Терновый куст

Сегодня, как и вчера, был март, первая печальная годовщина, месяц пробуждения – увы! – лишь воспоминаний. Я брела по улице, а перед  глазами у меня стоял совсем другой март и совсем другая весна. Моя первая, настоящая счастливая весна, которой у меня больше нет и никогда не будет. «Мне кажется, я тебя люблю» - сказал мне прошлой весной Андрей. И я увидела его глаза близко-близко от своих глаз, а потом он поцеловал меня.

Я почувствовала его страх – что я не позволю себя поцеловать, и его нежность – как слегка его губы коснулись моих губ, и его смелость – он чувствовал, он знал, что я тоже люблю его. И я была благодарна ему за это всё, и погладила своей варежкой его шапку. А он снял с моей руки варежку и поцеловал мою руку.

А первого сентября Андрей уехал на учёбу в институт. С тех пор я видела его только три раза, из которых последний был последним. «Мы не можем больше встречаться так, как раньше, – сказал он.  – Лучше не надо. Прости меня».
Он проводил меня до дома, обнял на прощанье, а когда я попыталась поцеловать его, он отстранился. «Теперь мы можем быть только друзьями – если ты захочешь, конечно». «Не захочу!» - я оттолкнула его и заскочила в подъезд.

Я рассуждала так. Я человек своеобразный, не всякий может меня понять и не всякому я могу понравиться. При этом мне половина парней кажутся дураками, а другая половина – уродами. Андрея в школе называли в глаза и за глаза «глистой» и «зауканом». А ещё «голубоватым». Мы с ним были идеальной парой! Только он замечал на моём лице «глаза в форме морских раковин, из которых твоя душа светит миру», а не очки и прыщи. Только я знала о его твёрдой воле и оригинальном уме, только я считала его стройным и трепетным, а не «дрищом с замашками сама-знаешь-кого».  Такая удача даётся раз в жизни. И я рассчитывала быть с Андреем до конца своих дней. А он взял и всё испортил!

Расстроенная, я машинально позвонила в дверь квартиры – и мне открыл Костя, мой младший брат-пятиклассник. «А ты чего дома?» - удивилась я. «А ты чего рано? – надулся братец. – Мы с пацанами хотели город Лего вместе делать».  – Делайте, кто ж вам не даёт? – Ага, а ты опять будешь про своего Андрюшку страдать…  А мы хотели делать…

По-видимому, я нарушила очень важные планы юных строителей. Потому что Костя помрачнел и выдал: «Если ты нас будешь выгонять и бить, я всё маме расскажу!»
Костя не был ябедой. И «рассказывать маме» он собирался вовсе не то, что я «выгнала и била». Однажды он увидел, как мы с Андреем целуемся в подъезде. С тех пор он дразнил меня этим и иногда шантажировал. Когда мы с Андреем расстались, это перестало быть важным, и Костя об этом забыл. А тут почему-то вспомнил.

Тут душевные силы окончательно меня покинули. Я даже не дала Костику подзатыльник. Меня охватило негодование. В конце концов! Я умная, приличная девушка! Я мою посуду каждый день и живу в одной комнате с мелким поедателем карамелек и не ропщу! Я не жалуюсь маме, не жалуюсь папе, не реву прилюдно – и выходит, всё напрасно? Родной брат и тот укоряет меня!

Я с силой швырнула свою сумку на пол и запульнула ботинки в кладовку на другом конце коридора. Ботинки загрохотали, а голоса костиных «пацанов» смолкли.
Как следует разогревшись и подпитав свой гнев, я вступила в зал. «А ну кыш, мелкотня! Вы мне мешаете готовиться к экзаменам!» Я с огромным удовольствием ощутила, насколько грозна и решительна была в тот миг: пятиклассники тут же неловко выбрались из зала, кое-как попрощались с Костей и удалились.

А я величественно удалилась  к себе на диван.

Через полчаса Костик насмелился войти в комнату.

