Н. И. Надеждин. Гимны Орфея

ОРФЕЙ ДЛЯ ПОСВЯЩЁННЫХ

В огромном корпусе сочинений Николая Ивановича Надеждина  (1804 – 1856), включающем в себя многочисленные серьёзные статьи литературоведческого характера, имеется также внушительный ряд его учёных трудов по истории, этнографии, географии и статистике. Нашлось в творчестве этого выдающегося труженика науки скромное, но достаточно оригинальное место для применения его творческих усилий для создания стихотворных произведений, оригинальных и переводных. Все они отмечены продуманным выбором; предпочтение отдаётся поэтическим, философским и религиозным произведениям ушедших эпох, с их замкнутой цивилизацией и культурой. Предлагая вниманию наших читателей дошедшие из древности «Гимны Орфея» в переложении и с пояснениями Н.И. Надеждина, мы представляем как те препятствия, возникающие при усвоении архаических текстов, так и необычный язык и слог перевода, приближенный к оригиналу. Но усилия ваши не будут напрасны, они вознаградятся эстетическим и духовным удовлетворением от знакомства с этими орфическими текстами, звучавшими когда-то на таинствах посвящённых в Древней Греции. То, что давно сделалось мифом, было живо связано с действительностью, с природой и умозрительными представлениями мудрых людей, погружённых в искусство ощущать и познавать мир. Орфей, необыкновенный рапсод, слагатель мистических гимнов, он же и первый их исполнитель: играя на золотой лире, полученной им от Солнца-Аполлона, он приводил в движение весь круг посвящённых, участников мистерии. То была божественная песнь единения замысла Создателя и его творений, прославляющих, воскуряющих духом неведомый Источник благости.
«Гимны Орфея» исполнялись в древние античные времена и с веками переменялись, не теряя первородного смысла. Естественно, в позднейшие эпохи люди старались удержать в памяти устной, а затем и письменной, даже то небольшое сокровище, что осталось от былого, цветущего в баснословные века. Гимны эти исследовали учёные, тщательно переводили, стараясь сохранить высокость вдохновения посвящённого в божественные тайны мудрого певца и мистика. Его рапсодии появились в русском переложении в XVIII веке, и делались они с других языков, в основном, с немецкого. Николай Иванович Надеждин, владея древними наречиями, перевёл эти гимны возможно точно, оснащая свой гекзаметр сложно-составной лексикой, употребляемой разве что в текстах сугубо жреческих. Правда, в нашем письменном церковно-славянском языке широко бытовали подобные лингвистические конструкции, но в гражданском обиходе они не прижились и воспринимаются как выспренние. Впрочем, если привыкнуть к ладу трудного стихотворения и постичь глубины, представленные мудрыми посвящёнными на Элевзинских мистериях, то можно и по достоинству оценить качество переведённого совсем молодым учёным.
А Надеждин и вправду был молод. Орфическая поэзия его захватила не сразу, но античность, её поэзия увлекали его со школьных лет. Сохранилась семинарская тетрадь (1818), куда он внёс фрагмент из «Метаморфоз» Овидия в своём переводе. Через два года (1820) Надеждин станет воспитанником Московской Духовной Академии и здесь в полной мере усвоит знания о началах мудрости древних философов и поэтов. Он с упоением слушал рассуждения профессора Ф.А. Голубинского об античной метафизике и философии. На его занятиях немецкого языка слушатели обогащались сведениями из новейших исследований, знакомились с новейшими переводами древних, выполненными в Германии. Вдохновенные чтения профессора философских наук Фёдора Александровича Голубинского (1797 – 1854), его внимательность к студентам, к развитию в них творческих способностей мыслить, быть преданными истине – всё это весьма привлекало студента Н.И. Надеждина в необыкновенном человеке. И они подружились, и поняли один другого. Наставник рекомендует студенту взяться за разработку исследования о значении для Православной Церкви символа Софии, Премудрости Божией. Воспитанник всей душой вник в суть обширной темы, изучил основные источники, написал исследование, ещё раз отличился интуитивным мышлением. Высоко ставил способности Надеждина и другой профессор МДА, В.И. Кутневич (1786 – 1865). Впоследствии он станет обер-священником Главного Штаба, но своему духовному дружеству не изменит.
В 1824 году Николай Иванович Надеждин окончил Духовную Академию и был выпущен со степенью магистра. Определили его преподавателем словесности в Рязанскую духовную семинарию, в которой он когда-то учился и занимался стихотворством. Но ни профессура, ни чисто церковное делание в классах, ни та во многом притворная атмосфера, царившая в заведении, его не привлекали. Молодой исследователь искал выхода из сложившихся обстоятельств. Опора у него имелась одна – его просвещённые наставники, и главный из них – Фёдор Александрович Голубинский. Общались, в основном, через письма. Переписка велась оживлённо, но писем уцелело совсем чуть: в 60-е годы сын профессора Голубинского, пересматривая бумаги отца, многое уничтожил. Уже в наше время, в 1973 году, историк литературы Л.А. Ирсетская опубликовала в 34-м выпуске «Записок отдела рукописей» ГБЛ четыре письма Н.И. Надеждина к Ф.А. Голубинскому, с пояснениями. О чём же эти письма? В июне 1826 года, разъясняя причины укоризненного поведения и неисправность своего служения в Рязанской семинарии, он признаётся: «…Я юноша пылкий и стремительный, удобовозгорающийся и неудобопогашаемый», потому и может пасть жертвой неосторожности. Вскоре Надеждин покинул Рязань и переселился в Москву, где с помощью друзей вошёл в семью Самариных с поручением воспитывать юношу Юрия Фёдоровича, в дальнейшем замечательного мыслителя и славянофила. В этой семье было множество книг, иностранных и отечественных, и Николай Иванович безотрывно читал образцовые сочинения французских и английских авторов, раздвигая и закрепляя свою эрудицию. За два года у Самариных он сильно повысил свою учёность, и теперь в нём созрел историк и литературный критик первой руки. Тогда же произошли в жизни Надеждина знаменательные встречи, и главная из них – свидание с Николаем Александровичем Головиным, в его доме тогда ежеквартально собирался тайный круг Розенкрейцеров высшего посвящения. Такие «Теоретисты» - их во всей Москве насчитывалось с десяток самых стойких и знающих, - создали внутренний Орден, названный Теоретическим Градусом, в него, кстати, входили ещё, кроме Н.А. Головина, и Фёдор Александрович Голубинский, и его родственник, Василий Иванович Кутневич, и Александр Дмитриевич Камынин – секретарь Внутреннего Розенкрейцерского Ордена, а с 1828  года его директор, с этого времени у него в доме и собирались на тайные заседания. Непременными участниками были также Семен Иванович Соколов, чрезвычайно почитаемый священник церкви Воскресения в Барашах, на Покровке, и Николай Александрович Головин, к нему посылал обратиться профессор Ф.А. Голубинский, деятель Внутреннего Розенкрейцерского Ордена.
