Даша - полонянка

Повесть

Глава первая...

Шёл караван пустынею златой,
Лиловый шар за горизонт катился,
Верблюд шагая спал, седок не зло бранился -
Обоих ждал оазис и покой.

..."За речку бы нам схорониться", - чужая красная пыль жгла босые ступни. - Да вдруг брата медведь задавит, медведица то ой-ёй", - передумывала девочка свои грустные думы. Грязная, с распухшими губами, брела она в самом хвосте каравана, бесчувственно подставляя чуть прикрытую рваньём спинку под плети охраны. Солнце коснулось земли и младший жид проскакал мимо, гикая и махая рукой. Привал.
"Ночи здесь длинные, а птицы - чужие", - последнее, что пришло на ум. И уже, как сквозь сон - дальний цокот, силуэты конных воинов с откинутыми в зад для замаха саблями разрезающие красный закат, визг челяди и звуки боя...
Она села. Новые хозяева готовили караван к походу в ночь. "Беги!"- кривоногий, в кожаном сермяке воин ткнул её стрелой. Побежала, как полетела, откуда только силы взялись. А стрела за ней полетела ещё быстрей, да только мимо.
К полудню следующего дня силы совсем её оставили. "Кабы ямку, да схорониться, чтобы розовые косточки по пустырям не растаскали. Да землица чужая - железо, кровь из-под ногтей. Колокольчик что ли?" - шептала себе под нос.
Возвратный из Орды купец, пристально смотрел на сидящую девочку. Пара стервятников с кликаньем снялась поодаль. Девочка сидела, поджав коленки и обняв их руками, как всегда делала его дочь. А караван медленно тянулся мимо. И вдруг сильные руки подняли её с земли и высоко подбросили, а другие руки поймали и посадили между тюков на верблюда. У губ она почувствовала горшок. Вода была душистой, похожей на мёд…
" И чья это ты такая?" - выспрашивала у костра служанка, обтирая её влажной тряпицей. - Мамкина небось?"
"Угу", - кивала та.
"Орехи вкусные?"
"Угу".
"Ну, пойдём к хозяину".
В палатке под кожаным верхом купцы-хозяева долго не обращали на неё внимания, и она стоя заснула.
"Как зовут тебя? " - услышала на родном языке.
"Дажка я, Дарина. На нас напали, стражников побили, а мне указали - беги", - залепетала она спросонья.
"Сколько их было, и куда ушли?" - спросил молодой русобородый купец.
"Вот столько…" - она толково показала на пальцах, и, видя дощечку, быстро нарисовала на ней солнышко, лошадь и стрелки. - А ушли сюда".
"Ну, ты теперь у нас княжна", - подтрунивала служанка, стеля ей коврик. - В парче-золоте ходить будешь. Жаль рядиться некогда, работы бабьей много".
"А это моё?" - спросила Дажка, указывая на ворох одежды.
" Твоё!"
" Вот бы мамка с братом удивились", - засыпала девочка, положив голову на обнову-лапотки из тонкой мягкой кожи.

Глава вторая…

Веслом тревожа тайну вод,
Мой чёлн скользит в страну иную,
Где музы водят хоровод,
Волхвы торжественно волхвуют!

