Метро - 41 фрагмент из книги пятна на солнце

                Война – это пир предателей и героев.
                За какой стол садиться, каждый выбирает сам…


                МЕТРО - 41



Стояла осень 1941 года.  Капитан Сорокин шел по проселочной дороге, обходя стороной лужи и воронки от бомб и снарядов.  До железнодорожной станции, куда он направлялся, было не далеко, но  путь этот оказался для него нелегким, ранение в бедро давало о себе знать, и внезапные боли, возникавшие в ноге при движении, заставляли его часто останавливаться и отдыхать. Вот и в этот раз боль как молния пронзила его ногу, от чего Александр охнул и, громко выругавшись, остановился. Сейчас он жалел, что не послушал старшую медицинскую сестру и решил добраться до станции самостоятельно.
«Хоть бы попутная машина попалась, – с надеждой подумал он. – А так можно засветло и не дойти до станции».
Он посмотрел на часы, которые показывали начало третьего, и перевел  взгляд с циферблата на серое свинцовое небо, которое висело словно дьявольский покров над небольшим лесом.  Откуда-то из-за черного безжизненного леса  донесся протяжный гудок паровоза. Он поправил выгоревшую от солнца пилотку, поднял воротник шинели и двинулся по разбитой траками танков дороге, опираясь на самодельную палочку. Размышляя о предстоящей встрече со своими товарищами по службе, он не заметил, как его нагнала легковая автомашина.
- Куда путь держите, капитан? – спросил его мужчина с четырьмя шпалами на петлицах.
Александр  быстро переложил палочку из одной руки в другую, и  отдал честь.
- Капитан Сорокин, –  представился он. – Возвращаюсь из госпиталя в часть.
- Садитесь, капитан, я тоже еду на станцию, – предложил ему полковник. – Не рано еще на фронт? Я смотрю, вы сильно хромаете.
- Врачи выписали, товарищ полковник, считают, что воевать я могу. Если честно, лежать в госпитале стало тяжело. Кругом раненые, калеки, а я хоть и плохо, но ходить могу.
Полковник усмехнулся.
- Ходить, капитан, могут многие, но нам сейчас нужны солдаты, а не те, кто может передвигать ногами.
- Меня агитировать не нужно, товарищ полковник. Если потребуется, то я и зубами буду рвать фашистов.
Тот снова снисходительно улыбнулся и покачал головой, то ли, осуждая его, то ли, соглашаясь с ним.
- Где вы служили, капитан?
- В особом отделе 37-ой армии, ранение получил при выходе из окружения.
- Выходит, у Андрея Андреевича Власова? Я хорошо знаком с ним. Мы вместе вступили в партию в 1930 году, а в 1929 году окончили Высшие армейские курсы «Выстрел». Затем наши пути разошлись: меня направили в Южный военный округ, а его,  как я слышал, в Китай в качестве военного советника к Чан Кайши. Видимо, неплохо он там служил, если дослужился до командующего армии. Не каждому доверят подобную должность.
- Не берусь судить об этом, товарищ полковник. Мне всего два раза удалось с ним переговорить за все эти годы: кто он, и кто я?
- Профессионально отвечаешь, капитан.  Ты хорошо научился уходить от прямых вопросов.
Полковник рассмеялся. Он что-то еще хотел спросить у Сорокина, но машина резко свернула влево и затормозила около свежевыкрашенного шлагбаума, который словно длинная худая рука  пересекал дорогу. К машине подошел офицер в накинутой на шинель плащ-палатке.
- Комендантский патруль. Старший лейтенант Захаров. Документы, – монотонным голосом произнес он и взял в руки, протянутые шофером бумаги.
Что-то в действиях офицера не понравилось Сорокину. Может,  что он вел себя как-то не естественно, а может, его руки с отполированными ногтями.  Сорокин машинально опустил руку в карман шинели, где у него лежал трофейный пистолет «Люггер». Офицер долго читал бумаги, тем самым вызвал недовольство и у полковника. Тот открыл дверь автомашины и  махнул офицеру, подзывая его к себе.
- Старший лейтенант, - сказал ему полковник. – Вы что, плохо читаете? Я заместитель командира 4-ого механизированного корпуса полковник Наумов. В чем дело, старший лейтенант?
Офицер взглянул на солдат, стоявших в стороне от машины. Сложив бумаги, он как бы нехотя направился к старшему командиру.
- Извините, товарищ полковник. У меня приказ начальника особого отдела дивизии проверять все автомашины, направляющиеся в сторону станции. Немцы высадили десант, поэтому мы и проверяем всех. Товарищ полковник, я попрошу вас выйти из автомашины и предоставить транспорт для тщательного осмотра.
- Вы, что не поняли, кто перед вами?  – с угрозой в голосе произнес Наумов. – Да я вас под трибунал отдам за подобные требования!
Солдаты, как по команде, вскинули автоматы и направили их на машину. Рука офицера скользнула под плащ-палату, и тут же раздался выстрел. Наумов медленно осел на землю, а офицер, открыв дверь машины, направил на водителя пистолет. Сорокин, сидевший на заднем сиденье, выстрелил в лицо офицера. Старший лейтенант, вскинул руки и  повалился в дорожное месиво.  Открыв заднюю дверцу, Сорокин выскочил из машины и быстро упал на землю. Через секунду кузов вспорола автоматная очередь, затем вторая и третья. Водитель автомобиля был моментально убит. Его тело вывалилось из кабины и упало у переднего колеса.
- Не стрелять! – крикнул один из солдат, приняв на себя командование диверсионной группой. – Берем языка и быстро уходим!
 Немецкие диверсанты с опаской приблизились к трупу полковника.
- Кажется, готов, – произнес один из них и заглянул в открытую дверь автомашины, чтобы забрать полевую сумку полковника, которая лежала на заднем сиденье.
Сорокин, укрывшись за деревом, выстрелил. Диверсант, громко вскрикнув и схватившись за живот, повалился на землю. Вторым выстрелом Александр расправился с диверсантом, который рылся в карманах Наумова.  Третий диверсант бросился бежать в сторону придорожных кустов. Он как лось с треском продирался через ветви густого кустарника, стараясь как можно дальше уйти от места стычки. Сорокин прицелился и плавно нажал на курок «Люггера»: пуля, срезав несколько ветвей, угодила диверсанту в спину и перебила позвоночник. Подняв с земли автомат, Александр направился к кричавшему от боли  диверсанту: тот то приходил в себя, то снова терял сознание.
