День 3Д беседа шестая

Чистое небо обещало морозный рассвет. В прогалинах по краю дорожки вчерашний дождь подернулся невесомой стеклянной ретушью, сквозь которую были отчетливы видны ярко-зеленые ростки речного тростника. Архитектор медленно шел вдоль канала, но глядел не на безмолвные отражения домов и деревьев, а именно на эти прогалины, в которых то тут то там ростки тростника пронзали хрупкую наледь, словно раскрывая тайные укрытия неведомых речных собратьев морских ежей.
Там, где канал приближался к заливу,  дома заканчивались, и оттуда открывался вид на злаковые поля, местами обрамленные живыми изгородями. Утренний туман стелился очень низко, создавая потустороннюю фантасмагорию, в которой неземные существа, приняв миролюбивый образ артишоков, сходство которых с чертополохом лишь выдавало их двуличность, подкрадывались к самым ногам, да так, что архитектор, притягиваемый языками тумана в эту зеленую гущу, инстинктивно сделал полшага назад.
Тишина стояла невероятная, утренний час еще не успел поднять на поле солнце, но в глубине горизонта его уже встречали слабым малиновым отсветом белоснежные вершины гор.
Неожиданно захотелось курить. В утренней тишине щелчок зажигалки прозвучал как выстрел, артишоки пришли в невидимое глазу движение, разворачивая туман в обход незнакомца, который поспешил выпустить навстречу белесым клочьям такое же густое облако дыма, словно предупреждая – я свой, я - свой. Но, не поверив этому отчаянному жесту, почувствовав его искусственность, а, может, и сам запах сигарного дыма, в завершение всего фантасмагория хрустнула за спиной веткой.
Архитектор вздрогнул и обернулся. Перед ним, улыбаясь, стоял пастор.
- Доброе утро, дорогой друг, - пастор торжественно приподнял фетровую шляпу, украшенную коротким, фиолетового цвета, пером.
- Доброе утро, пастор, - архитектор еще не пришел в себя, темно-зеленый фетр, фиолетовое перо, покровительственная окраска, пастор – тоже с ними? - Признаюсь, вы меня напугали.
- Простите. Я заметил. Наслаждаетесь тишиной?
- Да. А – вы? Что вы здесь делаете?
- Решил сегодня встать пораньше, прогуляться, осмотреться, - пастор повернулся и окинул движением руки вид на далекие горы.
Словно сговорившись, собеседники одновременно тронулись с места. Тропинка, убегая в поле, покидала берег канала. Архитектор подстроился под священника и немного замедлил свой обычный шаг. Они шли молча довольно долго, вбирая в себя запахи зимнего утра. Первым рискнул нарушить тишину пастор:
- Вы знаете, я так редко выбираюсь в горы.
Вспомнив, что у священника нет машины, архитектор сумел удержать показное удивление и – промолчал.
- Поэтому иногда, когда небо ясное, я прихожу полюбоваться ими, - пастор смущенно улыбнулся. - Я ведь в молодости увлекался альпинизмом. Когда я получил назначение сюда, то так обрадовался. Первое время использовал каждый свободный день, садился на автобус и – туда. Сходил, не доезжая до станций, там уже не мой мир, немного поднимался вверх и потом, окольными тропами – вниз, к источникам.
Священник сделал паузу, словно не решался произнести нечто важное. Но, продолжая глядеть на горы,  все-таки произнес:
-  Uber allen Gipfeln ist Ruh. Выше вершин – только покой.
- In allen Wipfeln Spurest du. Тревоги в кронах – никакой, - архитектор в такт сделал несколько широких замедленных шагов. – Я - учил еще в школе.
В ответ пастор одарил собеседника широкой улыбкой:
- Знаете, моя бабушка всегда сокрушалась, что ни одному из русских поэтов, а за это стихотворение брались многие, и среди них были настоящие поэты, не удалось передать чувства Гёте. Она говорила, что для этого надо, как и Гёте, верить в переселение душ, - священник сделал паузу. - А вы – верите?
- Во что?
- В переселение душ?
Архитектор от неожиданного поворота беседы сделал слишком глубокую затяжку, закашлялся, невольно глотнул морозного воздуха и закашлялся еще больше:
- Простите, - он достал платок, вытер губы и попытался ответить. - В переселение душ? И да, и нет.
- Это – как?
Архитектор почувствовал перемену настроения священника, решившего не терять время и разговорить своего собеседника. Подумалось, святой отец, а вы азартны… Ну что же… Переселение душ, да? И, окончательно сбросив утреннее оцепенение, наклонившись к уже растаявшей проталине, никаких чудищ, даже окурок не зашипел в воде, распрямившись, он деликатно, но твердо поднял тон:
- Если душа – это нематериальная субстанция, то в нашем двойственном мире она все же нуждается в  каком-то материальном носителе. Если бы аналитическому уму Пифагора или древним браминам было бы доступно современное знание о материи, энергии и волнах, то они бы наверняка за него ухватились. А так…  Приходилось соглашаться с перевоплощениями в животных, в растения.