...Младший из двух братьев-купцов был лекарь, звездочёт и мудрец по письму чёрными и красными знаками на тонких беленьких кожах. Распихивая утром горшки по кулям, один горшок Дажка не удержала, он упал и разбился.
"Новая жизнь", - улыбнулась служанка, кивая в сторону вьючившихся верблюдов.
Дажка оглянулась и ...громадный и жёлтый, под седлом и ковром верблюд шёл, медленно покачиваясь, прямо на неё.
"Княжна сделает снисхождение", - спросил русобородый купец подавая руку.
"Да он муху не обидит", - прошептала ей прямо в волосы служанка, подсаживая на верблюда. По праву руку к седлу русобородого был привязан кувшин с белой тряпицей, по леву - куль со склянками и порошками, позади под лай и треск кнутов строился караван. А перед ним, спиной по ходу, и лицом к сиреневой полоске Земли-Неба сидела она, Дажка. И эта сиреневая полоска на полуночной стороне колола сердце - там была Родина.
Русобородый поймал её взгляд.
"Счастье тому, кто желает счастье другим", - он мазал сладким жиром её потрескавшиеся губы, сдул мизинец порошка на шею под волосы и долго-долго разглядывал её ладошки, поглаживая и похлопывая их. Мягкий ковёр под ней мерно покачивался, хотелось свернуться калачиком и чуть прикрыть глаза от солнца. Но день уготовил ей иное. Нацарапав что-то на дощечке, Русобородый передал её Дажке.
"Азари", - рассказали знаки глаголицы. "Дажка", - нацарапала та ниже, а получилось вкривь да вкось. Затерев ладошкой воск, она написала своё имя вровень, как учил отец. Так, передавая дощечку, они плыли в караване много-много дней из одного селения в другое в сторону каменного города Дарбанд на берегу солёного моря.
В одном большом городе она танцевала в коротеньких портах и фате среди огней. Две девочки, Мэнэз и Ноуша, надарили ей душистых порошков, румян и сурьмы. У неё нечего было им подарить, а они обнимали её и говорили добрые слова.
"Что значит слово "дозарам" ?" - спросила робко. Азари долго смотрел мимо неё.
"Что он там видел? - она оглянулась. - Там пусто".
Он достал из куля вторую дощечку и писало в чехле. Новые знаки писались справа налево, из них - слова, потом - песенки. Караван сонливо плёлся, но Дажка и Азари пели про влюблённого юношу, которого отвергла жестосердечная краса. Не все слова фарси имели для неё смысл, но она была догадлива.
Зимой 6848 года караван гружённый мехами и клетками с ловчей птицей въехал в Дарбанд. Была Пятница - день Макоши.
"Хозяйкой буду", - Дажка оглядывала торговые палаты купцов, слышался запах рабы на пару и варённых орехов.

Глава третья...

Кружит надо мной ястребиная пара
И с криком уходит в зенит,
Тот крик ястребиный мне душу пронзает,
И долго и больно звенит.

"О, Великий Визирь!" - визгливый старческий голос плыл по узкой каменной улочке, в орнаменте цоканья ослиных копытц. "Пусть женщины будут добродетельны, сады - цветущи, а сундуки - полны сокровищ!"
Дажка потянула ослика за уздечку в узкую каменную расщелину, к морю.
"О, мудрый Падишах!..." - старичок осекся и откупорил кувшин, промочить горло.