Н.А. Головин в беседе с молодым учёным заметил редкие творческие дарования и добросовестность, так необходимые для освоения сакральных древностей. Привлёк Надеждина к переводу «Гимнов Орфея» и подбору толкований к ним. На прощание благосклонно вручил публикации немецких масонов с образцовыми переводами этих гимнов, а древнегреческих оригинальных текстов у него не оказалось. Надо было Николаю Ивановичу просить своего наставника одолжить их в Академии или поручить кому-либо скопировать.
И вот «Гимны» получены и переложены Н.И. Надеждиным. Из общего числа 86 выбрано 12 и каждому тексту им даны развёрнутые примечания. Он пишет: «Нам ещё так мало, так мало известен образ мыслей и выражений, употреблявшийся в древних мистериях… Это суть цветы из мира, для нас погибшего, и мы можем судить по ним, сколь прекрасна была весна древности… Тогда поэзия не была игрушкой бездельной фантазии, но откровением высоких божественных таинств! Гимны Орфеевы воспевают всеоживляющую вечную жизнь, дышащую во всех явлениях видимого мира. Сия великая громада представляется в них населённою таинственными живоносными существами: это суть олицетворённые силы природы!.. Им, как орудиям, через которые благоизволит переливаться вечная жизнь, воскуряется фимиам и воссылается хвалебное пение, дабы они ниспосылали молящимся здравие, питание, мир, душевные радости, благочестивый смысл и тихое безмятежное отшествие из мира. Для Орфея истинный Бог был Великий Неведомый; посему он и стремился, с поэтическим одушевлением обнимать Его своею любовию в видимых представителях Его мудрости и благости - в силах природы!». Для 25-летнего, пока ещё не совсем опытного исследователя, становилось очевидным, что для его умонастроения необходимо постижение посвятительских руководств: он признаётся в письме к Ф.А. Голубинскому: «Мне и самому кажется, что Пиитическая настроенность души моей не может иметь благороднейшего и высшего направления, как согласуя нестройные звуки свои с высокою и божественною гармониею древних великих Мудрецов и Поэтов, Жрецов Красоты и Истины!». Николаю Ивановичу, по всему, были известны и старинные отечественные переводы «Гимнов Орфея», что помещались в Екатерининское время в журналах Н. Новикова «Утренний Свет», «Растущий Виноград», «Ипокрена»; в более поздние годы подражания гимнам встречались в творчестве Г.Р. Державина – «Сретение Орфеем солнца», и Н.М. Карамзина – «Смерть Орфеева».
«Гимны Орфея» в переводе Николая Надеждина появились в 1829 году в журнале «Русский Зритель» (ч. V, с. 143 – 169). Вместительные гекзаметры, с включением многосоставных слов, профанам показались ископаемой архаикой. Но наш учёный был серьёзнее и глубже, он следовал немецкому подходу и стремился, не сглаживая характеристические различия, передавать все красоты чужой поэзии, ничего от себя не прибавляя, не сглаживая даже шероховатости слога. И всё же перевод должен быть изящным, энергичным, не повреждая первобытной цельности оригинала. Эти принципы попробовал применить Надеждин в своих переводах Орфея и Горация. Фракийский песнопевец Орфей жил задолго до Гомера, но в его творениях, как они дошли до позднейших веков, уже затрагиваются вопросы о нравственном очищении человека и возможном избавлении от посмертных мучений. Народное суеверие древних греков, мистика и магия, астрология с её верой в предопределения вселяли надежду раздвинуть завесу будущего. К изучению орфизма в новейшее время только приступали, и учёным потребуются большие исследования, чтобы разрешить эти вопросы. Свой же перевод «Гимнов» Надеждин заключил лишь краткими соображениями об этом достоянии посвящённых. Утверждают, что Надеждинский перевод «Гимнов Орфея» по точности и образности не уступает переводу «Илиады» Гнедича. Из новейших поэтов Надеждин перевёл с французского Ламартина.
Появилась и критика, поверхностная, приправленная насмешкой. В журнале «Московский Телеграф» (1829, № 14) Николай Полевой, завистливый недоброжелатель Надеждина, публично издевался над переводами «Гимнов Орфея», - не понимая ни целей, ни языка учёного труда. Самоучка Н. Полевой углублялся в знания как мог, оттого и древности воспринимал через знакомые ему примеры. Опус Орфея «Воскурение Протогону», на взгляд несмысленного критика, переведён виршами, которые разве что отыщутся в бумагах Василия Тредиаковского, профессора элоквенции, осмеянного и забытого. Разумеется, такая выходка «Московского Телеграфа» не осталась без ответа. Ответ на критику Н. Полевого появился на страницах журнала «Атеней» (1829, ч. 4, с. 95 – 103), в котором было сказано: «… переводчика осмеяли без всяких справок», не заявив даже за что. «Выписали только один из переложенных гимнов и отпустили на счет его несколько шуточек… Очевидно Полевой претендовал лишь на удовольствие посмешить читателей, писал неосновательно, без любви к истине, ибо стоит сличить греческий подлинник «Воскурения Протогону» с хорошим немецким переводом и русским переложением, чтобы убедиться в большой точности последнего. Из примечаний и предисловия к гимнам видно, что нашему литератору знакома философия мифологии. Но это для немногих! Всем лишь бросается в глаза странный язык, странные выражения и странный метр перевода. А эта-то странность и составляет его существенное достоинство, которое всякий благомыслящий оценить должен. Переводчик хотел нам представить древнего Орфея в его, так сказать, естественной наготе – истинным Орфеем… Не переводчика вина, если это не всем нравится». И далее в ответе «Атенея» на поверхностную критику «Московского Телеграфа» уже более резко замечено, - что  от литературных судей, кроме способности трунить и балагурить, «требуется еще несколько учености и понятия о приличиях образованного общества».
Да и что ожидать от Николая Полевого, человека внешнего, «профана», «литературного ремесленника», пусть и наделённого талантами предпринимателя и бойкого журналиста. Вводителем Н.И. Надеждина в журнальную словесность в ту пору был профессор Московского Университета Михаил Трофимович Каченовский (1775 – 1842), крепкий консерватор и патриот. Он-то и открыл широко двери молодому критику в свой журнал «Вестник Европы». В номерах 22-23 за 1829 год в этом издании была опубликована большая статья Николая Надеждина «Всем сестрам по серьгам», в которой главное остриё критики было нацелено на литературное лицемерие Н. Полевого и его детище – «Московский Телеграф». «В этом журнале заключается всё, от вероятностей в математике до невероятностей в логике, от санскритской поэзии до пошехонского красноречия… Настоящая всякая всячина!.. Прошу покорно сказать, чего бы он не знал; или, по крайней мере, - чего бы не говорено было со дерзновением в его журнале? Философия, математика, физика, медицина, история, политика, филология, литература, эстетика – ему все совершенно нипочем!». Далее Надеждин как бы беспристрастно заключает: «Не те совсем ныне времена, когда ищущие посвятиться в таинства мудрости должны были осуждать себя на долголетнее молчание, воздерживаться от бобов, чертить беспрестанно геометрические фигуры и брянчать на монохорде! Нынешняя философия не требует ничего, позволяет всё и всё разрешает!.. Философ, как и поэт, должен быть органом вдохновения!».
