Картинки с выставки

                Азъ есмь царь!

  Бережно откладывая смертельно раненного царевича, он вставал с колен и неспешно подходил, словно плыл. Начинал спокойно и вкрадчиво: "Шибко ты меня разгневал, Илюшка. В подрясник вырядил. Чай, я ведь не дьячок какой, а царь, господарь всея Руси.

  Каюсь, нечаянно я наследника зашиб, отмолил уже грех свой. Злобный я. Есть отчего.  Верить никому нельзя! Бояришки – враги и предатели! Смерти моей ждут! – Грозный затрясся, наклонился, схватил посох, стукнул об пол. – Нечего лезть со своими советами! Видано ли: царю перечить! Моё слово – закон! Сквернавец! И ты сквернавец! В картине прописать меня вздумал?!" – искривленное гневом лицо с выпученными к потолку глазами, казалось, смотрело одними белками. Изо рта и ушей повалил едкий дым. Еще один удар тяжелым посохом. Сквозь треск огромного пожара послышались стоны заживо горящих людей. Запахло жареным. И вдруг:

 – В темницу! Пытать! Глаза выколоть! Пальцы переломать! Мазила сраный! У-у, смерд! На кол опосля! С кого рисовал, скоро сами сдохнут! Иоанн Грозный – не шут гороховый! Неча меня как простолюдина какого-то…

 Ни Крамскому, ни Шишкину, ни Брюллову, а тем паче тому, кто был в роли царя – Григорию Мясоедову, и кто был в роли царевича – Всеволоду Гаршину – художник никогда не рассказывал этого повторяющегося сна, который время от времени обрастал новыми подробностями.

                Мефистофель Куинджи

   Не сговариваясь, два друга выскочили из очереди к мужчине в форме морского офицера. Он только что вышел из здания. Студентов философского факультета интересовал один важный вопрос:

 – Скажите, а это правда, что там, в зале, абсолютная темнота, а картина светится?

Тот лукаво усмехнулся, по пути натягивая на узкую руку белую лайковую перчатку:

 – Ну что вы, господа! Картина великолепна, я бы даже сказал, чудесна, волшебна. Но это работа мастера, а не фокусника. Впрочем, скоро сами в этом убедитесь.

Блеснув на солнце золотыми пуговицами мундира, офицер ловко вскочил в стоявшую пролетку и, выкрикнув адрес, умчался.

 Спустя час молодые философы шли по мостовой, приходя в себя после увиденного:

– Это второй Гоголь, Володя, только в красках. Я стоял, а в голове все звучало: "Тиха украинская ночь…"

 – Но ты же видел: она светилась! Дома не поверят: в зале тьма, окна занавешены, только бледный лучик лампы. А картина просто сияет…

 – Думаешь, все-таки Менделеев помог?

 –Так ведь слухи-то не бывают на пустом месте.

 – А сам, сам художник? Ты обратил внимание, каков он?! Черная бородища, брови, как две жирные угольные черты, глаза!

 – Да, да…Это глаза сумасшедшего. Да он… просто Мефистофель во плоти!

– Зайдем-ка, Михаил, в рюмочную, пропьем второй целковый за здоровье Мефистофеля Куинджи.

 Позже друзья узнали, что морским офицером, назвавшим картину "волшебной", оказался Пресветлый князь Константин, который впоследствии выкупил у мастера "Лунную ночь над Днепром" за пять тысяч рублей.

 

                Страшная олимпиада

 Казалось, праздник длился вечность. Давненько не было такого славного пиршества! Воюющие позаботились, чтобы вороны и стервятники могли насытиться вдоволь. Про запас. Выжженная степь сплошь усыпана лакомой мертвечиной. Улицы города пестреют трупами. Дети, женщины, старики, воины стали угощением для ненасытной крылатой орды.

 Спустя время, когда дожди и ветра отполировали скелеты, умные птицы устроили олимпиаду: кто быстрее притащит пять черепов (а вороны умеют считать до пяти), тот получит в свое гнездо заранее собранные с мертвецов золотые украшения – сколько зараз унесет из общей кучи.

  Ушлые птицы цеплялись клювами за глазницы, хватали за зияющие дыры бывших ртов. Отчаянно дрались за каждый трофей. Скинув его на финише, оглашали округу победным карканьем, словно забросили мяч в баскетбольную корзину противника. Постепенная груда черепов превратилась в величественную пирамиду. Три победителя украсили когтистые лапы кольцами и расхватали кучу золота, устроив в гнездах богатые ювелирные лавки.

 

 Увиденная в степи пирамида понравилась Тамерлану, и не раз он устраивал подобное, заставляя воинов складывать отрубленные головы убитых. Великий хан и не предполагал, что в будущем этот сюжет будет запечатлён на картине, которая прогремит на весь мир, осуждая и проклиная войны и завоевателей.