Герои спят вечным сном 12

Начало:
http://www.proza.ru/2017/01/26/680
Предыдущее:
http://www.proza.ru/2017/02/09/1585

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
ГНЕЗДО

"Человек, рождённый женою, краток днями и пресыщен печалями"
Книга Иова, глава14, стих 1.

Длинные сумерки позволили разгрести побоище. Дедка Мирон срубил три осины, лозой да рогозой * переплёл, получилась волокуша. Матери усадили детей, Вася Глущенков покинул пулемётное гнездо.

- Группа ожидаемая, преследок, - объяснил он Антону. - Трогать не надо было: поглядели бы и ушли, так нам сказано. Ты не знал и увидел - полбеды. Девка вмешалась - кругом беда. Непокорливая, вот чего.

- Странное правило, смотри: документы, письма. Наши разведчики всё сдают, эти - без опаски.
- Ага. Просто вот, у себя дома! Не война им, прогулочка. Беженцы - тоже "герои", как ни зови, удержу нет.

Городские, точно для подтверждения Васькиных слов, , кинулись, глядеть, и шарахнулись, убирать. Куликов, Зуев, Мазин, Стёпычев, - гранатные воры сдёрнули было первыми, но патриарх зыркнул, и взялись за утяжелённые камнем мешки.
Убитых оказалось двое, а куста, видишь ты, четыре. Бутафория, так это называется!

Всем достались несовместимые с жизнью травмы. Связка утаённых гранат висела у Ирки на поясе. Рвануло меж подбородком и согнутыми коленями. Её - всмятку, их - смертельно, да не сразу, успели в Антона пострелять.

Немцы аккуратны во всём. Захоронения - тоже премудрость. Хоть и хозяевами должны бы стать на приобретённой территории, порядок новый утверждают, но исподволь очевидно - чужая земля поглотит до нуля. Хоронить стараются там, где, по их разумению, в крайнем случае прах не станут тревожить. Такая вот антипропаганда на антипобеду!

Обитателям самодвижущихся кустов повезло, как никому. Ржавая Бездарь, тванливый лог в полуверсте от хутора. Это тебе не церковный двор, который большевики вполне могут под тракторную площадку раскатать! Тут - вековая тишина, посетители отсутствуют.

У краюшка болот приторфок мягко поддался, с подстилом съел мертвецов. Вместо могильного холма - бочажина мокрая. Спите, не воскресайте, лазутчики.

Место - не время, легко призвать к своему порядку. Передвинулось в плотине сливное "оконце", хлынула за берег вода, унесла следы. Ровный стал песок, чистенький.

Ирке Манефа свой гроб отдала. Дубовый. Микита , муж, ей и себе делал. И будто бы, говорят, смолой проливал, водой проверял, чтобы неудобства какого не вышло.

Хоть так, но всё ж в избу не стали заносить истерзанное тело: холстами повили, платом лицо укутали, как монашенок хоронят, и повезли скорбным грузом на Палешанское кладбище в часовню.

У Витьки дополнительное огорчение - собаки нет. Когда сталось, и сам не понял. Села, дал ей... Потом исчезла! Данилки утверждают с полной уверенностью: не было на ошейнике ни значка, ни трубки. А была ли вообще собака?

"Не волнуйся", ободрил Степан, ушёл сам и Зурабку забрал. Как хошь, так и не волнуйся. На хуторе кроме Антона с Васей, Ганькиных внуков и Мирона Васильевича, из способных носить оружие - никого. Девчонки в дозорах, не обременённые младенцами женщины - тоже.
Впрочем, от того, что Витька поволнуется, ясней не станет, спокойней - тем более.

- Крещёная, что ль, Ирина-то? - Спросила Манефа Анисью.
- Слыхотно, да.
- Пойти, почитать по ней? Вы ложитесь сами. Скотине задать и утрянку подоить - возвернусь.

- Как слыхала, что крещёная? - Поинтересовался Витька.
- Веришь ли, на крестинах была, готовить помогала.
- Это, каким краем?
- Соседи, небось! Кочетковым - сродствие. В Москве живут, а тут волею сроков родили.

