Улыбка Дюшена - 3

10 августа 1819 г.

Не столь важно, что ищут люди, оставаясь наедине с неподвластной стихией, ведь всем нужно разное. Кто-то ищет удовлетворения, спокойствия. Другие чувственности и способности жить, испытывая эту самую жизнь каждой клеточкой своей плоти. А может для кого-то это единственный шанс быть неподдельным, настоящим – таким, каким он, увы, не может предстать в своей обычной жизни?  Важно лишь то, что после этого безмолвного диалога, нераздельно с морем и наедине с самим собой, они могут сбросить груз, сброшенный на их плечи, почувствовав себя птицей, способной летать над несовершенным миром. Миром, где каждый день нужно решать одни проблемы, чтобы на следующий - возникли новые, где правит хаос, а разбитые мечты, подобно маленькому напуганному ребенку, обиженному на жизнь,  затаились где-то в углу, боясь, подать голос. Море. Оно не требует объяснений, лишних, громких слов, но непременно обнажает душу, раскрывая сокрытое. То, что человек порой прячет даже от самого себя.
Гийом стоял, облокотившись на резные перила кормы корабля. Работу на сегодня он выполнил, а значит, был полностью предоставлен самому себе. Отсюда ему открывался великолепный вид на розовый закат, освещающий ровную водную гладь. Он вспомнил про маму, как жаль, что она этого сейчас не видит. Потому что даже самыми красивыми и высокими словами невозможно описать то, что сейчас открывалось его взору. Некоторые вещи нужно просто видеть.
— Так, так! Что-то это мне напоминает, — услышал он знакомый голос и обернулся. Мертвец шел к нему в развалку, оттопыривая руками карманы изрядно испачканных брюк.  — Юнга, в одиночестве любующийся закатом, — почти нараспев произнес он.
Гийом усмехнулся. Декорации окружающие их вокруг в действительности напоминали их первую встречу. Кажется, что это было так недавно и в тоже время так давно. Ощущая сейчас присутствие Мертвеца, он попытался вернуться мыслями к тому дню, когда в первый раз ступил на борт. Нет! Теперь все иначе. Это он знал точно и наверняка. Несмотря на все перипетии, которыми были между ними, Мертвец стал ему, если не дорог (все-таки это слишком громкие слова), то привычен, что ли. Неукоснительно контролируя каждое его движение, он всегда был рядом. Удивительно, совсем скоро все изменится – он не будет каждое утро просыпаться под его голос, драить полы, а вечерами греть уши под расходящиеся между матросами байки. Что делать в таком случае, радоваться или предаваться печали, Гийом пока не решил. Наверное, все вперемешку, мы же всегда неоднозначны в своих чувствах.
— Можно постоять тут с тобой, — спросил он и, поравнявшись с Гийомом, встал рядом. — Красиво, — с восхищением произнес Мертвец, устремив взгляд куда-то вдаль.
— Что будешь делать по возвращении? — после минутного молчания спросил Гийом.
— Не для твоих ушей будет сказано, — рассмеявшись, ответил он, яро играя лицом, намекая на те бесстыдства, какими заняты его мысли.
— А если серьезно, — пропуская мимо ушей пошлые шутки, к которым уже привык, спросил мальчик.
— Серьезно. Все вы такие серьезные пошли, — с некоторой обидой отозвался Мертвец, обиженный тем, что его шутка не была оценена по достоинству. — Если серьезно, то пару дней, а то и больше буду занят делами по разгрузке и подготовке судна, потом возьму себе несколько дней отдыха, чтобы провести их в разгульной жизни, после этого останусь «на мели» и опять отправлюсь в море, — как на духу доложил он.
— И так раз за разом?
— Да. А что, меня все устраивает. Такая жизнь – по мне.
— А как же семья?
Мертвец был обескуражен, на доли секунд он замешкался с ответом, собираясь с мыслями.
— Не всем нужны семьи, Гийом, — внимательно посмотрев на мальчика, ответил он. — Да и вообще, тебе не кажется, что такие вопросы уже слишком? — матрос явно терял терпение. — Что из тебя вырастет, если ты уже сейчас задаешься такими вопросами.