- То есть, это было, - священник опять улыбнулся, - заблуждение, основанное на недостаточном знании?
- Пастор, по мне, это и была вера. Как я это понимаю. Для меня вера – это знание, данное нам в ощущениях, но не подтвержденное к настоящему моменту наукой. Хотите возразить?
- Слышали бы вас сейчас поклонники Бердяева, - священник сделал вид, что не услышал вопроса. - Знаете такого русского философа?
- Святой отец, а не люблю Бердяева.
- Не любите или – не разделяете его взглядов?
- Именно не люблю. Он – слишком заносчив. И поэтому он мне – скучен. Так же скучен, как ему самому – его же вселенское зло. Кстати, если обратиться к любимой вами русской литературе, то становится очевидным, что настоящим героям Достоевского – князю Мышкину и Алеше Карамазову – у Бердяева не находится места. Зато там уютно себя чувствует другой князь, тот, герой Толстого.
- Да, князь Дмитрий Нехлюдов. Я, наверное, соглашусь с вами. У Бердяева есть эссе о Достоевском. Вы – читали?
- Пастор, у меня не было такой бабушки, как у вас.
- Дело не в моей бабушке. Здесь – чисто профессиональный интерес, к мирскому восприятию божественного. Поэтому и Бердяев, как и Кант, и Достоевский, как и Гёте, в некотором смысле для меня – обязательная программа. Так вот, действительно, князь Мышкин и Алеша Карамазов Бердяеву – неинтересны. Для него они – второстепенные персонажи. Бердяева занимали – падшие.
- Вот видите. Поэтому-то он мне и скучен. Если меня увлечет тема катарсиса, то я лучше обращусь к первоисточникам. К тому же Аристотелю.
- Но, - улыбка священника выдала какое-то скрытое торжество, - если мне не изменяет память, то Аристотель и Платон наследовали идею катарсиса у Пифагора. А Платон унаследовал кое-что еще…
- Вы меня упрямо тянете обратно, - теперь рассмеялся архитектор. - Опять – к переселению душ?
- Так по вашему, - священник остановился, снял шляпу, достал носовой платок и вытер лоб, - душа отправляется в путешествие по Вселенной?
- Может быть. А может – и дальше.
- А это – как?
- Святой отец, для того, чтобы доказать, что нематериальный мир больше мира материального, нам достаточно знания всего лишь основ математики. Правило Лопиталя. Если скорость изменения нематериального мира, то есть его производная по времени, больше скорости изменения мира материального, то и дух гораздо больше Вселенной, как бы бесконечной она не была. Проблема в том…
- Что об этом мы можем только догадываться? Если мы знаем, например, скорость света, то мы пока не можем измерить скорость, как вы говорите, мира нематериального, да?
- Да.
- Но, если душе, - священник сделал паузу, - открывается доступ в какой-нибудь туннель или ту же «кротовую нору», то…
- Да, она может обогнать и свет. Что и объясняет отсутствие воспоминаний о прошлой жизни.
- Почему?
- Потому, что на сверхсветовой скорости исчезает не только материя. Но и – информация. Остаются только ощущения.Именно ощущения, а не чувства.
- С таким предположением, - вздохнул пастор, - могут согласиться даже буддисты. Но при этом они обязательно скажут вам, что доступ к такой «кротовой норе» можно получить только через перевоплощения.
- Святой отец, я же не собираюсь с ними спорить. Тем более, что если душе открывается «кротовая нора», то есть путешествие во времени, то она может с равным успехом перевоплотиться как в будущем, так и в прошлом. И, кто знает, может, Тристан и Изольда были перевоплощением Лауры и Петрарки? Но я же не буду смущать буддистов предположением, что Сидхартха Гаутама начал свои перерождения где-то в веке тридцатом.
- Когда вы играете со временем, то ваша фантазия не знает границ. Сначала – наказание в прошлом, теперь в прошлом – и перевоплощение.
- Пастор, вы – необъективны. Я как-то рассказал эту идею одному экономисту. Знаете, что он мне ответил? Если перевоплощение – допустимо, то предельная, он так и выразился, фантазийность реинкарнации в прошлом не так уж и велика.
- А это – как?
- Я ему задал такой же вопрос. И он мне все объяснил на пальцах. Представьте, что вы прыгаете с сотого этажа. Разница такого прыжка с прыжком со сто первого этажа ничтожна мала. Если мы допускаем перевоплощение, то есть забираемся на сотый этаж, то еще один этаж предположения реинкарнации в прошлом почти не имеет значения.
