Ускоритель

          Время струится сквозь меня, как песок сквозь пальцы. Я чувствую каждое мгновение несущееся мимо, каждую песчинку, улетающую в прошлое. И вместо того, чтобы поплотнее сжать кулаки, чтобы хоть маленькая горсточка отведенного мне времени задержалась, я лишь шире раскрываю ладони, выпуская нечем не удерживаемый песок, тонкая струйка которого в полете рассыпалась на мириады множеств крупинок, частичек моей жизни, моего не свершившегося будущего.
Что это? Отрицание фактов? Нежелание верить в неизбежное? Страх перед правдой?
Я не знаю.
          Наверное, это всего лишь  моя жизнь, которая не удалась во всем том объеме, в котором была мне предназначена. С самого начала и до этого неизбежного конца. Все не так, как я хотел. Может быть, моя вина в том, что все время желал большего. Хотел получить больше, чем заслуживаю, чем сам могу дать для осуществления задуманного. Может и так. Но кто в таком случае имеет право меня судить кроме меня самого? Если все что я получил - это лишь результат моих трудов. Почему же сейчас, я нахожусь на этом эшафоте.
          Моя плаха не здесь. Она во мне самом. Мною воздвигнута. Не это сверкающее произведение искусства, чистейшее в своем исполнении, за создание которого умнейшие умы получили огромные гранты и множество премий. Мой эшафот во мне. И безликий судья, имя которому совесть уже вынес приговор, а палач моей же рукой занес над шеей свой ржавый, с множеством выбоин топор. Специально затупленное лезвие, которого не должно закончить все одним махом. Оно должно ломать, кромсать, но не дать мне испытать облегчение от краткого взмаха.
          За что вы меня судите?
          Сверкающие камешки глаз.
          Я вижу вас всех. Вы там за стеклом. Даже не моргаете. Вы не люди. Вы прах. Такие же песчинки, проносящиеся мимо. Хотя за то множество казней, что вы успели увидеть, свидетелями которых стали по своей воле, вы решили, что вы бессмертны. Конечно. Вы видите человека, а через мгновение его уже нет. И так за годом год. Бьюсь об заклад, что вы даже не видите меня, вы заняты своими мыслями, своими житейскими хлопотами. Я для вас всего лишь песчинка, которая пролетит мимо вас, которую вы сожрете своими вампирскими душами и станете еще на мгновение бессмертнее.
          Что же, смотрите, если в этом ваше предназначение, впитывайте в себя мою жизнь, от которой через мгновение ничего не останется.
          А? Как вам, такая прекрасная машина? Она же не убивает, соответственно вы теперь не убийцы. Вы лишь наблюдатели жизни, и свидетели смерти. Даже палач, нажимающий на кнопки и приводящий приговор в исполнение, не марает своих рук. Это не топор, не электрический стул, не смерть от иглы с химией, которая безболезненно уносит человека в ничто. Это всего лишь ускоритель. Да, одна кнопка «ВКЛ», и все, время летит сквозь меня, унося годы моей жизни в прошлое. Минута - год. Так кажется. Сколько я тут сижу? Пять минут. Значит, пять лет минус. Еще сорок минут и все я старик, а там еще мгновение, и до свидания. Точнее, прощайте.
          Он умер своей смертью.
          Ага, только вот вы её ускорили, немножко так, где-то в полмиллиона раз. Сущий пустяк. Шестьдесят лет за час.
          Но вы же гуманны. Вы предоставили мне мои последние сорок минут. Предоставили мне ужин, который стынет сейчас на столе передо мной. Как раз тот объем, который я успею съесть за отведенный мне промежуток времени. А потом мои дряхлеющие руки не смогут держать вилку. Взгляд не сможет видеть приборов. Мои зубы начнут сами выпадать из-за рта. А содержимое моего желудка. Ну, вы сами знаете, где оно окажется. Но вы даже и это предусмотрели, нацепив на меня подгузник. Все должно блестеть и сверкать.
          Он умер за своим последним ужином.
