Случай на Ладоге

Рассказ написан с разрешения Ирины Дыгас, по воспоминаниям ее мамы Гавришевой Евдокии Ивановны, 1929 г.р.

Варя сидела на своем фанерном чемоданчике и не плакала. Просто сидела и ждала, когда рассветет. Взрывом сбитые с пути вагоны, лежали покореженные на боку. Прежде чем оказаться там - они несколько раз перевернулись. Один вагон сгорел почти полностью, и сейчас только чадил. Пахло горелым мясом, и крики раненых почти прекратились. "Они или умерли или устали кричать!" пронеслось у нее в голове.
Спасли немногих, ... сами пассажиры, кто был в состоянии это сделать. Их сложили нестройным рядком, и они лежали как морковки на грядке, испачканные кровью, чем попало и кое-как перевязанные. Бинтов не было. Лишь голову одной малышки перебинтовали по всем правилам, и она сидела как в белой шапочке вертела головой.
Начинало светать. Варя вдруг обнаружила, что из темноты проступил труп мальчика лет 13-14. Она узнала его. Это был тот самый мальчик, который заговорил с ней в поезде. Он как-то называл себя, но Варя забыла его имя. Он ехал с мамой-еврейкой, младшим братом и сильно важничал. Время от времени он делал вид, что проверяет который час. При этом мальчик демонстративно вскидывал руку с золотыми часами, очевидно отцовскими, пока мать, заметив, не зашипела на него - злобно, выкатив глаза. А вот теперь он лежал мертвый, в трех шагах и глаза его не блестели, как в вагоне, а подернулись легкой дымкой.
 С их вагона мало кто спасся. Много раз он перевернулся, пока не достиг редкого чахлого леса. Наверно всему виной была очень высокая насыпь. Варе очень повезло, так как ее выбросило из вагона на первом кувырке. Она даже не выпустила из рук чемодана. Кроме саднящего плеча, и легких порезов от стекол на шее, никакой боли она не чувствовала.
Послышался шорох. Среди кустов шарахались люди больше похожие на бесплотные тени и кого-то звали, искали, переворачивали мертвые тела. Надежды не было в их голосах, и казалось, что они плачут.
Сверху донесся  сухой командный голос.  Варя подняла голову. Высоко по шпалам шел мужчина и говорил специально громко через небольшие промежутки:
- Без паники товарищи! Должен быть санитарный поезд и ремонтная бригада.
Когда совсем рассвело, Варя заметила, что пиджачок у мальчика  был сильно заголен и рука неестественно вывернута. На ней блестели золотые часы. Он и мертвый бахвалился ими. Блеск золота как шарик незримого гипнотизера  завораживал своей притягательной зловещей силой. Смерть незримо вошла в ее жизнь, но так как ее было очень много, она переполнила сознание и страха не было. Просто равнодушие. Это сон, страшный сон. Если проснуться, этого уже не будет. Сколько она так неотрывно смотрела на мальчика? ... Наверно долго.
Немолодой мужчина, старчески кряхтя, подошел к мальчику, сильней заголил руку и снял часы. Они поддались не сразу. Он поднес их уху, одобрительно крякнул, и вдруг нагнувшись, стал одевать их ей на руку.
Варя от неожиданности растерялась, пытаясь оттолкнуть его.
- Да я все понимаю милая! Брат наверно?
Варя хотела возразить, но слова застряли в горле, и она только мычала.
- Ничего милая! Ему они уже ни к чему, а тебе еще пригодятся. Дорогие наверно? И идут, что удивительно!!
Ему, наконец, удалось застегнуть непослушный браслет.
Так же кряхтя, старик ушел, скрылся за кустами, внимательно поглядывая на лица мертвых. Он даже ни разу не обернулся, как будто помог поднять оброненную вещь... сделал само собой разумеющееся.
Холодное железо мертвой хваткой опоясало руку.  Казалось змея, холодная и неприятная опутала ее тело.  Варя сразу хотела избавиться от них, но подумала, что если выбросить их в траву, это будет неправильно. "Кто-то же их делал, трудился, а они пропадут!" Тем более они согрелись - стали теплые, удобные.
Прошло не менее получаса, и кто-то еще прошел по насыпи и говорил так же громко:
- Станция Мга горит, наверно идет бой. Кто может идти - лучше не ждать, а возвращаться в Ленинград.
Его спросили  про голову состава, в которую попала основная часть бомб. Он обреченно махнул рукой:
- Пять вагонов вообще месиво. Ничего не осталось, - он, злобно оскалившись, вскинул кулак к пустому небу!- Ух! Проклятые! - и добавил еще пару непечатных выражений.
"А ведь в них были тетя Аня с Вадиком! Если бы я не отстала при посадке, то и меня бы наверно не было" подумала Варя и эта мысль не вызвала ни каких эмоций.
Люди вдруг очнулись от оцепенения и как по команде, гуськом, помогая, друг другу стали забираться на насыпь. Балтийская галька с шорохом посыпалась вниз. Прощально оглядываясь, они нестройной, прерывистой лентой потянулись на запад.
 Шел предпоследний день лета. Им в спину светило низкое солнце. А среди лучей пробивалось зарево в черных дымах, и слышалась близкая канонада, и даже доносились отдельные пулеметные очереди. Раненые внизу не кричали. Они, молча и понимающе провожали уходящих глазами. Тоска читалась в их глазах, но осуждения не было. Будь они на месте выживших и здоровых, сделали бы тоже самое.
- Мы пошлем вам поезд! - вдруг звонко бросил кто-то с насыпи вниз.
Среди лежачих поднялось несколько рук, но никто ничего не крикнул в ответ.
- Ждите санитарный!- заорал тот же парень после паузы еще громче. И эхо загуляло в сыром пропитанном болотом воздухе:
- Нитарный! ... Тарный! ... Арный!