Досталось Н.И. Полевому и как историографу, к тому времени вышел рыхлый том его «Истории русского народа», о которой он так широковещательно сообщал в своём журнале. Надеждин решительно отмёл притязания Полевого на его трактовку истории русского народа и историю Государства Российского, при рассмотрении их раздельно, не учитывая монархического устройства. «Сколько наделала она шуму и гвалту, не успевши еще проклюнуться на свет Божий! Редкий журнал – даже в наше шумное время – позволяет себе так отважно захваливать себя и свой хлам по заранкам!.. Великие же творения, назначающиеся не для эфемерной славы, зачинаются, созревают и спеют в безмолвной тишине – во глубине скромного самопогружения и благоговейного смирения перед истиной». Впоследствии Николай Иванович благожелательнее оценил второй том «Истории» Полевого, и всю деятельность этого журналиста в целом.
Покровительство старого учёного М.Т. Каченовского было благотворным для молодого исследователя. Он не только приласкал Н.И. Надеждина в своём журнале «Вестник Европы», всевозможно опекая, но и натолкнул его на стезю учёного, предложив магистру подготовить докторскую диссертацию с тем, чтобы потом занять кафедру в Университете, где Михаил Трофимович пользовался безграничным авторитетом. Тему докторской диссертации обсудили совместно, и рассматривать в ней надо происхождение, природу и судьбы поэзии романтической. Написать её и защитить необходимо на латинском языке, которым Надеждин владел превосходно. Так всё и произошло.
Но вернёмся к его тайным наставникам, ведь связь с ними не прерывалась, хотя и несколько ослабла. И тому были причины. После царского запрета масонских лож повсеместно в России, письменной подписки от чиновников всех уровней об отречении и заверении о невступлении в Ложи в дальнейшем мистическое движение это пошло на спад. Розенкрейцеры между собой общались преимущественно только лично, не заводя лишних знакомств. Работа мастерских лож прекратилась, и только теоретисты своего сугубо тайного Ордена собирались узким кругом, и заседания их носили поучительный характер: глубже осваивали теоретическое наследие предыдущих поколений крупнейших деятелей Ордена, прорабатывались источники учения, отечественные и западные. Не сходило со стола досточтимых братьев главное сокровище мудрости – Библия, толкования к ней великих предшественников также оберегались свято. Скрытная жизнь ещё больше ужесточилась с воцарением Императора Николая Павловича. Он ненавидел в ложах инакомыслие и обязал чиновников, не обходя и самых высших, по второму разу давать подписку о невступлении в масонские ложи. Накрепко было запрещено в печати даже упоминать о масонах. Люди даже в семье боялись произносить это сакральное имя, посвящённые изъяснялись между собою знаками и символами. Подавленная атмосфера среди посвящённых хорошо показана в очерке Ивана Александровича Гончарова «На родине»: это из быта Симбирска, города славного, просвещённого, в его окрестностях даже масонский храм был поставлен. А тут тяжелейшая реакция.
Члены Внутреннего Розенкрейцерского Ордена, несмотря на внешние угрозы, проводили свои собрания всё же регулярно. В период с 1824 по 1834 собирались 169 раз, на них произносилось 566 речей. Директором Теоретического градуса с 1828 года был Александр Дмитриевич Камынин, он же был его секретарём с 1820 года. Старший шотландский мастер – священник Семён Иванович Соколов, член ложи Василий Иванович Кутневич, профессор Московской Духовной Академии, из той же богословской Академии и Фёдор Александрович Голубинский. Ложа называлась «Ищущие Манны». Её оратор (С 1817) Николай Александрович Головин, к нему-то и направлен был под патронаж Николай Иванович Надеждин. Все они вместе, будто единая семья, восприняли его как человека талантливого, склонного к наукам. Но ни о каком посвящении в
Розенкрейцеры пока и речи не было. Требовалось усвоить «Пастырское послание» к истинным и справедливым свободным каменщикам древней системы и «Предварительное понятие к познанию натуры». И, конечно, надо было усвоить то, что писалось в «Воззвании к человекам о последовании внутреннему влечению Духа Христа». Все эти масонские наставления ещё недавно рассылались открыто Комиссией духовных училищ. Но то Александровское время прошло, теперь требуется скромно и скрыто укреплять Теоретический Градус новыми переводами драгоценных руководств. Вместе с Ф.А. Голубинским Надеждин начинает трудиться над переводами «Статутов Розенкрейцерских» и «Посланий об истлении и сожжении всех вещей» - труды немецких мистиков. В письме к своему наставнику Ф.А. Голубинскому он упоминает эти сочинения, естественно, зашифровано. О присылке ему на просмотр своей докторской диссертации о романтизме Николай Иванович сообщил так: «Как доказательство Вашего ко мне расположения и участия в ходе моего умственного воспитания, я желал бы,  однако, и поранее видеть Ваше мнение о представленном Вам труде моем. Кому лучше и вернее судить о нем, как не Вам, бросившем первые семена в первую родотворную влагу, из которых развился он?.. Произнесите Ваш приговор без лицеприятия, но с любовию. Это две вещи, коих я не могу ожидать ни от одного из судей моих!..». (Письмо от 3 мая 1830-го). Защита диссертации в Университете состоялась 22 апреля 1830 года. В этом же письме Николай Иванович смел надеяться, что достолюбезнейший благодетель и наставник примет в Троицкой Лавре его друзей, историка Михаила Петровича Погодина, поэта «с кипящею душою и клубящимся воображением» Николая Михайловича Языкова и почтенную Авдотью Петровну Елагину с сыновьями, чтоб поведать им о святой обители. Перед их паломничеством к  преподобному Сергию Надеждин писал Погодину: «Помни, пожалуйста, что ты будешь не просто с попом иметь дело, а с человеком, которому подобного я ещё по сю пору на Руси не видывал… Мне, право, хочется сблизить тебя с этим человеком». Паломничество получилось на славу, о чём М.П. Погодин скажет в письме к С.П. Шевырёву 15-го мая: «Был я у Троицы, любезнейший мой Степан Петрович, ходил пешком с Елагиными и Языковым…». К слову, знаменитый салон А.П. Елагиной, где собирались молодые славянофилы, охотно посещал одно время и Надеждин.
Последнее письмо к А.Ф. Голубинскому из тех, что дошли до нашего времени, было послано Николаем Ивановичем 25 апреля 1838 года из Вологды, где он, ссыльный, дожидался окончательного освобождения. Читаем: «Позвольте же мне отблагодарить теперь Вас извещением, что я наконец, по благости Божией, получил Всемилостивейшее прощение великодушного Монарха, с полным забвением всего прошедшего, с разрешением жить всюду, где пожелаю!.. Во мне есть какая-то тайная уверенность, что Ваши общие молитвы, пролитые недавно в стенах незабвенной колыбели моего духовного рождения, не остались без влияния на такую скорую, почти неожиданную перемену моей судьбы. Много может молитва, споспешествуемая любовью!». Из ссылки Н.И. Надеждин выехал, как только просохли дороги после половодья.
Мы кратко рассказали о посвятительской поэзии древних. И Орфей для посвящённых, как давний поэтический памятник, позволил несколько порассуждать о его русском переводчике и о судьбе мыслящих людей в атмосфере непонимания и подозрительности. В Розенкрейцеры Н.И. Надеждин не был посвящён, но как выдающийся разносторонний отечественный учёный он вполне состоялся.


