Чужая бабушка

 Аглае Ивановне уже положено было умереть. Поторапливали дети, внуки, правнуки, многочисленные невестки. Звали с собой сестры Варвара и Серафима, приглашали прогуляться за оградку мама и папа. В свои поминальные дни являлся муж Виктор: «Хватит с тебя, загостилась уже. Пошли!» Аглая и рада бы преставиться, да все не получалось: то терапевт на участке толковый попадется, то путевка в санаторий прямо с неба упадет, то лето выдастся прохладным и дождливым – не лето, а рай для гипертоников, то в семье кто-то родится, женится или умрет. Отметила Аглая свое девяностолетие, отнянчила пятого правнука, похоронила первенца Васю, подруг-ровесниц у нее и вовсе не осталось, а смерть все не приходила.
- Нет, это никуда не годится. Столько жить нельзя, – корила саму себя за неистребимую живучесть. Но, как говорится, и на старуху бывает проруха. Бережливая и запасливая с молодости, Аглая не любила попусту переводить продукты. «Есть можно» – продлевала срок скисшему молоку, заплесневелому хлебу, трехгодичным домашним консервам, почившей дважды колбасе. И что интересно – до больничных отравлений никогда и не  доходило даже, так – пронесет пару раз, и снова можно жрать не в себя. Селедки под шубой Аглае Ивановне захотелось  еще  ночью: чтобы с жирной, икряной селедочкой, выловленной своими руками из пузатой рыночной бочки. Но вот беда – ноги уже не те, самой до Покровского рынка  не дойти, а звонить в будний день внукам, просить иваси, норвежскую сельдь или еще какую красивую рыбку - мол, помирает бабка, так салата новогоднего хочет –  неудобно. В холодильнике было все тоскливое и не праздничное: яйца сырые и вкрутую, кровянка, суп молочный и суп с фрикадельками,  простокваша, облепиха с сахаром.
- Дошкандыбаю, доковыляю, докачусь, – подбадривала саму себя и кряхтела, спускаясь с четвертого. На первом, как назло, встретилась Нюрка Ершова, как всегда, с пустым ведром.
- Ой, – смутилась Нюрка.
- Вечно ты со своими пустыми ведрами, – буркнула на Нюрку Аглая Ивановна.
- А вы куда?
- Не закудыкивай дорогу! Куда надо!
В «Лукошко» Аглая Ивановна добралась без приключений: с палкой идти не то, что без  нее: палка у Аглаи была всем колченогим на зависть – из акации, с вычурной ручкой, гладкая, но не скользкая, и пальцы к ней за столько лет привыкли.
В ближайшем к дому магазине было все, кроме селедки – копченые скумбрии, всякая соленая мелочь и рыба не по пенсии литейщицы Аглаи.
- Вот же зараза, это все из-за Нюрки и ведра ее, чтоб оно треснуло!
Нагуляв аппетит, Аглая уже хотела уйти, несолоно нахлебавшись, но нечуткие к тонким запахам старушечьи ноздри привлек  дух прогорклого  масла. Так и есть – недалеко от рыбного отдела была «Кулинария». Ах, как обрадовалась Аглая, увидев, что за витриной помимо всего прочего пережаренного, пересушенного и переперченного, стояли в судках всевозможные салаты. Вот она и «Селедка под шубой»! Цена, правда, кусается, но зато ведь и самой не делать, не возиться. Попросила немного – триста грамм. Неулыбчивая продавщица, а чего ей сиять  после вторых суток, взвесила, конечно же, все четыреста пятьдесят.
«Но ничего, разделю на два раза», – прикинула Аглая Ивановна, захватив  по дороге на кассу две буханки социального хлеба.
Домой Аглая уже ползла, останавливалась, на лавке сидела, валидол посасывала, а ноги-колодки идти дальше не хотели.
«Миленькие мои, ну давайте, еще чуть-чуть. Я вам потом ванночку сделаю, мазью натру». Ноги-то уже почти согласились идти, а вот сердце расходилось не на шутку. Как сказал бы Виктор, выстукивало азбуку Морзе. Аритмия – что ты хочешь…
Во дворе опять повстречалась Нюрка, уже без ведра, но с авоськами. Подхватив селедку под шубой вместе с Аглаей, Нюрка подняла все на четвертый этаж. Подождала пока старушка закроется изнутри; перескакивая через две ступеньки, будто девчонка какая, а не тетка в летах, сбежала вниз.
