Комбат

В основу этого рассказа положена подлинная история, описанная в книге П.Дунаева «Звезда и крест комбата».
 
В преданиях многих народов есть место, где отважные воины,
с честью павшие в битвах, собираются  в красивых чертогах
за одним большим столом и, поднимая кубки, приветствуют
каждого приходящего собрата.
У одних это место называется Джаннат, у других Вальхалла, у третьих Ирий.
 
Комбат.
 
В предрассветном сумраке медленно умирали звёзды. Они гасли одна за другой под напором наступающего утра. Вот на востоке заалела первая полоска света, и как по команде, стали просыпаться птицы. Их голоса заполняли тишину нарождающегося летнего дня. Вот первый луч солнца робко выглянул из-за кромки поля. На мгновение  всё замерло. По колосьям пшеницы, ещё тёмным и тяжёлым от утренней росы, пробежало лёгкое дуновение. Но вот утихло и оно. Снова птахи одна за другой завели звонкие партии. Диск солнца начал забираться всё выше и выше. День обещал быть жарким, каким он обычно и бывал в это время.

Сколько раз я уже видел эту картину? Эти нескончаемые смены дня и ночи, лета и зимы? Если посчитать: сорок семь лет семь месяцев 3 дня и ещё вот это утро! Да, это утро, которое скоро превратится в вечер, а потом ляжет ещё одним днём в мою бесконечную копилку.

Как же мне здесь одиноко! Раньше нас было трое, но Славу нашли двадцать семь лет назад, когда пьяный тракторист заснул и плугом вывернул часть давно заброшенной пустоши. Его кости и вылезли. Что тут началось! Понаехало начальства, журналистов, военных. Целое отделение солдат пригнали с лопатами на раскопки. Выкопали его! Потом похоронили, конечно. С оркестром и залпом из автоматов. Понеслась его душа к небесам, и остались мы с Сашей одни на краю этого поля, возле тел своих. Так и не найденные, так и не погребённые!

Потом и Сашу нашли, лет двенадцать назад. Поисковики постарались! И его похоронили, но не сразу, а в аккурат к 9 мая. Остался я совсем один. Смотрю на суету людскую, маюсь, как на привязи, а куда деваться? Смотрю на обелиск, что в нескольких сотнях метров стоит, в честь батальона нашего, да только моей фамилии там нет. И комбата там нет. Молодец, выжил. Последние мы тогда остались на высоте, потом меня разрывом и накрыло, да так, что до сих пор не найдут. Где же ты, мой комбат? Жив ли ещё? Только ты и знаешь обо мне!

* * *
По пыльной сельской дороге, подпрыгивая на всех ухабах и выбоинах, ехал старенький Уазик. С высоты птичьего полёта было видно, как ветер сдувал в сторону пыльный шлейф, и он рассыпался, растворяясь в зелёном океане поспевающей пшеницы.
Но вот на одной из развилок он резко затормозил и, заскрипев всеми колодками, остановился. Густая пыль, догнав автомобиль, накрыла его небольшим облаком. Когда её растащил набежавший порыв ветра, то стало видно, как из внедорожника по-стариковски не спеша выбирается пожилой мужчина. Отступив от машины на несколько шагов, он махнул рукой водителю, и тот, посигналив, резко сорвался с места, опять подняв облако едкой пыли.
 
Вид этого пожилого человека вроде бы ничем не выделял его среди сверстников. На нём был тёмный поношенный, но очень добротный костюм. На ногах были лёгкие летние туфли неопределённого цвета. На его голове элегантно сидела светлая летняя шляпа. Обычный старик. Но вот пыль осела окончательно, и в лучах уже не по-утреннему жаркого солнца на лацкане пиджака блеснула озорной искоркой Золотая Звезда Героя Советского Союза.
 
Он вернулся на дорогу и начал озираться по сторонам. Вдруг, словно наткнувшись на какое-то препятствие, его взгляд остановился на едва виднеющемся вдали очертании какого-то строения. Жадно вглядываясь, как бы боясь потерять единственный ориентир, старик тяжело двинулся в ту сторону.