Скоро год, как Азари уплыл домой в Персию за товаром. Дворня уже давно ей не кланяется, а старший тиун-распорядитель работ посылает её вечерами толмачить по худым и грязным домам. Розовый шрам от плети Купца жёг плечо и шею под тонкой русской рубахой. Она изменилась, свободная ткань, не тая, выдавала наливающуюся грудь и бёдра.
"Душа моя и живот мой принадлежат Роду моему", - громким голосом она отметала дурные предчувствия. - А кто думает иначе, то не моя вина". Слышался шум волн и крики птиц-рыбарей.
Хозяин дома, недолго подержав их во дворе, ввёл в тёмный шатёр. Старичок заголосил тоненько: "О, Великий Визирь, пусть...", - но слуга вытолкал его на двор.
Дажка, достав свой коврик, привстала на него на коленки напротив хозяина и гостя. Музыкант, дёргая струну, жалобно и протяжно пел. Две девушки, позванивая монистами, танцевали напротив.
"Есть кузнецы, серебряники, гончары, зодчие", - гость был руссом, но говор был дальний. Дажка пересказывала слова русса на фарси, а слова хозяина-перса на языке руссов.
"Возьму много, занарядить корабль", - перс махнул певцу и танцовщицам - убирайтесь.
"Сколько", - спросил русс. Дажка извлекла из сумы дощечку, воск и писало и положила их перед собой, прямо на разбросанные игральные кости...
Была уже ночь, когда растолкав старичка и подсадив его на ослика, она попросила слугу открыть ворота и вышла в гулкую тишину города. Копытца ослика мерно цокали, старичок посапывал, притулившись к ослиной шее. Дажка плыла южной ночью, где один запах волной набегал на другой, а верхним, самым сильным был аромат цветов за оградами, политых на ночь женской заботливой рукой. Она безотрывно смотрела на Макошь, сияющую своими звёздами.
Первая тень отделилась от длинной тени напротив, подковы зазвенели с искорками по камням мостовой, и конь грудью ударил ослика, блеснуло остриё копья. Дажка подхватила старичка и попыталась укрыть его за осликом. Конь воина, встав на дыбы, ударил ослика передними копытами,отбросив и его, и Дажку, и уцепившегося за дажкину ногу старичка к ограде строения.
Вторая тень отделилась от длинной тени напротив, и воин, на ходу сверкая огнивом и китайским порошком, засветил факел. В освещённое факелом пятно на земле, медленно шагая, вступил конь третьего воина. Лицо третьего воина было безучастно, когда он приблизился и встал напротив.
"Живой не дамся", - прочитали его глаза в сероголубых глазах Дажки. - Клинок вышибут - жилу перегрызу, уйду к Предкам".
Тонкий клинок, поблескивая в пламени факела, целил в его грудь, и кончик его не дрожал.
"Я - Мюрат, старший над ночной стражей Дарбанда. Скажи мне, кто ты, откуда и куда держишь путь?"
"Я - Дария, приёмная дочь купца-огнепоклонника", - клинок мигом исчез. - Мы талмачили в доме у моря и возвращаемся на ночлег".
"Отец сказал тебе не ходить ночью за ворота?"
"Сказал, но я не послушала".
"А кто разрешил тебе носить оружие?"
"Ты разрешил".
"Буду благодарен тебе, если напомнишь, когда я это сделал".
"Сейчас, только что".
Воин прижал правую ладонь к своему сердцу и слегка склонил голову.
"Проводи их", - указал он факельщику.
Макошь в священном сиянии звёзд смотрела на неё с небес.