***
На Гончарную Варя приехала на последнем трамвае, уставшая и изможденная. Благо, что в курточке у нее затерялся ключ от квартиры тети Ани. Не успел второй раз щелкнуть замок, как из соседней квартиры через цепочку выглянула тетя Клава. Увидев девочку, всплеснула руками:
- Да родненькая же ты моя!!! Святы! Святы! Откуда же ты такая? И косички расплелись! Не сели на поезд? Почему одна? А Аня где, Вадик? Ты чего молчишь!?
Ее вопросы сыпались как горох, а Варя только теперь почувствовала, как устала, и не в силах больше сделать ни шага - опустилась на чемоданчик в коридоре.
- Господи! ... Господи! ... Господи! - вертелась кругом женщина. - Да пойдем ко мне, умою тебя, чаем напою.
Она помогла ей подняться, закрыла вновь квартиру и, подхватив чемодан, повела к себе. Варя, с трудом шевеля спекшимися губами, поведала о том, что случилось за эти сутки. Женщину это поразило как громом. Она, прижав руки к груди, попятилась к стене и замерла там. Соседка отказывалась в это верить. Приграничные бои, пули, снаряды, потери, сводки с фронтов, - это было далеко-далеко, и вдруг война так неожиданно ворвалась, унесла такую родную интеллигентную учительницу и ее сына.   
- Ну, ты сама не видела?- с робкой надеждой спросила она.
Варя в ответ беспомощно пожала плечами.
- Ну, тогда еще есть шанс! - твердо заключила она, пытаясь ласково обнять девочку.
- Сказали, что от первых пяти вагонов ничего не осталось. Я побоялась, не пошла.
- И правильно сделала. Это зрелище не для детских глаз. Живые остались - дорогу знают. Вернутся. И то счастье! Тебя бог миловал. Завтра тебя отмою, а сегодня давай зеленкой ранки обработаем?
-Только не зеленкой. Буду как дура с зеленой шеей,- слабо возразила Варя.
Тетя Клава внимательно посмотрела на девочку. Светлые спутавшиеся волосы у нее выглядели неприглядно. Лицо заострилось и только глаза как прежде отдавали весенней голубизной из под длинных ресниц.
- Вот еще! О красоте думать вздумала. Не перечь!! - добавляя строгости в голос, урезонила соседка. - Вдруг заражение, какое. И ночуй сегодня у меня, а то в квартире одной страшно, поди, будет?
- Мне уже теперь ничего не страшно тетя Клава, - вяло парировала Варя.
- Что с детьми война делает... что делает!!! А родителям в Сибирь еще не писала, что выехала?
- Не успела.
- И правильно. И не пиши ничего. Пусть думают, что у нас все хорошо. А то за отца волнуйся, за тебя... мать с ума сойдет.
Варя не оставила надежду выбраться из города и всю неделю ходила на вокзал. Но поездов не было. Толпа росла. Люди роптали. Никто ничего не объяснял, но ждали контрудара. По секрету сообщали, будто армии Тимошенко на подходе. Другие  также по секрету говорили, что можно вырваться на машине. Но где ее взять! Надежды таяли. Наконец 8 сентября прошел слух, что немцы окончательно перекрыли горловину, заняв Шлиссельбург.
Толпа рассосалась. Убрали палатки, прекратили жечь заборы в округе. Перестали резать баранов, готовить, и плакать смеяться, и крыть трехэтажным матом. Каменные улицы поглотили страждущих и только горы мусора остались лежать по обочинам, и на дороге и никто не спешил их убирать.
Тетя Клава начала опекать Варю, помогла в домоуправлении встать на учет, купила, в смысле выменяла на рынке, осеннее пальто для нее и перешила несколько своих платьев.
- Ну вот! Теперь ты как куколка будешь!
Варя хотела поинтересоваться, почему она отказалась эвакуироваться, но не решилась. Тетя Аня перед отъездом  говорила, что она никогда не уедет, помрет тут в обнимку со своими ложками, тряпками, статуэтками и картинами. Действительно, в квартире вдовы профессора Шмылявского, было на что посмотреть. Комод с не пошитыми отрезами материалов, кухонные сервизы, в коробках, китайский фарфор с тончайшими стенками и причудливой вязью иероглифов. А сколько еще заветных штучек хранил резной сервант с потайными ящичками?!!! Это тебе не зарплата учителя младших классов! Профессора знали и ценили многие, - даже в Смольном.
Морозы в 1941 году наступили необычно рано и быстро сковали землю жесткой броней. Таких холодов никто не помнил. Природа ополчилась: или на ленинградцев, или на их захватчиков с удвоенной силой. Кончился запас угля на станции - не стало электричества. 13-го ноября понизили нормы выдачи хлеба. Рабочие стали получать 300 г хлеба, а остальное население — 150 г. Не успели люди свыкнуться с суровой реальностью,  20 ноября нормы еще урезали — 250 г. по рабочей карточке и 125 г. для детей и иждивенцев.
Запасы продуктов на квартире тети Ани были минимальны, но тетя Клава времени зря не теряла. Еще в сентябре, когда началась уборка картошки,  она засыпала погреб почти под завязку, наменяв кое-что из своих драгоценностей. Погреб был в деревянном сарае у дома.  Также весь сарай до верху набили купленными дровами на зиму. На Кировском ей сварили аккуратную печку-буржуйку, вывели ее в окно.  Но как-то в одну ноябрьскую ночь они проснулись от шума отъезжающих телег и приглушенных голосов. Утром оказалось, что ни запасов картофеля, ни дров в сарае уже нет.
Это было страшным ударом!  Через неделю начали ломать сарай. Это уже местные, по-соседски, растаскивали по досточкам. Но оказалось, что это только цветочки. Катастрофа произошла позднее, когда они вместе ходили, отоваривали хлебные карточки. Домушники, среди бела дня, выследив когда их не было дома, сломали дверь и вынесли все ценности, не забыв прихватить и продукты. Остались только пустые рамы от картин, сломанные ящики, разбитая второпях посуда.  Тетя Клава часто носила на рынок кое-что из сокровенного.  Наверно это не прошло незамеченным. Явно действовал не одиночка, а бригада. Столько одному не унести.