- Я тоже кобылой скакала до поры, до времени, – без злобы позавидовала быстрым Нюркиным ногам Аглая. – Всему свое время и срок. Эхма, где моя смерть? – повздыхала, да поставила на плиту чайник.
Из селедки позабыли вытащить половину костей, зато будто высосали весь жир и само рыбье мясцо обсмоктали, уксуса в ней и черного перца было столько, что аж в глазах щипало, и все равно  охочая до солененького бабушка отвела душу. А ночью душа поспешила из ее тела. Как и мечталось в далекой юности, умерла Аглая Ивановна во сне.

Недолго мучилась в эту ночь и живущая в том же квартале, но на четыре улицы ниже, преподаватель физмата Тамара Анатольевна: она уснула навсегда возле телевизора. Супруг Николай Юрьевич нашел ее только к утру. Да так и просидел с трупом жены до обеда, пока в дверь не позвонила почтальонша.
- А ведь она меня на три года моложе, – говорил потухшим голосом Николай Юрьевич, когда вокруг его Томочки суетились белые халаты. После звонка младшего сына квартира и вовсе стала проходным двором. И обмывали Томочку не свои дети, а совершенно чужие тетки. К счастью, неразговорчивые и проворные.

 Зойка Степанова, студентка второго курса русской словесности, придумала себе, что тело ее охладело к любви.
- Хочу до одури, но ничего не чувствую, хоть режь меня, хоть кусай, хоть целуй – все одно, – жаловалась Зойка подружкам.
- Да ты просто переусердствовала в этом деле, – говорили одни.
- Дык дело молодое, – возражала им Зойка.
- Это потому, что без любви, – утверждали другие.
- Как же без любви?! Без любви я бы даже не разделась! – обижалась Зойка.
- Это потому что гормоны у тебя, – предполагали третьи.
- Все у меня в порядке с гормонами! – Зойка и правда была «ух!»
- Надо придумать что-нибудь эдакое. Уж совсем ненормальное, – предлагали четвертые.
- Вот еще! Девки меня смешат, собак я боюсь, а черных брезгую, – кривилась Зойка.
- А может ты «ее» слишком бережешь? – спрашивали пятые.
- Ну, насмешили, – скалила зубы Зойка. – Если в пятнадцать не уберегла, то сейчас чего беречь?
- А давай я тебя вылечу, – предложил Димка Черноус, блондинистый и безусый медик.
- А как? – загорелась Зойка.
- Как? Узнаешь! – напустил Димка интриги. – Приходи завтра, после 22.00 по этому адресу. Приходи не одна – с апельсинами и портвейном. И чтоб под платьем ничего не было.

Нюрка Ершова, как и все мнительные и беспокойные бабы, верила в сны. В сновидении Нюрку пригласили в ветхий дом, потчевали прескверной селедкой, просили расписаться в каком-то бланке. Нюрка наотрез отказывалась ставить свою подпись, но сельди все же попробовала. Скривилась: «Какая гадость!» и проснулась. Не умывшись и не позавтракав, поспешила на четвертый этаж к Аглае Ивановне. Несмотря на ранее утро, в квартире старухи одновременно трещали радио и включенный на полную мощность телевизор.  Нюрка тарабанила уже битый час, но никто ей не открывал.
- Нет, Аглайка не из тех, кого из пушки не разбудишь, – после неудачных попыток Нюрка решила воспользоваться запасным ключом, даденным ей в знак доверия еще пять лет назад.
- Вот тебе и сон в руку, – вздыхала Нюрка, когда по ее звонку прибыли «скорая» и участковый. И только через два часа подтянулись внуки Аглаи – Егор и Витька, остальные не сильно и спешили. Не слушая советов Нюрки, что бабушка должна переночевать последнюю ночь в квартире, Аглаю быстро оформили в морг. К радости покойной и ее нервных родственников обошлось без вскрытия.
Как и было условлено, Зойка пришла  к десяти, оделась сдуру не по погоде, и чтобы хоть как-то согреться начала прихлебывать портвейн прямо в маршрутке. Портвейн был кисловат, отдавал спиртягой, после него во рту оставался вкус перебродивших яблок, но закаленная жизнью в общаге Зойка и не такое в себя заливала, правда без особого усердия.