- Сколько вас? – спросил он раненого. – Говори, а то убью!
Он наступил сапогом ему на грудь и передернул затвор автомата.
- Одиннадцать, – произнес диверсант. – Христом, Богом прошу, помоги мне, не убивай.
- О Боге вспомнил? – спросил его Сорокин. – А, где ты раньше был? Где остальные?
- Они на  станции: там, в тупике, стоят старые вагоны. В одном из них они и скрываются.
- Задача группы?
- Уничтожение командиров Красной Армии, диверсии на железнодорожном транспорте.
- Говори конкретно!
- Захват станции и железнодорожного моста и удержание этих объектов до подхода основных сил вермахта.
Сорокина отвлек от допроса треск кустов. Он увидел, что к нему бежит несколько красноармейцев.
- Стой! Руки вверх! – выкрикнул один из бойцов и направил ему в грудь штык винтовки.
Александр поднял руки и бросил на землю пистолет и автомат. Его повели к дороге, по которой  в сторону станции двигалась колонна машин. Заметив расстрелянную штабную автомашину и трупы лежащих на земле бойцов и офицеров, колонна остановилась. Из автомобиля вышел старший лейтенант и подошел к лежавшему на земле Наумову. Заметив направляющихся к нему бойцов и офицера в расстегнутой шинели с высоко поднятыми руками, он достал из кобуры наган.
- Не стреляйте! – крикнул Сорокин. – Не стреляйте, мы свои!
Из кузова машины стали выпрыгивать солдаты.
- Стоять! – скомандовал офицер. – Оружие на землю!
Красноармейцы, конвоирующие Сорокина, положили на землю оружие и подняли руки. Через минуту за их спинами выросли бойцы.
- Кто такой? Откуда? – спросил Александра офицер. – Часть, соединение?
- Капитан Сорокин, сотрудник особого отдела 37-ой армии. Направляюсь после госпиталя в распоряжение особого отдела. Вон лежит раненый диверсант из полка «Бранденбург 800». Это они здесь устроили засаду и убили подполковника Наумова - заместителя командира 4-ого механизированного корпуса. А кто вы?
- Старший лейтенант инженерных войск. По приказу командования направляемся на станцию, – произнес офицер и с  недоверием посмотрел на Сорокина. – Это вы их  всех уложили?
- Я, – коротко ответил Сорокин. – Я ехал в машине с Наумовым.
- Здорово, – восхищенно произнес старший лейтенант. – И где вы так научились стрелять?
- На фронте, старший лейтенант. Жизнь научила.
Офицер вернул ему документы и предложил  доехать вместе с ними. Оставив около тел убитых часовых, колона двинулась к железнодорожной станции.

***
Сорокин сидел в помещении железнодорожной станции и пытался убедить коменданта в необходимости  проведения операции по уничтожению немецких парашютистов. Комендант, мужчина средних лет с двумя шпалами на черных  петлицах, смотрел на него красными от бессонных ночей глазами и, как показалось Сорокину, плохо понимал, что требовал у него этот офицер из особого отдела.
- Товарищ майор! Если мы не уничтожим десант, то они ударят нам в спину в любую секунду. Дайте мне людей, и мы прочешем территорию станции.
- Погоди, капитан. У меня и без тебя хлопот хватает. Ты,  не видишь, что здесь творится? Все кричат, чего-то требуют, угрожают трибуналом и оружием. Скажи мне, откуда я тебе найду людей? Все на ремонте подъездных путей после вчерашней бомбежки, не рожу же я  их? Вся станция забита составами, и сейчас сам черт не разберет, что я должен делать – принимать или отправлять эшелоны, а ты со своими парашютистами. Хорошо, что нелетная погода, а так бы нас уже давно разбомбили немецкие самолеты.
В помещении стало тихо. Взгляд майора сконцентрировался на палочке-трости капитана.
- И как ты хочешь с этими немцами разобраться? Да ты без этой палки никуда, – со злостью произнес майор. – Тебе лечиться, капитан, нужно, а не бегать за немцами. Сейчас свяжусь со штабом корпуса, пусть пришлют здоровых людей.
- Товарищ майор! Вы, по всей вероятности, плохо понимаете, с кем говорите! Я сотрудник особого отдела армии, и мне глубоко наплевать, где вы найдете людей, чтобы прочесать территорию станции. Если через пять минут вы не сделаете этого, я буду вынужден арестовать вас. Вы поняли меня?
Лицо майора сначала покраснело от возмущения и стало похоже на раскаленную сковородку, а затем вдруг резко побледнело. За всей этой неразберихой, что творилась на станции, он не уделил особого внимания, этому офицеру, в выгоревшей пилотке и короткой старой шинели. Сейчас после  злых фраз, услышанных в свой адрес, он понял, что этот офицер не шутит и готов личным решением расстрелять его прямо за зданием станции.
Майор снова посмотрел сначала на капитана, а затем на его палку.
- Хорошо капитан, я дам тебе отделение красноармейцев, больше не могу. Нет у меня людей.
Майор вышел из-за стола и, надев шапку, выглянул в коридор, где с ноги на ногу переминался  часовой.
- Срочно найди мне Леонтьева. Одна нога здесь, другая там, - скомандовал он.
 Прошло около минуты, и в помещение вошел мужчина в старой, потертой телогрейке и вытянулся перед майором.
- Товарищ майор! Сержант Леонтьев по вашему приказу прибыл.
На его лице, усыпанном следами от оспы, светились зеленые с хитрецой  глаза.
- Сержант, ты и твое отделение поступаете в распоряжение капитана Сорокина. Понятно?
- Так точно.
Сорокин встал со стула и, одернув шинель, направился к двери.
- Твоя палочка! – крикнул ему вслед майор. – Как ты без нее?
- Пусть пока полежит у вас, – ответил капитан. – Пойдем, сержант, посмотрим твоих орлов.
Они вышли из комнаты и направились за здание станции. Там, около грузовой машины стояло около десятка бойцов, которые что-то обсуждали между собой. Заметив своего командира, рядом с которым шел офицер, солдаты быстро построились в шеренгу.
- Отделение, смирно! – скомандовал один из солдат.
Капитан Сорокин медленно прошел вдоль строя, внимательно вглядываясь в застывшие лица солдат. Наконец, он остановился около одного из красноармейцев.