В городе уже ползли слухи, что это дело рук приезжих. Тысячи людей бежали в Ленинград, из Прибалтики, Новгородской области, а то и от самой границы, в надежде спастись от немцев, но тут и застряли. Если ленинградцы имели крышу над головой, какие-то довоенные запасы продуктов, маленький продовольственный паек, где-то работали, то беженцы были полностью предоставлены сами себе. И эта трехсоттысячная масса, доев все, что у них было: птицу, баранов, последних лошадей, на которых они приехали, принялась за грабежи. Даже расстрелы по условиям военного времени не могли остановить эту волну. Люди слабели, замерзали, умирали сотнями и тысячами.
Это событие сломило тетю Клаву. Она не плакала, а сидела в прострации посреди комнаты. Так продолжалось два дня. Варя неумело пилила, топила печку досками от сарая. Их удалось взять под занавес, когда его добрую половину уже унесли.  Она пыталась разговаривать с тетей Клавой, поить из ложечки, но та сидела закаменевшая, безучастная. На третий день пожилая женщина умерла, не покинув стул. Видимо сердце не выдержало обрушившегося горя.
 Так Варя осталась одна. Хоронить, увозить ее на кладбище она не стала, а с грехом пополам переместила труп вместе со стулом в не отапливаемую квартиру тети Ани. Накрыла пледом, надела очки и развернула к окну. 
- Извини тетя Клава! - сказала она в пустоту. - Думаю, ты меня бы не осудила!
 По ее хлебным карточкам еще можно было получать скудный ленинградский паек, а это надежда на жизнь.
Из кусочков хлеба, она делала несколько сухариков, которые распределяла на весь день. Это было трудно. Самое главное не съесть сразу. Один-два таких кусочка да маленькая кастрюлька горячей похлебки с остатками крупы, которую она растягивала, как могла.  Оставаться одной в квартире стало невмоготу, и Варя решила пойти в люди. Как раз недавно она познакомилась с двумя мальчиками, которые были чуть постарше ее. Они в составе отряда патрулировали крыши, сбрасывали немецкие зажигалки, ухаживали за ранеными в госпиталях, подбирали детей оставшихся без родителей. Короче работы хватало. За это им полагался небольшой паек и жидкая баланда, отдаленно напоминавшая суп.
Варю в отряде приняли хорошо. Скоро она уже не мыслила себя без работы. Как она раньше не догадалась прийти сюда?! Ей как настоящему бойцу выдали документ о принадлежности ее к данной группе за подписью районного военного комиссара.  Вообще было возрастное ограничение - 16 лет.  Но для нее, как и многих других желающих - делали исключения. Больше всего ей нравилось ухаживать за ранеными. Они часто угощали, но брать подарки у них строго запрещалось. Все же иногда им удавалось засунуть в карман ее пальтишка, вареное яйцо, кусок сахара или небольшой сухарь. Определить, кто это сделал, не удавалось. Все дружно улыбались и отнекивались.
Незаметно в работе прошел декабрь. Наступил новый 1942 год. Морозы усилились. Порой доходили до тридцати градусов.  Перемерз водопровод. С продуктами становилось все хуже.  Кончались небольшие запасы  крупы и муки, оставшиеся с довоенных времен на квартире тети Ани. Оставались только: горчичный порошок в избытке,  крахмала немного, несколько плиток столярного клея - и желатина мешочек. После воровского набега, удалось также при приборке квартиры найти тонкую золотую цепочку. Она завалилась в щель, и грабители ее не заметили. Цепочка потянула на целое ведро картошки - богатство необыкновенное! Вечером Варя, перед тем как лечь спать, нарезала кружочками одну картофелину и жарила прямо на буржуйке прислоняя лакомство к стенкам. Было необыкновенно вкусно. 
В средине января у них в отряде, вместо застенчивой девушки, появился новый начальник. Молодой лейтенант с задорным характером. У него было что-то не в порядке по линии НКВД. На передовую его послать не насмелились, а пока проверяли, решили, что самое время ему покомандовать ребятами. Вскоре выяснились подробности. На том берегу ладожского озера, что было сейчас захвачено финнами, его ранило. Отряд отошел, видимо приняв его за убитого, а нашли его карелы. Не выдали, спрятали на чердаке старого рыбозавода, выходили, подлечили, и уже по льду на лыжах он вернулся в наше расположение. Но подтвердить его слова было не кому, и у компетентных органов возникли сомнения "Не лазутчика ли финны заслали?"
В звенящих морозах закончился январь, но холода и не думали сдаваться. Варя все чаще стала оставаться в госпитале прикорнув где-нибудь в уголке.  Топить печку стало нечем. В ход шла мебель. От голода стала иногда кружиться голова. Теперь все движения она стала рассчитывать, делать медленно, чтобы не тратить лишние силы на бесполезную работу. Многие в их отряде выглядели и того хуже. А в начале февраля почти одновременно умерли сразу два мальчика. Анатолий, так звали молодого лейтенанта, после этих потерь ходил сам не свой. Куда делся его задор.
- Что-то надо делать!? Конкретно придумать! Еще так хочется пожить! - часто повторял он, и придумал.
На рыбозаводе где его прятали, раньше работала какая-то артель. Часть рыбы, очевидно не подходящей под стандарты, выбраковывали, и артельщики приспособились сушить ее на чердаке, да так очевидно и забыли. Рыба, выглядела не важно, вся в белых и ржавых просолах, но ее было много - мешков 10-15, а может и больше.
-Вот бы нам ее привезти!!!- загорелся Анатолий, - тогда бы мы зажили!!!
