Монстр из склепа-1

                (Рассказ бывалого портаря)



   Ладно, расскажу я вам одну историйку, приключившуюся со мною в молодости. Сам порою в это дело не верю, будто это не со мною произошло, а с кем-то другим, со стороны, до того она в общем-то необычная. Дембельнулся я, значит, в мае 78-го года из доблестного Краснознамённого Дальневосточного Военного Округа в звании сержанта и решил половить рыбёшку на широких просторах Атлантики. Ну и с этой неглупой мыслью прибыл в славный и весёлый городишко Ригу, что в теперешней Латвии, а в тогдашней ЛССР столицей является и являлась.

    И Рижский рыбный порт, надо вам сказать, был далеко не самым скучным местом, куда занесла меня судьбина после армейской неволи. Вернее после того как я, поступивший было на базу тралового флота матросом без класса, получил нежданно-негаданно из своего родного батальона категорический отказ в рекомендации моей особы для отбытия ея за рубежи родины. Старпом поступившего на ремонт рыболовного судна под названием БМРТ* «Кришьянис Волдемарс», что стоял в доке таллинского района Копли, и на котором я вместе с компанэ других салабонов-матросов бдительно нёс вахтовую службу, лично показал мне сию записулю от командования моей бывшей воинской части.

   Да уж, там было чего почитать и даже чем зачитаться! Я даже спервоначалу не поверил, подумал сдуру, что это письмо было написано по ошибке для какого-то другого моего сослуживца-паршивца, и в мой конверт его засунули по недогляду, а живописуемый там отъявленный негодяй вовсе даже не я, а этот неизвестный мне отрицательный типчик. Не, гляжу, фамилия в оном пасквиле фигурирует моя, Каретников Валерий Валерьянович, 58-го гэ рождения, урождённый пскович и так далее. Чё, думаю, за ерунда такая? Однако прочитав фамилию составителя корреспонденции, отштемпелёванной нашей батальонной печатью и подписанной комбатом майором Бурмистровым – а это оказался не кто иной как парторг части капитан Дубрик – я сразу же всё понял и решил не мешкая переквалифицироваться в докеры-механизаторы или, по-нашему, в портари. Торчать в нудных таллинских Коплях почти год, как предлагал мне старпом, чтобы получить возможную рекомендейшен уже от капитана судна, я посчитал слишком для себя тягостным, ибо молодость скоротечна и нетерпелива, а особых развлечений на пароходе, стоящем в доке, было раз-два и обчёлся. Ну там сходить на танцульки в местный ДК, подраться парочку раз с местными пацанами, поухаживать за молдаванками-поварихами, или почитать взятый в библиотеке детектив... Список весёлых дел на этом кончался, и это меня совсем не устраивало. Ага, совсем-совсем!

   Как я сообразил, письмо из в/ч было банальной местью мне от этого наглого хряка Дубрика и ничем более. Месть была мелкая, пакостная и особо навредить мне она не могла. Ну а дело было вот в чём. Я последний год служил в своём батальоне не водителем, а начальником продовольственного склада, куда меня рекомендовал дембель старший сержант Манукян из службы тыла. Рекомендовал в том числе и за то, что я вступился за него, пьяного, когда его хотели отметелить местные азербайджанцы, тоже естественно не сугубо тверёзые. Начпрод капитан Евсеев, слегка пораздумав, меня к себе взял и ни разу наверное об этом не пожалел, поскольку я сразу же поставил дело учёта продукции на строжайший контроль, что привело к быстрому уничтожению так называемой «красноты», то есть нехватки продуктов, записываемых в ведомости прихода-расхода красным карандашом.