— И что же? — тут уже стало интересно Гийому, и он повернулся к матросу лицом, выжидающе ожидая ответ.
— Несчастный человек.
— Почему это? — изумился мальчик, выпучив глаза на своего старшего товарища.
— Потому что не на все вопросы можно найти ответы. И я думаю, что это правильно. Пока человек не ищет ответы – он счастлив, но как только начинает – все, крах всему. Он либо не может их найти, и от этого несчастлив, либо находит, но эта истина его не устраивает. Итог один – он несчастлив.
— То есть я правильно понимаю, что человек будет счастлив, если будет просто жить и не задумываться о том, как живет, с кем и зачем?
— Вот именно.
— Но это ведь неправильно! — воскликнул Гийом. Ему стало жалко Мертвеца, ведь судя по его рассуждениям, он был глубоко несчастным человеком. Что тогда, под действием крепленых вин, что сейчас – он открывал перед ним душу. И там, к его большому сожалению, была выжжена огромная дыра, которая со временем обещала разрастаться дальше.
— Чего стоим, скучаем! — послышались приближающиеся крики, одного из матросов.
— Забудь, что я сказал. И не обижайся, — понимая, что их разговор с минуты на минуты будет оборван, быстро проговорил Мертвец. Он чувствовал за собой вину, за то, что расстроил мальчика. — Ты будешь счастливым. Если конечно не ступишь на мой путь, — иронично подметил он и подмигнул, изображая на лице улыбку.
— О чем трещим, — буквально упав в объятия Мертвеца, поинтересовался Марсель. Как и предполагал Гийом, он был выпивший.
— О жизни, — коротко ответил Мертвец, рассчитывая, что этот ответ его вполне устроит.
— О жизни, — всплеснув руками, воскликнул он. — Я многое знаю о жизни и готов поделиться опытом с молодым поколением.
— Не надо твоего опыта молодому поколению, — стараясь увести его подальше от того места, где стоял Гийом, возразил матрос. — Пошли. Оставим его одного. Пошли- пошли. Где ж ты так успел в такое-то время?
Они ушли. И снова Гийом остался один. Идти спать пока не хотелось. Он чувствовал осадок после разговора, который только что состоялся между ними. Мысленно продолжая его, Гийом подбирал слова, с помощью которых, как он полагал, мог бы переубедить Мертвеца. Если бы разговор не был бы так резко оборван, до чего бы они могли договориться. Но нет, он был оборван и значит, так тому и быть. «Ах, море, море - люби меня, люби», — мысленно пропивая строчки знакомой песни, провожал он уже закатившийся закат.

16 августа 1819 г.

— Можно на пару слов, — сказал Гийом, подойдя к небольшой образовавшейся кучке матросов, среди которой был и Мертвец. Он стоял в центре. Люди вокруг него о чем-то живо спорили. Поэтому едва мальчик озвучил свою просьбу, лицо матроса сменилось на озабоченное и удивленное одновременно.
— Подождите, братцы, — предупредил он. — Ты не во время, малой. Надеюсь это что-то срочное, — уже обращаясь к мальчику, сказал Мертвец.
— Нужно поговорить… Это не займет много времени.
— Хорошо. Я сейчас.
Они отошли в сторону, чтобы не быть услышанными.
— Давай по-быстрому, что случилось?
— Почему Мертвец, — решительно спросил Гийом, слегка вскинув подбородок вверх.
— Ты серьезно? Ради этого ты меня вырвал? Чтобы спросить это?
— Так почему, — не меняя серьезного выражения лица, спросил мальчик, пропуская мимо бурную реакцию матроса.
— Тебе настолько это интересно?
Гийом кивнул.
— Может потом? — предпринимая попытку отвязаться от него, предложил он.
— Когда? Завтра мы уже прибудем в порт.
— Думаешь, я не знаю чем ты, и твои друзья планируете заниматься, — указывая на ожидающих поодаль мужчин. — До разговора может и не дойти.
— Аргумент, — Мертвец щелкнул перед ним пальцами. — Хорошо, — наконец протянул он, выдохнув как можно более воздуха из легких. — Ты же все равно от меня не отстанешь.