- В этом есть некоторая логика.
- Мой друг, - архитектор поймал себя на мысли, что так он обратился к священнику впервые, но фраза показалась такой уместной, что он повторил ее. – Мой друг, само по себе объяснение – пустяк, но этот пустяк открывает совершенно новую перспективу.
- Какую? – пастор опять снял шляпу, чтобы вытереть вспотевший лоб.
- На сто первый этаж можно подняться по лестнице, а можно и на лифте. Но, с точки зрения последующего действия – прыжка – никакой разницы между способами подъема – нет.
- А что это нам дает?
- Многое, святой отец, очень многое. Вот вы сказали, что в юности увлекались альпинизмом, так?
- Да, так.
- Тогда кому, как не вам знать, что путь к вершине можно проложить разными маршрутами. Любая вера – это маршрут. И никогда не бывает сравнения «лучше-хуже». Каждый маршрут имеет свои достоинства, но также он имеет и свои недостатки.
- Да, но среди альпинистов ценятся наиболее сложные маршруты.
- Пастор, вы знаете, до чего вы сейчас договоритесь?
- Знаю. Вы скажете, что выбор самого сложного маршрута и есть гордыня?
- Конечно.
- Но я не призываю идти самым сложным маршрутом, - пожал плечами священник. - Знаете, горы, как и море, даны нам для осознания своей малозначительности. И там, и там – шутить нельзя. Море и горы не прощают самонадеянности. Но ваше сравнение с восхождением – мне очень нравится.
- Спасибо.
- А, знаете, почему? Потому что оно выдает - вас.
- Меня?
- Да-да, вас. Ваши прогулки. Ваше стремление к одиночному познанию. И ваш интерес, - здесь пастор сделал паузу, - к нашим беседам.
- Нашим беседам?
- Да. Восхождение можно совершать в одиночку, а можно и в связке. Обычно в связке идут по двое, реже – по трое. А большие связки допустимы только при несложном рельефе.
- Так… Я уже начинаю догадываться.
- Позвольте, я закончу. А потом вы мне скажете, прав я или нет. Так вот, большая связка так или иначе учитывает индивидуальные особенности каждого. Но, в связке, они у всех разные.
- Есть сильные и есть – слабые?
- Да, и «немощного в вере принимайте без споров о мнениях».
- Апостол Павел?
- Вы и это знаете. Да, «Послание к римлянам». И у сильного всегда есть выбор – идти одному или в связке. Восхождение в одиночку – небезопасно. Но оно может быть очень успешным. Не зря же ортодоксы так почтительно относятся к отшельникам.
- А это, разве, не гордыня?
- Если одиночка вернется и проведет за собой слабых, то – нет.
- Снимаю шляпу, - архитектор картинно снял с головы теплый клетчатый берет и изобразил поклон. Выпрямившись, он продолжал держать берет в руках, смахивая с красного помпона и ленточек воображаемую пыль. -  Но вот, наши беседы…
- Элементарная альпинистская страховка, - священник участливо коснулся рукой плеча собеседника. -  Ваша – страховка.
- Так вы – мой напарник по восхождению? Или все же – инструктор?
- Ни то, ни другое. Скорее, страховой полис, - рассмеялся пастор. Вам же надо на кого-то опереться в своих сомнениях. Поэтому вы и приходите ко мне. А ваши сомнения – лучшее лекарство от гордыни.
Архитектор остановился и внимательно посмотрел в глаза священнику:
- Святой отец, я всегда ценил в вас то, что вы ни разу за все годы нашего общения не употребили словосочетание «истинная вера». Для меня это было - очень важно.
- Почему?
- Потому, что как только произносится «истинная вера», то речь идет уже не о вере. А – о церкви. Церкви, претендующей на исключительность.
- А – миссионеры?
- Я всегда восхищался такими людьми, - архитектор, расстегнул куртку, становилось теплее, - но вслед миссионерам идут воинственные троечники и – зажигают костры. Беда в том, что знанию, как и вере, уготовлена та же судьба.
- Вы – об Эйнштейне?
- Даже не о нем. Меня всегда притягивала старая фотография улыбающегося Резерфорда. «Теперь я знаю как выглядит атом.»
Священник промолчал.
- Так что, пусть мусульмане, буддисты, иудеи и даже язычники - идут своими маршрутами. А, святой отец?
- Мы – не в церкви, где есть алтарь, - пожал плечами пастор.
- Ваш алтарь – там, - архитектор жестом руки указал вдаль и вверх, где, уже оправившись от багрянца утреннего сна, белоснежно молчали горы. - Uber allen Gipfeln ist Ruh. Не так ли?
- Да, - священник опять улыбнулся и развел руками. – Но я же должен вернуться за слабыми. Пойдемте?