- Я почему не знал её?
- Мать из Лутовинского посёлка. Отдыхать - – туда.
- Всё правильно. Мало мы с Лутовинцами водимся. Школа у них своя, да и лето в лесу. А ты, бабка, вот что скажи: нечто положено читать по атеистам... ну, по безбожникам?

- Читать – не летать и не в дудку свистать: хочешь - слушай, хочешь - пропусти. За них-то и надо просить, ведь сами не попросят.
- Получается: человек не верует, а насильно?

- Насильно – кошку носом, курицу под горшок, чтоб квохот уняла. Тут же - ко Господу обращение!
- И как поладить?

- Главное – душа нелицемерная. Хоронить с попом - раздор. Заказную * нельзя - подобна причастию. К нему доброй волей идут. Единственное, что можно сделать для них - тихое слово.
- Ирка заругалась бы, если б узнала.

- Ты, поди ка, всякий звук ругаешь? То-то! Думаешь, за живых не молятся? Полросеи на лице крестом. * Оттуда видно нам неведомое, и ругань- запрет. Наше дело - помощь подать. Крестят младенца, чтобы о нём молилась церковь, Ангел Хранитель стоял. Примет или нет, каждому решать. А вот крёстным ответ за теиста! Ох, и много ответов предстоит человеку.

- Пойдёшь ты, бабка?
- Нету. Слаба, далёконько. Лучше - полоть. В борознах небо близкое, земля под рукой.
- Меня возьми.
- Оберегись пока. Склоняться опасно.

 -Ну и чего теперь? Кисейной барышней стать! Тычинкой с пестиками для дуновений!
- Зачем же так. Сколько полезного труда бывает, и не всяк с напрягом. Акуля, вон, вязать велела.
- Ну и чего – вязать!

- А того. Множество летом страдных работ, народ на промыслах занят, войной обременён. К зиме носки, рукавицы потребны. Тебе же мелкими пальцами действовать след, голова с того выправляется. Вот клубок. Вот крючок на первый раз. Им способнее.

Крючком Витька вязал только половик из лент. Спицами зачинать не случалось. Так, иногда за бабкой возьмёт, прогонит пару-тройку кругов и доволен, что от её почерка не отлично.

Кропотливый труд - лечение: нужно схему выдумать, ровноту ряда держать, Число, чтоб изделия одинаковые в паре получились. Но главное: глядеть на руки и видеть, как петли под пальцами родятся. Не геройство, а геометрия - курям на смех.

Зафиксировал починочную, провязал три с двойной добавкой, пять с одинарной, восемнадцать через одну и повёл "колбасу" * до подъёма, пока сон не сморил.
Ночь потекла без сновидений, но далеко на заднем плане выкристаллизовался унылый, по мёртвому, собачий вой.

Ноги сами несут, тело слушается, словно не Тоська Глущенков отмахал крупной рысью пять десятков вёрст туда и обратно! Это - помимо прочих забот, вроде "премьеры" и боевого охранения беженцев.

Конечно, без дозволения ушёл, без уведомления даже, но иначе как? Всё правильно: ослушался - штаны долой! То примерно и предполагалось. Малый с полным доверием лёг под ремень, отец до се крылья не опустил с радости, что у него такой сын.

После боя на плотине унялся драный зад! Прост-таки совсем! Подспинье влажное, не болит. Как он сумел, наглядно и без последствий! Особая техника удара! При случае надо спросить.

До чего же любимый! А ну, как убьют! Антон аж наткнулся на собственный невыскочивший крик и вовремя схватил "кота за хвоста". Нечисть! В самый момент является. Прочь гони, иначе - она тебя.

Сакма * - дело известное, сакмагоны - её слуги. Где ждут разведку - понятно, зачем - тоже. Условия возврата-невозврата - большой вопрос.

Васька и Антон всего не знают, знать не пытаются, но, получив приказ, побежали засветло точки наблюдения наметить. Хоть и преслежено, да выяснить надо, куда собака ушла.

Человек огибает препятствие, пёс, если не явное дерево или хата, старается преодолеть. А мокроступники, так дразнят окрест хуторских, имеют мокроступы и управляются с ними не хуже, чем финны с лыжами. По чистой реке, конечно, посредством переставных дощечек не побежишь, но трясины с умением да Божьей помощью преодолеваемы.