У ребят и девчонок заблестели глаза. Огромные мешки рыбы представлялись им несметным богатством. 
Анатолий с этой идеей начал ходить по инстанциям. Обратился в квартальный, а потом и городской штаб МПВО. (Местная противовоздушная оборона). Наконец  со скрипом ему разрешили сделать лыжный рейд в места его недавнего пребывания и узнать - находится ли там рыба до сих пор и как ее безопасно доставить.
Лейтенант, не мешкая, отправился в далекий путь, вооружившись пистолетом. Вернулся он через день с сияющим лицом.
- Все даже лучше чем я думал!!! Рыба на месте! Карелы обещали помочь с вывозом. Они  снимут с чердака, упакуют ее в мешки. Нам останется только забрать. А еще они пообещали, что напекут двадцать булок белого хлеба для детей Ленинграда из своих запасов пшеничной муки. Мы договорились встретиться через неделю.
В тот день у них был отменный ужин, принесенный издалека. Немецкий гороховый концентрат сваренный в большой кастрюле и пара булок хлеба разрезанная на прямоугольные ровные брусочки точно в соответствии с едоками.
- Вот это я понимаю! Вот это порядок!!! - воодушевленно восклицал Анатолий, наяривая деревянной ложкой и внимательно посматривая, что бы не обижали младшеньких и варево досталось всем.
За неделю удалось согласовать поход. Со скрипом дали четыре повозки лошадей, но было решено, что в поездку отправятся только дети. Если  скрытности добиться не удастся, и финны захватят отряд, то не велика потеря - что с детей возьмешь. При взгляде на них, у любого взрослого в груди защемит.
В напряженном ожидании прошел последний день. Неимоверными усилиями удалось достать усиленный паек для тех, кто отправлялся в далекий путь. Ребят подкормили, каждому вручили по одеялу из госпиталя, и как стемнело, отряд осторожно двинулся в путь.
 В начале февраля уже обычно морозы слабеют, но не в этот раз. Ветер зло кидал поземку в лицо, и от того мороз казался нестерпимо жгучим и осатанелым. Ничего не было видно вокруг, но Анатолий, двигавшийся во главе правил уверенно. Лошади без груза шли ходко. Приходилось спешить, чтобы за ночь обернуться назад.  Вот, наконец, показались черные строения.  Анатолий все же ошибся, взял левее и вышел к соседней деревне. Стараясь не потревожить собак, они исправились и скоро оказались на месте. В кособоком здании рыбозавода призывно светился небольшой огонек.
Не успели они толком остановиться, как из него высыпало четверо мужчин. Все с мешками за плечами. Не здороваясь, почти не разговаривая, они, не мешкая, загрузили трое саней. В четвертые как особую драгоценность  принесли два мешка с хлебом.
- Горячий еще! Сегодня пекли! - торжественно сказал один из них, очевидно старший по возрасту. Остальные поддакнули ему, сбивая снежную пыль с одежды.
- Большое! Просто огро-о-о-омное спасибо вам товарищи за такой подарок!!! - высокопарно произнес лейтенант, хватая его за руку. - Мы этого никогда не забудем!
- Голод! Ребятишкам от нас! Что ж мы не понимаем. У нас тут тоже не сладко, но мы держимся. Вам нужнее.
- У меня просто нет слов товарищи!
- Какие мы товарищи? Так сброд один, деклассированные элементы, но раз такое дело, что не рискнуть!
- Просто спасибо ... братья, - поправился лейтенант. - Видите мою команду?
- Да уж!  Как не видеть. В чем душа держится! Поспешайте. Метель прекратилась. Это плохо - у нас тут волки стали безобразничать. На дорогах стало опасно. - Он с тревогой оглянулся на темную гряду леса, подступавшую к берегам. Сосны стояли величественные, могучие. 
- И на Ладожском их можно встретить?
- Да конечно. Что поле, что озеро. Февраль стаями сбились. Вы тут напротив - как на виду.
- К вам ехали не встречали!- с наигранной бравадой парировал лейтенант, но тоже с опаской стал вглядываться в притихшую чащу деревьев.
- Дай бог! И с богом! Может, пронесет.
Старик трижды перекрестил обоз, и они тронулись в обратный путь.
Лица ребят светились радостью. Поклажа была легкая и лошади шли ходко. С передних саней распространялся совершенно немыслимый запах недавно испеченного, горячего хлеба. Казалось, весь морозный воздух пропитался им, и уже не было так холодно. Пахло домом, очагом, уютом, мамиными руками. И казалось счастье теперь совсем близко. 
Когда треть пути было пройдено, лошади вдруг заволновались, тревожно стали оглядываться, храпеть, прядать ушами. Обоз без команды добавил ходу.
- Волки!
- Волки!
- Точно! Вон смотри! - ребятишки испуганно озирались по сторонам.
Узкий месяц луны чуть серебрил снег. Их нагоняла стая.
Передвижение стаи волков, длинная и кажется на первый взгляд бесформенная хаотичная цепочка. Но это только на первый взгляд. Внимательный взгляд сразу уловит в этом движении железный порядок и дисциплину. Первые трое старые, самые опытные, неспешно неторопливые, экономно расходующие свои силы, двигаются с небольшими остановками. Они задают скорость всей стаи. За ними, вслед вслед, семь сильных молодых волков. В центре с небольшим интервалом остальные члены стаи, потом самые сильные и мощные - пятеро матерых широкогрудых хищников, привилегированно трусят по пробитому пути. Это ударный костяк, который предупредительно берегут на случай неожиданной встречи или для погони за добычей. С десятиметровым отдалением процессию замыкает вожак. Он видит и контролирует всю стаю. Пока он внешне спокоен - стая выжидательно послушна и инертна.