Глава четвёртая...

Где яблонь белая фата,
Под окнами в саду,
Мне слышится весёлый смех.
И я туда иду.

"Ты с товаром водой пойдёшь", - Купец повернул на ковре своё, ставшее грузным, тело. - А я - конным вперёд, торговое место готовить. Ярлык на торговлю я выкупил, да владимирские - у них своя воля".
Азари в белой седре, подпоясанной тоненьким плетённым ремешком, смотрел мимо брата отрешённым взором. Нацелованные лунницы дрожали вдоль русых кос Дажки, ставящей фрукты и вино на ковёр перед купцами.
"Что видишь ты этим взором? Что слышишь в песнопениях слепого певца? Может ты болен? Азари, Азари!"
Весь день-деньской Дажка с тиунами перемечала товары на Русь, а вечером, поливая цветы, слушала авестийские гимны слепого. Светильник в шатре Азари горел до утра.
В отряде Купца было шесть всадников и четыре вьючных коня. И хотя отряд шёл быстро, сердце Дажки летело ещё быстрей, обгоняя журавлиные стаи. Затаившись с подаренной ей на Навруз кобылкой за холмом, она обходила отряд рощей, либо низиной и с визгом выскакивала на переднего седока, размахивая коротеньким мечом. Отворачиваясь со смехом от кнута Купца, Дажка оставила свои проказы только после его обещания заехать в дом Мэнэз и Ноуши, которым везла подарки.
У большого города возвратные артельщики заломили шапки на важную госпожу.
"Суздальские, нерльские ?" - выкликнула она звонко.
"Да, есть и такие", - заголосила артель. Спешившись, шла и вслушивалась в говор. Родная земля встречала её свежей зеленью трав, синевой прудов и белорозовым цветом распускающихся яблонь.
В маленькой крепости Плёсо Купец перегрузил товары с челнов на занаряженные телеги ездоков, промышляющих извозом, и ускакал готовить лавки и клети.
"Колесо должно быть ровно сколочено и железкой обшито", - нанятый ею "за прокорм и за учение" в работники годок бежал рядом. Она смотрела на русые волосы, стриженные в кружок, веснушки, голубые глаза. Когда Ждан помогал ей спешиться, то придерживал на весу.
"Не те руки", - Дажка оглядывалась на Азари. Ряженная в алую персидскую кофту, татарские чёрные шароварчики и вязанную шапку поверх кос с сосульками жемчуга, дочь персидского купца последней из отряда прошла каменные башни ворот. Ворота за ней закрылись.
Работником Ждан оказался спорым и толковым. Загруженный Дажкой своей работой по двору, он умудрялся делать помочи по соседским домам.
"В одной ногате - семь денег", - поучала его Дажка в дороге на рынок, и показывала на пальцах. - В одной куне - две деньги".
Проходящие мимо девицы улыбались Ждану, а молодцы - ехидно кивали на хозяйку: " Ну как?"
"Да буду ещё я, хозяйска дочь, с дворней путаться!" - жгло кончик языка.
"Одна гривна - шесть алтын", - слегка запнулась Дажка.
"Попридержи кобылку, я спешусь. Да не трожь меня! Не трожь!"
Купец отбыл в Дарбанд за товаром и Дажке выпала доля похозяйничать в дому и в лавках одной. Вечером, умывшись и приодевшись, она прислуживала Азари и слепому в деревянном приделке с окошками в сад. Купальские ночи выдались грозовые и душные.
"Дария, пойдём в хоровод! Ау, ау, Дарюшка! Пойдём, пойдём в хоровод!" - девицы шаловливо стучали костяшками пальцев в калитку.
Дождавшись хозяйку, выстроились перед ней, сплетя руки, низко поклонились и рассыпались задорным смехом, придерживая плетёные цветы...
На зелёной лужайке-купале девицы водили хоровод по ходу и против хода, а молодцы слушали пищалку дударя, собирая хворост, либо с удалью толкали друг друга в грудки.Когда начались игрища, молодцы выкликнули:
"Через дюжину-дерюжину Дарию сюда!"
Дажка выдохнула, разбежалась быстро-быстро и ударила молодца плечом. Тот упал и покатился по траве, вязанный шов на дажкеной подёве затрещал.
"Мы в кулачный Дарию выставим - она вас всех поколотит", - взялись девки срамить молодцев.
"Как обухом погладила", - упавший молодец потирал одной рукой ушибленную грудь, а другую протянул Дажке. Та помогла ему подняться.
"В хоровод ходишь?"
"Да как же мне, девице, в хоровод не ходить!"
"И дружка есть?"
"Да как же мне, девице, дружку не иметь!"
"И провожает тебя?"
"И лучинку смолистую припасли, чтобы тебе глазеть, как мы целуемся, да милуемся!"
Ярилов хоровод водили до вечерней зари, а возвращались домой утренней. Один, второй, третий солнечный лучик заиграл в глазах, а они всё стояли у калитки.
"Ты придёшь сегодня?"
"Нет, не смогу. Работы много, весь дом на мне".
"А за калитку выйдешь?"
"Выйду, только не поздно приходи. Подожди", - она убежала и вмиг вернулась запыхавшаяся. - Сама пекла", - сунула растегай в его суму, оглянулась... и закрыла калитку.