А.Н. Стрижев, М.А. Бирюкова.


*


Николай Иванович Надеждин

ГИМНЫ ОРФЕЯ

(журнал «Русский Зритель». 1829 г., Ч. V. № XVII – XX)


Старинное собрание 86 гимнов, дошедшее до нас, вместе с некоторыми другими стихотворениями [1], под именем Орфея, представляет драгоценный остаток древней мистической Феологии и поэтического Природоведения. Как старо или молодо каждое из сих песнопений? Одолжены ли они бытием своим действительно тому Фракийскому Орфею, о котором древняя Мифология рассказывает столько прекрасных басней [2]? Или не позднейшему ли какому-нибудь мистическому поэту? Даже полно можно ли считать их произведениями одного и того же песнопевца? Не есть ли это собрание песней многих поэтов? Кто бы сии последние могли быть? Кем собраны они, и какая была судьба их? Что составляет их собственное достоинство и отличительный характер?.. Удовлетворительное разрешение сих вопросов требует слишком обширного исследования, коего результаты могут быть однако возведены к следующим весьма вероятным положениям:
1) Ещё в прекраснейшие дни Греческой древности существовали песни Орфеевы, которые, конечно, имели сходство с нашими и певались обыкновенно при таинствах или мистериях. Павзан. IX. 30. Плат., и другие.
2) Сии песни естественно должны были составлять исключительное достояние Посвященных и, следовательно, не прежде могли сделаться гласными и всеобще известными, как по уничтожении таинств.
3) Хотя во всё продолжение существования таинств, установленных Орфеем, подлинные песни Орфеевы были передаваемы и сохраняемы: несмотря на то, весьма вероятно, что большая часть их для нас погибла; что те, кои могли уберечься, потерпели великие изменения; что позднейшие Мистагоги подвергали их многим преобразованиям или даже заменяли новыми подражаниями; и что, следовательно, в том, что дошло до нас, слышен только отголосок древней таинственной лиры Фракийского песнопевца.
4) Если обратить внимание: со стороны мыслей - на логическое образование и иногда слишком нагое выражение философических понятий; со стороны поэзии - на аллегорическую отделку, на отзывающуюся новизною пламенность, чувствительность и напряжённую возвышенность, на сие слишком бесформное объятие бесконечного, принадлежащее временам позднейшим; со стороны изложения - на очевидную моложавость языка и нечистоту просодии: то нельзя не признаться, что настоящее собрание Орфеевых таинственных песнопений заклеймено глубоко печатью тех времён, в кои дух древней Еллады уже состарился, и Поэзия уступила место Науке.
5) Сродство веющего в них духа с Неоплатоническою и Стоическою философиею даёт повод подозревать, что сии последние имели на них деятельное влияние: хотя, конечно, невозможно утверждать, чтобы всё то, что находится в них сходного с позднейшими мудрованиями, не могло произойти ранее.
6) Не должно также забывать и того, что известные черты, кои кажутся нам признаками новости, могут быть следами глубокой древности и оригинальности; и что весьма трудно изрекать решительный суд о вещах, для которых мы имеем так мало пунктов сравнения. Нам ещё так мало, так мало известен образ мыслей и выражений, употреблявшийся в древних мистериях! - Даже - поелику крайности часто соприкасаются - даже очень возможно, что, путешествуя в древнем Еллинском мире, немудрено набресть на явления, кои в позднейших веках после долговременного забвения, снова воспроизведены были и приняты заново. Так - обращаясь к вещам самым маловажным - древний поэтический язык эпопеи имеет то общее сходство с новейшим языком придворного этикета, что и тот и другой нередко возводит свойства предметов на степень существ, или имена прилагательные превращает в существительные, поставляя лицо при них в родительном падеже; там: сила Иракла - есть сам Иракл; у нас: Королевское Величество, Княжеская Светлость — суть сами Король и Князь.
7) Сии песни, сколь ни утомительными могут казаться по чрезмерному изобилию, с коим расточаются в них эпитеты - драгоценны не только для Антиквария, но и для всех любящих прекрасное и высокое в природе и искусствах. Это суть цветы из мира, для нас погибшего: и мы можем судить по ним, сколь прекрасна была весна древности, коей одолжены они бытием своим. Тогда Поэзия не была игрушкою бездельной фантазии, но откровением высоких божественных таинств! Гимны Орфеевы воспевают всеоживляющую вечную жизнь, дышащую во всех явлениях видимого мира. Сия великая громада представляется в них населённою таинственными живоносными существами: это суть олицетворённые силы природы!.. Им, как орудиям, чрез которые благоизволит преливаться вечная жизнь, воскуряется фимиам и воссылается хвалебное пение, дабы они ниспосылали молящимся здравие, питание, мир, душевные радости, благочестивый смысл и тихое безмятежное отшествие из мира. Для Орфея истинный Бог был Великий Неведомый; посему он и стремился, с поэтическим одушевлением, обнимать Его своею любовию в видимых представителях Его мудрости и благости - в силах природы!
Предлагаемые здесь переводы стоили великих трудов. Надлежало бороться с упорностью нашего языка, отученного от составления сложных слов, бывшего прежде столько свойственным языку Славянскому. Ещё большая трудность предстояла - уместить сии многосоставные слова в измеренной рамке экзаметра. Много пособило однако переводчику соображение с Немецкими переводами некоторых из сих гимнов, помещенными в давнишнем Немецком Журнале: der Lihtbote, издававшемся во Франкфурте на Майне, 1806. Издания, кои имел он под руками, были следующие: 1) Древний Сборник Греческих стихотворений, без заглавного листа и общего названия. Venetiis ex officina Frarrea, 1593. 2) Orphica, Procli Hymni, Musaei carmen de Hero et Leandro, Callimachi Hymni et Epigrammata. Editio Stereotypa. Lipsiae. Ad ductum Hermanni.
Пpимечания:
[1] Сии другие стихотворения суть: <…> и некоторые отрывки, уцелевшие в других писателях.
[2] Кто не знает о чудесной силе игры Орфеевой, о его нисхождении в ад за Евридикою, столь прекрасно воспетом Виргилием, о его путешествии с Аргонавтами, о его злополучной и трогательной смерти?