 - Соня, ты не плачь. Андрюшка – он не очень был, правда. Он слабак и тупой, честно-честно! Он даже простое  Лего собирать не умеет.
 - Откуда ты знаешь?
 - А он однажды пришёл, тебя ждал, я ему дал бульдозер собирать, а он собрал самолёт.
 - Самолет лучше бульдозера.
 - Нет! Надо же было по инструкции! А он сказал, что по инструкции не умеет. Я его спросил, что он умеет, а он сказал, что примеры по математике решать и чертежи чертить. И мне начертил. Дом в виде яйца с колоннами, сказал это ракета.
 - А потом?
 - А потом ты пришла, и вы стали пить чай и скучно разговаривать. Почему вам всегда так скучно было?
 - Нам не было скучно. Нам было уютно.
 - А я видел, как вы целовались. И ещё кое-что…

Раздалось шебуршание ключа в замке, и Костя побежал смотреть, кто пришёл. А я пыталась понять, за что на меня свалилось это новое бедствие, грозящее обернуться катастрофой?

Историю про лего-самолёт я знала от Андрея. Ему нравился Костя, его манера делать всё по правилам даже в ущерб здравому смыслу. «Вы с братом очень похожи – говорил он. – Ты тоже любишь правила. Только Костя идёт до конца, а ты на середине начинаешь бояться и колебаться. Хорошо только, что ваши правила очень своеобразные. С вами никогда не будет скучно». Тогда эти слова мне казались ясно выраженным намерением быть со мной если не всю жизнь, то хотя бы очень и очень долго. Теперь же мне было больно вспоминать их.

Но откуда Костя мог знать про «кое-что»?

Той весной – той волшебной, головокружительной, счастливейшей весной – я отдала Андрею не только свой первый поцелуй.

Это было как раз в тот день, когда Костя застал нас в подъезде. Мне пришлось познакомить с ним Андрея, и Андрей первый раз пошёл к нам пить чай. Мы чинно сидели на кухне, а Костя, устав от наших «скучных» разговоров (мы рассуждали, сходно ли строение зданий и литературных произведений, принадлежащих одной исторической эпохе), пошёл смотреть мультики.

Мы остались наедине. Мы впервые оказались не в верхней одежде, не в школе, не на улице – наедине. Мы поняли это одновременно. Я не думала о Костике. Я вообще ни о чем и ни о ком не думала. Я понимала, что сейчас мы с Андреем сядем рядом и обнимемся. И я боялась, что я заплачу от счастья, или моё сердце выскочит из груди, или что я опозорюсь глупым запахом пота, он увидит вблизи мои прыщи и испугается…

Андрей взял меня за руку, повёл в комнату и усадил на диван. А сам сел на пол у моих ног и стал гладить мои руки.  – Успокойся – прошептал он.  – Я здесь, с тобой. Отчего ты дрожишь?

Он дотронулся до моей щеки, провёл рукой по волосам. Потом – я до сих пор замираю, когда вспоминаю об этом – он расстегнул верхнюю пуговку моей блузки. Потом ещё одну. Я не помогала ему, но и не мешала. Я как будто вышла из своего тела и видела нас со стороны. Сердце щемило, слова и мысли улетучились. Всё происходило будто в замедленном кино. Андрей расстегнул блузку полностью, обнял мои плечи и поцеловал меня между грудей. Его глаза были открыты, но что они видели и куда смотрели? Он снял с меня блузку, сказал «Расстегни» - я расстегнула лифчик, а он снял его с меня. Он сидел предо мной – длинный, нескладный, с затуманенным взором – и созерцал. Мне было слишком страшно увидеть мою наготу в его глазах – и я смотрела на его руки. Андрей, должно быть, тоже боялся ослепнуть, как и я: он вдруг прикрыл мои груди своими ладонями. Они были прохладны и слегка дрожали. Потом он приник ко мне и поцеловал одну грудь… и раздался радостный Костин крик «Мама пришла!!!»