Зверь - с кочки на кочку, где погуще, человек - напрямки, где пожиже. Не настигли, но поняли: гораздо южнее предполагаемого гнезда животина стремится.

Свистовое слово в лесу - худоватый способ передачи сообщений: отзвук мутит. На болотах - тем более, да в безрыбье и рак - рыбина. К тому же - посты кругом.

"Смотрите пса!" полетело по эстафете, сзади эхо отозвалось, кто надо, услышал, а кому не надо, встрёпанный клик приснувшей птицы померещился.

Антон, чтобы не пропустить ответ самому и передать сидящей на своём месте Наташке, двоюродной сестре, вернулся туда, где собачий след с изгибом человечьего смыкается. Ниже по стволу - больше помех звуку, а выше - свет, в темень плохо глядеть. Ну, выбрал. Ну, устроился. Теперь главное: сила духа, бодрость слуха, зоркость в очи, да краткость ночи.

Ого! что там? Подых собачий! Вот, твоё дело, совсем не волк! Тот пробежит, листок не дрожит. Эта же, как на Римском ипподроме!
Ближе, рядом, прошли! Опять два. Приличней грибников, но всё равно шумят.

"Гуу-гук!" - вздрогнуло в ветвях. "Кии-кик!" - отозвалось не там, где Наташка, только направление - обман, она перекикнула.
С этого возгласа замер хутор, даже часы притаились стучать, и флюгера вымерзли. Всё ждёт напасти, чужаков.

Мягче шороха прыжок, легче пуха контакт с землёй. Ступает в след, струёй воздушной стал Антон, пользуется тенью, держит расстояние.
Не доходя до выгона, стоп. Куда? Чем затык обусловлен?
"Вперёд!" Раздаётся команда. Вот нехристи, профаны! Слабо им молчком!

В какой перёд? К Витьке, или? Второе, да. Собаку Бездарь позвала, место, где Иркины «друзья» притоплены. Они бы по стопам предшественников в бучалу * грохнулись, только пёс оберёг. Замер у края, поднял морду до луны и взвыл долго, басовито, с хрипотцой.

- Молчать! - Попытался урезонить немец.
- Пусть, - отмахнулся другой. - Много странных звуков в лесу.

Действительно, много. Васька зря на беженцев ругался. С этой подследкой, если б не они, быть бы голоду. Летний день год кормит, а нонеча все по лесам выхаживают да выглядывают, как бы чего ни вышло.

Прошлая война поворотом гатей ограничилась, тифом да подтянутыми животами. Эта – отечественная, дань сполна возьмёт. Противопоставить ей можно только трезвый разум и железную дисциплину.

Опыт научной работы в заказнике даром не прошёл, жители хуторов, от мала, до велика, пообвыкли зверя примечать.

Чужой человек – тварь изначально пуганая, выдаёт себя, если прячется. Своими земля до последней травинки вызната, дозоры всяко могут сообщаться: хоть дятлом, хоть белочкой, а по-сорочьи, - Сам Бог велел!

Так сложилось, разделилось: местным - охрана, пришлым - жизнеобеспечение. Дети у них вольтонутые, * зато тётки! - прямо землю роют до центра земли!

Хрень в огороде выкопали, метра два! На что весенний гриб бездушен, и тот не упустили, огрузивши ледники. Летом, сказали, сморчок будем есть, а правильные - в зиму.

Жёлуди с новины для хлеба способны, прошлогодние - свиньям! Всё подбирают, - нитка не пропадёт! Хвойные побеги режут в ямы - скот кормить, вот до чего додумались. А немцы - просто смех! Фонарик зажгли, карту сверяют.

- Населённый пункт там. - Ткнул рукой в сторону хутора осадитель собаки. - Промахнулись. Утопли. Тоже мне, охотники!
- Ты думаешь?
- Очевидно.

- Предполагаю, - некто помог.
- Собака предупредила бы.
- Ты думаешь?
Молчание ответом.

Одна птица тоже думала, объяснил бы им Антон, но сделал иное: вынул Витькин комочек, растёр меж ладоней. Собака потянула поводок.
- Видишь, как легко у них проходит горе". "Нашла нечто, смотри... - Бормотнули немцы, двинулись следом.

«Трави помалу, Степаныч! Теперь самое трудное, роль гида: привести группу в хутор, показать подступы, благополучно проводить обратно. Да, ещё - пса забрать! Но это - не твоё дело.

