Украинские песни

C понятием "вылететь по телеграмме" я познакомился в самом начале 1988 года.
Поводы всегда были печальными: "телеграммы" являлись похоронными извещениями, которые предъявлялись на работу и давали право на сколько-то отгулов. Также по "телеграмме" не случалось затруднений при покупке билета на проезд.
Так было и на этот раз: "Бабушка умерла. Похороны 5 янв. Приезжай. Мама".
А ехать, точнее, лететь предстояло во Львов.

Баба Маша много лет работала на железной дороге, состарилась. И заболела. Со стариками такое случается.
Мама уехала во Львов ещё летом. Ухаживать-дохаживать. В середине декабря, когда стало ясно, что "вот-вот, со дня на день", на помощь и поддержку маме полетел и родитель.
А теперь вот и я.
Тогда показалось удивительным, что телеграмму я получил на работе, в отделе кадров. Я уже полтора года работал по распределению, инженером-конструктором. В "ящике".
Зам. начальника отдела был уже в курсе.
Коротко: "Пиши заявление. Куда, далеко?" - "Во Львов" - говорю.
"М-да...", протянул он. И после паузы: "Ты там давай, смотри ... поаккуратней..."
"Чего поаккуратней?" - не понял я, отрываясь от писанины.
"Того. Западная Украина. Москалей не любят".
"Я ж не из Москвы..."
"Слушай и не спорь", - буркнул зам. начальника, принял у меня заявление и чирканул длинного червяка - свою подпись.
Фамилия у него была Щикно.

Полёт на Ил-18 помню смутно, кроме одного: самолёт отчаянно размахивал в полёте крыльями. В полудрёме: "Не отломались бы..."
Встретили, приехали на улицу Валентины Терешковой. Пятиэтажка.
Всю дорогу "изображение" перед глазами немного плавало и смещалось. Как в клипе Rolling Stones "Anybody Seen My Baby".
Проходим. Почему-то к соседям - в квартиру напротив.
А там - застолье поминальное.
Что такое? - думаю, - сегодня же четвёртое, похороны только завтра. Какие поминки?
Ну, что с москаля взять, правда? - Мне и невдомек, что на Украине гроб с усопшим последнюю ночь должен находиться в жилище.
Ладно, объяснили, потом я - с дороги, чай - чего-то поел...
До ночи ещё нескоро, и соседский сын, парень примерно моего возраста, по имени Богдан, позвал меня погулять.
"Дзын-н-н-ь..." - шевельнулся где-то в уголке сознания щикновский червяк.
Ну, что ж, Богданчик, пойдём... Прогуляемся.

Чтоб было понятно моё "бесстрашие": пассатижи представляете? Ну, такие классического размера советские железные плоскогубцы? - Так вот я их ломаю рукой при сжатии. Либо по губке, либо по ручке. По молодости даже копил поломки...
Вышли на улицу. Темно, но не холодно.
Дошли до магазина, большого такого: в нём и еда-продукты, и - удача! - прилавок с грампластинками.
Богдан двинулся в винный, а я - к вожделенному прилавку.
Я тогда скупал практически всё, что выходило: Тропилловский "Antrop", белорусский нонейм, "Болгарию", ну, и "Мелодию", само собой.
Подошёл к прилавку: так... посмотрим... это у меня есть, это тоже есть, это - лажа, нафиг... Дыньш!! Матушки мои! - Deep Purple - "House Of The Blue Light!! Свежак! Ингви - "Trilogy"!
Привычным движением - внутрь фантика, с обеих сторон - на свет. Да новые же, нецарапанные, без пузырьков, "на английском языке", третья группа, апрелевские, по 3-50 штука. - "Вот это называется - приехал!" - подумалось восторженно. 
Пока, слегка ошалевший, запихивал пластинки - по "толчковой" привычке - под куртку ("толчок" - это пластиночно-джинсовые толкучки: "за трубами" в Весёлом Посёлке, в Девяткино, в Ульянке, ну, и у "Юного Техника" в Автово), подошёл, позвякивая бутылочно, Богдан: "Ну, готов? - Пошли".
Вышли на улицу, рядом какие-то маленькие домики, заборчики низенькие, тускло освещённый дворик, грибочек детский. Сели. Богдан пару раз свистнул в темноту, и вскоре из домиков к нам вышли ещё двое. Ростом - не очень (ну, конечно, по сравнению с моими метрдевяностотри), но такие... резкие, сухие, жилистые. Как пассатижи. Рожи - ласково-предприимчивые...
"Вот это называется - "приехал!" - повторил я про себя в несколько иной тональности. Пластинки под курткой уже не вызывали такого уж восторга, сковывая движения...
"Вот, хлопцы, знакомьтесь", - начал Богдан задушевно...

***

В магазин хлопцы бегали ещё пару раз. И домой за закусоном. Никак не расстаться было. Да и погода позволяла... под грибочком.
Обыкновенные ребята, мужики молодые. Богдановы одноклассники ещё. Росли вместе, соседку Богдана бабу Машу знали давным-давно и отзывались о ней весьма почтительно.