          А вы, посмотрев этот театр жизни, отправитесь по своим домам, где в окружении любящих сердец, усядетесь за накрытый в гостиной стол и приметесь поглощать свой прелестно прожаренный кусок ветчины со свежайшим салатом. Легкий сырный соус, стекающий с аппетитных, аккуратно порезанных  кусочков мяса, придаст вашей трапезе превосходный оттенок, наполняя и без того безукоризненный вкус нотками вечернего Парижа. И за обсуждением прошедшего дня кто-нибудь из детей спросит: «Мам, а как у тебя прошел день?». Вы театрально помолчите, изобразив на лице немного грусти. Попытаетесь вспомнить мое лицо, которое с каждой минутой становилось все безобразнее, и, так и не вспомнив, ответите: «Ты знаешь, солнышко. Сегодня был очень грустный день. Сегодня судили одного человека, который...». Вы немного запнетесь, вспоминая пункты звучавшего через транслятор приговора, и продолжите: «…который сделал много плохого, хотя сам был, наверное, не плохим. Видимо жизнь так сложилась. Но вердикт судящего не оспорим». «И он быстро умер?» - не будет униматься ваше солнышко. «Нет. Он был молод. Поэтому процесс немного затянулся». Потом вы решите, что обсуждение смерти – это не лучшая тема для разговора с ребенком и смените тему.
          Еще минута. Я пока не чувствую изменений, а шесть лет уже за спиной. Сколько мне сейчас? Тридцать один. Ну, неплохо. Помню, в детстве, когда я был совсем маленьким, я все время хотел поскорее вырасти. Стать взрослее в один миг. Вот, пожалуйста. Мечты сбываются. Как в старой сказке: «И растёт ребёнок там не по дням, а по часам». А здесь даже быстрее, по минутам.
          Белые, круглые часы, висящие над отгораживающим меня стеклом, беспристрастно отсчитывают секунды. Их тиканье звучит в моей голове, как удары по обтянутому бычьей кожей огромному барабану.
          ТИК-ТАК. ТИК-ТАК. Тикают часы. И тут же эхом отзывается барабан. БОМ-БОМ-БОМ.
          Нервы, еще минуту назад, казалось бы, спокойные, не выдерживают растущего напряжения, вытягиваясь струной, подобно все той же коже на барабане, бездушно растянутой и перевязанной ниткой из сухожилий того же бедного животного.
          ТИК-ТАК. ТИК-ТАК.
          Моя рука в оцепенении стискивает лежащую передо мной вилку. Я смотрю на нею, и вижу все в мельчайших подробностях. Вот ручка, с выгравированным рисунком. Это картина охоты. Стая собак травит волка, несущегося через заснеженный лес. А на пути у него стоит охотник в длинной, пышной шубе, со вскинутым вперед ружьем. Замершее мгновение. Собаки никогда не догонят хищника, и выстрел никогда не оглушит зимний лес. Но и волк никогда ни убежит от преследователей. Не то, что здесь. Здесь время неумолимо. Здесь есть начало и конец. И каждая секунда приближает его все быстрее и быстрее.
          ТИК-ТАК. ТИК-ТАК.
          Четыре длинных, блестящих отполированным металлом, в ярком, льющемся с потолка свете зубчика, выглядят как колья. Интересно, сколько людей в свои последние минуты так же стискивали эту вилку. Сколько зубов снимало с нею свою последнюю еду. А вот, в уголке, в месте соединения зубчиков, какое-то маленькое темное пятнышко. Я пытаюсь сковырнуть его, но ноготь не достаёт. Наверное, это засохшие остатки еды, которой выпало проводить в последний путь еще одного приговоренного. Ну что же. Ни я первый, ни я последний.
          ТИК-ТАК. ТИК-ТАК.
          Что-то мне не по себе. Мало мне, видимо, вкололи успокоительного. Или из-за адреналина, постоянно поступающего мне в кровь, все оно перестало действовать. Я не знаю. Но мне становиться все хуже и хуже.
          ТИК-ТАК. ТИК-ТАК.
          Лица за стеклом смотрят безучастно. Они ждут, когда же все это закончится, но время, несущееся для меня, сейчас со скоростью локомотива, для них остановилось. Каждое мгновение - вечность. Только для меня в прямом смысле, а для них в переносном.