На возвышенности у края поля стоял небольшой бетонный обелиск, который нельзя было назвать заброшенным, но и ухоженным он не был. Всё пространство вокруг него густо заросло полынью, и только пятна отвалившейся извести да высохший букетик полевых цветов указывал на то, что сюда кто-то наведывался.

Покрывшись испариной то ли от волнения, то ли от непривычно быстрой ходьбы, старый ветеран поднялся на холм к обелиску и замер возле него. Он вернулся на это место через сорок семь долгих лет.

Из принесённой с собой небольшой сумочки он достал чистое полотенце, немудреную закуску и бутылку водки. Застелив полотенцем краешек плиты возле обелиска, и разложив продукты, дед вынул два гранёных стакана, и аккуратно открыв бутылку, налил в один из них до края, а в другой чуть меньше трети. Затем, накрыв полный стакан кусочком хлеба, взял другой, неторопливо выпрямился и, посмотрев в небо, в несколько глотков выпил. По его смуглой морщинистой щеке покатилась слеза.

Бывший комбат отвёл взгляд от монумента и осмотрелся по сторонам. О том, что это была та самая высота, на которой он должен был умереть, но чудом уцелел, ничего не напоминало, кроме этого самого бетонного изваяния. Но внимательнее приглядываясь к неровностям почвы, он начал узнавать свои позиции. А как иначе, когда почти каждую ночь подряд он несколько лет после того боя оказывался на этой высоте среди своих бойцов и отдавал команды, стрелял и снова умирал вместе с каждым из них. Время как бы растворилось, и он опять оказался в декабре 1943.

* * *
На высоте 207,7 наступали третьи сутки боя. Батальон, с боем прорвавшись, захватил её и удерживал, ожидая дальнейших приказаний. И вот они ждали этот приказ, сдерживая рвущегося через них врага, но команды на отступление не было.
На рассвете комбат побрился, подшил белоснежный подворотничок и, скинув шинель начал утренний обход. Они были в полном окружении. От всего батальона остались не более трёх десятков человек. Почти все они были ранены или контужены. Приказа на отход так и не поступило.

Капитан воевал давно и понимал, что этот бой будет для них видимо последним. Поэтому он ходил между своих солдат, смотрел им в глаза и прощался с ними. В этих глазах он читал разное. Всё, кроме страха. Видимо предел был пройден и каждый из них, сам того не осознавая, готов был отдать свою жизнь, уже не цепляясь и не опасаясь за неё.

После двух суток кромешного ада над позицией висела гнетущая тишина. Только вдалеке раздавался сплошным фоном гул артиллерийской подготовки, и в его отзвуках тишина  была ещё более ощутима. Но вот что-то незаметно начало меняться. Сначала раздалось урчание, потом земля начала мелко вибрировать и послышался противно знакомый металлический лязг. Пятнадцать танков надвигались на их высоту. Комбат отдал приказ, и его бойцы приготовились к последнему бою. Время текло с неумолимой быстротой.

Один за другим замолкали автоматы его бойцов. Уже реже раздавались взрывы ручных гранат. Надсадно чадя, горели несколько из наступавших танков, но дальше оборонять высоту было уже почти некому. Только ниже по склону, метрах в семидесяти в небольшой воронке, прикрывая его с тыла, отстреливался Жора Крупин его взводный. Вот, пользуясь небольшой паузой, он высунулся и посмотрел ему в глаза, но тут же снова обернулся и начал поливать склон автоматными очередями. Разрывы танковых снарядов вокруг них ложились всё гуще, но они по-прежнему продолжали отстреливаться, давно потеряв счёт минутам, патронам, убитым товарищам и врагам. Но вот после очередного разрыва автомат взводного замолк и не ожил.