BOCKУPEHИE ПРИРОДЕ

Ароматы

О всехудожная матерь, благая богиня, Природа,
Живоначальный (1), верховный, вседейственный демон (2), царица,
Всеодержащая, неодержимая, кормчий всезрящий,
Всесамодержица, первоверховная, чтимая всеми,
Первенец вечности вечный, мать славная славных издревле (3),
Нощи сопутница дивная (4), светлая, полная таинств (5),
Мирно текущая в присном безмолвии тихой стопою (6),
Чиноначальница горних святая (7), конец бесконечный (8),
Общая всем и едина общения чуждая вечно (9),
Самоотец, без отца, мощь (10) всюду точащая радость,
Цвет присноюный, ум горний, любви всеспрягающий узел,
Вождь всех, глава всех, всем пищу и жизнь подающая дева,
Самозаконная правда (11), Харит всеименная прелесть (12),
Власть предержащая небо и землю и бездны морские,
Злым нестерпимая горечь, покорным (13) премирная сладость,
Всераздающая мудрость, всецарственный домовладыка,
Тук и масть спеющей жизни, всеразрешитель созревшей,
Ты всех отец, всех и мать, всех нежный водитель и пестун,
Всеродотворная благость, всеплодный во время (14) дух ЖИЗНИ,
Зодчий всехитрый, всеобразующий, демон державный,
Вечный вседвижитель (15), многосоветный, всеведущий разум,
Вихрями бурными присноклубящая ток быстротечный (16),
Всеувлекая и всеобращая преобразительной дланью (17),
Дивно-престольная, вечных судеб непреложный свершитель,
Мощная, грозная (18), первовладычица скиптродержавных,
Всенизлагающий, неумолимый рок, дышащий пламень (19),
Неистощимая жизни пучина, негиблющий промысл;
Все принадлежит тебе: ибо ты одна все устрояешь:
И, в благодатный сей час, тебя, о богиня! молю я,
Здравие, мир и преспеянье ниспосылать всем обильно!