- Рядовой Грачев, – представился тот и приложил руку к шапке.
- Давно на фронте? – спросил его Александр.
- С июня 41-ого, товарищ капитан. От Минска топаю, все надеюсь, что когда-нибудь  остановлюсь.
- Остановишься, Грачев, остановишься. Я вот тоже, как и вы отступаю из-под Минска, а надежды не теряю.
- Товарищ капитан, у меня все бойцы обстреляны, молодых нет, – произнес Леонтьев. – У каждого из нас свои счеты с фашистами, так что можете на нас положиться.
- Тогда вот что, сержант. Проверьте оружие и получите дополнительно боеприпасы – произнес Сорокин. – Предстоит боевая операция против фашистских диверсантов, которые находятся недалеко от нас. У вас на подготовку час.
Сержант распустил отделение и, повернувшись к Сорокину, предложил  перекусить. Вскрыв финским ножом банку с консервами, он протянул ее капитану.
- Угощайтесь, товарищ капитан, – сказал он и, когда тот взял в руку банку, поинтересовался  у него. – Вы откуда родом, товарищ капитан?
- Я из Казани.
- Да мы с вами почти родня:  я из города Волжска. Он не далеко от Зеленого Дола.
Они рассмеялись.
- И вправду почти соседи, – произнес Сорокин и снова улыбнулся. – Сержант, у вас ничего нет из одежды? Я  из госпиталя, там одели. Холодно.
- Найдем, товарищ капитан, и телогрейку новую, и шапку, и даже сапоги. Я смотрю, у вас старые сапоги, наверное, все ноги мокрые?
- Есть немного, – ответил Сорокин, выскребая из банки остатки.
Сержант быстро исчез за углом здания, а  Сорокин достал из кармана шинели помятую пачку папирос. Выбив одну, он закурил. Александр любил эти первые минуты после еды, когда как бы укладываешь принятую пищу в приятное облако табака. В эти минуты чувство сытости и блаженства полностью овладевали не только телом, но и разумом. Он знал многих бойцов, которые отказывались от приема пищи накануне боя, боясь ранения в живот. Ходили слухи, что в случае ранения в живот спасти человека практически невозможно, однако Сорокин этому не верил. От подобного  ранения умирали и голодные, и сытые. Вот и сейчас, он не думал о ранении, ему было просто хорошо и комфортно, а что будет потом, через час или два, никто, кроме Бога, не знал.
- Вот, товарищ капитан, примерьте, – услышал он позади себя голос сержанта. – Думаю,  должно подойти.
Капитан обернулся и увидел Леонтьева, который держал в руках практически новую телогрейку, шапку и сапоги. Александр быстро скинул с себя шинель и надел телогрейку. Новая одежда была его размера и сидела на нем так, будто он родился в ней. Сапоги оказались на размер больше, но это было все равно лучше, чем ходить в старой,  дырявой обуви. Натянув шапку, он почувствовал себя новорожденным. Подпоясав телогрейку широким офицерским ремнем, он перебросил через плечо полевую сумку и автомат.
- Ну и как? – спросил он сержанта.
- Хорошо, товарищ капитан. Теперь вы похожи на настоящего командира.
- Проверь, бойцы готовы?
Леонтьев повернулся и, прихватив с собой шинель и старые сапоги капитана, направился в сторону куривших солдат.

***
Группа Сорокина обошла станцию лесом и, стараясь не шуметь, медленно двинулась в сторону железнодорожных путей, где в техническом тупике стояли с десяток разбитых войной вагонов. Александр подозвал к себе сержанта и, когда тот подполз, прошептал ему на ухо.
- В одном из вагонов должны быть немцы. Я не исключаю, что они одеты в нашу форму. Направь двух бойцов, пусть осторожно «понюхают», что там.
- Есть направить двух бойцов, – также тихо ответил Леонтьев.
Не успел сержант исполнить команду командира, как один из бойцов, передвигавшийся вдоль вагона, замер на месте, а затем поднял  правую руку, что означало для всех - «внимание». Солдат рукой указал Сорокину на вагон, из которого еле слышно доносились мужские голоса. Александр махнул рукой, и солдаты быстро окружили вагон. Грачев залег за кучей какого-то ржавого металла и, установив сошки, направил ручной пулемет на дверь вагона.
- Без команды не стрелять, – передал  Сорокин по цепочке.
Капитан передернул затвор  автомата и, укрывшись за углом водонапорной башни, громко закричал:
- Сдавайтесь! Вагон окружен! Сопротивление бесполезно! Всем гарантирую жизнь!
Все замерли, ожидая ответа немецких диверсантов. Чувствовалось, что они  не ожидали окружения и сейчас  решали: сдаваться им или принять бой.
- Сдавайтесь! – снова крикнул Сорокин.
- Кто нам предлагает сдаться? – выкрикнул кто-то из вагона. – Какие гарантии?
- Капитан Сорокин, сотрудник особого отдела армии. Я не агент госстраха, чтобы давать гарантии. Я предлагаю вам сдаться, чтобы спасти свои жизни!
Неожиданно тишину вспорола автоматная очередь. Дверь вагона резко открылась, и из нее полетело несколько гранат. Взрывы, едкий дым загоревшегося вагона и  треск автоматных очередей, все слилось в единую какофонию. Пули крошили доски вагона, и казалось, что там уже не могло остаться ничего живого, но это только казалось. Диверсанты дрались отчаянно, хорошо понимая, что они обречены и что в случае их пленения пощады им не будет. Трассирующие пули прижали к земле бойцов Сорокина, не давая им поднять головы.
- Грачев! Прикрой меня! – крикнул он пулеметчику и бросился вперед.
Под прикрытием пулеметного огня Александр медленно пополз к вагону. Когда до него осталось метров тридцать, он сорвал чеку и швырнул гранату в открытую дверь: мощный взрыв разметал диверсантов по вагону. Похоже, он спровоцировал детонацию хранившейся в вагоне взрывчатки. Неожиданно стало тихо, только слышался треск горевших вагонных досок.
- Сержант! Соберите оружие и документы! – приказал Сорокин Леонтьеву. – Проверьте, потери есть?
- Убитых нет, Крылов легко ранен, – доложил тот.
Пока солдаты вытаскивали трупы диверсантов из разрушенного  вагона и складывали их вдоль железнодорожного полотна, капитан присел на какие-то разбитые ящики и закурил. Только сейчас он понял, что у него сильно болит раненая нога.