          Вот какая-то женщина в модной шляпе с широкими полями, аккуратно промокнула уголок глаза носовым платком. Рука, обтянутая белой кружевной перчаткой, протерла глаз еще раз и убрала платок в изящную сумку. Слезинка? Сочувствие приговоренному? Нет, маленькая пылинка, невесть как просочившаяся в это стерильное помещение.
          Люди. Вы люди, или нет? Почему вы смотрите на меня как в телевизор? Почему вы видите лишь картинку, но не судьбу. Чужую судьбу, не свою. Вы не люди, уже нет. Вы полностью беспристрастные свидетели. «Видел?». «Видел». «Свершилось?». «Свершилось». «Все в рамках закона?» «Да». А что видел, кого видел. Не важно. Главное, что в рамках закона.
          ТИК-ТАК. ТИК-ТАК.
          Еще минута. Ну и пускай. Я пытаюсь расслабиться. Цепляю на вилку кусочек уже порезанного бекона. Макаю его в острый кетчуп-Чили и несу ко рту. А может воткнуть себе вилку в шею. Несколько раз. Разорвать к чертям сонную артерию, пробить себе трахею и умереть быстро от потери крови, или от того, что захлебнусь ею. Интересно, мое тело все еще будет стареть или останется лежать в том состоянии, в каком я умру.
          Кетчуп стекает по вилке к моей руке. Красная густая капля капает с кусочка мяса на сверкающий белизной стол, оставляя на нем кровавую кляксу.
Два быстрых движения и все.
          Нет. Я не смогу. Опускаю вилку в тарелку, так и не притронувшись к мясу.
          ТИК-ТАК. ТИК-ТАК.
          Вот уже и десять лет за спиной. Тридцать пять лет. В моих мечтах к этому возрасту у меня уже должен был быть собственный дом, где-нибудь поближе к центру. Ряд автомобилей, начиная  от гоночных для веселых покатушек, и заканчивая семейными минивэнами. А что? К тридцати пяти я собирался завести семью. Жену красавицу и умницу, которую любил бы и лелеял и парочку ребятишек. Конечно же, мальчика и девочку. Где это все? Какое право вы имеете лишать меня всего этого? Кто вы? Боги?
          Я с ненавистью смахиваю со стола тарелку с приборами, которые полукругом летят по комнате. Кетчуп разлетается по смотровому стеклу, стекая красными каплями. Осколки разбитой посуды градом стучать по сверкающим стенам и полу. Жирный кусок бекона, не долетев до стены, падает на белоснежный пол, скользит по нему, оставляя за собой грязный след.
          Пьяный от злости я вскакиваю, пытаясь одновременно перевернуть стол. Но пальцы рук лишь с болью срываются со столешницы, и я, двигаясь по инерции, теряю равновесие и подаю обратно на стул, который также остается на месте. Мебель, прикрученная к полу – хорошее средство для успокоения. Весь мой пыл, вырвавшийся мгновение назад обрывается также резко, как и начался.
Я соскальзываю со стула в низ, где меня начинает бить истерика. Валяясь под столом, я задыхаюсь своими слезами. Как вы можете смотреть на это, будучи совершено безучастными? Где ваши эмоции? Почему на лицах не дрогнул ни один мускул?
          Весь в слезах, с красным от истерики лицом, я вылезаю из-под стола.
          - Да вы же сами уже давно мертвы. – Кричу я смотрящим на меня через стекло лицам. - Вы всего лишь куклы, маски, натянутые на истлевшие костяки. Вы не живые, и пытаетесь меня утащить к себе?
          Я бью кулаками в стекло. Удары гулко отражаются от преграды, но конечно она не поддается. Я бью еще и еще, и замечаю, что находящиеся там, в нутрии люди, уже не сидят с таким безучастным видом. В их окаменевших лицах что-то меняется. В глазах появляется оттенок страха. Взгляд их начинают перебегать с разворачивающегося перед ними зрелища на охранника, замершего у входа, и обратно.