Комбат понял, что остался совсем один.
Дотянувшись до переговорного устройства рации, он вызвал штаб полка. Командир полка отозвался сразу, видимо во время боя он не выпускал микрофон из рук.
- «Искра» я «Заря», приём!
- «Искра» на связи!
- Всё, командир, я последний. Батальона больше нет. Вызываю огонь на себя! Прощай!
- Понял тебя! Прощай, Володя!

Через минуту вся высота утонула в артиллерийском урагане.
Когда канонада стихла, капитан с удивлением обнаружил, что ещё жив. Все мины и снаряды, которые проутюжили склон на несколько рядов, обошли его стороной. Кроме нескольких лёгких ранений и контузии он был почти, что в порядке. Вот именно, почти что! Попытка подняться оказалась лишней и сознание вновь отключилось.
Второй раз он очнулся от знакомого лязга. Скорее всего, в чувство его привёл именно этот ненавистный и знакомый звук движущегося танка. Дёрнувшись на инстинктах, он неожиданно легко освободился от комьев земли, и ещё полностью не осознавая зачем, рванулся вверх. Последнее, что он запомнил, это была пулемётная очередь, сильный удар в грудь, тупая боль, разламывающая тело, и яркая вспышка, погасившая его сознание в этот раз надолго.

* * *
Солнышко, поднявшись по своей извечной дуге, стало припекать чуть сильнее. Сняв пиджак и постелив его на траву, комбат присел. Рядом на траву легла шляпа. В груди в который раз за последнее время начало ощутимо покалывать. Но он не обращал на это внимание, он снова был со своими. Поднявшись на ноги, он достал из кармана брюк большой носовой платок, и бережно стал протирать фамилии, выбитые на обелиске.

Напротив порядкового номера стояли звание и фамилия. Надо же, он почти всех вспомнил в лицо, именно такими, какими он повёл их в ту атаку на высоту.
То ли от жары, то ли от душевных переживаний, стало тяжело стоять, и он опять опустился на землю. Посидев без движения ещё немного, комбат налил себе ещё немного водки в стакан и выпил. И тут его душа, выплеснувшись под бескрайним синим небом, поплыла. Вся боль, которую он хранил в себе эти годы, сегодня вырвалась наружу. Слёзы душили его. Он вытирал их рукавом рубашки и шептал:
- Ребята, простите, что выжил! Ребята, простите!
А слёзы всё катились и катились по его щекам, не останавливаясь и не высыхая.
Он не плакал ни в лагере для военнопленных в Восточной Пруссии, когда в каторжной тюрьме при росте 176 сантиметров он весил 43 килограмма. Когда смерть казалась большей наградой, чем жизнь.

Не плакал он и в лагере для перемещённых лиц в Западной Германии, где он до лета 1946 года пребывал в неопределённости. Вдобавок ко всем невзгодам у него открылись так толком и не залеченные после того самого боя сквозные ранения груди.

Ирочка! Если бы не она, то, наверное, он бы и не выжил в лагере. Бывшая лейтенант медицинской службы, фельдшер по образованию, она подняла его на ноги, выходив после начавшейся пневмонии. Это, защищая её, он, предварительно отобрав табельный пистолет, вышвырнул из лазарета пьяного наглого подполковника военной прокуратуры.
- Ты ещё попомнишь этот день! – шипел тот, отряхивая галифе от пыли - Сгниёшь в лагере, гадёныш!
Как когда то на войне, повезло и в этот раз, в лагерь на родину он не попал. А через несколько месяцев на Гамбургском рейде на борт старенького парохода, неся в руке полупустой чемодан, поднялся худой, плохо одетый человек. В его голове почти не было мыслей, а в кармане почти не было денег. На трапе он протянул билет, где портом назначения значился Монреаль.

* * *
Немного успокоившись, он поднялся на ноги и направился к тому месту, где был его командный пункт. Вот здесь в этой воронке от авиабомбы. Вот тут, чуть правее погиб Саша Зайцев со своим расчётом «сорокапятки».
- Сколько же они подбили тогда танков? – вспоминал вслух комбат: Шесть или семь? Потом их накрыло танковым снарядом. Все погибли сразу.