   Тут надо чуток отступить от плавного поступательного изложения моего повествования. Я о начпроде Евсееве немного напишу. Мужик он был крутоватый, спортсмен-боксёр в прошлом, возможно даже мастер спорта, кто его знает. Во всяком случае дрался он лихо, сам наблюдал. Но главным было не его боксёрское прошлое, а его карьерное будущее. Евсеев имел что называется мохнатую «лапу» в генералитете округа, и его явно двигали вперёд и вверх по лестнице начальствования. К нам он пришёл недавно, и сразу обнаружил, что в вопросе продучёта в батальоне полное бардэльеро и оголтелая в придачу бесконтрольность. Начальник склада Манукян пил по-чёрному и внаглую продавал тушёнку по рублю банка прямо в посёлке, лишь для блезиру накинув на плечи белый докторский халатик. Ящик в сорок восемь банчур улетал у него за час, а то и быстрее. Потом он делал шахер-махер с начальником нашенской скотобазы  – у нас был особый хлев со свиньями, откармливаемыми на убой из отходов кухни – и выдавал неучтённую жуликами-скотниками свинину вместо тушёнки. Правда, недочёт продукции всё равно имелся, жадность она ведь слепа и о последствиях часто совсем не думает.

   Евсеев, вызвав Манукяна, взял его за гузло и пообещал посадить, если тот в срочном порядке не погасит недостачу хотя бы наполовину. Ну а во-вторых строках своего устного послания бравый капитан приказал оборотню в погонах срочным образом подыскать себе замену. Новый кандидат должен был соответствовать критериям честной службы и быть обязательно смелым, энергичным, не дураком и притом упёртым как носорог. Манука вмиг протрезвел аж до самого своего дембеля в месяце мае, вспомнил добро, им от меня полученное, и тут же выставил мою кандидатуру на важный пост тылоообеспечения как единственную и безальтернативную. И дело у нас с кэпом Евсеевым, как я уже говорил, заладилось на пятёрку с большим плюсом.

    Ну а этот непочтительный громила капитан Дубрик как-то раз организовал в части пьянку со своими корешами-офицерами. Видимо у их компании кончилась закусь, и Дубрик прислал салагу-нарочного в мой склад за консервами со строжайшим предписанием мне выдать то-то и то-то, и немедленно. Коню понятно, салабон получил от меня хрен с маслом и пинка под зад, после чего ко мне не замедлил явиться уже сам его неблагородие штабс-капитан Дубрик-с и, слегка пошатываясь, с ругательствами двинулся вглубь склада, чтобы собственноручно там отовариться. При этом он использовал самые нехорошие слова в адрес как меня, так и моего непосредственного начальника Евсеева, которому высказать это мусорословие он в глаза видимо не решался, не без оснований опасаясь за целостность своих жирных мордас.

   В тот решительный момент я обретался за столом на табуретке и подсчитывал результаты очередного подбития цифири прихода и расхода окормляемого мною батальона, но узрев вторжение нахального врага на запрещённую для прочих территорию, чуток, как бы это сказать... возмутился. Я быстро вскочил со своего насиженного места, догнал 120-килограммовую тушу парторга возле уложенной в ящики свиной и говяжьей тушёнки, сграбастал его за шкварник нехилою своей ручонкой и, живо развернув, придал ему ускорение в обратном направлении, к выходу, значит, из вверенного мне помещения.

   Несмотря на рычание товарища офицера и его бессмысленную в мой адрес ругню, мне удалось довольно легко доволочь его дебёлое тело до выхода и, открыв настежь дверь, вышвырнуть агрессора в сугроб, благо снегу у нас было навалом, и он до весны вообще никогда не таял.

   После чего товарищ секретарь партийной организации части тихо и незаметно оттуда ретировался, чтобы до самого моего дембеля в конце мая так мне ничего и не передать на словах по существу произошедшего между нами инциндента.

   Это надо было сказать спасибо товарищу Евсееву, мужик он был влиятельный, и когда я ему доложил о произошедшем, он лишь криво усмехнулся, слегка подумал и сказал мне вот что: «Ты конечно дурак, это факт... Никто не просил тебя заниматься рукоприкладством к дубриковским телесам... Хм! Но ты полезный для меня дурак, и можешь, покуда я тут, ничего не опасаться – я с комбатом на этот счёт перетру базар-вокзал, ага...»