— Именно, — подтверждая его догадки, произнес Гийом.
— До того как заниматься рыболовством я был пиратом, а как ты знаешь нам дают клички. Но дают их не просто так. Это второе имя, которое нужно заслужить. В общем, после захвата одного из кораблей мы перебили практически всех, взяв кое-кого в заложники. Меня ранили, сильно ранили. Раны заживали туго. Чтобы легче было терпеть боль, я выливал себя несчетно количество напитков, способных затуманить разум. Я прибывал в таком состоянии, когда непонятно жив ты или уже мертв. Вот мои друзья по делу и решили, что я того - откинул копыта, навострив крылья на небеса. В общем, проснулся я, когда меня уже собирались выкинуть в море, привязав при этом камень к ноге. Видел бы ты их лица? Они и сейчас стоят перед моими глазами. Вот так из Годдарта я превратился в Мертвеца, — он усмехнулся.
— А почему ты бросил это дело? — спросил Гийом, пораженной той историей, что поведал ему Мертвец.
— Эй, вы там скоро, — крикнул один из ожидающих матросов.
— Да, Мертвец! Сколько можно ждать! — поддержал второй.
— Иду, — крикнул он в ответ. — Бросил - значит так было нужно. Ты и так узнал слишком много, — наскоро ответил он. — И да, Гийом. Ты бы лучше поговорил со своим отцом, — после этого он повернулся к мальчику спиной и ушел туда, где его ждали.
«Поговорить с отцом. Тоже мне нашелся советчик» — маяча по свой коморке, думал Гийом. Отец действительно несколько раз предпринимал попытки к тому, чтобы помирится с ним, но Гийом напрочь отсекал каждую из них. Он не хотел этого, предпочитая жить в условиях холодной войны. «Мой отец остался на пристани и точка» — так он решил для себя с самого начала. В глубине души понимая, что на пристани ничего не изменится. Он не сможет забыть то, что случилось. Забыть Жана Дюшена, оставить его на корабле? Бред! Увы, и дома его будет ждать не отец, а капитан. Сегодня. Завтра. И всегда.

17 августа 1819 г. Булонь-сюр-Мер

Корабли выстроились в очередь. По команде капитанов, один за другим они прибывали к причалу, на котором беспокойно сновал народ. Издалека завидев очертания родного порта, Гийом уже не покидал носа корабля, примкнув к его низменной части, что находилась прямо под возвышением, на котором управлял штурвалом его отец. «Булонь-сюр-Мер - как ты прекрасен! — подумал он. Никогда прежде он не казался ему таким обворожительным и пленительным как сейчас. И пусть мелкий, неприятный дождь не переставал моросить, а небо покрылось непроглядной для солнца серостью. Все это не могло испортить того чувства, которое сейчас парило внутри него, делая его поистине счастливым. Счастье быстротечно и приходит ко всем, просто некоторые не успевают им насладиться и оценить по достоинству, пеняя на кого угодно, кроме самого себя.
До порта оставалось рукой подать. Вглядываясь в лица людей на пристани, Гийом уже мог признать тех, кто был ему знаком – соседи, родители учеников по классу, торговцы с рыбного рынка, год за годом занимающиеся одним и тем же, отчего их лица примелькались не только Гийому, но и, наверное, каждому местному жителю Булонь-сюр-Мер. Все они стояли на пристани. Все они ждали, переступая с ноги на ногу, от холодного воздуха, который несло море. Сегодня он не среди тех, кто ждет, а среди тех, кого ждут. И это не могло не радовать. На минуту он представил, как с гордо поднятой головой будет шагать по деревянному, скрипучему под ногами трапу, а люди расступившись перед ним, будут смотреть на него никак на мальчишку, ничего не видавшего в жизни кроме материнского подола, а как на юнгу, мореплавателя, мужчину. Он улыбнулся сам себе. Ноги не могли больше стоять на месте. Если бы не жуткий холод, он, наверное бы, перескочил через разделяющую его преграду и ринулся к берегу. «Хотя нет. Это уже слишком, — мысленно отругал он сам себя. — Это выглядело бы неблагородно и по-детски. Жди, Гийом, жди. Уже скоро».
