Эх, рано встаёт охр. Ч. XII, закл. Т. земл. КГБ

               
                И  РАЗВЕРЗЛАСЬ  ЗЕМЛЯ ...

     Тёмная южная весенняя ночь на исходе. Уже где-то прокричали петухи. Сквозь утреннею дрему я слышу нарастающий гул, затем раздаётся настоящий, ни с чем не сравнимый, грохот. Небольшой неотапливаемый чулан глинобитной квартиры, служивший мне тогда пристанищем, начинает корёжить во всех направлениях.
     Я вскакиваю, ощущение такое, что тебя, как жука, кто-то сдавливает в спичечном коробке своей громадной мощной рукой, хотя не настолько сильно, чтобы тут же раздавить до конца. По всем углам комнатёнки от потолка пошли трещины. Уже почти рассвело. Машинально бросаю взгляд в небольшое окно, в верхней части его видно зарево.

                В глазах мелькает картина:

     Часовые среди бела дня сидят в кругу на зелёной траве и играют в карты. Всё происходит за второй оградой склада горюче-смазочных материалов, где в настоящий момент идёт разгрузка очередного состава с топливом для нашего авиационного полка тяжёлых бомбардировщиков.
     Находиться им там категорически запрещено... Нам достаточно долго втолковывали, что если со складом что-нибудь произойдёт, то все близлежащие деревни просто исчезнут.
     Часовые сидят кружком, рядом с каждым его карабин, воткнутый штыком в землю. Картёжная игра в самом разгаре. Некоторые курят, кругом большие лужи разлитого бензина.
 Вслед за этим видением мелькает мысль:

     “Ну вот, доигрались, Идиоты!”

     И тут же следующая мысль - причём здесь караул!

     Ведь уже почти полгода, как я в Ташкенте!

     Работаю техником в Институте Геологии, а по вечерам хожу на лекции в Политехнический Институт. И ещё, буквально, позавчера, я присутствовал на докладе руководителя отдела сейсмологии института, о сейсмическом районировании Ташкента и Ташкентской области, и помогал ему развешивать графику.

     Прогнозы были весьма утешительные...

 Значит, землетрясение! Натянул спортивную форму, выскочил во двор, затем вышел на улицу. Лай собак, крики женщин. Различал только вопли узбечек: “Вай Дод!” Повторных толчков пока не было. Вернулся в свой чулан, стряхнул с постели обильно осыпавшуюся на неё штукатурку и завалился опять спать, ведь для меня ещё очень рано, где-то около шести. Да и не было лучше сна для бывшего охранника, чем сон под рёв бомбардировщиков:

     Ведь когда полёты идут, охрана спит! ...


                Предисловие к эпилогу

     В спец части экспедиции, где я уже несколько лет работаю старшим инженером партии математической обработки, меня в очередной раз спросили – почему я не аттестуюсь. Не аттестуюсь на офицера! Действительно, почему? Вспомнил, что одной из главных причин, которая побудила меня в своё время перейти с дневного обучения на вечернее (кроме нехватки денег и нежелания по два – три месяца в году таскаться по хлопковым плантациям), было и нежелание, подспудное, но очень сильное, миновать неизбежную игру в солдатики на военной кафедре. Главное же - патологическое нежелание ещё хоть раз натянуть на себя зелёную робу с любыми знаками различия. Но учёба позади, и я сам, без повестки, только лишь по настоянию кадровиков иду в военкомат.

     Дежурный капитан (везёт мне на капитанов) принимает меня.

     Перед беседой с ним я успел немного посидеть в большой приёмной военкомата и увидеть вновь, как обращаются здесь с призывниками, посмотреть ещё раз, на окопавшихся здесь “кусков”, как мы солдаты презрительно называли сверхсрочников, и что-то у меня внутри оборвалось...

     Капитан - бравый, жизнерадостный, выслушав суть вопроса и бегло взглянув на мои документы, сказал: “Да мы тебя сейчас через звание аттестуем”.
 Тут его отвлекли, и он вышел на несколько минут.