Цепочка серых хищников приблизились, но пока держались на почтительном расстоянии. Почти километр волки не проявляли агрессии. Видимо вожак оценивал свои возможности и силы людей. Судя по всему, у этих хищников был опытный предводитель, и ему уже доводилось встречаться с людьми. Может это засада, вертелась мысль в волчьей голове. Опрометчиво положить стаю под выстрелы и убраться не солоно хлебавши совсем не входило в его планы.
У лейтенанта был пистолет, но воспользоваться им было равносильно смерти. Рядом были неприятельские берега, занятые финнами. Разбуженные выстрелами они бы засыпали озеро осветительными ракетами. И даже одной артиллерийской батареи не самого большого калибра хватило бы, чтобы уничтожить их малочисленный отряд.
Конный обоз продолжал добавлять ходу. Дети могли не осилить взбунтовавшихся животных. Еще немного и лошади могли понести. Паника, плохой помощник.  Этого наверно и ждали хищники. Справиться с одиночной добычей легче. Лейтенант приказал остановиться и связать трое саней, на которых ехали ребятишки, вместе. Так было безопасней.  Пропустив вереницу вперед, он стал замыкающим. Волки сидели и смотрели, сверкая из темноты желтыми глазами. Обоз тронулся и они неотступно за ним.  Взмахи, удары кнутов пока заставляли хищников осторожничать. Они искали удобного момента для атаки, всецело полагаясь на крупного поджарого волка который постоянно менял положение, забегал то с одной стороны, то с другой. Лейтенант держал в одной руке финку, а другой умело с захлестом пытался достать вожака длинным кнутом.  Один раз ему это удалось сделать, когда он ему перетянул по передним ногам. Волк, будто, споткнувшись о невидимую преграду, перевернулся и кубарем прокатился еще несколько метров оставляя в снегу борозду. Стая отстала, но не надолго. Разделившись на две группы, они вновь стали быстро нагонять, приближаться, но уже к головным лошадям, где отпора от ребятишек не ожидалось. Дети испуганно прятались среди мешков, и было ощущение, что лошади вообще двигались сами по себе.
- Не прячьтесь! Не давайте им атаковать! Отобьемся!!! - в бессилии кричал Анатолий, стоя грозно на санях и пытаясь обойти обоз, отрезать стае путь. Но его конь не охотно подчинялся командам, постоянно норовя уйти в сторону. Встреча с волками его совсем не прельщала.
 Вдруг Анатолий заметил вдали темное пятно, которое быстро приближалось и увеличивалось в размерах.
"Нет! Нет! Только не это!!!" - обожгла тревожная мысль. Это была еще одна стая, в которой волков было значительно больше. Они стали сразу обходить со всех сторон. Это подхлестнуло и старую свору. Волки, почуяв поддержку, наглели и были уже совсем рядом. 
- Стойте!!! Не уйти!- крикнул лейтенант. - Слышите ребята, нам всем не уйти!
С трудом удалось остановиться. Волки были распалены погоней, бока их ходили как меха. Желтыми умными глазами они изучали новую обстановку, окружали плотно, выпуская вперед вожаков.
Дети испуганно молчали. Их головы еле виднелись из-за мешков. 
- Давайте принимайте хлеб! - отчаянно бросил лейтенант. Но никто не откликнулся.
Он сам быстро переложил мешки с хлебом на ближайшие сани, вытащил пистолет и отдал одному из мальчиков.
- Это з-з-зачем? - спросил мальчик, и рука его тряслась.
- Это на всякий случай, если не поможет! С предохранителя я снял. Осторожней выстрелит. Держи ровней.
- Что вы хотите д-д-делать? - тревожно спросил мальчик.
- Вам еще жить ... да жить ребятишки! Ну а мне видать судьба другой конец приготовила. В общем! Не поминайте лихом! Как я их уведу - гоните!  - Он прощально махнул рукой и стал разворачивать лошадь, направляя ее в центр стаи. Огрев ее что, есть силы кнутом, он как бешеный помчался навстречу скоплению желтых глаз. Конь противился, отчаянно пытался свернуть. Сани шли немыслимыми зигзагами. Дикий, страшный танец смерти распорол снежную целину.  Волки трусливо метнулись по сторонам, но тут же, почуяв легкую добычу, рванули следом за удаляющейся повозкой. Они сбились плотной жестокой стаей.  Голова к голове. Желтый оскал зубов. Стая действовала слаженно как один организм. В десятки прыжков,  распластавшись в полете, они нагнали возницу, и вот один, самый отчаянный, вырвавшись на корпус вперед, прыгнул на телегу. Лейтенант сунул ему в пасть левую руку, а правой глубоко вогнал финку в легкие. Сделал еще удар, стараясь попасть в сердце. Хищник обмяк. Раздался предсмертный хрип волка. Он скинул его как мешок с саней. Но два других хищника запрыгнули на сани с другой стороны. Время было упущено. Он запоздало почувствовал мертвую хватку зубов на шее, но нашел силы, собрался и вновь глубоко вонзил нож.  А в это время один самый отчаянный хищник запрыгнул на холку лошади. Раздалось дикое ржание. Телега встала на дыбы.
Что было дальше, Варя не видела, путь был свободен. Они во весь опор понеслись от этого страшного места. Это было так страшно, так неимоверно жаль лейтенанта, что хотелось рвать волосы, кричать от бессилия! Ужас сковал все ее тело. "Быстрее, быстрее, быстрее, только бы они не вернулись!" - неслась в сознании тупая всепоглощающая мысль.
"Гнусные убийцы!!! Сволочи! Какие же сволочи!!! Безмозглые твари. Боже мой! Не для того человек создан, что бы какие-то твари так запросто могли лишить его жизни!  Жаль, у меня нет автомата и нельзя стрелять. Я бы без сомнения выпустила по этим вонючим и кровожадным волкам очередь, две три, десять!!! Я бы стреляла, пока не онемели руки или не кончились патроны, и смотрела, как они падают, корчатся от боли, и буровят кровавыми полосами снег, и в судороге хватают последний вздох, прощальным воем захлебываются, и скалят желтые зубы, которые уже никогда и никого не будут рвать на куски!!!".