Что особенно показалось непривычным в этих ребятах, так это какие-то на удивление чистые, неиспорченные понятия о жизни.
Безусловное и почтительное уважение к старшим. Никаких там - "слышь, бабка..." Исключено.
Семья - особая ценность: "Женат? Уже пять лет? И дочке уже три? - ЗдОрово. Молодец!" - восклицания были совершенно искренними.
Образование. "Институт закончил? Дневной? И жена тоже? - ЗдОрово. Молодцы!" И тут же сами - как-то смущённо-сокрушенно - мол, нам тоже мастер всё время говорит, чтоб учиться шли... лбы такие...
А уж когда я рассказал о двух годах "действительной срочной - дмб-85", то всё - авторитет.
Такие вот времена. И ценности.
Тогда мерялись не прикидами-мобильниками-наушниками...

Вернулись поздно. В скорбную реальность.
Впрочем, скорбь была деловитая. Такое часто случается. Когда неизбежный исход растянут во времени, а ухаживание-дохаживание, простите, не отличается особой эстетикой, то развязка ощущается ухаживавшими не то, чтобы как облегчение, нет, - а как... словом, "ну, вот и всё...".

Стали устраиваться на ночь. И тут выяснилась ещё одна особенность украинских траурных обычаев. Мало того, что усопший должен находиться в жилище, так ещё кто-то из родственников должен присутствовать тоже.
Родственники - это мы с родителями.
... Располагаться мне пришлось на кухне, поскольку квартирка - однокомнатная.
Родителей я отправил отсыпаться к соседям - родителям Богдана.

Само собой, я не мог знать, как положено себя вести в такой ситуации.
Поэтому в течение ночи я периодически осторожно заглядывал в комнату. Там горел свет, было тихо, громоздко и даже как-то торжественно.
Немногие мысли в полусонной моей голове понятным образом путались: "Там, в комнате, у бабы Маши - радиола... Нет... нельзя... там головка тяжёлая - под старые дубовые моно-пластинки... запилю... "

***

Я и не представлял, что на похороны одинокого человека может придти столько народу!
Кладбище оказалось непривычно просторным (в смысле нескученности захоронений) и холмистым. На эти холмах вокруг свежевырытой могилы расположились и мы, и многочисленные соседи. Ещё больше пришло людей с работы - "с дороги".
Говорили просто и хорошо.
Проводили, помянули...

***

Билеты домой были куплены на вечерний поезд.
Багаж предполагался не слишкой великий, в основном, бабыМашины книги и пара ("хороших, привозных") чайных сервизов.
Ведомственную квартиру следовало освободить, так что кое-какую мебель взяли соседи, остальное сообща вынесли на помойку. 
"Во сколько у вас поезд? - Мы вас проводим".
На вокзал ехали общественным транспортом, было как-то многолюдно и суетно, поэтому определить провожающих было нелегко. Да и в лицо-то я запомнил немногих - не до того было...

По вокзалу в сторону нужного перрона, куда подавался ленинградский поезд, шло множество людей, многие - с различной поклажей: коробки, ящики, сумки, сетки... Обычная вокзальная картина, думалось мне.

Вот и наш вагон. Мы с родителями остановились, достаём билеты... что такое: большинство шедших по платформе людей тоже остановились, опустили свою поклажу на платформу - и к нам!
"Ну, давайте прощаться, что ли..."
Все эти незнакомые мне люди провожали НАС!..
Ну, да, точно - я начал узнавать: вот этот был на кладбище, и эта, вот эти люди - тоже...
Оказалось, что все они несли в своих коробках и сумках неисчислимое количество всяких вареньев-соленьев-маринадов в крупнокалиберных банках, связки самодельных ковбас, сало, само собой, всевозможное - солёное, копчёное...
"Вот, вам с собой, немножко... А то что вы там едите, в Ленинграде-то?"
В дорогу - пироги-расстегаи (когда, спрашивается, успели напечь?!), бутыли с морсом, самогоночка пшеничная, конечно, - куда ж без неё!
Сообща затащили всё это счастье-богатство в вагон, с трудом распихали под лавки, на полки...

Советская привычка: на вокзал - заранее.
Вышли все на перрон. До отправления ещё минут пятнадцать.
...
Я, должно быть, человек чрезмерно чувствительный и сентиментальный, но вот стучу сейчас, много лет спустя, по кнопкам клавиатуры, а слеза всё равно наворачивается...

Ещё раз тщательно с нами обнявшись и перецеловавшись, наши провожающие как-то разом немного отошли, построившись полукругом.
И запели.
Украинские песни.
Для нас.

... Мы с родителями уже запрыгнули в тронувшийся поезд и висели на поручнях, сердя суровую проводницу, а провожавшие нас чужие люди махали вслед. И продолжали петь.

Песен я не запомнил, потому что, во-первых, комок в горле преизрядный... А главное - я был совершенно потрясён и очарован мощью, слаженностью и красотой пения этого импровизированного хора.

Очевидно, чтобы не мешать впитыванию, поглощению этой красоты, чтобы запомнились эти лица - скорее всего, увидеть их больше уж не доведётся, - где-то в дальнем уголке сознания потихоньку бежала незатейливая строчечка: "Ну, и м..ак же ты, Щикно!"

Январь 2014