«Не долечил, – подумал он. – Лишь бы не открылась рана».
- Сержант! Сколько диверсантов? – спросил он Леонтьева.
- Семь трупов, – как-то буднично ответил ему тот. – Посмотрите, товарищ капитан, кажется какие-то документы.
Сорокин взял кожаную полевую сумку и открыл ее. В ней находилась карта и несколько машинописных листов бумаги.
- Ну, что там?
- Карта и документы. Потом посмотрю. Все собрали?
Получив положительный ответ, он с бойцами направился к станции. Метров за пятьдесят до нее их остановила группа красноармейцев, бежавших к месту уже закончившегося боя. 
- Кто такие будете? Ваши документы? – спросил Александра молоденький младший лейтенант, держа в руке пистолет.
- Капитан Сорокин из особого отдела армии. Еще вопросы есть?
- Это вы вели бой? – спросил его офицер и рукой указал в сторону догоравших вагонов.
- Да – коротко ответил ему он. – Ликвидировали диверсионную группу немцев.
Младший лейтенант с нескрываемым восхищением посмотрел на капитана. Ему, выпускнику ускоренных курсов военного пехотного училища еще не приходилось участвовать в боях, и он тайно завидовал тем, кто прошел через них и остался в живых.
- Товарищ капитан, а много было диверсантов?
- Сходите и посмотрите, они все там лежат. Только не забудьте прихватить с собой лопаты, чтобы их закопать.
Бойцы, возглавляемые младшим лейтенантом, побежали дальше, а Сорокин, распустив людей, направился к коменданту станции. Он кратко доложил ему об уничтожении диверсантов и поинтересовался, как ему  добраться до штаба армии.
- Какая армия? Какой штаб, Сорокин! Ты что, головой ударился? Не видишь, что творится. Немцы в сорока километрах и вот-вот будут здесь.
- Товарищ комендант, я что-то вас не понимаю! Мне что, так и бултыхаться на вашей станции?
- Почему бултыхаться? Видишь, стоят несколько легковых автомобилей и броневик? Иди туда, это штаб механизированного корпуса. Поговори с ними, может, они тебе что-то подскажут.
Сорокин посмотрел в окно. Около станционной постройки стояли несколько «Эмок».
- Спасибо за совет, товарищ майор, – поблагодарил он коменданта и направился к двери, взяв в руки свою палочку.
- Кстати,  возьмите на память, – вернувшись, произнес он и положил на стол перед майором немецкий «Парабеллум».
- Спасибо, капитан. Хороший пистолет мне не помешает.

***
Сорокин сидел напротив начальника штаба механизированного корпуса Левченко и рассказывал ему о гибели полковника Наумова.
- Вот так и погиб он от рук этих диверсантов, – закончил он свой доклад.
- Жалко Ивана Гавриловича, хороший был человек, честный. Он за свою принципиальность пострадал в тридцать восьмом году. Не понравилась тогда генералу Павлову его критика, он и снял его с должности командира корпуса.
- Теперь куда? – поинтересовался он у Сорокина. – Я смотрю, капитан, ты с палочкой? Не мешает она воевать?
- Нет, товарищ полковник, не мешает, с ней удобнее, – ответил Сорокин и улыбнулся. – Куда?  Если честно, то не знаю. Служил в особом отделе 37-ой армии у генерала Власова. Сейчас, вы говорите,  он по приказу Сталина, формирует новую 20-ую армию, вот и направьте меня туда.
- Можешь остаться  у нас. Наша часть тоже входит в состав этой армии. Ну ладно, уговаривать тебя не стану. Езжай в штаб армии, там и получишь новое назначение. Завтра туда едет майор Захарченко, вот с ним и езжай, а теперь иди отдыхать, капитан. И еще, зайди к нашему военврачу, пусть осмотрит ногу.
Сорокин поднялся с табурета. Сильная боль в ноге заставила его поморщиться.
- Разрешите идти, товарищ полковник?
- Иди и непременно загляни к врачу, я  ей позвоню.
Александр вышел из здания и, достав из кармана кусок марли, вытер вспотевший от напряжения лоб. Заметив, стоявшую в стороне машину с красным крестом, он направился к ней. Военный врач, женщина в звании капитана, внимательно осмотрела его рану.
- Рановато вас выписали, товарищ капитан, – произнесла она. – Я бы вас еще подержала  в госпитале как минимум  недельки две. Сейчас я обработаю вашу рану.
Она быстро набрала в шприц какое-то лекарство и сделала ему укол. Заметив, что Александр поморщился от боли, она усмехнулась.
- Вы тоже из той категории людей, капитан, которые не переносят уколы?
Он хотел ей ответить, но она прервала его.
- Все, все, больше колоть не буду. Вот порошки, попейте с неделю, думаю, что они вам обязательно помогут.
Она быстро перевязала рану и велела одеться.
- Скажите, Сорокин, это вы уничтожили немецких диверсантов на станции?
- Да, я с солдатами.
- Почему вы решили это сделать сами, с раненой ногой, ведь на станции стоит много воинских эшелонов? Обратились бы к начальству с рапортом, и это бы сделали без вас.
Сорокин улыбнулся и виновато пожал плечами.
- Просто я умею это делать лучше других, товарищ военврач. И всегда считал, что нужно поручать то или иное дело лишь профессионалам.
- Капитан, нужно быть скромнее. Профессионал! А может, вы и правы.
Он вышел из машины и посмотрел на затянутое тучами небо. Редкие снежинки, кружась, медленно падали на землю и моментально таяли в месиве угольной пыли и грязи.
- Капитан! – окликнул его стоявший на крыльце майор. – Сорокин! Подойдите ко мне.
 Александр направился к нему, немного прихрамывая на раненую ногу.
- Слушаю, товарищ майор.
- Я - майор Захарченко, а вы, как я понял, капитан Сорокин. Выходит, мы вместе завтра поедем в штаб армии.
- Так точно, товарищ майор.
- У вас есть место для ночлега? – поинтересовался Захарченко. 
- Нет, товарищ майор. Я только что из госпиталя.
- Я так и думал. Следуйте за мной, многого не обещаю, но тепло и спирт будут.
Захарченко оказался веселым и словоохотливым человеком. После первого тоста его было уже не остановить: он сыпал анекдотами, как из рога изобилия, вызывая у Сорокина невольные улыбки.