Скоро обоз покрыл две трети пути. Тут уже были наши берега, в крайнем случае, можно было воспользоваться оружием. Практически они были спасены. Старший из мальчиков, долговязый Володя, по кличке "Вован", скомандовал перейти на шаг. Это было правильно. Можно было загнать лошадей.
Еще не посерел восток, когда  натерпевшиеся страха, уставшие от пережитого, они, наконец, увидели родной берег. Все молчали. Остальная дорога до опорного пункта показалась выжженной землей. Было ужасно жалко и совестно. Их там ждали остальные ребята и девчонки. Что им сказать?! Как им сказать!? Где командир? Мучил стыд и бессилие. Они спаслись, а Анатолия уже нет, и не будет никогда. Такой веселый парень был. И вот его нет. Они есть, а его нет!!! Как несправедливо все в этой жизни! Какие-то серые безмозглые хищники могут так запросто лишить жизни человека. А всего то у них достоинств, острые клыки предназначенные рвать добычу и быстрые ноги. Какая нелепая смерть!!! Это не укладывалось в голове.
Когда заехали во двор школы, где находился опорный пункт, Варя хотела попросить своего спутника - Лешу, худосочного мальчика с выпученными глазами, что бы он сам привязал лошадь. У нее сильно замерзли руки в варежках, но почувствовала, что не может. Рот открывался, закрывался, но кроме нечленораздельного мычания ничего не получалось. Она попробовала еще и еще раз, но все безрезультатно. Голос пропал. Сперва это казалось забавным, но потом она не на шутку испугалась. Леша сам догадался, привязал лошадь.
 Из школы посыпали ребята и дружно по двое стали переносить мешки с рыбой в здание. Их лица светились лучезарным счастьем. Они были необыкновенно возбуждены, смеялись, что-то пытались спрашивать, но приехавшие только отмалчивались, отводя глаза в сторону. Оставив часового присматривать за лошадьми, все остальные собрались в классе, заваленном мешками с рыбой и хлебом. Всем скорее хотелось узнать подробности. То, что нет Анатолия, пока не воспринималось трагедией. Все решили, что он поехал доложить об удачной поездке начальству. Услышав горькую правду, ребята сникли, сразу повзрослели на глазах. Девчонки стали размазывать слезы по лицам. Вот они и осиротели. Дорого обошлись продукты. Радость от предвкушения еды улетучилась. Даже, напротив, в кое веков есть расхотелось.
Вован, на правах старшего, взял пистолет, двоих мальчиков в качестве возниц и они уехали в квартальный штаб МПВО, размещавшийся на Канале Грибоедова. Через час они вернулись, но уже не одни.  Приехали два работника МПВО из квартальной организации и один из городской. Они курировали их группу самозащиты. Тот, что прибыл из городской организации, был заносчив, говорил отрывисто, видимо вырабатывал командный  голос. Двое других не спорили с ним, молча подчинялись.
- Это вся рыба? - спрашивал он приехавших как можно строже, сверкая глазами.
- Да! - отвечали ребята.
- Точно вся, еще раз спрашиваю? - он уперся недоверчивым взглядом в подростков.
- Точно.
- Смотрите у меня. ... Проверим.
Отойдя немного подальше он как павлин стал прохаживаться по классу, и тон его сразу сменился на воркующе-доверчивый. Начал он говорить ни к кому, не обращаясь, как бы в пустоту:
- Что сейчас главное для Ленинграда?  Главная задача дня?! ... - он обвел всех глазами.- Продовольствие. И еще раз, продовольствие. Думаю, ни у кого не возникает сомнения, что от того, как мы распорядимся своими запасами, зависит, устоит Ленинград или нет.
В класс стали заглядывать ребята с других отрядов, девушки из комсомольского отряда, военные из соседней комендатуры. Очевидно, весть о большом количестве рыбы быстро стала распространяться по всем инстанциям. Пришлось поставить отдельного дежурного на вход.
- Так вот! Наше руководство, лично я, считаю, что в такой тяжелый для страны и нашего славного города, - он откашлялся,-  славного города трех революций, наступил час высшего самосознания. Продукты, привезенные вами надо сдать в фонд города. А вам от лица командования будет объявлена благодарность, - он подумал,-  Большая благодарность!
После этих слов оба представителя из квартальной МПВО, как по команде встали, подошли к мешкам, достали иголки нитки, химические карандаши, рычажные весы и приспособления для крепления сургучных печатей.
- Как сдать!!!!!!
- Что сдать!
- А мы!?- послышались со всех сторон возмущенные крики.
В это время, решительно отодвинув дежурного, широким шагом в класс вошел немолодой полковник. Он был в не очень чистом обмундировании, и от него пахло порохом и толом. Он внимательно прислушивался к разговору, не торопясь вступать в него.
- Так! Так! Прекратить базар,- грозно завращал глазами представитель.  - Я не все сказал. Те, кто ездили - шесть человек - получат по булке хлеба. Это будет справедливо. Заслужили. А кто тут проспал... им за что?  У нас уравниловки нет. Кто не работает - тот не ест. Тем более и лошадь потеряли!
- Сам ты лошадь! - сказал ему кто-то сзади, не раскрывая рта. Так умел делать только Ваня Мельниченко.
Оратор резко обернулся. Побелел от возмущения.
- Кто сказал? Еще раз спрашиваю, кто сказал!? Ты! Ты или ты!!!?  - Тыкал он пальцем в грудь подросткам, что стояли у него за спиной.
-У нас лейтенант, - примирительно сказал Вован, - наш командир погиб смертью героя, за эту рыбу, а ты про лошадь.
Представитель бросил на него злобный взгляд, но немного остыл.