Глава пятая...

Голубиную стаю разогнал греч в сиреневый омут.
Разбрелися по небу испуганно птицы, став добычею лёгкою острых когтей.
Лишь голубка бесстрашная  кроткой звёздочкой светит и светит над домом,
Бьёт крылом о крыло - всё зовёт и зовёт голубей.

"Дажка, опять смотрины", - подтрунивал Ждан на каждый стук в дверь.
Видная девка и хозяйка ловкая, да Купец приданого не даёт.
"Сам в закупе, у жидов в рост взял. Ловчую птицу да меха брат в Дарбанд увёз караваном, а дальше - Хвалынским морем. Вернётся - будем о приданом думать", - Купец твердил одно и тож.
Дажка не слушала. Утром, на заре, пекла она растегай Вадиму. Даже когда тот уходил с мытарями на седьмицу - пекла, а вдруг вернётся? В лавке она развесила на торг свои наряды и украшения, только лунницы оставила. Свела на рынок и сторговала татарину, не спросясь отца, чалую полукровку. За шапочку с сосульками жемчуга она запросила с жидов грувну, те дали полгривны - уступила.
"Разлилася Нерль-река, ой да по крутые берега! К ним лебёдушка летела, деток вывести хотела!.." - раздалась девичья песня.
"Нет, не пойду девицы с вами".
"Милого ждёшь?"
"Буду ждать"...
"Солнышко! Напои светом душу мою! Выйду я к Тебе, во чисто поле на ровно место, под светел Месяц, под часты звёзды, под полётны облака - облаками облачусь, небесами покроюсь, на голову Тебя Красное кладу, подпояшусь светлыми Зорями, обтычусь частыми звёздами, что вострыми стрелами от всякого злого умысла. Мой заговор крепок, как камень Алатырь!"
Стайка голубей, выпущенная Жданом на утренний гон, плавно покачиваясь навстречу раннему ветерку и поблёскивая перьями, уходила в утреннюю синь. Проскакал всадник на алом коне.
"Словесами чародействуешь?"
Дажка повернулась к Ждану спиной.
"Не злись, иди за меня, я тебя жалеть буду".
Она его не слышит...
Отец, а поначалу и старший брат, не одобрили выбор Вадима. Вот-вот князь в ратники запишет, а там - роднись хоть с князьями-боярами. Молодец видный, никакая девица не откажется за такого пойти. Да эка невидаль - купца басурманина приёмыш. А приданое - вилами на воде. Да не ведают того, что стоит она перед его взором и ждёт у калитки.
"Твоя воля кончается здесь, отец! По сердцу она мне, её и возьму! Не холопов, ни челяди в их роду нет, наши вызнавали. Купец за ней две гривны даёт, жемчуг и кобылку она за три продала, того за ней пять будет".
"Коней и сбрую править пора, нас поход ждёт", - передумав, поддержал его старший брат. Когда сваты ушли, Вадим и Дажка, впервые за год дружбы сидели на крылечке под яркими звёздами и ясным Месяцем, прижавшись плечиком к плечику.
Она тотчас послала грамотку брату, приглашая своих на свадебные гуляния, на Овсень. Послала с рязанскими, с кем деньги отправляла, они верные. Брат извозом промышлял, а сестрёнка Заряна уже невестилась
"Вот я ей ужо", - нахмурила Дажка тоненькие полоски бровей.
Из отцовской артели, ходившей в Орду строить крепость, домой не вернулся ни один...
Старшая сноха-большуха невзлюбила молодку с первого дня. Вся грязная, тяжёлая бабья работа - Дажке. А стоило ей остановиться, стряхнуть передник, как слышалось: "На званый стол прихорашиваемся! Как холстиной сырой огрею! Поросята не поены, а она у зеркал вертится".
И уже в полшёпота: "Жечь тебя ведьму надо бы за присушку, а не в честну семью брать".
"Мамка, ты плачешь?"- первенец всматривался в её влажное лицо.
"Нет, сыну, это я из бадьи обрызгалась. Да кто твою мамку с сестрой обидит, вон ты у нас какой рослый да разумный!"
Зимой на Святки в их двор залетела тройка, весело звеня колокольцами. Дородный купец, отряхая снег с бобровой шубы, вошёл в избы, в сопровождении служки-целовальника и старосты села. Дажка была на сносях третьей дочкой и копошилась в углу по своим бабьим делам, когда муж позвал её в горницу. На столе, поблёскивая в снежном отсвете, цедимом бычьим пузырём окна, лежали десять золотых монет и обвязанная тесьмой грамотка.
Купец вздохнул, перекрестившись на красный угол.
"Деньги - это приданое, мне велено передать самому, а грамотку - самой. От купца Азари. Их не забудьте", - он кивнул на служку и старосту. - А я откланяюсь, дорога мне дальняя".
Купец запахнулся полой шубы и вышел во двор на свежий хрустящий снежок, колокольчики зазвенели. И свои, и пришлые сидели на скамьях, глазея на монеты. Зять развернул грамотку, но знаки на ней были арабские и он передал её Вадиму, а тот - Дажке. Та ушла на свою половину, но вернулась за свечой, оставив всех сидеть в полутьме. Развернув свиток, она начала читать.
"Мой брат убит в караване на Дамаск. Он поменял веру, но кто-то из своих выдал его, как вероотступника, бедуинам. На Родине меня преследуют за поклонение богу Мазда и я вынужден ехать к единоверцам в чужую страну, там буду жить при храме. Пусть твои Боги хранят тебя и твоих близких".
"Счастлив тот, кто желает счастья другим", - она свернула грамотку и перевязала тесьмой.
"Ты плачешь, мамка?" - спросил её сын.
"Да, я плачу. Дорогие мне покинули меня, один ушёл к своим предкам, другой едет в дальнюю страну. Они подарили нам новую избу и скоро мы все в неё переедем, я буду учить тебя и Светку грамоте", - она гладила русые волосы и смотрела на сына...
Через 37 лет князь Дмитрий Донской упомянет его в малом наградном листе, за битву с татарами на реке Вожа, как особо отличившегося витязя. ***


При копировании материалов с сайта, активная ссылка на оригинальный материал обязательна.