- Вы женаты, Сорокин? – неожиданно спросил он. – Чего молчите? Я так и понял, что мы все здесь неженаты. Может, махнем с вами в санбат? Там такие девчонки - пальчики оближешь?
- Если хотите, то идите, товарищ майор. Я очень устал, и мне бы хотелось немного отдохнуть, да и рана что-то разболелась.
- Ну, смотрите сами, капитан. Не хотите?  А я пойду. Кто знает, придется ли завтра пожить так, как живу сегодня.
Он встал и, накинув шинель,  направился к двери. Остановившись, он вернулся обратно и, взяв со стола недопитую флягу со спиртом, вышел из комнаты. Сорокин, расстегнув ворот гимнастерки, прилег на топчан и моментально уснул.

***
Генерал-майор Андрей Андреевич Власов положил телефонную трубку и растерянно посмотрел на главного врача госпиталя. Он уже три дня находился в полевом госпитале с диагнозом «воспаление среднего уха».
- Мне нужно срочно ехать в Москву, – произнес он. – Меня вызывают в Кремль.
- Андрей Андреевич, вам сейчас нельзя студиться, – произнес главврач, - может возникнуть осложнение.
- Какое осложнение? – удивленно спросил генерал. – Вот, если я не прибуду,  тогда  будут осложнения и у вас, и у меня.
Он вышел из кабинета врача и направился в свою одноместную палату. После разговора со Сталиным он решил немедленно ехать в Москву. Генерал быстро переоделся и вышел во двор госпиталя, где его ждала служебная автомашина.
- В Москву, – приказал он водителю и стал удобно располагаться на  сиденье. Перед ним сел его адъютант, молоденький старший лейтенант, и машина направилась к  шоссе, идущему в столицу.
 Покачиваясь на сиденье легкового автомобиля, генерал размышлял над тем, что его ожидает в Ставке. Ничего хорошего от встречи со Сталиным он не ждал, так как аресты и расстрелы генералов, командующих армиями, приобрели какую-то непонятную закономерность. Он невольно вспомнил приказ Сталина в отношении генерала Павлова, которого обвинили в утере управления частями и дивизиями. На основании этого обвинения он был расстрелян.
«Сейчас все в руках Берии и начальника Главного политуправления РККА Мехлиса. Им кругом видятся измена и предательство. Если угодил в их списки, шансов оправдаться, практически нет» - размышлял Власов. От этих неприятных мыслей, у него окончательно испортилось настроение.
  Чтобы как-то успокоиться, он начал вспоминать годы своего становления в армии. Его, сына нижегородского священника, призвали в Красную Армию в самый разгар  гражданской  войны. Затем была учеба в Академии генерального штаба РККА. Там судьба свела его с Михаилом Блюхером. Вскоре их знакомство переросло в дружбу. Они часто встречались, спорили о роли механизированных корпусов в будущей войне. О том, что она будет, они  не сомневались.
 Все произошло в одно прекрасное утро. Придя на службу, он узнал, что Блюхер арестован сотрудниками  НКВД и в настоящее время находится в следственном изоляторе: легендарного красного командира обвиняли в шпионаже в пользу Германии и Японии. Вслед за Блюхером последовали  другие аресты видных военных начальников. Все стали говорить о каком-то военно-политическом заговоре против Сталина. Он как сейчас помнит те дни, каждый из которых был наполнен страхом ареста и расстрела. Однако за ним не пришли. По истечению нескольких лет он так и не смог разобраться в себе: почему он тогда промолчал и не выступил в защиту своего друга?
Перед самой войной его направили в Китай военным советником к Чай Кайши. Тогда ему казалось, что жизнь удалась: он был далеко от Советского Союза, где шла то партийная, то военная чистка. Однако это счастливое затишье  продолжалось недолго. Приказом Генерального штаба РККА он был отозван из Китая. Сам Чан-Кайши высоко оценил службу своего военного советника:  перед самым отъездом вручил ему Орден Золотого Дракона и, сняв с руки массивные золотые часы, подарил их ему  под аплодисменты государственных чиновников и представителей советского посольства.
 Эти высокие награды китайского правительства не остались незамеченными генералитетом РККА. Многие знакомые генералы радовались за него, но были и другие, которые не только не скрывали своей зависти, но и пылали ненавистью к нему.  При пересечении государственной границы СССР – Китай, когда поезд остановился на станции Алма-Ата, к ним в купе вошли три сотрудника НКВД, в штатских костюмах.
- Товарищ Власов? Андрей Андреевич? – обратился к нему один из мужчин, одетый в светлый костюм и шляпу.
- Да, а в чем дело? Кто вы? – поинтересовался он у них.
- Мы из НКВД. Вот мое удостоверение, – произнес мужчина и протянул ему служебный документ. - Я прошу передать нам награды, которые вручил вам Чан-Кайши. Это приказ наркома.
В купе повисла мертвая тишина, прерываемая лишь только стуком колес поезда.
- На каком основании? – возразила жена Власова. – Вы не имеете права…
Мужчина так на нее взглянул, что она сразу же пожалела, что открыла рот. Власов молча  снял с полки кожаный портфель, достал из него часы и орден и  передал их сотруднику НКВД.
Мужчина, в светлом костюме посмотрел на своих товарищей, и они быстро покинули купе.
- Зачем ты им отдал орден и часы? – спросила у Власова жена. – Они  даже документов на изъятие этих вещей тебе не показали.
- Прекрати истерику! Мне и без документов понятно, откуда эти люди. Я не хочу повторить судьбу Михаила Блюхера и умереть в застенках НКВД, как китайский шпион.
Когда он вернулся домой, его ждала хорошая «новость» ему присвоили звание генерал-майора, а затем назначили командующим 99-ой стрелковой дивизии, которая дислоцировалась у черта на куличках. Вверенная ему воинская часть славилась в Западном военном округе своей отсталостью.
«За что? –  вертелось у него в голове. – За дружбу с Блюхером? За Китай?»
Его долго душила обида, но вскоре он понял, что ничего не  может изменить в этой ситуации. Там, в Москве, были люди, которым он не нравился ни своими организаторскими способностями, ни профессиональными. И он приступил к работе, чтобы доказать им всем, что он умеет командовать подразделением. Делал он ее так, как делал всю свою жизнь – поступательно и обстоятельно. Через год его дивизия была признана лучшей в рабоче-крестьянской Красной Армии, и первой среди частей была награждена Орденом Боевого Красного знамени. Сразу же после этого его вызвали в Генеральный штаб и по приказу наркома обороны поручили командовать одним из четырех созданных механизированных корпусов.