Примечания:
(1) <…> Так читает Немецкий переводчик Орфеевых гимнов, Мейер, производя сие слово от <…> возбуждаю, воодушевляю. Геснер читал здесь: <…> делательница, основываясь на подобном эпитете, приписываемом Афине: <…>.
(2) Слово: демон, несмотря на усвоенное ему в нашем языке недоброе знаменование, удержано здесь по недостатку другого слова, которым бы можно было вполне выразить Греческое слово: <…>. Происходя от коренного слова: <…> знаю, ведаю - слово сие, составляющее любимый эпитет богов у Орфея, постоянно указываете на ведение, как на неотъемлемую черту личности, коея покровом древняя Мифология облекала все обоготворенные ею силы природы.
(3) <…>. Все великие и дивные мужи, украшавшие древний мир - эпоху полу-богов и героев, были неоспоримо любимые первенцы природы, кипевшей тогда неистощенною еще полнотою юной жизни.
(4) Геката или обоготворенная луна составляла для древних символ природы, коея творческие действия совершаются во глубине сокровенного безмолвия, в недрах таинственной нощи.
(5) Природа есть святилище горних таинств. Её явления суть священные иероглифы, в коих око мудрого разгадывает таинственные судьбы вечности, облекшейся ризою времени.
(6) Продолжение олицетворения таинственной деятельности великой богини - природы, под многознаменательным образом кроткого и безмолвного течения мирной царицы нощи!
(7) <…>. Боги, как олицетворенные силы природы, образуются по её непреложным законам в стройный и гармонический чин или порядок, коего прекраснейшее произведение есть действительный мир (<…>).
(8) Она оканчивает непрестанно все и сама никогда не кончается.
(9) Кто разделяет её неисследимые советы? Кто осмелится наименовать её своею сестрою или супругою? Ни один смертный не может подъять её таинственного покрова. И между тем она присуща всему и во всём является.
(10) <…>. Мощь, исполненная благости - добродетель, не как нравственное совершенство, но как сила.
(11) Она одна есть закон для всего и даже для самой себя; её непреложные уставы изрекаются ею самою.
(12) Venustatum Suada — у Скалигера. Бесчисленно разновидными кроткими ласками она манит все к своим целям.
(13) Повинующимся её мудрым уставам.
(14) Природа есть мудрая и прозорливая матерь, знающая всему своё время: её плоды всегда зрелы и спелы.
(15) Начало всемирного движения, primum mobile.
(16) Безбрежный океан вещей и явлений, непрестанно волнуемый и клубимый вихрем всеизменяющей преемственности! - Какое высокое изображение царства природы!
(17) Дивное волнение великого океана существ природы древний отец поэтов умел изобразить дивно-составленным словом: <…>. На нашем языке слово сие равносильного иметь не может, и посему заменено перифразом.
(18) <…>. Грозно-ревущая, в своих ужасающих явлениях - орудиях горней кары.
(19) Животворящая теплота, живоносный огнь - начало вещественной жизни.



ВОСКУРЕНИЕ ПРОФИРЕЕ
Стиракс (1)

Призри, богиня всечтимая, всепрепрославленный демон,
Деторождения скорби кротящая, брачных лож сладость,
Слабых помощница жен, чадолюбная, полная ласки,
Родотворящая, смертным отрада в скорбях, Профирея (2)!
Ключедержавная, благопоспешная, нежная мать всех,
Мирных семейств покровительница, собеседница пиршеств,
Пояс решащая дев, сокровенная, зримая всюду (3),
Детородящих делящая скорби и радость родивших!
О Илифия (4), лютых страданий кротящая горечь!
Ты составляешь одна чревоносящих отраду:
Ибо в тебе они горьких забвение мук обретают!..
Артемида Илифия (5), добльственная Профирея!
Призри, благая, на нас! ниспосли благодатно нам племя
И сохрани, как всегда сохраняешь и всюду!


Примечания:

(1) Орфеевы гимны вообще называются воскурениями (<…>); поелику пение их обыкновенно сопровождалось благовонным курением в честь воспеваемых ими богов. Над каждым из них находится также и имя вещества, коим курить надлежало. Здесь это вещество есть стиракс (<…>).
(2) Профирея, на древнем мифическом языке, есть символ всеродной силы природы, коея наиторжественнейшее проявление есть рождение человека. Это Римская Люцина (Lucina).
(3) Сокровенная - в самой себе; зримая всюду  - в действиях.
(4) Греческое имя Илифия (<…>) происходит от глагола: <…> иду, прихожу, и означает действенное соприсутствие всеродной силы природы при вхождении в жизнь человека.
(5) Многие из древних признавали Илифию особенною богинею и почитали её дочерью Иры. Пиндар. Нем.; Омир. Ил. п. 187. Но обыкновеннее смешивают её с Артемидою, или олицетворенным образом луны, коея таинственное влияние на образование и рождение человеков составляло предмет верования для древних. <…> Плут. Симп. III. 10. См. Платон. Феетет. Каллимах. Гимн. Диан. У Римлян Люцина смешивалась иногда с Юноною. Дион. Галикар. о Древн. Римск. IV. 12. Цицер. о Естест. бог. III. 27.



ВОСКУРЕНИЕ НОЩИ

Головни (1)

Нощь, богов и человеков родительницу, воспеваю:
Нощь всех начало: ее мы именуем Кипридой (2)!
Призри, благая богиня, сапфирная, звезднозлатая,
Дремлющих сладко пустынь и безмолвныя тиши подруга,
Мудрая (3), кроткая, всенощно-бдящая, мать сновидений,
Врач благодатный душевных скорбей, утомленных отрада,
Всем вожделенный сои льющая, сумрак златый, быстротечный,
Пол полноты (4), то земли, то небес достояние горних,
Круговращаясь, игриво текущая в недрах воздушных,
То преисподним свет льющая, то нисходящая снова
В пропасти ада, по вечным судьбы непреложной законам!
Днесь, о блаженная, всевожделенная, Нощь всеблагая,
Всеблагодатная, наших молитвенных песней вонми глас,
Благопоспешно снидь и прожени от нас ужасы мрака!


Примечания:

(1) Разумеется - из благовонного дерева: кедровые бруски и т.п.
(2) Нощь (<…>) на мифическом языке имеет многие смыслы. Иногда она означает обыкновенную ночь, противоположность дня; а иногда - исконную перво-нощь, тьму над бездною вод, хаотическую материю; а посему - матерь всех вещей и даже самых богов или сил природы. Киприда или Венера есть только другое имя одного и того же понятия: страждущее начало и основное перво-вещество всех существ. Египетское имя её есть Афор. Даже и обыкновенная ночь является родотворною Кипридою: поелику в её священном безмолвии зачинаются и предуготовляются величайшие таинства природы.
(3) По разумению Геснера, Греческий эпитет <…>, приписываемый здесь нощи, не столько означает радость, сколько мудрость, или точнее, благомудрие - в силу коренного своего словопроизводства. Посему слово сие есть не что иное здесь, как синоним слову: <…>, коим Греки называли ночь, как время, наиболее располагающее к мудрости и глубокомыслию.
(4) Т.е. половина суток, составляющих полное целое.



ВОСКУРЕНИЕ УРАНУ

Ливан

Всеродотворный Уран (1), неветшающее звено мира,
Перворожденное искони всех начало, конец всех,
Космос отец (2), шаровидно отвсюду объемлющий землю,
Светлый блаженных богов чертог, вихреобразно кружимый,
Земно-небесный, над всеми поставленный бодрый блюститель,
В лоне носящий святые уставы всевластного рока (3),
Неодержимый, всесущный, лазурный, лепообразный,
Кронов всезрящий сын (4), демон блаженный, всепревознесенный!
Призри и жизнь новосвятимому благочестную даруй!