Значит, я даже не услышала, как ключ поворачивается в замке.

Но неужели Костик подсматривал?

Всю следующую неделю я не находила себе места от волнения. Что именно видел Костя? Неужели он теперь будет угрожать мне? И мне придётся терпеть его друзей в своей комнате? Несмотря на то, что мы с Костей жили в детской вдвоём, я считала эту комнату своей. Костя не возражал и днем занимался в зале, а в детскую приходил только ночевать.

Но самое ужасное заключалось не в этом. А в том, что если брат выдаст меня, мне придётся объясняться, выкручиваться, может быть даже врать – и в любом случае говорить с родителями об Андрее. А этого никак недолжно было случиться.

Когда Андрей ушел, я решила, что сохраню воспоминания о нашей любви на всю жизнь. Каждый миг, проведенный вместе с ним, каждое его слово будут как драгоценные камни, лежащие на темном бархате моей печали. Каждый день я выбирала по одному дню из «тогда» - и наслаждалась им, и этот день сиял для меня всё ярче. А когда приходилось возвращаться в «теперь» - я бережно откладывала своё сокровище, чтобы в урочный час к нему вернуться. Я поклялась, что никому не позволю заглянуть в свой тайник: как известно, самое драгоценное – самое хрупкое, и неосторожный взгляд или слово равнодушного человека способно его разрушить. А воспоминание о том дне, когда Андрей поцеловал мою грудь, было самым-самым. О нем я не говорила даже с самим Андреем. И сама вспоминала его как радужные вспышки чувств и картин, только слегка касаясь…

В таких вот грустных мыслях я плелась из школы домой – и чуть было не столкнулась с Костиком и его лучшим другом Яшей. «Соня, Соня! – Костя был так взволнован, что даже не сказал «Сонька идет, сматываемся!», - помоги нам!» - «Что случилось?» - «Вот, у Яши тут верёвочка…»

Оказалось, что, идя из школы, эти два чудика решили поиграть в футбол. Вместо мяча они пинали яшин мешок для обуви. Завязка от шнурка зацепилась сначала за куст, они этого не заметили, и пока демонстрировали друг другу крутые пассы вокруг куста, верёвка так закрутилась,  что отвязать её от куста стало невозможно. На улице было холодно, пальцы у них замерзли и даже не гнулись. Скользкий шнурок-завязка оказался к тому ж очень крепким, и, пытаясь его оторвать, Костя и Яша запутали мешок ещё больше. На вопрос «А нельзя ли просто оставить мешок здесь» они наперебой принялись верещать, что «Его/меня же дома убьют/наругают/больше гулять не пустят».

Я стала смотреть, где у этого шнурка главный узел. Который если развязать, то все остальное освободится само собой. Такого узла не нашлось. Пришлось снять варежки и развязать первый попавший узелок. Костя отошел в сторонку, а Яша всё время терся около меня. «Яша, отойди, ты мне свет загораживаешь!» - «Я не могу отойти!» - вздохнул Яша. – «У меня нога в этом кусте запуталась!»

Тут только я заметила, что коварный шнурок, как та змея, обвился вкруг яшиной ноги, и эта петля накрепко привязала его к кусту.

Минут пятнадцать я дергала шнурок в разные стороны, некоторые узлы даже поддавались, но ни один из них не развязывался до конца. Круговой шнур мешка для обуви не имеет ведь ни конца ни края.

Костя и Яша тем временем успели посинеть. И сама я тоже замерзла. Я попыталась уговорить их бросить мешок – ни в какую. Задача освободить пленника тернового куста казалась неразрешимой. В неясной отчаянной надежде я дернула шнурок со всей силы и повалилась на снег. И услышала над ухом: «Давай помогу, Братец Кролик!»
Только один человек во всем мире понимал всё без слов. И это был он.

Андрей поднял меня с земли. Мгновенно оценил обстановку. «Снимай ботинок, только поскорее! Потом надевай и беги греться к Костику. Мы освободим твоё сокровище».
 