- Это еще проверить надо, куда он делся. Случаи всякие бывают.
- А мы вам не свидетели?
- Какие вы свидетели. Шантропа без роду и племени. У вас же даже паспортов нет. Подкармливает вас государство, чтобы не воровали по подворотням...
- Мы, между прочим, - обиженно промычал Вован,- 37 пожаров ликвидировали, почти триста зажигалок с крыш скинули. 
- А как же мы? Голодные останемся? - перебила всех Анютка, одна из самых маленьких,- я варежки давала Варе в поход.
- А я валенки Леше!
- Я шапку!
Посыпались голоса.
- Мы пра-а-авда, есть хотим! - пропищала опять Анютка своим ангельским голоском, который мог наверно разжалобить любого, но только не представителя городского штаба МПВО. Его подручные, не отвлекаясь, молча и споро взвешивали рыбу, писали химическими карандашами вес и отмечали в журнале, который принесли с собой.
До поры молчавший полковник вдруг приблизился вплотную к оратору и вступил в разговор:
- Послушай представитель, или как там тебя,- брезгливо оглядывая его нескладную фигуру, начал он. - У тебя то еще детей нет, судя по всему, да и, слава богу, чтобы не было.
- Товарищ полковник! Не понял.
- Как только таких свет носит!!!
- Товарищ полковник! Держите себя в руках! Я нахожусь при исполнении.
- Да-а трудно с такими, как ты сдерживаться. Повидал я на фронте вашего брата. 
- Я выполняю устное поручение товарища Габия! Он заместитель члена ГКО по ленинградской области товарища Афанасьева.
- Поди ты и донес про рыбу? Первый - с утра пораньше прибежал.
- Я не доношу, а только информирую. Мы не можем допустить, что бы у нас один отдельно взятый отряд жировал, когда город задыхается от голода.
- Это ты правильно говоришь, только где они эти зажиревшие морды, посмотри на них, - он указал пальцем на затихший отряд, - покажи хоть одну!? Разуй глаза. Они от голода светятся!
- Не только они.
- Правильно! Но они жизнью рисковали, их чуть всех волки не сожрали. Чудом вырвались, как мне сейчас ребята рассказывали.
- Это ничего не меняет. Сейчас всем трудно.
- Что-то ты сам не вызвался поехать за линию фронта волкам в пасть.
- Меня партия на другой участок поставила.
- Отставить! Не марай ты партию. А с Габием я еще буду иметь разговор. Он тебе что поручил?
- Объяснить тяжелую ситуацию в городе. По возможности четко оприходовать рыбу и сдать на склад для ответственного хранения.
- По возможности! Чувствуешь!? Есть она у тебя? Посмотри в эти голодные глаза? А на счет хлеба было распоряжение?
- Про хлеб мы тогда еще не знали, это, конечно, наше упущение, но я считаю...
- Отставить! Помолчи! Твое мнение никого не интересует. Ты не выходи за рамки своих полномочий. Короче детишки забирайте хлеб. Его же вам напекли?
- Нам! Нам!
- Конечно нам!
- Нам, так и говорили!- недружно зашумели разбуженным ульем детские голоса.
-Разделите по братски. И по одной, а что там - семь бед один ответ, по две рыбины на каждого.
- Вся рыба уже оприходована и занесена в протокол!- взвился тонкий тенор городского представителя МПВО, переходящий на визг.
-Не сочиняй, не успели твои архаровцы все взвесить.  Подходите ребята, без сутолоки выбирайте экземпляры покрупнее. С этих мешков, что в углу. Всем хватит.
- Вы будете отвечать за самоуправство! - заверещал представитель в бессильной злобе.
- Я отвечу! Я за все отвечу. Дальше фронта не пошлют. Меня этим не испугаешь. Я и так каждый день в окопах, не то, что некоторые в кабинетах штаны протирают. Все взяли ребятки? Вот и ладушки.
- Скажите свою фамилию, что бы я мог указать ее в рапорте!
- Да на моей фамилии полстраны держится - Иванов. А рапорты ты наверно насобачился писать. Пи-са-ка!
Представитель промолчал. Он стоял вытянувшийся во фронт со скорбно-брюзгливым выражением лица, и кончики пальцев его дрожали.
Полковник не дождавшись реакции, брезгливо глянул на него последний раз и пошел к выходу. Злобный визг представителя догнал его на выходе.
- Я еще пошлю людей проверить, не скинули ли, не припрятали они, где случайно по дороге мешочек-два рыбы, ваши святоши!!!?
Полковник оглянулся, смачно сплюнул и растер ногами плевок. Только после этого с силой захлопнул за собой дверь.
Вован, Ваня Мельниченко и Варя поджидали его у выхода.
- Товарищ полковник, - сказал Вован, - большое спасибо вам от всех нас. Мы это никогда не забудем!
- Да что там, - махнул он в сердцах рукой, - гниды они везде есть. И плодятся же, как мухи!
Юноша немного стушевался и, наконец, достал из-за спины румяный каравай хлеба.
- Это вам! От всех, всех, всех!
- Э-э! Спасибо конечно, но не пойдет. Я у детей никогда не возьму. Наоборот - последнее отдам.
- Не отказывайтесь. Честно от всей души!
Юноша буквально насильно втолкнул каравай в его руки. Полковник взял его понюхал, закатив от удовольствия и аромата глаза, и тут же передал Варе.
- Держи кнопка! Как тебя зовут? Ты тоже в рейде была?
- Это вам! - перебивая его, настаивал Вован.
- Ну, я же взял. Хлеб мой, кому хочу тому дарю. Мы старые кони - что нам сделается. А что она у вас язык проглотила?
- Почти! Это Варя. Ей в больницу наверно надо.  Так волков испугалась, что онемела.
- О! Дела! Тогда тем более ей на поправку, как пострадавшей и свою долю обязательно. Как ни будь, зайду, проверю. Не умирай дочка! Будет и на нашей улице праздник.