    Евсеев тоже, как и Манука, помнил добро, и это добро состояло в том, что я не далее как за месяц до сего конфликта помог ему сохранить здоровье, а может быть и самою жизнь, когда в посёлке за ним гнались пьяные обормоты со штакетинами в руках, оря что «они щас покажут ему, кобелю, не то за Маньку, не то за Таньку!» – точного имени я, к сожалению, уже не помню – а я, находясь за рулём хлебного нашего драндулета, даванул газу прямо на толпу, и успевший прыгнуть на подножку Евсеев отделался воспоминаниями о сильных впечатлениях от данного неприятного случая и более ничем. А могло выйти и гораздо хуже: одного нашего солдатика за полгода до моего призыва такие полуужратые ярые штакетобойцы буквально забили до смерти. Так-то вот...

   Короче у кэптэна Дубрика был серьёзнейший повод измыслить свои клеветнические аргументы насчёт моих духовных, нравственных и политических качеств, никоим образом не совместимых с гордым  званием советского человека и тем более посетителя всяческих заграниц. Ну и, как говорится, хрен с ним... Ставим на этом деле запятую и даже точку и идём себе далее.

   Честно говоря, я ни разу серьёзно не пожалел, что мне так и не удалось половить хека, путассу или зубатку на широких просторах Атлантики, которую наши доблестные рыбачки исходили вдоль и поперёк на отчественных Бэмээртэхах или гэдээровских «Суперах»**. Что ни говорите, а болтаться по волнам океана на тяжёлой пахоте по шесть месяцев подряд даже за немалые деньжата, подчас отваливаемые рыбачкам, не бог весть какая веселуха. А в Рижском рыбном порту работёнка оказалась клёвая! Докера ведь были ребята не последнего разряда, они были крутыми, тёртыми в различных передрягах парнями, и их тяжёлый мужской труд оплачивался совсем не скупо. Кроме того, к их услугам были все местные развлечения для молодых и рьяных, как-то: кабаки, девахи, танцы-шманцы, кино и прочее, вплоть до местного большого зоопарка или морских летних пляжей в Юрмале или Вецаки. Всё это богатство было что называется под боком, а не чёрт-те где, как у моряков и рыбаков, запертых в своих каютах и трюмах как какие-нибудь рабы на финикийских галерах, с тою лишь разницей, что их не стегали кнутами, и кормили, что называется, почти как на убой.

   У нас тоже провианта было завались, и причём советский качественный в сравнении с нынешним провиант, будь то еда в столовках или самых шикарных кабаках, была относительно дёшева и доступна для простого люда. Что ни говорите, а с тремя-четырьмя сотнями рубчиков в кармане после получки каждый докер чувствовал себя если и не кумом, то уж точно дальним родственником короля, и двери любых заведений для портового пролетариата были если иногда и заперты, то не очень крепко и не слишком надолго.

   Рыбный порт был большим и очень оживлённым, не то что ныне, когда от силуэтов пришвартованных у причалов транспортников и баз не осталось и помину. У пирсов постоянно маячили огромные кораблины типа «Остров», наприер «Остров, Беринга» или «Остров Котлин». Иногда пришвартовывались не менее большие плавучие базы, такие как «Вилис Лацис», «Трудовая Слава», или судёнышки поменьше, вроде БМРТ, «Суператлантиков» или Эсэртэшек***. Их трюмы и твиндеки**** были битком забиты 35-килограммовыми коробами с плитками мороженной рыбы, или рыбной мукой в 30, 40, 50, а то и 60-килограммовых джутовых мешках. Всё это добро мы выгружали посменно на пирсы в железнодорожные пульманы, орудуя как вручную, так и с помощью погрузчиков и подъёмных кранов. Ну а мощные локомотивы увозили длинные поезда с рыболовной продукцией по всему нашему большому и богатому на тот момент Союзу. Полки рыбных магазинов в Риге буквально ломились от самой-разной океанской рыбы, часто очень ценной и вкусной. Луфарь, палтус, треска, камбала, пеламида, скумбрия, игла, ледяная и бог весть ещё какая рыбёшка вольготно полёживала на прилавках рыбного павильона Центрального рынка. О салаке, кильке и прочей сельди я уже и не говорю – это была дешёвейшая продукция, и стоила она, как говорится, копейки.

