Мое пребывание в ГСВГ. Глава 7

Карантин

Нас присоединили к 1 Карантину. Всего их было три. Каждый Карантин состоял из трех взводов, где-то по 30 человек в каждом взводе (в некоторых взводах было чуть больше). Я попал в первый взвод, где замкомвзвода был азик, старший сержант Сократов. Во взводе славян было лишь человек 10. Такая же история была и во-втором взводе. И только в третьем взводе процентное отношение славян с нерусскими было где-то 50 на 50. При этом в третьем взводе оказалось много пацанов с Донбасса, которые держались дружно. Почти так же, как до этого держались мы, киевляне, в Новомосковске.

Я сразу обратил внимание на то, что в первом и втором взводах славян подавили, почти зачморили. И только в третьем взводе «чурки» получали достойный отпор от пацанов Донбасса. Про дружбу братских народов СССР, о которой нам постоянно внушали в школе и по телевизору, в армии пришлось забыть сразу же. Национальная неприязнь просто зашкаливала. Причем, по моим наблюдениям, там, где служило большинство славян, разбавленных небольшим количеством нерусских, той проблемы не наблюдалось. Когда «чурок» служит немного, они могут быть великолепными друзьями и способны на равноправные отношения. Но там, где их становится больше, происходит какой-то массовый психоз. Они подчеркивающе начинали проявлять свою неприязнь к славянам и всячески стремились их подчинить себе.

Также за время службы обнаружил для себя такой момент. Если группа славян начнет издеваться над одним мусульманином, а мимо будет проходить еще один мусульманин, то проходящий мимо мусульманин не побоится и заступиться за единоверца. А вот если два мусульманина будут издеваться над одним славянином, а мимо будет проходить толпа славян, то они так и пройдут мимо, даже не пытаясь заступиться за славянина. Увы, но такое явление в армии наблюдал очень часто. Конечно, бывали и исключения. Но тенденциозность та имела все же место. Думаю, это во-многом связано с религиозным воспитанием. У мусульман сразу прививают заботу о братьях по вере. А вот у советских славян, воспитанных на идеалах атеистического безбожия, с истинным братским отношением к ближнему наблюдалась серьезная проблема…

И вот попав в первый взвод, никого еще не зная, кроме тех пацанов, с которыми мы приехали в Шлотхайм из Ваймара, я стал присматриваться. Впечатление было удручающее. Славяне были подавленные и замкнутые в себе. А «чурки» борзели, садились на голову. Так как я сам по внешности смугловатый, «чурки» сперва восприняли меня за своего. Некоторые из них подходили ко мне, думая, что я их земляк. Но когда узнавали, что я с Украины, то звучало ироническое вопрошение: «Хохоль?» (именно с мягким знаком в конце). На что я спокойно отвечал: «Не хохол, а украинец!». Первый день они также ко мне присматривались и на рожон не лезли. Однако постепенно некоторые из них начинали наезжать и на меня. Пока до серьезных столкновений не доходило. Но я ощущал, что атмосфера накаляется, что еще чуть-чуть и что-то должно будет произойти. И выбор у меня был не велик. Либо мне придется позволить им себя сломать, либо мне придется получить по полной… Обе перспективы меня не очень вдохновляли. Но я прекрасно осознавал, что одному противостоять толпе не реально. Я не супермен, а обычный смертный человек… В один из дней «чурки» решили наехать на одного словянина. Он и не пытался сопротивляться, а готов был сделать все, что от него требовали. А надо было помыть пол в кубрике за одного узбека. И тогда я решил ускорить то, что вот-вот должно было состояться – первым спровоцировать конфликт. В тот момент мне показалось, что это лучшее, что я мог придумать в той ситуации. Я решил заступиться за того москвича. Где-то в глубине души я надеялся, что он меня и сам поддержит. Да, мы получим оба. Но получим с достоинством. Таким образом я надеялся завязать и дружбу с тем москвичом. Ну романтик я был, как говорил о том уже ранее. А армейская дружба воспевалась в советских книгах и фильмах. И я искренне мечтал найти себе в армии таких настоящих армейских друзей…

И я вступился, не дожидаясь, когда они первыми начнут приставать ко мне. Все же есть разница – получить за себя, пытаясь защищаться, - и получить при попытке заступиться за ближнего. Ну, мне так кажется, что разница весомая…

«Чурки» с недоумением и негодованием перевели свое внимание с москвича на меня. Обступили со всех сторон. Их было человек 5-6, точно уже не помню. А москвич тем временем потихоньку бочком, бочком и удрал с кубрика… Даже имя его не хочу вспоминать… гнилой пацан оказался…

- Ты че, борзый, да? – начали наезжать на меня они, - Тебе больше всех надо, да?
Я старался держаться твердо, не подавая вида, что мандраж был. Я понимал, что если покажу, что испугался, тогда уж точно зачморят. Нужно было идти до конца. А там, будь что будет…

- Я не борзый, - как можно спокойнее и уверенней ответил я, - Но пол мыть за него, - и я указал кивком головы на узбека, - он не будет!