Генерал открыл глаза и посмотрел на затылок сидевшего перед ним офицера,  который что-то говорил водителю, прерывая рассказ громким смехом. Почувствовав взгляд генерала, старший лейтенант замолк и, повернувшись к нему лицом, поинтересовался:
- Товарищ генерал! Может, перекусить хотите, едем уже шестой час?
Власов промолчал. Его беспокоила усиливающаяся боль в ухе, которая отдавала в голову. Он снова закрыл глаза и углубился в воспоминания. Война  застала его в старинном городе Львове. Именно там его механизированный корпус оказал мощное сопротивление наступающей по всем фронтам немецкой армии. Измотав передовые части вермахта, корпус с боями стал отходить к Киеву. Он как сейчас помнит свой телефонный разговор со Сталиным.
- Скажите мне, товарищ Власов, почему мы отступаем и так быстро сдаем города врагу?
Тогда ему показалось, что вождь уже знал ответ на этот вопрос и,  спрашивая его об этом, хотел услышать подтверждение своего мнения.
- Мне трудно судить об этом, товарищ Сталин. Я плохо владею оперативной обстановкой на других фронтах, но мой корпус готов выполнить любой ваш приказ, если даже нужно будет при этом умереть.
- Главное в вашем ответе - вы и ваши бойцы готовы умереть, чтобы не пустить немцев дальше. Другие же генералы, проявляя трусость в принятии подобных решений, предпочитают отступать или добровольно переходить на сторону противника. Могу сказать, что я доволен вами, вашим  мужеством и умением воевать.
 В тот же день, после разговора с вождем последовал приказ Ставки, согласно которому, ему  поручалось собрать в окрестностях Киева отступающие воинские части и сформировать из них  тридцать седьмую армию и оборонять город.
Власов открыл глаза и попросил у офицера воды. Тот протянул ему стакан и алюминиевую фляжку. Сделав несколько глотков, он вернул все это обратно.
«Похоже, поднялась температура, – подумал он, чувствуя, как его тело начинает трясти. – Не хотелось бы в таком виде предстать перед Сталиным».
Он захотел отвлечься от воспоминаний, но они крепко держали его в своих объятиях: тогда, в условиях неразберихи, паники и предательства, ему удалось не только сформировать армию, но и создать мощную систему обороны Киева. Он хорошо помнил это непростое время, когда на подступах к городу шли ожесточенные бои, а город словно и не замечал этого. В нем кипела вполне мирная жизнь, работали заводы и фабрики, по городу ходили трамваи. Он до сих пор не может понять, кто принял решение об отводе войск из-под Киева.
 В ночь на 19 сентября город был оставлен войсками. Немцы моментально воспользовались предоставленным случаем и двумя мощными ударами с флангов замкнули кольцо за отходящими на восток советскими армиями. Это решение Ставки было губительным не только для войск, но и для мирного населения. Ему тогда он сделал то, что не удалось многим генералам: он оказался единственным командармом, который с минимальными потерями вывел из окружения свою армию. Тогда в котле осталось около 600000 солдат и офицеров, которые погибли или были взяты в плен немецкими частями.
Генерал открыл глаза. Машина остановилась на въезде в город: воинский патруль проверял документы.

***
Капитан Сорокин дремал, сидя в штабной машине. Иногда он открывал глаза и морщился от приступов боли в ноге. Сегодня утром он обнаружил, что у него открылась рана, которая стала сильно кровоточить.
- Вам, капитан, не повезло с раной, – разминая выкуренную папиросу в металлической банке, произнесла военврач. – Я же вам вчера говорила, что рановато вас выписали из госпиталя. А вы с такой ногой за немцами охоту устроили. 
Врач подозвала к себе медсестру и попросила  сделать ему укол. Молоденькая девушка в белом халате умело кольнула его в ягодицу, а затем, обработав рану раствором марганца, стала делать ему перевязку.
- Вы, капитан, не обижайтесь на меня, но я бы вам посоветовала вернуться обратно в госпиталь и долечиться. Не дай Бог, занесете в рану инфекцию - гангрена и ампутация конечности.
- Вы меня не пугайте ампутацией, товарищ военврач. Меня дома ждут здоровым.
- Я вас не пугаю, я вас предупреждаю, Сорокин.
Военврач подошла к рукомойнику, висевшему в углу комнаты. Вымыв руки, она вернулась к столу.
- Выпить хотите, Сорокин? – неожиданно поинтересовалась она у него. – Немного алкоголя вам сейчас не повредит. У меня, если честно, болит голова после вчерашнего застолья, которое организовал майор Захарченко. То ли выпила лишнего, то ли спирт был технический.
Она достала из тумбочки две металлические кружки и, плеснув в них спирт, развела его водой.
- Давайте, капитан, выпьем за нашу победу. То, что она будет, я не сомневаюсь. Единственное о чем я постоянно думаю, это какой ценой она нам достанется.
Они выпили, и Сорокин, достав из кармана папиросы, угостил ими врача.
- Прощайте, вы очень хороший человек. Я сейчас уезжаю в штаб армии. Может, когда-нибудь и встретимся в этой жизни, – прощаясь с ней, произнес Александр.
- Хотелось бы, – тихо ответила она, делая глубокую затяжку, - однако вряд ли.  Мне кажется, что эта встреча у нас с вами последняя.
- В каком смысле?
- Самом прямом. Война… - все также тихо ответила она.
- Рано вы меня хороните, – улыбаясь, произнес он. – Рано.
- Я не о вас говорю, а о себе.
Он оделся и вышел на улицу. У здания он увидел майора Захарченко, который стоял около «Эмки», ожидая его.
- Заштопали? – спросил он. – Тогда поехали, дорога длинная, мало ли что.
Сорокин кивнул и, отодвинув в сторону лежавший на сиденье автомат, сел в машину. Майор, не обращая внимания на водителя, начал рассказывать Сорокину, как он провел вчерашний вечер в окружении медсестер.
- Слушайте, Сорокин. Все хочу спросить вас, как вы получили ранение? Расскажите.
Александр посмотрел на него. Если бы его спросил об этом штатский человек, то он бы не удивился. Но когда об этом спрашивает человек, на петлицах которого матово блестят две шпалы, это немного странно.