Много странных звуков в лесу, не сорвалось бы! Предыдущих немцев Павел провёл, ненавязчиво, посредством остерегающих шорохов указал кусты, удобные для передвижения… Днём, представляешь! Рядом с хутором плыли! Вот где мастер, и такой облом! Не до'лжно быть там девке! Что понесло? Спрашивай теперь».

Антон не спрашивает. Выполнил положенное, приманив овчарку, домашних шавок расквилил, чтоб подвывали.
Немцам близко подойти нельзя, только луна - в помощь, и получилось, как по нотам: всё видели, сами "неприметны".

Псину Анисья в сенцах привязала, будто бы здешняя, с гульни. Уговор такой: чтобы дверь приоткрыта, и рука настороже. Справилась старушка, спать пошла.
Тем – как обратно вызовешь? Ни шумнуть, ни охнуть, но поняли, где собак содержат, отметили себе и, делать нечего, пустились в обратный путь.

Большой дом; темно; никто не спит; все молчат. В уголке тихо-тихо плачет Новиковский: голову накрыл, под подушку забился, чтоб не заметили, всё равно - слыхать.

Как же долго и безутешно рыдает! Гришка Мазин благодарен ему за то, Стёпычев Иван, видимо, тоже, потому что самим плакать - силы нет.

С Новиковским никто не дружит, вернее, он сторонится: странный какой-то. Обижать его, вроде, незачто, дразнить – нечем: живёт, глазами хлопает, и всё. Самый бы раз теперь взять за руку, сказать: «не дрейфь, Лёнька», но рука ни у кого не поднимается, хоть всем жаль.

Ирка лишь с ним нормальной была: не юлила, не вертелась, ничего из себя не корчила. Часами они могли сидеть у воды, чертить по сырому двоим понятные замысловатые лабиринты. Менялись книжками, углём на доске рисовали сказки с продолжением. Интересно было сзади пристроиться и смотреть.

Все, кто здесь, прошли через смерть, каждый в свою меру, все потеряли, или могут потерять родных. Но пребывание в Ясеневом сретушировало горе, сгладило остроту утрат, позволило стать детьми, играющими во взрослых, и вот, грянуло, настигло.

Что там! Будто земля стонет! Тихо-тихо, глухо-глухо потёк по-над хутором собачий (или волчий) вой. Зачем они, а? Плачут, как Новиковский! Летучие души чуют, врага обнаружили, напасть предсказывают? Может, ещё что-нибудь неведомое!
Нет ответа; некому сообщить; Жив - догадывайся. Главное теперь, утра дождаться, или лучше – завтрашнего вечера, когда всё кончится.

«Что делать, милая, что делать. – Мирон Васильевич безуспешно пытается выпутать пальцы из волос жены. Заскорузлая кожа мешает, предоставляя повод цепляться без счёта и числа.

- Свыше сил Господь испытаний не даёт. Помни про то каждой минутой, и без суеты. Тогда оно – будто раздвинется. Притихни теперь. Слёзки-то вышли все? Вот и ладно, вот и проживём.
- Когда беде быть, знаешь ли? – спросила Ганя.

- Нету, а только не минует нас. Барин-то, Егор Фёдорович, месяц, почитай, как «продался» немцам. Проверяют, допрашивают, вроде, бить - не слыхано. Значит, есть доверие.

Страшно ему?
- Всем страшно, всей земле роба, ан, вертится, вот и нам надо друг возле друга поживать, уснуть как-нибудь надо. С рассветом новый день, новые хлопоты.

При всей недолге счастлива Ганя, что муж пришёл. В самое время вернулся, в самый труд. Где был, не сказывает, как жила, не спрашивает, потому что помимо того – многое надо сказать, а больше – сделать.

Как же так получается? Для неё он – утешение, а для него кто? Пришёл, свалила кучу забот, ворох нагрузок… Он же, хоть бы что: «не даётся сверх сил испытаний, и - ладно».

Странное дело: счастливо прожили, - будто миг. Теперь же, в напастях, кажется, - жизнь только началась, любовь меж ними только расцвела. А ну, как убьют! Что тогда?
«Дура ты, дура! Молчи уже! Благодари каждым вздохом за каждый вздох, - целее будешь».

