улице  мороз  градусов  пятнадцать  и  снега  по  пояс.  Клонило  в  сон.  Открывается  дверь,  и  в  вагончик  вместе  с  клубами  морозного  воздуха  вошел  посыльный   от  командира  дивизиона.  Сержант  Петров,  вот  тебе  пакет – отнеси  в  штаб  полка.  Приказы  в  армии  не  обсуждаются,  но  немая  обида  была  велика.  «Ну  почему  я?  Есть  помоложе  возрастом  и  пониже  званием.  Они  останутся  и  будут  посапывать  в  тепле,  а  я  буду  месить  снег  в  темноте».  Делать  нечего.  Взял  пакет,  карабин,  подпоясался  и  пошел,  по  едва  протоптанной  дорожке.  Отошел  от  вагончика  метров  триста,   слышу  свист  снаряда  и  тут  же  взрыв.  Прямое  попадание   шального  снаряда  в  вагончик.  Бегом  вернулся  к  тому  месту, где  только  что  была  «ремонтка».  Разбросанные  колёса  и  искалеченные  тела  моих  товарищей.  Потрясение  моё  было  так  велико,  что  я,  повидавший  за  две  войны  разных  смертей,  сел  в  снег  и  заплакал.
Все  молчали.  Рассказчик  тяжело  вздохнул:
- Давно  бросил  курить,  а  сейчас  закурил  бы.  Давайте  спать. 
Мои  попутчики  немного  поворочались  и  захрапели  густы  басом.
Утром  попили  чая  и  стали  готовиться  к  выходу,  до  прибытия  поезда  оставалось  немного.  Георги  Семенович  оставил  мне  свой  номер  телефона – будешь  в  Ленинграде, милости  прошу,  буду  рад.
Вышли  из  вагона.  Они  пошли  в  одну  сторону,  я  в  другую.  Сделав  несколько  шагов,  я  оглянулся.  Ветераны  шагали  в  ногу – уходила  эпоха.
Мне  запомнился  тост: «Что  бы  у  вас  молодых  не    было  подобных  потрясений».  Не  тут-то  было.  Видно  каждому  поколению  свои  потрясения.  Грянула  перестройка.  Обезлюдевшие  деревни,  заброшенные  дома,  скотники  с  провалившимися  крышами  наводят  на  определённую  аналогию.  Только  оккупантов,  помилуй  Бог,  не  было...


Георг Андреев
Февраль 2017г.