- Как получил? По-глупости, – ответил Александр. - Это было на Украине. В штаб поступило сообщение, что группа мужчин пилит телеграфные столбы вдоль железной дороги. Взяв с собой солдат, я направился на место обнаружения диверсантов. Когда мы прибыли туда, то никого не обнаружили. Часть столбов была действительно спилена. Путевого обходчика, сообщившего эту информацию, мы обнаружили в будке повешенным на парашютной стропе, что подтверждало  уверенность в том, что это дело рук немецких диверсантов. Прочесывать лесной массив силами шести человек было глупо, но я все же решил осмотреть прилегавшую к железной дороге местность. Мы построились в две цепочки по три человека с каждой стороны дороги и направились на восток. Когда мы прошли около двух километров, один из сотрудников обратил внимание на землю под одной из шпал: она была заметно темнее. Это говорило о том, что здесь кто-то недавно копался. Сапер, который входил в состав нашей группы, стал внимательно осматривать это место и вскоре обнаружил под шпалой заряд взрывчатки. Обезвредив мину, мы двинулись по следам, оставленным диверсантами. Через час преследования нам удалось нагнать их: по проселочной дороге ехала телега, на которой сидели три здоровых мужика, на коленях одного из них лежал немецкий автомат.
Сорокин замолчал и поморщился от боли в ноге, которая прострелила  все его тело. Он поменял положение, и боль постепенно утихла.
- И что дальше? – произнес майор Захарченко. – Вы взяли их? Чего молчите?
- Нет. Двоих убили, а третий ушел. Я погнался за ним в надежде, что возьму его живым, но, похоже, переоценил свои силы. Мужчина оказался  физически хорошо подготовленным. Догоняя его, я споткнулся, зацепившись за корневище,  и упал. Пистолет вылетел из руки и отлетел куда-то в сторону. Диверсант подошел и направил на меня пистолет. За секунду я успел проститься с жизнью. Он выстрелил мне в ногу и, усмехнувшись, произнес.
- Ну что, капитан? Думаю, что ты еще долго не будешь бегать. Убивать я тебя не стану: в  безоружных людей я не стреляю.
Он повернулся и скрылся в кустах. Я лежал на земле не веря, что остался живым.
Сорокин замолчал. Майор, сидевший на переднем сиденье, тоже молчал. Каждый переживал эту историю по-своему.
- Вы знаете, капитан, – словно извиняясь перед ним, произнес Захарченко. -   Я три месяца на фронте, но не убил ни одного фашиста. Поверьте, но мне стыдно об этом говорить.
Стараясь снять возникшую паузу, Александр улыбнулся.
- Не переживайте, майор, ничего страшного, у вас еще все впереди.
Машину сильно тряхнуло, и Сорокин снова поморщился от боли в ноге.

***
Александр очнулся в госпитале: как он попал сюда, он не помнил.  Он повернул голову и увидел, что  лежит на койке в большой просторной  палате.
- Няня! Нянечка! – позвал ее сосед, заметив, что он пришел в себя.
 В палату вошла  женщина лет пятидесяти и направилась к его койке.
- Наконец-то, – радостно произнесла она, наклонившись над ним.
 Она не сразу поняла, чего он хочет, а затем, улыбнувшись ему,  приподняла его голову  и преподнесла к губам стакан с водой.
- Попей, попей, сынок, – произнесла она ласковым голосом.
Сорокин посмотрел на нее и невольно удивился, как она походила на его покойную мать. Внешнее сходство подкреплял и  голос женщины: он был таким же ласковым и нежным. Александр сделал несколько глотков и снова впал в забытье. Нянечка поправила одеяло и неслышно вышла из палаты.
Сколько он был без сознания, он не знал. Очнулся он среди ночи. В палате было темно. Где-то в дальнем углу кто-то негромко храпел. Несмотря на закрытое и проклеенное бумагой окно, были слышны глухие выстрелы зенитных орудий. Три дня назад ему сделали повторную операцию. Как сообщил врач-хирург, который его оперировал, ему здорово повезло, так как у него началось нагноение, которое грозило перерасти  в гангрену.
- Не спишь? Вот и я не сплю. Никак не могу привыкнуть к тишине, – прошептал ему сосед по койке. – Курить хочешь?
- Хочу, – коротко ответил Александр. – Хочу так, как никогда не хотел.
- Тогда пойдем. В палате курить нельзя, врачи ругаются.
- Не могу. У меня нет костылей, – также шепотом ответил ему Сорокин.
- Это не проблема. Сейчас что-нибудь придумаем.
Сосед исчез за дверью палаты и вскоре вернулся с креслом-каталкой.
- Давай, садись, я быстро домчу тебя до курилки, – полушутя произнес он.
Он помог Сорокину перебраться в кресло и, толкая коляску здоровой рукой, повез его в курилку. Он протянул Александру кисет и лист газеты. Видя, что капитан не может свернуть цигарку, он помог ему.  Глубоко затянувшись дымом, он выпустил его в потолок и, повернувшись лицом к нему, произнес:
- Меня зовут Степан, а тебя как?
- Александр Сорокин.
- О том, что ты Сорокин, я уже знаю. Вот имени твоего я не знал, а обращаться по фамилии как-то нехорошо.
Услышав разговор, в курилку вошел дежурный врач в звании старшего лейтенанта.
- А ну, давай по палатам! – в приказном тоне произнес он. –  Сорокин, ты только пришел в себя и сразу же курить. Тебе еще рано двигаться.
- Так я практически здоров, товарищ военврач, – в ответ на его слова, ответил Александр. – Нельзя же дважды с одним ранением лежать в госпитале.
- Скажи, Сорокин, спасибо тому майору, который привез тебя прямо сюда, а то мог бы и ногу потерять: пуля задела костную ткань, и в ране оказалось много костных осколков, вот они и беспокоили тебя все это время. Пришлось чистить  рану.
- А как же те врачи, которые мне делали операцию до этого? – спросил Александр врача. – Что они, этого не видели?
Врач засмеялся и посмотрел на него.
- Ты что, Сорокин, только родился? Ты не равняй полевой госпиталь с нашим заведением. Ты видел, сколько там раненых и искалеченных. Если видел, тогда не спрашивай об этом. Там главное - человека на ноги поставить и отправить в бой. А сейчас идите в палату. На то и ночь, чтобы люди спали.