- Тогда ты будешь мыть! – нагло заявил мне один из узбеков.

Я скептически улыбнулся и ответил:

- Когда придет моя очередь по графику, буду мыть пол и я. А сегодня его очередь мыть пол. Значит он его пусть и моет.

И я демонстративно решил выйти из их круга, давая понять, что нам говорить больше не о чем. Но они так просто меня не желали отпускать.

- Куда?! Тебя никто еще не отпускал!

- Да пошел ты! – парировал я узбеку, который пытался говорить как старший, и снова сделал шаг в сторону.

Началась толкотня. Один из них ударил меня в плечо кулаком. Я ответил ему также в плечо. Другие начали меня одергивать, хватая за рукава хэбэ. Я принялся их отталкивать. Посыпались словесные угрозы. Я игнорировал их.

И тут посыпалось много ударов с разных сторон. Правда они были не сильные и скорее толчковые, чем с желанием нанести мне увечье. Какие-то из них я успел отбить, какие-то пропустил. В принципе, если бы они ставили цель меня именно избить, у них это бы получилось. Все же силы были не равные. Но избивать, как я понял позже, они меня сами боялись. Ведь за серьезные увечья могли б сесть потом в тюрьму. Но бить продолжали, а я продолжал по возможности уклоняться от тех ударов и отмахиваться в ответ…

В этот момент последовала команда дневального: «Дежурный по роте на выход!»

Драка тут же прекратилась. Все поняли, что в помещение казармы зашел кто-то из офицерского состава.

Последовала команда строиться на плацу на обед.

Карантин спешно устремился на улицу.

Когда я подбегал к выходу из расположения подразделения к лестничной клетке, то увидел стоявшего у выхода Абдуллаева, узбека, который во время конфликта в кубрике сидел в стороне и не вмешивался, а просто наблюдал за происходившим. Он будто умышленно ждал меня. Когда я пробегал мимо него, он словно случайно одновременно ринулся в проход, столкнувшись со мной плечом. Причем, он именно ударил меня плечом, а не просто наткнулся. Испытывающе посмотрев мне в глаза, он негромко произнес: «Я убью тебя!»

Я сделал вид, что не придал значения этой угрозе, а просто продолжил бег к выходу на улицу, оставив узбека позади. Спускаясь по лестнице с третьего этажа я ощущал, как сердце мое начало интенсивнее стучать и волнение все больше охватывало. Должен честно перед собой признать, я испугался. Причем, испугался не самих слов угрозы от узбека, а того, как эти слова были произнесены. Это не было что-то просто эмоциональное, что могло задеть национальное чувство узбека при виде того, как какой-то «хохол» дерзнул попытаться нарушить гегемонию в первом взводе. Нет, там говорили не просто эмоции. Напротив, узбек говорил очень хладнокровно, уверенно, и я бы сказал даже сильно убедительно.  Та толпа «чурок» не поколебала мой дух так, как речь этого одного человека. «Блин, кто его знает, чего можно от них ожидать? – Сам в себе говорил я, - Дикий народ, дикие нравы. Ножом пыронут в толпе, а потом никто и не узнает, кто это сделал…»