          - Вы боитесь? Вы что боитесь? – Я смотрю им в глаза и колочу по стеклу еще сильнее. – Бойтесь. Правильно. Бойтесь. Вы все сдохните. Все. Как и я.
Я колочу в стекло не жалея своих кулаков. И вот страх растекается все дальше. И динамик, висящий в углу, извергает из себя приказ.
          - Приговоренный, отойдите от стекла и успокойтесь. Отойдите от стекла и успокойтесь.
          - Успокойтесь? – Во вновь нахлынувшем на меня бешенстве кричу я. – Ты говоришь мне, успокоится?
          Я мельком бросаю взгляд на часы. Еще пять минут. Сорок лет. Я в ярости хватаю лежащий на полу кусок бекона и с размаху кидаю его в динамик.
          - Успокоиться? Да я скоро сдохну. Вот тогда и успокоюсь. А вы. – Я оборачиваюсь к сидящим за стеклом. – Вы. Чего вы испугались? Вы же пришли засвидетельствовать смерть. Посмотреть на это представление. Так смотрите. Твари. – И с огромнейшим удовольствием смачно плюю в их сторону. Плевок быстро стекает по стеклу, лишь слегка затормозив на уже подсыхающем следе от кетчупа. – Смотрите, твари.
          Порыв ненависти вновь оставляет меня, уступая место какой-то смиреной обреченности вперемежку с чувством безнаказанности. Что вы мне сейчас-то сделаете? Уже все. Да и я тоже.
          Я оттряхиваю свою одежду, которая была недавно совершено чистой. Подхожу к валяющемуся на полу куску мяса, поднимаю его. Возвращаюсь обратно к отгораживающему меня стеклу и смазываю беконом растекшийся кетчуп. Улыбаясь смотрящим на меня лицам, я отправляюсь обратно к столу. Облокачиваюсь на него и с удовольствием жую сочное в меру прожаренное мясо. Да, оно очень неплохо получилось. Целую минуту я пережевываю этот кусок. Целую минуту и целый год.
          Сколько там уже? Я смотрю на часы. Сорок пять лет. Вот и кризис среднего возраста настал. Ну а что? Все правильно. Сколько лет прошло, а я ничего не успел сделать. Сижу уже двадцать лет в четырех стенах и носа не сую на улицу. Гадство. Все-таки это страшно. Страшно ждать неминуемой смерти, которая вот-вот, и уже придет.
          Я вытираю пальцы об одежду. Да, вкусный бекон у них получается.
          - Эй шеф. – Со злорадной ухмылкой я обращаюсь к висящей у двери комнаты камере. – Шеф, еще порцию, пожалуйста. И этим... – Моя рука указывает в сторону сидящих за стеклом. – И этим тоже по одной принеси. – Затем ухмыльнувшись, добавляю. – Я плачу. А хотя нет. Лучше, за счет заведения.
          Динамик, до этого требующий моего спокойствия, на этот раз молчит.
          Я устало подхожу к стене и медленно опускаюсь на пол. Я вижу их всех. Но отчего-то, четкие лица смотрящих на меня начинают медленно расплываться. Я закрываю глаза и массирую их пальцами, наблюдая, как от давления расплываются белые круги. Открываю вновь, но ничего не меняется. Что это? Все, уже старость. Смотрю на часы. Ну да. Уже к полтиннику близко.
          Охота что-то крикнуть. Что-нибудь пообиднее, такое, что бы задело каждого из сидящих здесь и в особенности тех, кто находится в «режиссерской комнате» и руководит этим спектаклем. Но подходящие слова, отчего-то не приходят на ум. А вот несбывшиеся мечты и то короткое прошлое, которое они у меня отнимают, эти мысли разрывают мою голову, наполняя ей горьким туманом. Где те мои немногие друзья, которые были со мной в разные моменты жизни. Где моя подруга, любовь к которой все еще горит во мне.
          Я все еще жалею себя. Хотя, что мне остается? Молча, сижу, уставившись в стекло напротив. Я все еще жив. И что, эти лица и эта гребанная комната будут последним, что я увижу перед смертью? Ну, уж нет. Я закрываю глаза и начинаю вспоминать свою жизнь. Дурную, короткую, но все-таки мою. Но мысли мечутся по стареющему мозгу. Я вновь смотрю перед собой.