Правильно сказал Мирон: совета на всё не допросишься, камня слезой не источишь. «Спи, родной, коль сумеешь уснуть, завтра иной день, иные новости».

Стёпка голышом выскочил из пруда, перевалился через порог, бросив грязное в сенях. Лиза (чуткое сердце) уже тут, подаёт рубаху и подштанники, взглядом понимает: «есть не надо; следует спать».

Сразу: руки на живот. Ухватил ответку, захмелел. Шестой ребёнок на подходе, и будто наново. Три сына у Стёпки, две дочери (одна - с Антоном в пару). До того любит! Задохнулся бы.

Главный же сын – приёмыш, Мишка «Эдисон». Сколь терпения понадобилось, сироту отогреть, сколь мудрости у ближних занять пришлось. Ну, ничего, встаёт малый на свои ноги, место средь людей обрёл.

Двое Глущенковых – в дозоре. Молодцы, грамотно побеспокоили. Воют псы, тянут по-зимнему. Чужой в хутор не сунется, а придёт – лишь с тем, чтоб заметили его.

Стёпкина жена Лиза – старшая невестка, - подруги с матерью: две руки одного разума, даже роды вперегон, потому что семьи рано создаются.

Дети тоже под возраст подходят. Интересно, полюбил Антон, иль по живому душа загорелась? Хорош деятель, нечего сказать. До времени, конечно, малому досталось, убивать, да война не спрашивает, призывает смелых.

Степан, помимо домашних дел, повадился ночами в Гащилино бегать, к тестю. Тихая была деревня, без гарнизона, и сейчас такова, но рядом, меж болотом и железной дорогой, нечто затевается, эсэсманы снуют, землемеры, вроде как?

Лизкины племянники вызнают за день, Степану – переказ. Другого способа для связи нет, потому что «вольному - воля – спасённому – рай». Уметь надо – сквозь топь промчаться.

- Вона – девица, чего утворила! – Шепчет Лиза. – Совсем непослушная, и глядит сквозь тебя, будто пустота напротив. Только эдаких похорон не ждали… Ну что же, сделана дель, справилось горе. Уснуть надо. С рассветом вытопка; * блины печь наказано; успеть бы.

На почётном месте, у края беспорядочно расположенных могил под дубовыми крестами свежая насыпь, яма, и над ней синева: опрокинутая вверх дном чаша небес.

Кабы знать, равнодушна она или наблюдательна? Впрочем, есть те, для кого такие вопросы отсутствуют. Лежат себе! Ни войны им, ни утрат, ни сраму, ни поругания! Ну, что же, принимайте, в вашем полку прибыло.

Идейная, активистка. Хоронят строго. Под приспущенным знаменем закрытый гроб, поверх - большая фотография, замерли в строю отряды хуторов и головного посёлка.

пионеры, не занятые на постах, статично салютуют, будто вглядываются из-под руки в нечто, не требующее отлагательств. За ними плотной кучкой старушки в белом, приметной с воздуха целью сияют на солнце платки.

- Товарищ старший пионервожатый! - Рапортует Костя Одинцов, преродник Соболевых. - Для проведения памятной линейки дружина построена. Рапорт сдан.

- Рапорт принят. - Отвечает Золотова Зина с Ярого. - К митингу, посвящённому светлой памяти Ирины Грачёвой приступить. Вольно!

Команда выполнена. Что дальше делать, никто не знает, поскольку нет традиции пионерских похорон. Но есть неподъёмное для детей, не отпускающее, непостижимое!!! Есть боль, ярость, порыв!!! И одна беда на всех.

Желающие высказаться, почтить погибшего товарища снова вскидывают руки в салюте. Много рук!

- Слово предоставляется... - Говорит Зина и не успевает предоставить. Откуда-то из-под земли, прямо с дозора, грязная, босоногая, будто в воду, на гроб бросается Лида Кочеткова!

- Что ты наделала! - Кричит так, что с перистых облаков сыплются искры. - Зачем ты! Зачем! Что я родителям твоим скажу, ААААААА!!!

Никто не смеет подойти, унять, поднять, но она сама поднимается, обезумевшим с отчаяния взглядом обводит собравшихся.