Внешне Абдуллаев выглядел невзрачно. Где-то метр семьдесят роста, суховат, чуть сутулый. На лице было много шрамов, будто от оспы или заболевания кожи от воспалительных прыщей. Что именно то было – точно не знаю. Держался всегда очень спокойно и не был среди заводил драк и конфликтов. Он предпочитал оставаться в тени. При этом он явно пользовался уважением у земляков, к нему относились как к авторитету. Не многословен. Когда на спортплощадке начинали соревноваться в подтягивании, он сидел до последнего, словно желая знать заранее высший результат. После этого подходил к турнику и подтягивался легко и непринужденно чуть больше нужного рекорда. Внешне было видно, что он может подтянуться и больше. Но он этого не делал, словно экономно растрачивал свою энергию. Забегая наперед хотел бы отметить, что я видел его дерущимся лишь только один раз. И это была не драка, а один удар. Он играючи послал в глубокий нокаут одного сержанта, который возмутился, что узбек его не слушается. Это было на моих глазах в пехотной роте. Он ударил как профессионал, почти без замаха, хлестко, снизу вверх наискосок правой прямо под челюсть. Я и сам этот удар долго отрабатывал на гражданке. Муж сестры научил. Но у меня так не получалось бить, как это умел делать Абдуллаев. С одного удара я никого еще не вырубал в жизни. А тут как в кино, красиво и изящно все выглядело. Сержанта того потом долго приводили в чувства нашатырем. В целом, я бы охарактеризовал этого узбека как потенциального киллера, способного на любой поступок. Позже я узнал о том, что он особенно ненавидел «хохлов»… потому что те, с его слов, убили его брата… в Афганистане. Я не знаю, откуда была у него та уверенность, что его брата убили именно украинцы, ведь там воевали представители всех народов СССР. Но он о тех подробностях не сообщал ни разу, а только твердил: «Хохлы убили моего брата!» Сам же он пошел в советскую армию только для того, чтобы хорошо научиться стрелять из гранатомета. Он не раз об этом говорил при свидетелях, что в Афгане хорошо платят за убитых советских солдат, но еще больше платят за подбитую технику. А он знает много троп в горах, по которым можно переходить границу, ходя «на заработки»… Но тогда я еще не знал, с каким человеком столкнулся. Однако интуиция моя проговорила мне уже в тот день, что с этим узбеком надо быть особо осторожным. Он сам себе на уме, так что не знаешь, где и когда можно ожидать от него нападения… Также, скажу наперед, чтобы закончить историю с Абдуллаевым, что незадолго до моего дембеля меня вызвали в Особый Отдел. Там у меня начали расспрашивать, что я могу сказать про такого бойца, как Абдуллаев? При всей своей неприязни к этому узбеку я тогда не стал откровенничать с особистом. Мне казалось, что это будет «стукачеством», не по пацански. А быть «стукачем» я не хотел. Старлей же особист не отступал: «А нам рассказывали о Вас как о принципиальном и честном человеке… Ну неужели не слышали, как рядовой Абдуллаев рассказывал о том, что хочет идти воевать в Афганистан, чтобы убивать русских?» Я снова соврал тогда, сказав, что не слышал. Сегодня думаю, что я проявил тогда малодушие. То было бы не «стукачеством», если бы я дал показания против человека, сознательно готовящего себя к убийству советских солдат. Но тогда я мыслил иначе… Увы, но Абдуллаев научился, таки, очень хорошо стрелять из гранатомета и стал в полку одним из лучших стрелков… Одно успокаивало меня: скорее всего особисты уже вели Абдуллаева, он был у них на крючке. И сам факт того, что о нем заговорили лишь перед дембелем, указывал на то, что просто так его отпускать Особый Отдел уже не намеревался. Даже не смотря на мое малодушие. Ведь другие, как я понял, все же показания на него дали…

Я не знаю, слышал ли Сашка Алейничев эту угрозу в мой адрес со стороны Абдуллаева. Может и не слышал, а просто волнение мое было написано у меня на лице. Но когда Сашка подбежал к строю и стал возле меня рядом, он вдруг тихо произнес:

- Саня, не сцы, если че, мы поддержим!

Алейничев прибыл в часть вместе с донбасскими пацанами. Кажется, он был родом из Ворошиловграда, который теперь называется Луганском. Точно уже не помню, много лет прошло. При распределении в карантине его одного перекинули в наш первый взвод, разделив с друзьями. Он был единственным из славян, кто до меня пытался хоть как-то противостоять беспределу «чурок». Но его начал сильно прессовать замкомвзвода старший сержант Сократов. Не знаю, за что он его так невзлюбил, но доставал он его сильнее других. Причем, не только по Уставу терроризировал Сашку, но и просто физически издевался. За малейшее нарушение азик любил «воспитывать» молодежь казарменными тапочками, лупя ими по ляжкам. Очень болезненная процедура, должен сказать. Один раз на себе испытал. Но зато эта чрезмерная озабоченность замкомвзвода Алейничевым в каком-то смысле защищала Сашку от наездов от «чурок». Ведь Алейничев был под пристальным наблюдением старшего сержанта.