Они бросили недокуренные цигарки в мусорное ведро, и Степан повез его обратно в палату. Александр долго лежал на койке с открытыми глазами.  Он протянул руку и взял с тумбочки стакан с водой. Где-то далеко по-прежнему ухали зенитки, отражая очередной налет немецкой авиации на Москву. В палату, осторожно ступая, вошла няня. Она прошла по ней, останавливаясь около каждого раненого бойца, поправляя  одеяла  и прислушиваясь к их дыханию. Около Сорокина она остановилась.
- А ты, что не спишь? – спросила она его. – Тебе как раз и нужно спать. Во сне человек поправляется и набирается сил.
- Что-то не спится. Вот слушаю, как стреляют зенитки, как где-то рвутся бомбы. Вы знаете, я никогда до этого не был в Москве и не мог представить, что окажусь в этом городе во время войны.
- Ничего, сынок. Вот выпишут тебя из госпиталя, тогда и посмотришь Москву. Этот город красив в любое время и даже в войну. Я тебе сейчас валерьяны накапаю, от нее ты быстро уснешь.
Она вышла из палаты и вскоре вернулась с мензуркой, в которой находилась микстура.
- Вот выпей, сынок, – произнесла она.
Она перекрестила его и вышла из палаты. Вскоре он крепко заснул.

***
Прошло две с половиной недели его лечения в московском госпитале.
- Сорокин! Тебя к главному врачу! Давай, давай быстрее, – выкрикнул санитар, заглянув к ним в  палату.
- Что случилось, Иванович? – спросил его Александр.
- Давай быстрее, там все  узнаешь.
Сорокин взял палочку и, немного прихрамывая, направился по знакомому коридору. За последние дни в госпиталь поступило много раненых солдат и офицеров. Лавируя среди коек, расставленных в коридоре, он добрался до кабинета главного врача.  Александр уверенно вошел в кабинет, в котором вокруг круглого стола сидели несколько военных, и встал у порога.
- Сорокин? – спросил главный врач, словно видел его впервые.
- Так точно, – произнес Александр.
- Как твое здоровье? – поинтересовался у него военный, на петлицах которого  на темно-синем фоне сверкнули две шпалы, что соответствовало званию капитана НКВД.
«Похоже сотрудник особого отдела, – подумал Сорокин. – Ведь только они могут  ставить вопрос ребром. Попробуй не ответь на этот вопрос положительно».
- Готов к выписке, – отчеканил Сорокин. – Все в руках докторов.
 Сотрудник НКВД усмехнулся и посмотрел на врачей, видимо, ожидая от них решения. Те заулыбались в ответ, боясь возразить и тем самым испортить настроение чекиста. Он встал из-за стола и, расправив гимнастерку, сделал несколько шагов в  сторону Александра.
- Я приехал, чтобы вручить тебе от лица Главного управления НКВД медаль «За отвагу». Вы знаете, товарищи, – произнес он и повернулся к врачам, - капитан Сорокин лично уничтожил четверых немецких диверсантов, а затем и всю фашистскую  диверсионную группу, подготовленную в Германии.
Он обнял его за плечи, а затем приколол к его пижаме медаль.
- Служу трудовому народу, – произнес Александр. – Разрешите идти?
- Далеко не уходи, мне нужно с тобой поговорить, – произнес капитан НКВД.
Александр вышел из кабинета главврача и присел на кушетку. Ждать пришлось недолго: из кабинета вышел капитан и направился к нему. Присев рядом, он сообщил ему о цели своего приезда в госпиталь.
- Сейчас у нас в Главке формируется специальная группа для борьбы с немецкими диверсантами. Мне поручено передать, что ты назначен командиром этого подразделения.
Это было столь неожиданно, что Сорокин немного растерялся. Заметив это, капитан ободряюще похлопал его по плечу.
- Готов воевать там, куда меня пошлют руководство НКВД и партия, – ответил Александр, стараясь встать с кушетки.
- Да ты сиди, сиди, Сорокин. Другого ответа я от тебя и не ожидал. Долечивайся, а в понедельник мы тебя  ждем в Главке. Запомни, моя фамилия Громов.  Итак, до понедельника.
Капитан встал и направился обратно в кабинет главврача. А Сорокин  еще никак не мог понять,  доволен ли он был этим назначением или нет.  Проходя по коридору, он зашел в курилку, где среди группы раненых бойцов сидел Степан. Тот вскочил на ноги и попросил курящих солдат, немного потесниться, чтобы усадить его на лавочку.
- Ну и зачем тебя дергали к главному врачу? Надеюсь, они тебя не выписали из госпиталя?
- Пока не выписали, но в понедельник приказали приступить к службе. Кстати, вот посмотри…
Сорокин протянул руку и раскрыл ладонь, на которой лежала медаль. Она моментально пошла по рукам. Каждый хотел не только внимательно рассмотреть ее, но и приложить к своей груди.
- Поздравляем, Сорокин, – слышалось со всех сторон. – Ты теперь у нас большой человек, орденоносец.
Тогда, в 1941 году, вручение правительственных наград было большой редкостью, и многие солдаты еще ни разу не видели подобной медали.
- Слушай, Сорокин, – произнес Степан, - нужно обязательно обмыть награду. Ты посиди здесь, покури, а я мигом слетаю в одно место.
Вскоре он вернулся и, остановившись в дверях, махнул ему рукой. Александр загасил цигарку и направился вслед за ним. Они спустились в подвал и, пройдя лабиринтами, оказались в небольшой комнатке. В ней работал старик-плотник, который изготавливал гробы. В комнате пахло смолой и свежим деревом.
- Давай, доставай, тезка, – обратился Степан к плотнику. – Вот этот хороший человек сегодня получил медаль «За отвагу». Одно слово – герой.
Старик, кряхтя от напряжения, нагнулся и достал откуда-то из-за ящиков бутылку с мутной жидкостью. Разлив по кружкам самогон, он посмотрел на Степана.
- Ну что, мужики, вздрогнем, – произнес он. – Чтобы на нас не надели в ближайшее время вот такие деревянные саваны. Чтобы жили мы до глубокой старости назло всяким там фашистам.
Они стукнулись кружками, и выпили вонючую жидкость. Закуски ни у кого не оказалось и они, достав из карманов кисеты с табаком, быстро скрутили цигарки и закурили. Поблагодарив товарищей за угощение, Сорокин направился в палату.