А вот где-то тут убили Сашу Каварзанова, когда он налаживал связь с командиром полка. Он так и погиб с рацией в руках. Это потом с её помощью он вызвал огонь на себя.

Он прошёл ещё немного. Кое-где, густо заросшие травой, сохранились очертания линии окопов, правда, порядком засыпанные. Комбат спустился на несколько метров по склону и присел на краю бывшей траншеи. В груди  стало жечь сильнее. Он вынул из кармана брюк пузырёк с таблетками и не глядя, проглотил несколько штук из высыпанных на ладонь. Через какое-то время боль ненадолго затихла.

Вот тут одной пулемётной очередью положили совсем молодых Славу Мотина и Витю Иванова. А вот там, ниже по склону, так и не успев укрыться от танкового снаряда, последним погиб его командир взвода Жора Крупин.

Жора! Жора!!! Почему его фамилии нет на обелиске? Он точно заново увидел его глаза, глядящие сквозь время за несколько секунд до того взрыва, после которого его засыпало землёй.

Время для него опять потеряло свои границы, и он снова поплыл по его течению.
* * *
Он узнал об этом  в 1977 году.
«Указ Президиума Верховного Совета СССР
Президиум Верховного Совета СССР постановляет:
Присвоить звание Героя Советского Союза капитану С…ну В.А.(посмертно)
3 июня 1944 года».
Он Герой Советского Союза!!! Это была злая ирония. Более 30 лет он не подавал о себе вестей в Союз, опасаясь за своих родных, для них он умер. И вот, оказывается там он Герой!

Это было в конце семидесятых, а теперь вот эти такие непростые и непонятные девяностые. И вот он стоит в Георгиевском зале Кремля, и Президент СССР вручает ему Звезду Героя за тот далёкий 1943 год. Потом были сухие официальные поздравления от высших военных чинов, потом были тосты.

Он не помнил, как оказался среди нескольких таких же награждённых ветеранов возле Вечного огня на могиле Неизвестного солдата. Было на удивление тихо, только негромко звучала торжественная музыка. Огненные языки слегка трепетали на ветру.
- Ну, вот и всё, - подумал комбат: - Можно и помирать!
Все эти годы, которые он провёл вдали от Родины, казались теперь ему какими-то нереальными.
- И где теперь моя Родина, здесь или в Торонто? – размышлял он, направляясь после всех событий дня в гостиницу на такси. В машине негромко мурлыкало радио. Внезапно салон машины наполнился аккордами и какой-то хриплый, резкий, но в тоже время проникновенный голос заполнил собой всё пространство.

«На братских могилах не ставят крестов
И вдовы на них не рыдают
Здесь кто-то приносит букеты цветов
И вечный огонь зажигают»

Песня вплывала в его сознание, наполняя его неведомым до того чувством. Чувством чего-то невыполненного до сего момента. Чего-то не сделанного! Что же, что он не сделал?
- Кто это поёт? – спросил комбат у водителя.
- Ну, ты даешь, дед! – покачал тот головой, - это же Высоцкий! И всё ещё неодобрительно бурча под нос, добавил громкости. Песня, чеканя ритм гитарными аккордами, постепенно подбиралась к финалу.

«У братских могил нет заплаканных вдов -
Сюда ходят люди покрепче,
На братских могилах не ставят крестов...
Но разве от этого легче?!»

Когда умолк последний куплет песни, в эфире ещё несколько секунд стояла тишина. И в этой тишине вдруг пришло понимание, что все годы он неосознанно хотел побывать ТАМ. Там, где всё это началось.