Вечером мы разместились по обычаю у телевизора, для просмотра программы «Время». Это был элемент политинформации, в которой воспитывали военнослужащих советской армии. Особо телевизор никто не смотрел. Это время часто использовали в личных целях. Кто-то, сидя на табуретке у телевизора, перешивал подворотнички, кто-то писал письма домой, кто-то просто болтал. Если офицеров не было рядом, то многие (обычно из старослужащих) и вовсе не сидели, а занимались своими делами в кубрике. А вот молодежь должна была политически воспитываться. В карантине же старослужащих нет. Там все молодые. Только замкомвзвода должны были присутствовать рядом и следить за дисциплиной. Но те часто просто приказывали смотреть телевизор, а сами шли в каптерку или сушилку, заниматься своими делами. Вот и в этот раз никого из старших в карантине у телевизора не осталось.
Кто-то из таджиков начал клацать каналы, ища что-то более интересное, чем новости из Союза. Переключил на какой-то немецкий музыкальный канал. Зазвучала попса.

Я писал письмо домой. Когда боковым зрением увидел, что ко мне направляется один из узбеков, с которыми я накануне сцепился. Другие сидели рядом и делали вид, что разговаривают о своем. Но я заметил, что они были в полной готовности, чтобы присоединиться к землячку…

Узбек подошел ко мне вплотную.

- Борзый, ты чего письма пишешь? Тебе же сказали: новости смотреть!

- Отвали! – делая вид, что продолжаю думать о том, что написать, спокойно ответил я, как бы не обращая внимания на узбека.

- Я к тебе обращаюсь! – как можно грознее произнес узбек и ударил рукой по кончику ручки, которой я писал.

И тут я не выдержал. Передав ручку с листком бумаги незаконченного письма одному из славян, что писал рядом, я приподнялся  с табуретки и без всяких предварительных слов просто нанес удар кулаком узбеку прямо в челюсть. Я уже тогда решил, что если буду бить, то только в челюсть. И мне было наплевать, нанесу я увечья кому-то или нет, будет синяк или без синяка обойдется. Если и будет синяк, то пусть оправдывается перед офицерами уже тот  сам, каким образом он синяк заработал, его проблема. Ведь не я к нему первый пристал, а он ко мне. Я защищался. Немного не рассчитал. Удар пошел по касательной, лишь частично задев подбородок. Однако и того удара оказалось достаточным, чтобы привести узбека в растерянность. Он явно не ожидал, что я заряжу сразу в челюсть. Обычно в армии стараются бить где-то в грудь, чтобы избежать не нужных разборок с начальством, когда то увидит у кого-то синяк на лице. Потому стараются даже «деды» молодых бить бесследно. А я взял да сразу по морде…

Узбек застыл на месте и забегал глазами по сторонам, словно не зная, как действовать дальше.

Боковым зрением я увидел, как со своих мест вскочили земляки узбека и ломанулись ко мне. И в этот миг вскочили донбасские пацаны, вместе с Алейничевым, которые тоже сидели наготове, ожидая моей реакции на борзость «чурки».

Полетели табуретки. Закружились в воздухе солдатские ремни с бляхами. Началось такое мочилово, в каких мне до этого еще никогда раньше не доводилось бывать… Как никому не проломили головы в тот день, я до сих пор не понимаю. Губы разбитые были… У кого-то был небольшой синяк. По логике там должно было быть море крови. Но как-то обошлось без особых травм.

На шум выскочили из каптерки три замкомвзвода и начали оттягивать дерущихся друг от друга.

- Отставить! – орал громче всех Сократов, - Вы че, духи, вообще страх потеряли?! Я вам устрою!

В этот момент в казарму явился и исполняющий обязанности командира роты 1 карантина старший лейтенант Мамедов, тоже азик. Он должен был вести роту на ужин. Увидев побоище, он также принялся орать, призывая всем прекратить драку и выбегать строиться на улицу…

На ужин мы тогда пошли самыми последними, хотя до этого карантин заходил в столовую принимать пищу первым. Разборки были долгими. Все искали виноватых зачинщиков драки. Но все молчали, как партизаны…

После той драки мы подружились с Алейничевым и стали держаться друг друга. Теперь нас было двое. А двоих сломать было намного труднее, чем одного. Более того, я стал замечать, что остальные славяне нашего взвода стали более к нам тянуться. Видно что-то произошло в их сознании тогда в той драке, так что появилась какая-то уверенность в себе.  «Чурки» же на время затихли и к нам перестали приставать…