Двое матросов занимались тем, чтобы пришвартовать судно к пристани, пока остальные перекидывались между собой короткими фразами. До чего странные люди, казалось бы, за два месяца у них было время, чтобы наговорится вдоволь. Но нет же, даже сейчас, когда от встречи с близкими их отделял пустяк, какое-то мгновение, они думали не о них, а о тех, кто был рядом.
Наконец все было закончено. Судно было крепко закреплено канатами за палами, что торчали из пирса. Пуль подошел к борту и опрокинул мостик на трап. Гурьбой, люди спускались вниз. Гийом же ждал. Это был неравный бой, а быть затоптанным, потерявшими голову матросами, совсем не хотелось. Взгляд, тянувшийся дольше, чем обычно заставил его повернуться. Это был отец. Он стоял  поодаль и не двигался с места. Правило, что капитан покидает корабль последним, для него было нерушимо. Что было в этом взгляде? Многое – уверенность, спокойствие и самое главное прощение. Он не произнес ни звука, но мальчик, кажется, понял все, что тот хотел и может даже боялся ему сказать. Мальчик резко отвернулся, подняв ворот пальто выше и зарыв туда посиневший от холода нос. «Слишком поздно» — решил он и сделал шаг вперед, мысленно прощаясь со своим временным пристанищем навсегда.
Все было совсем не так, как он представлял себе там, на палубе. Никто не смотрел на него с восхищением и не провожал взглядом, люди не расступались перед ним, скорее наоборот ему приходилось просить, чтобы очередные мсье или мисс, заключенный в объятия близких, освободили ему проход. Гийом искал глазами маму, бегая ими по лицам, встречающихся ему людей. «Она не могла не прийти. Она где-то тут. Но только где?», — вертелось в его голове. Наконец-то он увидел ее. Она стояла поодаль, словно одинокий айсберг, отброшенный на расстояние подобное пропасти. Такая тоненькая, завернутая в потрепанное, сюртуковое пальто, которое было ей настольно велико, что туда поместились двое, если не трое, таких как она. Увидев сына, она улыбнулась и помахала ему рукой. Тогда как сильный ветер, забравшись внутрь, растопырил пальто со всех сторон, сделав его необъятным. Сын улыбнулся ей в ответ и ускорился настолько, насколько это было возможно. С каждым шагом он был ближе к тому, чтобы прижаться к ней, ощутить прикосновения ее рук к его волосам и услышать до боли родной голос. «Гийом» — скажет она и этого будет достаточно, чтобы он почувствовал себя счастливым, почувствовал себя дома. Мальчику не особо нравилось его имя, (как возможно и большинству юношей и девушек, пребывавших в столь капризном и в тоже время юном возрасте) но из ее уст оно звучало как-то по-особенному. Все что угодно может стать таковым, если к этому приложена истинная любовь.
Шаг. И еще шаг. Ноги быстро сменяют друг друга, оставляя людей, судно, кажущееся сейчас таким незначительным, позади. Но внезапно Гийом резко остановился. Он не успел. Отец появился невесть откуда, вынырнул из толпы. И вот он уже стоит рядом с мамой и заключает ее в объятия. «Он, а не я!» — кричит сознание, затмевая все остальные мысли. Мальчик почувствовал, как кровь прилила к лицу и бешено запульсировали виски. Он чувствовал жар во всем теле, несмотря на жуткий холод, охвативший весь север Франции, не видавший такой погоды в это время года уже многие годы. Он украл у него момент. Это он должен был быть на его месте. Он должен был сделать это первый. Не отец, а он. Мама снова помахала ему. На ее лице появилось удивления и замешательство. Нужно идти, но он продолжал стоять. «Что если убежать, — спросил его гнев, — Дать почувствовать отцу, что он был не прав. Заставить ценить себя и уважать?». Мама переглянулась с отцом. Она о чем-то его спрашивает. Он отвечает. И вот они уже собираются идти к нему. «Нет! Она тут ни при чем. Она не заслужила к себе такого отношения с его стороны» — подал свой голос разум, восторжествовавший над гневом. Гийом сделал шаг, а потом еще и еще, медленно приближаясь к своей семье. Подойдя, он поцеловал мать, моля всех святых, чтобы его не засыпали лишними вопросами. Но ни отец, ни мать даже не думали этого делать. Они направлялись домой, погруженные каждый в свои мысли и храня молчание.