- А вы что стоите тут! Чего напыжились, "герои"! Игрушки вам, да! Рапорт сдан, рапорт принят! - И повернулась персонально к Зине. - Слыхала ты, что они подпольную организацию устроили против Ганьки! Борьба у них за право трудового народа бездельничать в военное время! И цель: нарушение приказов военного времени! Вот за это её убили! За это!

Зина, разумеется, не слыхала, потому что подпольщики - только на Ясеневом. Именно туда, в самое безопасное и зажиточное селение собрали осиротевших детей.

- Она про «Жандарма Европы» рассказывала, и я, дура такая, смехом думала – детские выдумки, забавно! Только вот они, выдумки: нельзя, - буду! Не позволено, - пойду! Теперь у меня больше нету никого на всём свете!!! А вы, - ткнула пальцем Лида в Ясеневский отряд, - чего смотрите, трусы! Кишку подвело! Ну, зачинщики, выходите! или жидко перед лицом смерти?

Федька Зуев, сутки назад возражавший против погреба, шагнул, не глядя. Затеяла организацию Ирка, он - так, сбоку припёку, даже гранат не крал, но право стоять на месте упало, будто Лидина рука.

- Неужели один честный человек на всю банду! - Ужаснулась Зина. - Как же теперь!
- Смирно! - Грянуло сзади. - Товарищ старший пионервожатый, разрешите обратиться?

безрукий старик, неприметно живший в барском доме, вот кто это. Прошлым летом явился, родственник или друг Детинцевым? Осенью захворал, был при смерти, теперь, будто бы, снова жив.

- Я знаю, как навести порядок в отряде Ясенева, - звонким до металла, не по годам чётким голосом отчеканил дед. - Принимаю над ним командование или шефство, так у вас это называется. А поскольку я - человек старорежимный, политработником беру вот его (указал на Зуева). Рапорт сдан.
- Рапорт принят.

- А ты, милая девочка, - обратился он ко гробу, - прости нас, несмысленных, бездарных! Пусть твоя жизнь станет уроком, память явится во свете, и тропа к месту упокоения не зарастёт.

Дальше случилось дивное: Славка горнист высказался, и тоже без предоставления слова.
Восгорелась на солнце медь, и над замершей под гнётом вины дружиной, над седыми, повитыми росной поволокой тополями поплыл облечённый силой, нежнейший, минующий горести звук:

"Вы жертвою пали в борьбе роковой,
В любви беззаветной к народу..." *

Кто знал, кто не знал предысторию и текст, все поняли, о чём поёт, изливается слезой Славкино сердце, все плакали, не смея всхлипом зазубрить проникающее сквозь вечность прозрачное лезвие музыки.
Шестеро, стоявших у знамени, плавно подняли гроб, мягко опустили. Отряды выровнялись, готовые к прощальному маршу.

"В груди его вера святая царит,
Что правда сильнее булата,
Что время настанет — оценят ту кровь,
Которую льёт он за брата!.."

Вспомнил Костя, председатель совета дружины, и помолился, сам не зная, кому, чтобы эта кровь, действительно, пролилась не напрасно, стала последней, памятной навеки.

Палешанские двинули знамя. И пошли, пошли, ведомые серебреной волной, ласкающей отвагу властью. Тройной поклон, десять шагов, вода на руки, белоснежное полотенце, завёрнутая в блинок медовая крупа, и снова поклон - отпускающий.

Тихо-тихо, не нарушая строй, каждый в свою сторону разошлись отряды. У могилы остались главные люди: Лида, Зинаида, однорукий дед и старшие хозяйки хуторов.

1. Рогоз широколистный – болотное растение, часто называемое камышом.
2. «на лице крестом…» - монастырская молитва (сугубая, за весь мир).
3. Заказная – записка с именами, читающаяся в алтаре.
4. "колбаса" – часть носка от пальцев до пятки.
5. Сакма – след ордынского набега.
6. Сакмагоны – группа преследователей.
7. Бучала (бучало) – илистая яма.
8. вольтонутый – обиженный электричеством.
9. Вытопка – летний вариант использования русской печи (лишь для приготовления пищи).
10. «Вы жертвою пали…» - Антон Архангельский (Амосов).



Продолжение:
http://www.proza.ru/2017/02/12/2248