   В принципе, картина рыбного порта не отличалась особой живописностью. Но в ней было нечто притягателное, это точно. Видимо энергичная деловитость, царившая там почти всё время, вызывала в душе позитивные эмоции. Ещё бы! У пирсов постоянно толклись различные суда, притянутые к берегу нитками причальных канатов и беременные всяческой рыбопродукцией. Над масляной водой мчались крикливые белые чайки, выискивая где бы своровать снулую рыбёшку или другой провиантец, а по берегу расхаживали вразвалку пронырливые вороны, озабоченные тем же самым. Похожие на железных журавлей краны тоже клевали своими великанскими носами из жерл трюмов, вытаскивая на свет божий не крохи объедков, как вороны и чайки, а солидные увесистые поддоны с наложенными на них коробами или огромные сетки, набитые грудами мучных мешков. На рейде же стояли другие пароходы, ожидая своей очереди, акваторию порта по-хозяйски рассекал маленький чёрный буксирчик с громким названием «Геркулес», а в некотором отдалении, у отдельного пирса на краю мола красовался четырёхмачтовый барк «Крузеншерн», бывший немецкий трофей и нынешняя гордость советсвкого флота. Красота!

   Хотя любоваться портовыми видами нам было частенько недосуг. Мы как раз были теми повитухами, помогавшими разрешиться от бремени грузов пришвартованным у пристани судам. Иногда за смену нам приходилось перебрасывать руками с места на место по 30-35 тонн коробов. Работёнка была не пыльная, но требовала приличной физподготовки. Помню, после первого дня работы я не мог напиться воды и молока – жажда была такая, будто я пробежал марафонскую дистанцию. Потом всё пришло в норму, и я справлялся с нагрузкой легко и, главное, с немалым для себя удовольствием.

   Любо-дорого было поглядеть на бравых молодцов докеров в душе после смены, в их естественном, так сказать, природном виде. По своему телосложению многие из них напоминали борцов. Мускулистые руки, покатые плечи и широкие спины вкупе с хорошо развитыми ногами и поджарыми животами разительно отличались от неброской стати прочих работяг, в коллективах которых мне до того приходилось работать. Даже рыбачки с тралфлота были чуток пожиже, хотя и в морях работёнка была далеко не сахарная. У меня чудом сохранились стихи той поры, которые я, помню, сочинил в обеденном перерыве, записав их на клочке газеты химическим карандашом. Вот они, называется «Докерам!», стишочки конечно простенькие, но зато писанные от души и со знанием портарского нашего дела:

     Мы не нежные мужчины,
     Нам привычен чаек гам.
     Не имеем мы причины
     Быть в завидках к морякам.

     Докера – как сталевары,
     Нет у нас душевных ран.
     Наши все аксессуары:
     Роба, каска, кара, кран...

     Мы не хилы и не квёлы,
     Мы здоровы, как борцы.
     Мы ведь пашем, палы-ёлы!
     Мы в разгрузке молодцы.

     Наши мышцы как из стали:
     Спины, бицепсов бугры…
     Если ваши вялы стали,
     То в порту вы вне игры.

     Из твиндеков и из трюмов
     Груз мы лихо достаём,
     И на пирс чрез жерла люков
     Его тихо подаём.

     «Эй, полундра, майна, вира! –
     Ухман***** сверху нам орёт, –
     Слушай голос командира!
     Будь внимателен, народ!»

     Портарям не до печали,
     Нашу норму мы добьём.
     Мы вагоны на причале
     Под завязочку набьём.

     Наконец, мы разгрузились,
     Каждый делом своим горд,
     И домой заторопились…
     Что ж, до завтра, рыбный порт!

    *БМРТ (на нашем жаргоне "Бармалей") – большой морозильный рыболовный траулер

    ** «Суператлантик» ("Супер" на жаргоне) – большой морской траулер производства ГДР

    *** СРТ ("Эсэртэшка") – средний рыболовный траулер

    **** Твиндек – межпалубное пространство, предназначенное для грузов, находится выше трюма.

    ***** Ухман – палубный регулировщик для выгрузки грузов из трюмов (жарг.)

   Продолжение: http://proza.ru/2017/08/06/354