Гийом зашел в свою комнату. Как часто он мог быть самим собой именно в этих, кажущимися родными, отдающими тепло и понимание, стенах. Здесь все было так, как и раньше – кровать в углу и письменный стол около окна, светлые стены и небольшая лампа, которую он так часто зажигал в ночи, с упоением смотря, как стекает горячий воск, а свеча тает на глазах. Все было также, но в то же время и не то. Он чувствовал это и понимал и в ту же секунду испытал неистовый страх за то, что больше никогда не сможет найти спокойствия в этих стенах и почувствовать себя под надежной защитой. Ведь это было, пожалуй, единственное место на земле, где он мог быть действительно тем, кем он является на самом деле. И теперь если оно исчезнет, то что?
Мальчик присел на свою кровать. Слегка пружиня ногами, он подпрыгивал вверх-вниз, наслаждаясь мимолетным, еле ощутимым чувством полета. Настоящая кровать – мягкая и удобная. Гиойм откинулся назад и плюхнулся на постель. «Я - дома» — еле слышно, одними губами произнес он и блаженно улыбнулся. Все мысли и сомнения, которые занимали его голову, теперь были отброшены, насильно изгнаны поганой метлой. «Я просто не успел прийти в себя. Все будет хорошо», — успокаивал он сам себя, чувствуя, как прежний Гийом понемногу возвращается. Усиливающийся звуки дождя, доносящиеся с улицы, отнесли его мысли далеко за пределы комнаты. И он не заметил, как уснул.
— Гийом, — послышался голос. Кто-то толкал его в плечо. — Гийом, — громкий шепот повторился вновь. — Гийом, вставай! — толчки усиливались и, резко выпрямившись, мальчик сел на свою кровать, все еще туго соображая, где он находится и что происходит. — Сын, вставай,  — сказал ему отец, тем самым тоном каким обычно родители разговаривают со своими отпрысками. — Мы ждем тебя за столом, — добавил он, уходя.
— Иду, — буркнул Гийом, растирая руками свое помятое лицо.
С кухни доносились звон посуды и запах еды. Нужно было вставать, а так не охота. Словно в оцепенении мальчик смотрел перед собой. Он потерял чувство времени и пространства – все происходящее доходило до него словно через призму. Но взяв себя в руки, он все-таки предпринял попытку подняться. Это оказалось труднее, чем он себе представлял. Понять это Гийом смог едва сделал первый шаг. Ноги не слушались и подкашивались, а все тело было оковано непонятным состоянием, описать которое было трудно. Сил хватило, чтобы дойти до стола и, упершись одной рукой об его поверхность, Гийом посмотрел в окно. Дождь все еще продолжался и хоть был не такой сильный, похоже, не собирался останавливаться. Гийом перевел взгляд на нижний шкафчик и рука, сама собой потянулась, чтобы его открыть. Там было собрано все подряд – тетради и карандаши, которыми он писал в школе, солдатики, которые дарил ему отец, а также камни с побережья, которые в какой-то миг показались ему необыкновенными, не такими, как все, отличающимися от тысяч точно таких же камней. Но он искал не это. Рука скользнула по гладкому корешку книги, и Гийом положил ее перед собой. Это была не просто книга, это была разбитая мечта, которой не суждено сбыться.
— Гийом! — позвала мама и, испугавшись, что кто-то может увидеть его, Гийом буквально швырнул книгу обратно в шкаф, с силой и даже некой злостью и досадой захлопнув его.
Когда он вошел в кухню, все уже сидели за столом. В центре была зажжена свеча и эта свеча отличалась от тех, которые обычно мама зажигала за ужином.