* * *
По полю неслась знакомая машина местного председателя колхоза. Он видел её уже не первый год. За это время машина примелькалась и стала частью ежедневного пейзажа. На этот раз она остановилась не возле полевого стана, а на развилке. Странно!
О, кто-то вылез. Такого, кажется, ещё не видел, хотя в лице что-то знакомое. Нет! Нет!!! Не может быть! Комбат! Живой!!! Какой же ты старый стал. Смотри ка, Звезда Героя! Я, если бы выжил, тоже, наверное, такую носил.  Эх, комбат, комбат! Вспомнишь ли ты про меня, а то совсем мне тут одному невмоготу!
Через какое-то время знакомый Уазик появился вновь. На этот раз из-за руля вылез сам председатель. Он, легко поднявшись на холм, бережно под руку взял ветерана и, проводив до своей машины, усадил того на заднее сидение. Рванув с места, машина скрылась в поднятой ей небольшой туче пыли.
А я опять остался один.

* * *
Уазик подъехал к районному военкомату. Пожилой капитан, с повязкой дежурного внимательно посмотрел сначала на председателя, потом на незнакомца, потом на его Звезду Героя. После этого он встал, отдав честь, представился, и, оставив за себя помощника, лично отвёл их к военкому.

Молодой подполковник с показным радушием поднялся им навстречу из-за своего стола.

Пять минут прошли в ничего не значащей пустой болтовне, после чего военком поинтересовался о проблеме, которая привела их к нему.
- Какими судьбами в наш район?
Вот тут старый ветеран и выложил всё. Про тот далёкий бой в декабре 1943. Про геройский свой батальон, погибший, но не отошедший с высоты. Про взводного своего, который геройски погиб на глазах и которого нет на обелиске.
- Ну а я чем могу помочь? – спокойно спросил военком.
- Так кто поиск ведёт, если не вы!
- Ну, это в архив нужно запрос делать, может он в госпиталь попал! Пока дойдёт, пока отпишут нам - времени столько пройдёт! Но вы пишите, пишите заявление! Рассмотрим, дадим ход. Через годик обращайтесь, может, что и найдётся по вашему герою.
- Да пойми ты, мил человек! Нет у меня года! Здоровья совсем никакого нет, а я последний из них. Кто же о нём вспомнит потом?
- Ну и вы меня поймите! У меня инструкция! Да и никак по-другому нельзя!
Тут опять что-то больно ужалило комбата слева. Вроде и плохого человек ему ничего не сделал, и не отказал по сути, а всё равно обидно. Как оплевали при всём честном народе.
Ничего больше не сказал комбат, а только тихонько, чтобы не растревожить свою нарождающуюся боль, поднялся со стула, и молча, вышел из кабинета. Председатель, укоризненно глянув напоследок на военкома, быстро вышел следом.
- Да ну его, шкуру казённую, забудь! – быстро говорил он, направляясь с дедом к машине. – У меня есть поисковик один, так он мне все поля перекопал. Всё лето ковыряется, останки ищет. Поехали к нему, может он, чем поможет!
И Уазик вновь рванул с места.

* * *
С самого утра около обелиска собралась небольшая группа одетых в потрепанные и местами испачканные разнообразные рабочие робы. Было их около десятка. Среди них явно выделялся более старший по возрасту парень с косым шрамом через всю левую щёку. Его камуфляж, в отличие от остальных, не выглядел недавно купленным, и не смотрелся на нём чем-то инородным. Он, как будто врос в него. Опытный глаз сразу заметил бы на погонах тёмные пятна от снятых звёздочек. Но старому ветерану было не до этого. Только вчера приехали они к Вадиму домой в его посёлок, и он тут же согласился помочь им в поиске. Да ещё и своих ребят обещал прихватить, которые были на месте. И вот они здесь.
- Ну, показывайте, где тут и что! Коротко бросил Вадим, глядя на деда.
Тот внимательно, уже не в первый раз, оглядел высоту, и медленно двинулся к тому месту, где была воронка с его командным пунктом в том бою.  Походив возле приметного места кругами и удостоверившись каким-то внутренним чутьём в правильности выбора, он неловко присел на корточки и посмотрел в ту сторону, откуда наступали немцы. С этого места всё поле было как на ладони.
- Вот тут я и отстреливался, а Жорка меня с тыла прикрывал. Вон там где-то, - и комбат, повернувшись на 180 градусов, указал направление, где в последний раз перед взрывом видел своего взводного. После этого он в изнеможении присел прямо в траву, но суета вокруг проходила уже без его участия.