***
Достать полковника Иванова представителю городской МПВО, конечно не удалось, но он все же решил нагадить и под надуманным предлогом предложил расформировать строптивый отряд самообороны. Уж слишком большое унижение он испытал, и такие свидетели ему были не нужны. Забыли достоинства и успехи отряда, сослались на обстоятельства и ребята и девчонки оказались никому не нужны. Кто-то смог найти себя на новом поприще, но Варе было, вдвойне тяжелей.  Речь  у нее не восстанавливалась, и это ухудшало ситуацию.
В город, наконец, пришла долгожданная весна. "Хотя бы месяц, два ... до лета дотянуть, там травы пойдут, может блокаду прорвут" - думала девочка сидя у окна, и понимала, что силы оставляют ее. Так хотелось еще пожить. Совсем нелепо было умирать весной.

Примечания:

 Утверждается, что для вывода из города людей времени не хватило. До начала блокады из города было вывезено 92 предприятия,  488 703 человека, из них 219 691 детей и 164 320 рабочих и служащих, эвакуировавшихся вместе с предприятиями. (Вывезено было 395 091 детей, но впоследствии 175 000 возвращено обратно. Зачем отрывали детей от родителей и вывозили в пригороды даже навстречу немцам в Новгородскую область никто не знает). В городе осталось 2,8 млн. чел. То есть, не считая детей и квалифицированных рабочих,  успели эвакуировать только 104692 чел. Это меньше 4% за 2 месяца.
Многие связывают начало голода с уничтожением Бадаевских складов. Склады им. А. Е. Бадаева (Киевская ул., 5), комплекс дерев. складских помещений, построен в 1914 купцом 1-й гильдии Растеряевым на участке пл. 27 га. После окт. 1917 использовался для хранения запасов продовольствия. В результате налетов герм. авиации 8 и 10.9.1941 на Б. с. сгорело ок. 40 помещений, в которых находилось 3 тыс.т. муки и 2,5 тыс.т. сахара). До 1 тыс. т горелой муки и до 900 т. горелого сахара были переработаны пищ. предприятиями. В сознании ленинградцев пожар на Б. с. стал символом начала голода 1941-42, однако версия о том, что именно этот пожар был гл. причиной бедствий осени-зимы 1941-42, не соответствует действительности. (По действовавшим нормам - запасы на 1-3 дня).
Сегодня стали доступными фотографии из советских архивов, показывающие производство пирожных и конфет на ленинградских кондитерских фабриках для партийной элиты в Смольном. Датированы они декабрем 1941 года, когда ежедневно от голода умирали сотни людей.
 В первые недели блокады положение со снарядами, минами, порохом и взрывчаткой оказалось даже хуже, чем с хлебом и мукой. В дни ожесточенных сентябрьских боев наши войска израсходовали почти все, что у них имелось. Перед Ленинградом встала проблема последнего выстрела.
В городе перед началом зимнего периода практически не было запасов угля. Как хотели зимовать если бы остановили немцев и не допустили блокады?
 Первым делом после открытия ледовой трассы начали эвакуировать запасы коллекционного вина из подвалов Зимнего дворца.
Интересный документ, дневник партийного и профсоюзного работника Николая Андреевича Рибковского, который тот вел во время ленинградской блокады.
9 декабря 1941 г: "С питанием теперь особой нужды не чувствую. Утром завтрак - макароны, или лапша, или каша с маслом и два стакана сладкого чая. Днем обед -первое щи или суп, второе мясное каждый день. Вчера, например, я скушал на первое зеленые щи со сметаной, второе котлету с вермишелью, а сегодня на первое суп с вермишелью, на второе свинина с тушеной капустой. Качество обедов в столовой Смольного значительно лучше, чем в столовых в которых мне приходилось в период безделья и ожидания обедать..." (9 декабря 1941 г.).
А вот запись от 5 марта 1942 г.
"Вот уже три дня как я в стационаре горкома партии. По моему это просто-напросто семидневный дом отдыха и помещается он в одном из павильонов ныне закрытого дома отдыха партийного актива Ленинградской организации в Мельничном ручье. Обстановка и весь порядок в стационаре очень напоминает закрытый санаторий в городе Пушкине... Очевидцы говорят, что здесь охотился Сергей Миронович Киров, когда приезжал отдыхать... От вечернего мороза горят щеки... И вот с мороза, несколько усталый, с хмельком в голове от лесного аромата вваливаешься в дом, с теплыми, уютными комнатами, погружаешься в мягкое кресло, блаженно вытягиваешь ноги...
Питание здесь словно в мирное время в хорошем доме отдыха: разнообразное, вкусное, высококачественное, вкусное. Каждый день мясное - баранина, ветчина, кура, гусь, индюшка, колбаса; рыбное - лещ, салака, корюшка, и жареная, и отварная, и заливная. Икра, балык, сыр, пирожки, какао, кофе, чай, триста грамм белого и столько же черного хлеба на день, тридцать грамм сливочного масла и ко всему этому по пятьдесят грамм виноградного вина, хорошего портвейна к обеду и ужину.
Питание заказываем накануне по своему вкусу.
Я и еще двое товарищей получаем дополнительный завтрак, между завтраком и обедом: пару бутербродов или булочку и стакан сладкого чая.
К услугам отдыхающих - книги, патефон, музыкальные инструменты - рояль, гитара, мандолина, балалайка, домино, бильярд... Но, вот чего не достает, так это радио и газет...
 Отдых здесь великолепный - во всех отношениях. Война почти не чувствуется. О ней напоминает лишь далекое громыхание орудий, хотя от фронта всего несколько десятков километров.
Да. Такой отдых, в условиях фронта, длительной блокады города, возможен лишь у большевиков, лишь при Советской власти".

Картина использованная для иллюстрации  40х50. Холст. масло продается.