- А это мое царство мертвых, – широко улыбнулся и протянул ей бахилы Димка.
В мертвецкой было накурено, пахло хлоркой и формалином, но в сравнении с дождливой улицей, совсем не холодно и сыро, а парко.
- Боишься мертвяков? – разливая «Три топора», спросил Димка.
- Ну не так чтобы очень. Немного.
По городскому все время звонили, но Димка брал трубку через раз. Сухо отвечал,  а потом, психанув, вовсе отключил телефон. Согревшись, распробовав весь гнилой букет портвейна, провонявшись мертвечиной, Зойка решила включить заднюю, а все потому, что Димка был слюняв, плохо выбрит и совсем не в Зойкином вкусе. Вместо того чтобы с придыханием декламировать поэтов Серебряного века или, на крайняк, собственные вирши, он рассказывал о том, что, по его теории, все люди делятся на демонов, вампиров, ангелов и единорогов.
«Да он же чистый маньяк, и глаза такие шальные».
- Дима, я пойду, – решительно скажет Зойка.
- Нет! Сегодня, ты – моя еда! – прорычит Димка, повалит Зойку на пол и пребольно, до крови укусит за шею.
- Ах, ты ж, гад!
Борясь, и кувыркаясь, сметая со стола заключения о смерти, больничные листы, Димкины конспекты, апельсины, расплескав остатки шмурдяка, они все же сойдутся в одной точке соприкосновения.
- Ну, ты и придурок, – расстроится из-за укушенной шеи Зойка. – В меня-то зачем было?
- Я на тебе женюсь, а ты мне сына родишь.
- Размечтался.
Ночевать в царстве Аида Зойка не захочет и, оставив Димку с его мертвецами, вызовет такси.

 Смерть Аглаи Ивановны для ее родственников хоть и была новостью скорее хорошей, нежели плохой, а все равно похоронными делами никому из старших и младших заниматься не хотелось. Родные по крови посчитали, что лучше переплатить ритуальной службе, нежели возиться с гробом, венками, столовой и катафалком. Так Еремеевы обратились к агентству «Черный обелиск».
Недолго крутил колесико в поисковике «Качественные похороны – быстро и недорого» и сын Николая Юрьевича, Юрик Еременко. У Юрика дал трещину уже третий по счету гражданский брак, а тут еще смерть мамы совершенно вывела его из гармонии со Вселенной. Юрик был суеверный малый, одновременно увлекался Востоком, соционикой, ходил на лихие пляски родноверов и в качалку.
- Папа, не нужно нам смотреть на мертвую маму, пусть останется в нашей памяти всегда живой, – убеждал отца Юрик.
- Ты и меня так, сынок, на ритуальных спихнешь? – посмотрел батя с укором.
- Папа, ну что ты,  живи!
Не встала на сторону отца и приехавшая из Крыма старшая дочка Светлана.
- Папа, пусть сделают все по красоте, они же профессионалы.
Устав спорить, Николай Юрьевич махнул рукой даже на то, что его Томочку оденут в меха и загримируют.

Ритуальное агентство «Черный обелиск» располагалось на цокольном этаже высотки,  недалеко от печально известного перекрестка. По дороге Юрику и Светлане не повстречались ни черные кошки, ни суетливые собаки, ни бабки с пустыми ведрами, не было никакого плохого предчувствия. Дом как дом. Советский. Добротный. И даже с новым ремонтом. Но переступив порог похоронной конторы, обоим стало не по себе.
- Оркестр заказывать будете? А плакальщиц? – деловито предлагала девица монгольской наружности,  на бейджике которой было написано «Гульнара. Администратор».
- Нет, спасибо. Это все лишнее.
- Почему же? У нас очень красиво играют и плачут!
- Охотно верим. Но нам все по скромному.
- И чтоб никаких пошлых сердечек из плюша, – подала голос Светлана.
- Я вас поняла. Гвоздики или розы?
- А что дешевле?
- Гвоздики, конечно.
- Тогда их.
- Еще два больших венка «Помним. Любим. Скорбим» и «Дорогой мамочке от самых близких».
- Столовая, кафе или ресторан?
- Да мы дома…
- Батюшка?
- Обойдемся, матушка, – скаламбурил Юрик.