— Я выменяла ее у нашей соседки, ее муж привез ей с Германии, — сказала мама, заметив, как ее сын посмотрел на свечу. — Правда ведь они красивые?
— Необыкновенные, — ответил он, присаживаясь. Гийом слегла, улыбнулся ей, и она ответила ему той же теплой и полной любви улыбкой. И только отец сохранил все тоже невозмутимое выражение лица. Гийом не удивился, если бы он не слышал то, о чем они говорили, занятый своими мыслями, которые наверняка были важнее всего того, что происходит вокруг.
— Помолимся, — сказал отец, положив свои руки на стол ладонями вверх. И Гийом положил свою руку в его, ощущая ее сухость и прохладу. — Гийом, не хочешь сказать, —  спросил отец  и, это было так неожиданно, что Гийом растерялся. Он не хотел говорить, только не это. Зачем вообще он спросил у него это. В комнате повисла унылая тишина. Родители смотрели на него, ожидая ответа и это давило на него с неистовой силой. Отец не проронил ни слова, но Гийом чувствовал, как напрягается его кисть, как потихоньку сжимаются пальцы. Все это было невыносимо. Нужно было действовать. «Ну же, скажи Гийом! Скажи, что не хочешь! Неужели это так сложно, — твердил его внутренний голос.
— Я… —  начал он, но голос его оборвался. Это все, что он смог сказать. Гийом почувствовал, как в горле образовался ком.
— Гийом, дорогой. Что с тобой? — спросила мама и ее слова доносились до него словно издалека. — Ты плохо себя чувствуешь?
Гийом кивнул.
— Может тебе пойти к себе в комнату?
Мальчик покачал головой, уставившись в пустую тарелку, что стояла перед ним. Боковым зрением он ощущал сверлящий взгляд отца, но не рискнул повернуть головы. «Перестань смотреть! Перестань смотреть! Перестань смотреть!» — твердил он про себя то, что хотел заорать во все горло, глядя ему в лицо.
— Что ж тогда скажу я, — вставил отец, наконец-то переведя взгляд с сына на жену. — Благодарим тебя Господи за еду на нашем столе и за то, что все мы собрались за ним сегодня. Да будет  в нашем доме понимание и спокойствие, царящее в мире твоем, и все благостные поступки совершаются во имя тебя и силы твоей. Аминь.
Когда отец закончил, то наконец-то отпустил руку Гийома, чему мальчик был неимоверно рад. Все принялись за еду, сохраняя то молчание, которое изначально, с подачи Гийома, воцарилось в комнате. И только клацанье ножа и вилки по тарелкам разбавляло ее. Мальчик посмотрел на еду и почувствовал легкий приступ тошноты. Внутренности одолел спазм – будто кишки решили дать волю протесту.
— Почему ты не ешь, — спросила мама и тут же добавила: — Может, все же полежишь, если неважно себя чувствуешь?
— Нет, — коротко ответил он. — Просто, — Гийом замялся, пытаясь сконцентрироваться  на своих мыслях, — Меня качает, такое ощущение, что я все еще на корабле. Будто я и есть судно, которое ударяется об волны, — как на духу признался он и поймал себя на мысли, что только что дал точное описание тому, чему не мог дать объяснения. И почему все кажется таким простым и понятным лишь только тогда, когда произносится вслух?
— Качка – обычное явление в нашем деле, — вставил отец, вытирая губы льняной салфеткой, что лежала на коленях. — Скоро пройдет. А поесть, все-таки бы не мешало. Тебе нужно набирается сил, сын.
— Правда, дорогой, тебя же не заставляют есть много, хотя бы пару ложечек,—  поддержала мама. —  Давай я наложу тебе рататуй. Он легкий и как мне неплохо вышел.
— Тебе не кажется, что наша мама нарывается на комплимент? — нарочито улыбнувшись, сказал отец, глазами ища поддержку в сыне. Мальчик улыбнулся в ответ, сделав вид, что оценил шутку. Гийом посмотрел на маму, она казалась счастливой, и тогда он произнес то, что сказал бы любой хороший сын на его месте.
— У тебя всегда все получается вкусно. Пожалуй, ты права, немного рататуя мне не повредит.