Яша лишь взглянул на Андрея благодарно и преданно. Но снять сам ботинок он не смог. Я развязала ему шнурки, вытянула лапу-ледышку, скатила с неё петлю и кое-как натянула ботинок обратно. Мальчишки тут же дунули к нам. А мы с Андреем остались вызволять мешок.

Если бы я так сильно не замерзла, то, наверное, сделала бы какую-нибудь глупость. Но сейчас мне хотелось только согреться, поесть жареной картошки (которая стояла дома на плите) и выпить какао (да, я как маленькая любила пить какао). Я молчала, заговорил Андрей.

- Я очень рад, что встретил тебя. Здесь встретил. Ты надень варежки, потому что холодно. У меня есть ножницы, обрежу верёвку и завяжу, будет мешок как был. Мне тебе надо сказать… Объяснить.

Андрей действительно извлёк из своей студенческой большой сумки ножницы, обрезал верёвку и принялся связывать её концы. Но шнур скользил в его руках, и узел всё время расползался.

 - Дай мне.  – Я взяла из его пальцев верёвку.
- Да, лучше ты завяжи.

Мы взглянули друг на друга – и бриллиант нашей той единственной встречи наедине засверкал всеми своими гранями. Мы сидели оба на корточках, продрогшие, пытаясь завязать никому не нужный скользкий узел на обледенелой верёвке, в двух шагах от дома Андрея, где наверняка тоже было что-нибудь вкусно-съедобно-картофельное и горяче-какао-шоколадное.

- Соня! – опять начал Андрей. – Я должен распутать всё – вот как этот узел! Я должен всё тебе рассказать! Потому что я так больше не могу!

- Подожди, Андрей. Этот узел ты не распутал, а разрезал. Видишь – теперь мы не можем его даже связать. Он ускользает. – Я приблизилась к нему, очень-очень близко, и на миг мне показалось, что всё вернулось. Я положила руки на плечи Андрея. Он не отстранился, но и не улыбнулся, не обнял меня в ответ.

Где-то внутри меня стало горячо и больно. Что-то оборвалось, но странно – как будто сделалось легче. Все попытки сдержать отчаяние, все старания выглядеть как обычно, всё напряжение прошедшей недели – всё стало далёким, словно осталось в том «тогда». И сам Андрей, милый, добрый, любимый – он тоже принадлежал «тогда». А в «теперь» его не существовало.

- Не надо, не говори ничего. Ты ведь не вернёшься?
Андрей кивнул.
- Ты совсем замерз. – Я взяла его пальцы в свои – я ведь отпускала его, так что можно было – и прикоснулась к ним губами. – Иди лучше домой. И я пойду. Желаю тебе счастья.

Андрей вымолвил одними губами «Спасибо», благодарно, по-дружески обнял меня, вручил мне мешок и пошел к своему дому. А я пошла к своему.

Ну, если быть честной, то я побежала. Потому что Костик и его друг за это время могли слопать всю картошку. А у меня в животе от голода уже образовалась дыра.

Вечером, когда мы с Костей улеглись, он тихонько слез со своего дивана и приполз к моему, чтобы прошептать мне на ухо. «Знаешь, что я хотел рассказать маме?
Помнишь, я разбил её любимую чашку с корабликом? Это на самом деле не я разбил, а твой Андрей! Я хотел, чтобы мама тебя за это ругала! Я целый год молчал, ты только маме не говори, хорошо?» - «Хорошо!» - прошептала я в ответ.
Костя чмокнул меня в щеку и упрыгнул в свою постель.

А я подумала о том, в какой же тугой узел были связаны история с Андреем и моя теперешняя настоящая жизнь. И что я хранила своё сокровище под терновым кустом, который оставлял раны души кровоточить и не давал вздохнуть. И как хорошо, что я выбралась из петли-ловушки, которую сама на себя набросила.