Улыбчивая не к месту Гульнара протянула квитанцию, попросила дважды расписаться, пожелала брату и сестре хорошего дня, и переключилась по мобильному на других клиентов.
 - Как думаешь, мама нам не будет сниться, что мы так с ней? – Светлана была не менее суеверна, чем ее брат. В родительской квартире с завешенными зеркалами ей было зябко и неуютно.
- Если и будет, в нормальном своем виде и живая.
- Ой, я все равно боюсь. Юр, давай выпьем, а?
- Света, ты что! Я в завязке. Я к этому год шел. Год! Ты мне еще колбасой, что на помин взяли, закусить предложи.
- Значит, буду пить сама, а ты на меня просто смотри.
Просто сидеть и смотреть Юрик, конечно, не станет. Начнется все с двух пальцев, впрочем, ими и закончится.
- А муж от меня гуляет… Скотина!
- Тоша?! С чего  ты взяла?
- Его трусы пахнут другим порошком, у меня с энзимами, а этот дешевый.
- Светка,  не гони! Ты что нюхала?..
- А что тут такого?
- А моя последняя хотела нашего кобеля оприходовать…
- Мать честная!
- Да, давай за маму.
- Мама, мама – ты одна, не предашь и не разлюбишь…
В час ночи им захочется спеть в караоке «Желтые тюльпаны-вестники разлуки», а взывающий к совести Николай Юрьевич нагонит себе давление двести на сто пятьдесят.
Помятые, с дурной головой и желанием отправиться на гильотину, Юрик и Светлана  оденутся в помпезно-черное, накачают папу «Пумпаном» и поедут на кладбище.
- Только на веки ей не смотри, – напомнит похмельный, но помнящий все на свете Юрик.
- Юр, ты издеваешься. Мне и так плохо.
- Я  Томочку свою и не узнал: румяная, щечки пухленькие, и бровки - бровки черные как в молодости. И хорошо, что в платье и платочке. Шубейку-то не стали в гроб класть? Себе, небось, Светочка, оставила?
Юрик и Светлана переглянутся.
- Что ты такое говоришь, папа?
- А что? Хороший песец: почти новенький, я его Томочке на Серебряную свадьбу дарил.
- Вот потому я его на маму и одела.
- Надела, Свет.
- Да отстань.
- Не было на Томочке никакого песца. Что я, слепой, по-вашему?
- Не было?
- Украли! Вот гады!
Гульнара очень удивится новому визиту сестры и брата.
- Ой. Неужели и папа ваш того…?
После небанального обмена любезностями, они все же выяснят, что по документам – меха и шиньон был на Тамаре Анатольевне.
- У меня бусик владелец всего этого, зачем мне ваша шуба на стерляжьем меху?
А вот в морге визиту Еременко совсем не удивятся, но спросят мрачно.
- Забыли что-то, Еремеевы?
- Мы не Еремеевы, а Еременко!
Завертится круговерть.
- А кто же тогда в гробу?
- Что вы нам мозги компостируете? Все в порядке с нашей бабушкой! Лежит себе, будить-то зачем? – обрушатся  на звонившего Еремеевы.
Но будить все же придется.
С копачами оба семейства сойдутся за четыре бутылки, а вот менты и санстанция знатно вымотают нервы. Рассорившиеся между собой Еремеевы придут в большинстве, подавляя количеством Еременко.
- Ну и семейка, – скривится Юрик и прошепчет Светлане на ухо, – Ты гляди, ребенка притащили. Неадекваты полные.
- Хорошо, что неглубоко зарыли, – достанут два гроба кумачовые и припыленные  могильщики.
- Пацана-то уберите, – гавкнет сотрудник местной полиции Соболь.
- Не положено, – подтявкнет его напарник, ну просто вылитый молдаванин с рынка Пушков.
- Ну, а куда я его дену? – огрызнется на ментов Татьяна,  наполовину родная внучка Аглаи. – Даня, пойдем с мамой.
А Даня упрется маленьким рогом.
- Не пойду-не хочу-не буду! Дай на бабусю посмотреть мою!
- Нельзя! Бабушка спит.
- Вы нам баки не забивайте: у нас разрешение, – это Еремеевы хором.
- И у нас. Давайте, товарищи, покончим со всем быстрее, – это за себя и сестру Юрик Еременко.
- Это чужая бабушка, а не наша! – закричит Даня, спрыгнув с рук матери. – Чужая бабушка!