С помощью рулетки быстро отмерили семьдесят метров. Вокруг этого места очертили круг радиусом десять метров и осторожно, но тщательно начали тыкать в землю небольшие стальные щупы.

И наблюдая за этой размеренной суетой, комбат вдруг почувствовал, что они обязательно найдут Жорку. Если он ещё здесь, то обязательно найдут!
* * *
Ну вот, ещё один день наступил!
Сколько их ещё будет?
Ого! Люди? Много людей!? Комбат!
Я знал, что ты вернёшься! Я знал!!!
Сюда, я здесь! Ну что же вы так медленно! Глубже нужно копать, меня же ещё наша артиллерия землёй закидала.
Что вы там нашли? Да бросьте, это моя каска! Вон как проржавела. Дальше, дальше давай! Чуть-чуть осталось!
Ну!
Ещё!
Вот, вот, вот!
Ну, наконец-то! Спасибо комбат!!!

* * *
Один из поисковиков, на дне не очень-то и глубокой ямы, аккуратно скребком откапывал потемневшие человеческие кости. Двое других принимали их и складывали в пластиковый контейнер. Председатель со старшим уехали за участковым и в похоронную контору.

Через несколько часов в маленький, словно детский, гроб были уложены все найденные кости. Сверху положили череп со следами пробивших его в нескольких местах осколков. Сюда же, сфотографировав и переписав хорошо сохранившийся номер, положили порядком потрёпанный орден Красной Звезды. По нему со сто процентной вероятностью можно будет идентифицировать лейтенанта Георгия Крупина.
Участковый так и не появился. Вместо него приехал пожилой священник из местного прихода.

Захоронить останки решили около обелиска.
- Так будет правильно! – сказал комбат. И все с ним согласились.
А вокруг пели птицы, трещали кузнечики и светило солнце. Пахло ладаном и свежей травой, а низкому голосу батюшки вторил птичий гомон.

Специально нанятый за литр водки и привезённый к обелиску камнерез, почти не отличимым от остальных надписей шрифтом, выбил очередную цифру, звание и фамилию.
Все начали разъезжаться, и только комбат попросил его оставить одного.

Председатель, пообещав вернуться за ним через два часа, тоже уехал по своим делам.

Он сидел на краю обелиска, а тёплые летние сумерки потихоньку окутывали его. И в этих сумерках он видел свой батальон. Вот все они, улыбаясь, неспешно идут к нему. Вот он встаёт им навстречу. Сейчас он обнимет каждого из них, с каждым поговорит, у каждого попросит прощения за то, что выжил, что не погиб. Что перенёс все эти лишения лишь для того, чтобы сейчас сказать им это своё прости.

Жжение в груди навалилась внезапно, заполняя собой всё пространство, не давая дышать и вытесняя воздух. Как тогда в декабре 1943 в грудь слева ударила тугая волна боли, мгновенно расплываясь по всему телу, делая его чужим и неподвижным. Синеву сумерек заслонила яркая огненная вспышка. В последнюю секунду он раскинул руки, чтобы обнять всех, шедших ему навстречу, и упал лицом в траву.

* * *
- Ну, здравствуй, взводный!
- Здравствуй, комбат!
- Давненько не виделись!
- Да, давненько! Я верил, что ты за мной придёшь! Ну, полетели, наши уже заждались!
И их души, обнявшись, понеслись в то место, которое у одних народов называется Джаннат, у других Вальхалла, у третьих Ирий.

Вместо эпилога.
 
А через неделю, нанятый председателем, тот же камнерез таким же ровным шрифтом сделал на обелиске последнюю надпись. Порядковый номер, звание и фамилию комбата. Теперь весь второй батальон был в сборе.