     Вернувшись, ещё раз более внимательно просмотрел документы и сказал с явным сожалением:

     “Поздновато пришёл! Министр обороны на первое присвоение подписывает приказ только тем, кому ещё не исполнилось тридцати!”

     Я встал и сказал:

     “Значит, не судьба!”

     Но, если бы он только на минуту заподозрил, какой камень свалился у меня с души, то жизнерадостности у него, наверное, по крайней мере, в этот момент, немного бы поубавилось...


                Вместо эпилога

     Конец февраля 1980 года. После двухмесячных курсов повышения квалификации в Москве я возвращаюсь домой, в Ташкент, через аэропорт Домодедово. Лететь всего несколько часов, а из аэропорта домой на такси езды всего около десяти минут. Где-то часа через три полёта нам, пассажирам, объявляют, что из-за погодных условий самолёт совершит посадку в аэропорту г. Алма-Ата.

     После приземления и проследования в здание аэровокзала объявили задержку рейса на четыре часа с последующей дополнительной информацией.
Пассажиры (их около ста человек), самые разные: командированные, семейные с малыми детьми, молодые ребята, пожилые люди. Ну, а здесь, на месте, как говорится, кто куда, а я в ресторан, подкрепиться. Первые четыре часа пролетели довольно быстро. Почему первые? Потому что они были далеко не последние – снова объявили, что рейс откладывается ещё на четыре часа.

     Делать нечего, все примостились, как могли, чтобы хоть немного поспать. Объявление об очередной отсрочке дают не ранее чем за четыре часа, так как в противном случае, как мне объяснили потом, всем пассажирам должна быть бесплатно предоставлена гостиница, тем более что семейных, по крайней мере, как-то устраивать надо.
     Через четыре часа ещё отсрочка. Потом, наконец, объявили посадку. Примерно через час все уже сидели на своих местах. Минут через двадцать объявили, что по техническим причинам рейс в очередной раз откладывается. Прошёл слух, что “летуны” немного “расслабились”. Естественно, чтобы прийти “в норму”, им нужно время и немалое... Поэтому неудивительно, что через четыре часа рейс опять отложили... “по погодным условиям”.

     Объявление звучало так:

     “Рейс: Москва – Алма-Ата – Ташкент (так теперь назывался наш маршрут), откладывается по погодным метеоусловиям.

     Через несколько минут состоится вылет рейса: Алма-Ата Ташкент”.

     И все это на одном дыхании.

     Абсурд? Идиотизм?! Всё, что угодно, но только не здравый смысл! ... Текут уже вторые сутки пребывания на гостеприимной земле братского Казахстана в здании аэровокзала. Настроение и вид у всех соответствующий... Ещё через четыре часа объявляют уже вторую посадку. Опять сидим на своих местах, ждём!!! Вторые сутки на исходе.

     Очередное объявление, предлог я уже не помню - просят освободить самолёт! Я про себя говорю, но так что слышат рядом сидящие пассажиры: “А мне неохота!” И не двигаюсь с места. Другие, кто рядом, тоже не двигаются. Кто подальше, поначалу немного зашевелились, но потом, глядя на нас, тоже успокоились.

     Проходит пять, десять минут – видим, экипаж засуетился. Прошло ещё минут десять, пятнадцать. В иллюминаторы самолёта видно, как прямо на лётное поле, к нашему лайнеру подъезжает чёрная “Волга”. Останавливается метрах в тридцати от самолёта, и из машины выходит несколько человек в тёмносиних плащах.
Один из них, “массивный дядя”, в папахе, а папахи, насколько я уже знал, ниже, чем в чине полковника не носят. И, естественно, это не простая милиция, а наши “славные чекисты”. Попросту говоря, представители КГБ...

     Стало ясно, что выходить придётся... Медленным ручейком мимо машины (она была метрах в десяти от нашего потока) по свежему снежку мы в очередной раз потекли в знакомое до боли здание аэровокзала. Около полковника уже находится, кто-то из экипажа и пассажиров и пальцами указывают на меня. Полковник, в свою очередь, пальцем подзывает меня к себе.