Примечания:
(1) Уран есть символ творящего начала природы, из сочетания коего с Реею, как творимым началом, образовался весь сонм существ. Это олицетворенный образ неба, как блаженной отчизны животворящих невидимых сил, таинственно и вседейственно оплодотворяющих мать-землю.
(2) На мифическом языке Уран есть мужеское, действующее, осеменяющее - Рея женское, страждущее, осеменяемое начало вселенныя.
(3) Даже самое видимое небо составляло для древних таинственный свиток, в коем непреложные уставы судьбы изображены неизглаждаемыми яркими буквами.
(4) Уран и Рея суть дети Хроноса, или овременившейся вечности.


BOCKУPEHИE ПРОТОГОНУ

Смирна
О Протогон (1)! двоесущный (2), великий, эфиробежный,
Яицеродный (3), крилами златыми носимый! Тебя призываю!
Вологласный (4), и смертных и бессмертных начало,
Свет препрославленный, всепоклоняемый Ирикапсон (5),
Неизреченный, таинственный, звукородитель, цвет яркий (6),
Мрачную мглу разгоняющий присно-златыми очами,
Всюду парящий на быстрых крилах по обителям мира,
Девственный свет лия! И по сему я тебя величаю Фанисом (7),
Круглооким Антавгисом (8), царедержавным Приапом (9)!
Сниди ж днесь, мудрый, благий, животворный, к нам радостотворно
На совершение таинств всепразднественных, дивных, священных!

Примечания:
(1) Сей гимн, по сознанию мудрейших испытателей древности, принадлежит к наитемнейшим; и между тем предмет его неоспоримо составляет свет, первородный (<…>) сын хаотической перво-нощи. Тогда как сия исконная перво-матерь существ именуется Венерою, свет есть оный животворящий Амор или Ерос (<…>), окриленный дух всесдружающей любви, торжественно носящийся над неустроенной бездною борющихся элементов. В Египетской Мифологии Ффасу предоставлена сия таинственная деятельность.
(2) Перво-свет, как и вся природа в своих явлениях, двоесущен, или точнее, двупол (<…>): поколику двойственность есть существенный закон бытия феноменального. Quicquid existit est synthesis oppositorum.
(3) Произникший из великого первобытного яйца, означавшего на иероглифическом языке Египтян первобытную хаотическую материю.
(4) <…>. Герман читает вместо сего слова, находящегося в самом древнейшем издании Орфея (Venet. 1593): <…>, без всякой основательной причины и под несправедливым предлогом: viат monstrante codice Foss. Там напротив стоит: <…>, изуродованное слово, указывающее скорее на пропуск слога <…>, чем на чтение Германово. Понятие звучности нимало не несовместимо с понятием света: древняя мистическая физика имела уже предощущение о тождестве начала света и звука.
(5) Весь стих сей в древнем издании читается совершенно иначе: <…>.
Ho сие чтение, нарушающее самый стихотворный метр, естественно должно уступишь чтению, восстановленному Мейером (Blaet. f. hoeh. Wahr. Т. 1. p. 318): <…>.
Дело только состоит в открытии настоящего значения последнего весьма странного слова: <…>, или <…>. Геснер переводит оное: den gefeyerten Fruehlingsgaertner; но гораздо может быть справедливее производить оное с de Rossi (Etymol. Aegypt. p. 53 ) от Коптского Erkepai - жзнодавец, животворитель. Сн. Creuzers Symbolik, Th. III, S. 308. Что ж касается до первого слова, коим начинается стих: то перемена <…> на <…> опирается на достаточных внешних и внутренних критических основаниях. Напротив, Германово чтение: <…>, слишком натянуто и дипломатически невероятно.
(6) Отношение света к миру растений и цветам очень понятно.
(7) <…> - являющийся и начало всякого явления.
(8) <…> - яркий, блестящий.
(9) <…> - бог садов, сын Вакха и Венеры - начало оплодотворения.



Г И М Н  Г Е К А Т Е (1)

Славлю Гекату (2) драгую, путей и распутий царицу (3),
Горнюю, дольнюю, моредержавную, лепозлатую,
Мирных подругу гробов, сликовательницу душ усопших (4)
Рьяную, любопустынную, страстную к быстрым еленям,
Мракодружную ловчую (5), властную неодолимо,
Волоносимую, ключехранительницу всего мира,
Деволюбивую деву, царственную гор подругу!
О! соприсутствуй молящихся священнодействию, дева!
Пастыря дух исполняя чистым веселием присно!


Примечания:

(1) В древнем издании Орфеевых стихотворений гимн сей соединялся неразрывно с молитвою, посвященною Орфеем Мусею и составляющею как бы вступление в его гимны. Посему он и не имеет заглавия, подобного прочим. В Германовом издании он составляет первый Гимн, под заглавием: <…>.
(2) Геката есть олицетворенная луна, сестра и сопутница животворного Илиоса. Имя её происходит от: <…>, далеко, и означает дальнометность стрел её.
(3) Пути и распутия состояли под благодатным покровительством Гекаты и украшались её жертвенниками; вероятно потому, что в знойных странах Востока путешествия совершаются обыкновенно под прохладным покровом ночи, при дружественном сопутствии луны.
(4) Между мирным светом луны, борющимся кротко с нощными мраками и временным усыплением бессмертных душ в мрачных недрах безмолвных могил - находится некое таинственное соотношение, легко постигаемое чувством и воображением. Отсюда - на поэтическом языке всех времён и народов - луна есть подруга гробов, царица теней, мать призраков.
(5) Лунные ночи наиболее благоприятны охоте. Отсюда - охотничий костюм, коим древняя Мифология облекает Гекату.



BOCKУРEHИE РЕЕ

Ароматы

Рея (1) державная, многообразная дщерь Протогона (2),
Священноральным ярмом волов единящая выи (3),
Тимпаношумная, кимвалозвучная, бурная (4) дева,
Мать Олимпийского эгидоносца, владыки Зевеса (5),
Лепообразная, чтимая всеми, супруга блаженная Крона (6),
Диких утёсов и шумных, неистовых воплей подруга
Браннозвучащая, яростнобурная (7), мироцарица,
Лестию спасшая все (8), всеразрешительница и всеначало;
Ты и бессмертных и смертных едина блаженная матерь:
Ибо тобой рождены и земный дол и горний свод неба
И море; ты вихрями дышишь, царица воздушная бега (9)!
О! преклони ж к нам, благая богиня, свой взор благодатный,
Мир нам посли и излей на нас непреходящие блага,
Грех же и смерть прожени далеко за пределы вселенной!