          Шестьдесят лет.
          Ну что? Будим делать ставки? Сколько мне осталось?
          Я бы поставил на десять минут, не больше. А вы? Не стесняйтесь. Ведь это всего лишь жизнь. Проиграете сегодня, так это не беда. Завтра будет чья-то другая жизнь. А послезавтра еще одна. Делайте. Делайте ставки. Когда-нибудь отыграетесь.
          Эх. Даже злости уже нет. Какая там злость? Я смотрю на свои руки покрывшиеся морщинами. Пожелтевшие ногти как-то ссохлись и выглядят как когти какого-нибудь доисторического животного, который истоптал их, проходя тысячи километров по обезвоженной пустыни в поисках пищи и воды.
          Наверное, мое лицо сейчас отвратительно. Интересно, как я выгляжу? И не имея под рукой зеркала, я поднимаюсь к отгораживающему меня стеклу. Это странно, но тело меня не слушается. Я чувствую, как трясется каждая мышца внутри. Как в одночасье появившаяся отдышка начинает душить меня в своей хватке.
          Я, что, уже так плох? Через силу добираюсь до стекла. Лица. Почему я не вижу вас? Вы же там. Или вы все уже ушли? А сколько я уже здесь? Я поднимаю голову вверх. Но часы, как и люди, наблюдающие за мной, куда-то исчезли. Я даже не слышу их тиканья.
          Пытаясь рассмотреть своё лицо, всматриваюсь в серую поверхность перед собой. Какое-то обросшее, высушенное чудовище смотрит на меня с обратной стороны. Наверное, стекло искривляет отражение. Ведь это ни я. Да и следы от кетчупа, размазанные мною, тоже вносят свои коррективы. Я ведь не такой. Я моложе. Поднимаю руку к лицу. И тут же чудовище напротив делает тоже самое. Все же это я. Вот вы меня уделали.
          Отражение с каждой секундой все тускнеет и тускнеет. Наверное, где-то тут должно появиться раскаяние за совершенное мною. Но его нет. Я даже уже и не помню, что конкретно я совершил. За что меня судят.
          Пытаюсь облизнуть пересохшие губы, но язык не слушается меня. Вместо того, что бы высунутся из-за рта, он лишь чиркает по зубам, которым хватает и такого усилия. Подношу руку ко рту и вынимаю по одному все свои зубы. Странно. Боли нет. Я помню сны. Давние сны, в которых меня периодически преследовала боль от выдираемых зубов. Но сейчас, ничего. Как кольцо с пальца снять. И крови тоже нет.
          Мир вокруг меня тускнеет. Мысли перестают кружить хоровод, а спокойно ложатся куда-то на дно моей головы. Я спокоен. Смотрю в стекло. Но его уже нет. Нет ничего вокруг меня. Все заполнила серая пелена. Наверное, я сейчас упал. Неожиданная боль в затылке растеклась по всему телу. Я пытаюсь шевелиться. Может быть, даже сворачиваюсь калачиком. Но кто мне расскажет. Это все. Конец. Мне было страшно еще каких-то пятнадцать минут назад. Сейчас, нет. Сейчас, я жду последнего аккорда. Интересно, какой он будет. Тихий и мягкий, или оглушительный, раздирающий остатки меня болью и ненавистью?
          И вот он звучит. Яркой вспышкой  в голове взрываются мысли, опустившиеся до этого на дно. Их хоровод за секунду взметается вверх. Кружась в высоте, все мысли, образы, воспоминания, некогда существовавшие во мне налетают друг на друга, сталкиваются, бьются на части и гаснут. Жизнь не пролетает у меня перед глазами. Она зависает в коротком мгновении и умирает вместе со мной. Последним осколком, и это наполняет мою угасающую душу последним теплом, я вижу своих родителей, которые остаются самой дорогой частью меня.
          Жаль. Как жаль, что все так быстро.
          Больше нет вспышек. Я растворяюсь вслед за ними.
          Все. Меня нет.


Сентябрь 2015г.