     Я уже было, направился к нему, но молодой парнишка, который шел рядом со мной, говорит: “Не ходите!” (ко мне на Вы, слава Б-гу уже около сорока “настукало”). И я со всеми пошёл дальше.

     Полковник на своём “приглашении” настаивать не стал. А время то было “застойное”, “густопсово-застойное”. Тогда в высших эшелонах Государственной власти шли “разборки”, и исполнители на местах не могли не знать об этом, поэтому, как я уразумел позже, полковнику было не до меня.
     Но, если бы я всё-таки “откликнулся на призыв”, то уж какие-нибудь меры он принял, сомневаться в этом не приходится, положение на тот момент его всё-таки обязывало...
     Как бы то ни было, через два часа мы, наконец, улетели домой...

     Почему я так подробно описал всё случившееся - это настолько впечатлило меня, что когда я через одиннадцать лет, улетая в Израиль, покидал пределы СССР, уже сидя в самолёте, всё ещё не верил, что вырвался из этого громадного концлагеря, который назывался Советский Союз. Не верил, пока самолёт не приземлился в Болгарии, в Варнах.
     Здесь мы, будущие граждане Государства Израиль, должны были пересесть в самолёт авиакомпании Эль-Аль рейсом на Тель-Авив. И тут я увидел по периметру аэропорта на крышах зданий автоматчиков, охраняющих нас, этих самых будущих граждан Израиля...

     Произошло это 20-ого ноября 1991г., спустя ровно пятьдесят лет, после того, как мой отец “...в боях за Социалистическую Родину, верный Воинской Присяге, проявив геройство и мужество, был убит...”, как было сказано в похоронном извещении...

     Теперь мы прекрасно понимаем, что он, как и ещё 200 тысяч советских евреев, отдал свою жизнь не просто за Социалистическую Родину, но и за будущее Государство Израиль...


                Послесловие

     Уважаемый читатель! Позади прочитанная тобою небольшая повесть. На взгляд автора, она может представлять некоторый интерес. Во-первых – познавательный:   

     всё, что описано в ней “зарисовки с натуры” во времена, ставшие уже историей. И, во-вторых - должно стать более понятным, что система, провозглашавшая себя самой “гуманной и демократичной” в мире, где “всё для человека, всё на благо человека” - по сути своей была человеконенавистнической. Потому что, именно человек был для этой системы никем и ничем, и она не могла не отталкивать от себя любого нормального, мыслящего человека, которые обычно составляют большинство.
     Поэтому я категорически против, когда “Большую Алию” 90-ых называют “колбасной”. Что касается колбасы, то ничего не может быть более унизительным, когда люди, работая честно и добросовестно, с полной отдачей сил, не могут прокормить себя и свою семью. Тогда эта, вроде бы, обывательская потребность, потребность жить достойно должна переходить в категорию нравственную. Но это уже субъективное мнение автора...

     После выхода в свет первого варианта книги, многие читатели советовали определиться с её жанром. Я считаю это повестью, а не просто документальной хроникой (хотя все описываемые события, как было сказано выше, действительно, происходили), так как никакие дневники не велись, и всё происходившее, говоря без ложной патетики, прошло через душу и сердце автора.

     Какая-либо патетика здесь была бы просто неуместна - ни по времени и месту написания, ни по возрасту автора. Именно это всё и позволяет, спустя столько времени, быть, по возможности, объективным по отношению к описываемым “делам давно минувших дней” и даже относиться ко многим из них с некоторой долей юмора, хотя в тот момент, когда они происходили, далеко не всегда было смешно...

     Это не “Похождения бравого солдата Швейка” и не “Приключения солдата Чонкина”, где события были вымышлены (но имевшие, несомненно, реальную основу).

     Герой повести – наивный юноша, хотя и имеющий некоторое образование и жизненный опыт, но всё ещё смотрящий на окружающий его мир с позиций идеалов, внушённых ему с детства.
    
     Он живёт и действует в реальных условиях суровой армейской службы того времени, но им же временем, несколько “припорошенных” и, лишающийся последних своих иллюзий в тех весьма не простых условиях...