Примечания:

(1) Рея есть символ природы вообще, и в особенности - земли. Сие последнее значение имеет она в символике древних преимущественно тогда, когда смешивается с Цибелою.
(2) Протогон есть символ первосвета: природа есть дщерь его.
(3) Сей стих в нашем экземпляре читается следующим образом: <…>.
Ho сие чтение не представляет совершенно никакого смысла; поелику слово: <…>, означающее: кровь, ни в буквальном, ни в переносном смысле не может иметь никакой связи с представляемыми здесь понятиями и образами. Мейер читал вместо <…> - <…>, узел, союз, петля, и потому перевёл стих сей так:
Die du das heilige Farrengespann mit dem Joche beherrschest;
я старался удержать в своём переводе тот же самый смысл. Но между тем сам Мейер сознаётся, что другие читают здесь вместо <…>, не <…>, а <…>, колесница, возница; что однако кажется несовместным со всеобщепринятым в древности изображением Реи, коея колесница влечется не волами, а львами. Герман хотел разуметь под словом: <…> - плуг или рало; но сие изъяснение, впрочем, довольно натянутое, совпадает с принятым у Мейера смыслом: и посему чтение Мейерово, как более обыкновенное и способнейшее к лёгкому и естественному изъяснению, кажется, заслуживает предпочтение.
(4) Празднества в честь Реи совершались всегда при звуке тимпанов и кимвалов с буйными и неистовыми воплями.
(5) Сего стиха недостает в нашем экземпляре.
(6) Рея - супруга Крона, по древней Мифологии: это символ сочетания природы с временем, произведшего рождение всех вещей.
(7) Оргии Реи совершались преимущественно на диких и пустых утёсах. Природа, коея она символ, является везде благодетельною и достолюбезною; но на горах и в пустынях она облекается ужасами премирного величия и внушает благоговейный страх и трепетное изумление. Туда-то стекались шумные толпы празднующих: и дикие, буйные вопли, сопровождаемые звуком музыкальных и бранных орудий, оглашали пустынные холмы в честь грозной всематери - природы.
(8) Известное баснословное предание о спасительном обмане, посредством коего Рея спасла детей своих от ярости всепожирающего Крона.
(9) <…>, любительница бега, беголюбивая: я перевёл сие слово выражением: царица бега, которое уже введено в наш язык и означает точно сие же самое понятие. Здесь очевидно изображаются атмосферические явления природы.



ГИМН КУРЕТАМ

Горние лики Куретов (1), скачущие в строях бранных,
Вьющиеся, стопозвучные, шумные гости утёесов,
Лиробряцающие, легконожные, чуждые лада (2);
Ликовожди светлогласные, оруженосные стражи,
Спутники матери горолюбивой (3), жрецы буйных Оргий:
Благоприятно к нам снидьте на глас наших радостных песней
И благодатным на пастырей оком всегда призирайте!


Примечания:
(1) Кажется, что Куреты древней Мифологии суть не что иное, как олицетворенные ветры. Сим легко изъясняются все символические эпитеты, здесь им приписываемые.
( 2 ) <…>, несоблюдающие рифма, меры, лада к своих воплях и движениях.
( 3 ) Это Рея, обыкновенно сопровождаемая Куретами в древних Мифах. Она именуется <…>, любящая горы до безумия, горонеистовая, горобеснующаяся.



ВОСКУРЕНИЕ  ЗВЁ3ДАМ

Ароматы

Звезд (1) небесных святый свет днесь призывать я дерзаю,
Благоговейные песни горним духам воссылая!
Звёзды небесные, мрачныя нощи любезные чада,
Кругообразно виющиеся окрест горнего трона,
Светлозлатые, огнистые, всеродотворные присно,
Рокочреватые (2), вседержащего вестницы рока,
Правящие по велениям вышним стези земнородных,
Седмосветлые (3) очи, стрегущие мир из стран горних,
Земнонебесные, неутомимые в пламенном беге,
Нощи сквозь мрачный покров прозирающие непрестанно,
Блеск искрометный лиющие (4), зоркие спутницы мрака:
Снидьте к нам, в священнодейственный час назидающих таинств,
И начинаемый путь благих дел благодатно свершите!


Примечания:
(1) Здесь призываются Звёзды, как обладательницы низшей натуры, как представительницы рока и устроительницы времён, ради благодетельного их влияния на мир, преимущественно оказывающегося в часы совершения таинств.
(2) <…>, роконосные, роковые. Мейер перевёл: schicksalschwangre: и я осмелился, по примеру его, составить подобное Русское слово, которое точь-в-точь выражает смысл Немецкого и силу Греческого слова.
(3) Это, конечно, относится собственно к так называемым семи планетам.
(4) <…>, собственно: испускающие блёстки подобно мрамору. У Мейера просто: Flimmernd mit regem Geschimmer.



ВOCKУPEHИE ОБЛАКАМ

Смирна

Сонм облаков (1) плодотворных, воздушных, блудящих по небу,
Дожденосящих, гонимых по тверди дыханием ветров,
Громочреватых, пламенометных, ревущих, всевлажных,
В лоне воздушном клубящихся грозно с грохотом ярым,
Вихрями реемых всюду, рокочущих в бурных раскатах:
Вас я молю, росоносные! кротким дыханьем зефиров
Плодообильные ниспосылать дожди на мать - землю.


Примечание:
(1) Орфеев Панфеизм, уже искажённый, опоэтизированный (облечённый в пиитические формы) останок древнего таинственного учения, обоготворяет не только все силы природы, но и все её явления. Посему и самые облака суть для него превышеземные силы, коим подобает воскурение. Подобные олицетворения имеют цену только как игривые мечты фантазии и как опыты того неподражаемого искусства, с каковым Греки умели сообщать прекрасную оболочку искажающимся останкам древней мудрости.


Подпись: Н.Н.

Подготовка текста М.А. Бирюковой.